Евгений Львович Марков

За прозаиком Евгением Львовичем Марковым прочно закрепился титул: провинциальный писатель. Да и сам талантливый беллетрист относил себя и свое творчество к представителям литераторов средней руки, пишущих из глубины России, из самых деятельных ее недр, где во всю мощь господствовал родной язык и крепко ещё держался русский дух, формирующий национальный характер. Страна богатела провинцией, наращивала свою мощь и жизненный потенциал. Одарённые во всех сферах искусства, из провинции же выдвигались и художественные таланты, украшая и возвеличивая родные места, в краях ближних и отдалённых от столиц. Марков, по словам Василия Васильевича Розанова, «был писателем редкого здравомыслия и уравновешенности и верности нравственного чувства. Он не подымал новых тем, но когда около какой-нибудь темы происходила литературная свалка, слышались голоса резкие и противоположные, начинали замешиваться нечистые чувства, - раздавался вдруг чистый великорусский его голос… и тогда на него невольно все оглядывались и часто поправлялись в крайностях своих воззрений». Касаясь общей характеристики произведений Маркова, Розанов замечает: «Отсутствие очень большой новизны и оригинальности поставило его во второй ряд. Но что дало ему в этом втором ряду место твердое, никогда не меняющееся, положение видное и очень уважаемое?» (НВ, № 9714 от 21 марта (3 апреля) 1903). Место писателя в жизни общественных явлений страны определяла его гражданская позиция и любовь к своему народу, подкреплённая глубоким историзмом и верой.

Наш беллетрист - уроженец отцовской усадьбы Александровки, Щигровского уезда Курской губернии. Родился в помещичьей семье, верной патриархальному укладу домашнего быта. О том, как строились семейные отношения в доме Марковых, весьма колоритно опишет сам Евгений Львович в повествовании «Барчуки. Картины прошлого». Свежий взгляд и тонкая наблюдательность оживляют нарисованные бытовые сцены, пронизывая их педагогическими размышлениями. К воспоминаниям детства Марков впоследствии вернётся не один раз. Воспитывался барчук сперва в Харьковской, затем в Курской гимназии. Образование закончил в Харьковском университете в 1857 году со степенью кандидата естественных наук. Для усовершенствования своих познаний совершил путешествие за границу, где слушал лекции видных ученых. Тогда же и состоялся литературный дебют писателя: в октябре 1858 года в журнале «Русский Вестник» был опубликован его рассказ «Ушан». Помечен автором как отрывок из воспоминаний детства. В основу рассказа положено простонародное поверье о ночных страхованиях нечисти; с подобных быличек начинали своё творчество А.К. Толстой и С.А. Рачинский, внесшие свою лепту в русскую гофманиаду.

Первой серьезной прозой Е.Л. Маркова надо считать его очерк «Коренная» (ОЗ, 1864, № 9), посвященный празднованию чудотворной иконы «Курская Коренная». Праздник выпадал на девятую пятницу после Пасхи. Автор с малых лет бывал на этом торжественном богослужении, а затем и на красочной и весёлой ярмарке, развёрнутой вблизи монастыря. С душевным подъёмом описывает молодой писатель как само церковное торжество, так и городские гуляния праздной публики, сочетающей яркие переживания с семейными и хозяйственными расчётами. К Курской Коренной Марков обратится ещё не раз.

К этому же времени относится начало педагогической деятельности Е.Л. Маркова; с энтузиазмом он включился в распространение образования в своём Отечестве, начав свой путь с должности учителя в Тульской гимназии. Школьное дело целиком захватило просвещённого педагога, он внимательно присматривался к практике Яснополянской школы Л.Н. Толстого, ведущего обучение детей произвольно, по-своему. Евгений Львович пишет подробную статью с рассмотрением практики Яснополянской школы (1862). На публикацию обратили внимание в Министерстве народного просвещения, и учителя Тульской гимназии пригласили в учебный комитет ведомства, его назначили директором Симферопольской гимназии и одновременно директором народных училищ края. Это вполне соответствовало его интеллектуальному кругозору и педагогическим стремлениям. В Симферополе Е.Л. Марков подружился с начальницей женской гимназии Анной Ивановной Познанской, дворянкой Полтавской губернии. В 1875 году педагоги сочетались как супруги. К тому времени писатель был вдов, его первая жена, Надежда Николаевна Детлова, скончалась от скоротечной чахотки.

Симферопольскую гимназию Марков будет возглавлять пять лет (1865 - 1870). Энергичный и любознательный чиновник всё свободное время отдавал изучению достопримечательностей Крымского полуострова, его исторических и культурных памятников. Е.Л. Марков пишет «Очерки Крыма» - публиковались в 1872 году. Очерки так полюбились читающей публике, что отдельной книгой будут изданы несколько раз. Крым на страницах книг Е.Л. Маркова предстал краем увлекательных путешествий и ключом к познавательным паломничествам как внутри страны, так и далеко за её пределами. Талантливым очеркистом будет создана целая полка очерковых книг с дневниковыми записями просвещённого паломника, с тонкими зарисовками изображаемых картин и живых встреч в странствиях по другим землям. К картинам крымской жизни, природы и истории Края литератор вернётся ещё не раз. В 1880 году выйдет в свет его роман из крымской жизни «Берег моря», до этого публиковавшийся частями в журнале «Дело» (1879). Следующий этап писательской жизни Евгения Львовича - публицистический.

В феврале 1874 года в родной Александровке Марков пишет знаменитую полемическую статью «Софисты XIX века». Поначалу Евгений Львович направил её в редакцию «Отечественных Записок» на имя Н.А. Некрасова. В письме, в частности, говорит, что в «Софистах» сделан лишь лёгкий анализ нашей адвокатской практики. «Если же статья покажется слишком откровенною или неподходящею под взгляды Вашего журнала - будьте так добры, не откажите уведомить меня о том одною строчкою, чтобы я имел время распорядиться иначе судьбою этой заметки». Материал не был принят, и автор отослал статью в газету «Голос» А.А. Краевского; напечатана там в номерах 36, 37 за 1875 год. Сразу же по выходе в свет она вызвала бурю толков. Ведь Е.Л. Марков открыто и едко ставил вопрос, связанный с практикой адвокатов и адвокатуры в целом. Этот юридический институт был введён в судебный процесс вместо земского суда, опиравшегося на совесть и признаки истины. А тут многое стало решаться за гонорар, проще сказать, за деньги. Впрочем, ни прокуратура, ни суды, опирающиеся на законы, кроме жалованья от государства, никаких личных выгод со стороны не получали. Не то адвокаты, вмешивающиеся в судебный процесс. Со стороны обвинения, как и со стороны защиты, все хотят благоприятных для себя доказательств в открытом деле. А доказательства лишь в какой-то степени объективные и даже вообще могут пренебрегать истиной: всё зависит от умения и говорливости адвокатов, и состязательность их в судебном процессе - непременное покупное ремесло. Евгений Львович Марков назвал таких адвокатов «прелюбодеями мысли». Затем пущенное им выражение будет обыграно Фёдором Достоевским в романе «Братья Карамазовы». В среде сочувствующих суждениям Маркова его стали называть «Златоустом Щигровского уезда».

Рассмотрению критики Е.Л. Маркова и его статьи «Софисты XIX века» посвящён ряд публикаций в литературных и юридических журналах: «Избиение адвокатов г. Марковым, по избиении литераторов г-м Катковым и Леонтьевым» (ВЕ, 1875, № 3); «О русской адвокатуре. Софисты XIX века г. Маркова и заметки об адвокатуре г. Арсеньева» (Журнал Гражданского и Уголовного Права, 1875, № 3); «Наша адвокатура» (Судебный Вестник, 1875, №№ 32, 34); «Современный вопрос об адвокатах» (Гражданин, 1875, №№ 11, 14); «Суд над русской адвокатурой» (Неделя, 1875, № 7) и др. Вопросы нравственного отношения судебных инстанций, поставленные Марковым, требовали прямых ответов, но их так и не дождались. Впоследствии сам Евгений Львович ещё раз пробует осветить проблему. Свою статью «Суд совести. Мысли присяжного заседателя по поводу нападок на суд присяжных» он опубликует 15 апреля 1884 г. в аксаковской газете «Русь».

Во второй книжке «Отечественных Записок» 1865 года появился критический этюд Е.Л. Маркова «По поводу Полного собрания сочинений гр. Л.Н. Толстого», и связан он с повестью «Казаки». В редакционной заметке говорится, что несмотря на опубликованную в этом журнале статью Евгении Тур о «Казаках» Л. Толстого, редакция посчитала нужным вернуться к этому произведению и поместить в своём журнале «превосходный этюд» Е. Маркова, поскольку он рассматривает повесть, прежде всего как художник, и уже потом как публицист. Он видит типы художника, а не придерживается идеалов, против чего выступала Евг. Тур. «Превосходный анализ простого русского человека, сделанный Марковым, выкупает ту строгость, с которой он относится к массе… Он ничего не утаивает, так же как и гр. Толстой; ничего не преувеличивает, ни перед чем не плачется. Такова и должна быть трезвая, реальная критика, если она желает быть полезною; она даёт чувствовать жизнь и не представляет её иною, чем она есть, не ведёт за собою утрированных тенденций в пользу одного класса народа. Космическая сила массы не является первенствующею; вы чувствуете, что возле нее должен быть руководитель».

Через год в тех же «Отечественных Записках» печатается автобиографическое повествование Е.Л. Маркова «Барчуки», в котором раскрывается без плана и связи быт крепостной сельской усадьбы, с её строгостью, доходящей до жестокости, с господством в семье хозяина-самодура, при этом по-своему заботливого и распорядительного. Здесь много ярких страниц из жизни родной Александровки Щигровского уезда, где провёл своё детство сам писатель. Собрав все очерки-воспоминания на эту тему, напечатанные поначалу в «Русском Вестнике», «Отечественных Записках», «Вестнике Европы», автор объединил «Картины прошлого» в большой том «Барчуков», выпущенный в свет петербургским издательством М. Стасюлевича в 1875 году. Произведение Евгений Львович посвятил своей матери. Позже, в ноябре 1884 года, Марков публикует в журнале «Новь» физиологический очерк «Барин» из «Учебных годов старого барчука». Отдельной книгой «Учебные годы» вышли в СПб. в 1901 году. «Собрание сочинений Е.Л. Маркова» в двух томах появилось в 1877 году, во многом оно подытожило основные публикации автора на ту пору. Издание украшено портретом писателя и посвящено «Моему лучшему другу и вдохновителю моих лучших мыслей - жене моей, Анне Ивановне Марковой». Анна Ивановна была поистине человеком необыкновенным. Обаятельная, просвещённая, она неутомимо сопровождала мужа во всех его познавательных путешествиях, делилась с ним тонкими наблюдениями и оценкой ситуаций. Жена Евгения Львовича пережила его на пятнадцать лет и скончалась зимой в революционное лихолетье.

С 1870 по 1887 гг. Евгений Львович Марков с семьёй живёт в своём селе Александровке, занимается публицистикой, пишет книги. Постоянно ведёт рубрику «Литературная летопись» в газете «Голос», откликаясь на многие явления общественной и культурной жизни. В «Русской Речи» Марков также ведёт рубрику «Критические беседы», там в номерах 5 и 6 за 1879 год он выступил с очерком «Романист-психиатр. По поводу сочинений Достоевского». Публикация важная, как и статья «Талмудизм в журналистике», там же (№ 2).

В 1878 году в Москве в издании книготорговца М.О. Вольфа вышел в свет двухтомный роман Е.Л. Маркова «Чернозёмные поля». Роман нравонаблюдательный, объёмный, представляющий собою как бы эпос современной провинциальной русской жизни. В исполинских пропорциях занимательные эпизоды сменяются один за другим, заслоняя основную ткань произведения. В НВ критик В.П. Буренин отнёс «Чернозёмные поля» к категории дидактических романов. А Н.К. Михайловский в мартовской книжке «Отечественных Записок» (1878) заметил: «Как и всё, что пишет г. Марков, он написал [роман] очень прилично, очень гладко, очень, скажем, «ловко»; в нём много чрезвычайно возвышенных мыслей, изложенных тем изящно-изысканным, немножко чересчур манерным языком, с неизбежными иллюстрациями из Священного Писания, который составляет в нашей литературе исключительную привилегию г. Маркова. <…> Правда, общая архитектура романа неуклюжа… Марков занялся реабилитированием «деревни» с точки зрения просвещённого либерала, который о невозможном не мечтает, в утопии не верит, благоразумен, умерен, аккуратен». Интересно, что С.А. Венгеров в «Неделе» (1878, № 6) назвал Маркова «благонамеренным либералом», подчеркнув его крепкую связь с землёй.

В своём селе Александровке Евгений Львович создал цикл «Кавказские письма», печатал их в «Русской Речи» и «Голосе» с ноября 1880 г., описывая в очерках былое и настоящее Грузии и других областей Кавказа. Продолжение письма получат потом в «Новом Времени». В «Живописной России» Марков помещает общий очерк Кавказа, останавливаясь  на особенностях степной полосы Края, исхоженной писателем-исследователем с дневником и карандашом.

Затем наступает другая жизнь, Воронежский период - Е.Л. Марков становится управляющим в Воронежском отделении Дворянского и крестьянского поземельного банка. Воронежский период деятельности - самый заметный в биографии писателя. Марков стал культурным вождём этого замечательного губернского города. Литературные, исторические, духовные общественные начинания не обходились без его участия, всюду звучала его убедительная речь, изящная по форме и мудрая по смыслу. Марковский Воронеж притягивал к себе мыслящую Россию, ведь провинция жила полноценной жизнью, не хуже столиц, потому-то и прислушивались так к мнению, доносившемуся из глубин державы. Ряд поездок по России, Европе, Египту и Палестине Марков совершил из Воронежа и Курска.

Переезд в Воронеж по времени совпал с изданием книги Е.Л. Маркова «Очерки Кавказа: Картины кавказской жизни, природы и истории», изданной в 1887 г., объёмом 700 страниц. В начале публикации автор пишет: «Этот первый плод моей любви к Кавказу посвящаю - как восприемному отцу - старому кавказцу и старому другу моему, верному спутнику моих странствований по далеким краям и по морю житейскому, брату Льву Львовичу Маркову. Автор». Со Львом Львовичем Марков паломничал по Швейцарии, Германии и Франции, ходил по горам Крыма и Кавказа. «С помощью его только и могло осуществиться с успехом и удобством моё последнее кавказское путешествие, давшее содержание настоящей книге». Евгений Львович с воодушевлением пишет: «Кавказ - это бесценный по богатству и разнообразию музей этнографических, археологических, и естественно-исторических сокровищ всякого рода <…> Настоящая книга является одною из первых попыток набросать общую картину кавказской природы, истории и жизни». Очерки Кавказа Маркова состоят из четырёх частей, в каждой от 11 до 19-ти глав. Это была последняя книга, созданная в родной Александровке Щигровского уезда. Воронежский период обогатит наследие писателя новыми трудами и путевыми дневниками. То будет самый взлёт творчества просвещённого путешественника и краеведа. И путешествовать по странам Евгений Львович теперь будет не с братом, Львом Львовичем, а с женой, Анной Ивановной, неутомимой своей спутницей.

В 1890 г. в Санкт-Петербурге была издана замечательная книга Е.Л. Маркова «Путешествие на Восток. Царьград и Архипелаг. В стране Фараонов». Её выход отмечен рядом положительных отзывов. Так в «Вестнике Европы» (1890, № 11) в приложении «Библиографический листок» сообщалось: «Настоящее путешествие может занять видное место, как по наблюдательности автора, не мало искусившегося в деле странствования, так и по художественному изображению всего, что проходило перед его глазами». А в «Русском Обозрении» (1890, № 12) добавлялось: «Перед нами совершенно законченный цикл наблюдений и описаний, совершенно самостоятельный и отдельно стоящий труд <…> Книга очень интересна. Евг. Марков обладает особым талантом описания. К подготовительным сведениям образованного человека, к специальным справкам посетителя известных исторических местностей, к наблюдательности опытного путешественника он присоединяет личное художественное чувство. <…> Задача художника состоит в том, чтобы при помощи своих описаний явиться на помощь громадному большинству, вызвать силою своего таланта живые, яркие, образные картины виденного им пред умственными очами тех, кто силою вещей, силою необходимости лишён возможности личного посещения великих культурных стран древности…». В заключение рецензент (С. Васильев) пишет о книге: «Автор оставил в ней часть своей души. Он совершенно искренно интересовался новым миром, какой открывался перед ним, и сумел мастерски передать и читателям этот интерес». В «Русском Вестнике» отмечалось, что у Маркова есть «достаточный запас энергии, необходимый для путешественника по странам ещё довольно диким, и без которой многое любопытное и характерное, так и рисковало бы остаться не осмотренным, ради избежания неудобств и затруднений. <…> Если мы прибавим к этому ещё и любовь к природе, сильно развитую в авторе, возвышающую его до истинной поэзии, то хотя мы ещё и не кончим с перечислением всех достоинств книги, но, надеемся, скажем достаточно».

Книга Евгения Львовича Маркова «Путешествие на Восток» была напечатана М.М. Стасюлевичем в двух томах: первый том «Царьград и Архипелаг. В стране Фараонов» издан в 1890 , а второй том «По Святой Земле» в 1891. До этого Марков предполагал издать книгу у А.С. Суворина. В письме к этому издателю он, в частности, писал: «Вы восстановили своими изданиями не одну старую книгу, в которой чувствовалась потребность; к числу таких почтенных книг, давно уже ставших редкостью, бесспорно принадлежит и «Путешествие Муравьева ко Святым местам». Несмотря на то, что у нас существует не одно путешествие в Палестину, «Путешествия ко Святым местам» у нас всё-таки ещё нет. Быть может, мои очерки Палестины, Самарии и Галилеи несколько ближе подойдут к типу Муравьевской книги, давши читателю тот же сюжет в форме более живой и современной». Издание не состоялось (XX Фетовские чтения, Курск, 2006, С. 171 - 172). Двухтомник у М.М. Стасюлевича был полным изъявлением автора и, надо считать, законченным.

Из Курска, а затем из Воронежа Евгений Львович постоянно совершал путешествия по родным просторам, отчасти это предпринималось по служебным делам, либо проявлялась личная инициатива. За 16 деятельных лет, проведенных Марковым в Воронеже, это трудолюбивый, полный бодрости духа человек плотно занимался историческими и краеведческими разысканиями родной земли. Им опубликованы: «Поездка в Дивногорье» (РВ, 1891, кн. 5, 6); «Червленый Яр. Путевые заметки» (там же, кн. 8); «Древний город Костенск. Из поездок по Дону» (там же, кн. 12); «Белогорские пещеры» (РВ, 1892, кн. 1); «Старая Донская пустынь и Донецкий казачий городок» (Памятная Книжка Воронежской губернии на 1893 год); «Поездка к камню Буилу. Из путевых очерков Дона» (там же, на 1894 год); «Донская Беседа и соседние ей древние урочища Дона. Путевые заметки» (там же, на 1896 год). В публикациях отражается далёкое прошлое Воронежского Края. За литературные труды Евгений Львович вскоре был избран почётным членом Губернского статистического комитета, членом особой Комиссии по устройству губернского музея, а первого декабря 1900 г. он выдвинут в председатели Архивной комиссии, публикующей ценные труды.

В 1895  Петербургский издатель В. Комаров опубликовал роман Е.Л. Маркова «Разбойница Орлиха», увлекательное чтение из давней истории Южнорусского края, оставленной в памяти населения. Сцены диких нападений и расправ шайкой грабителей одной помещицы с челядинцами и противоборства им смелых людей. В предисловии автор писал, что его роман не сочинен, а основан на действительных событиях, почерпнутых из семейных и других преданий, слышанных в детстве от стариков. Память о помещице-разбойнице сохранялась и в архивах присутственных мест. Всё это послужило лишь материалом для фантазии повествователя, преследующего главную цель - воспроизвести возможно живую и характерную картину помещичьего быта конца XVIII века и помещичьих нравов той поры на Курской земле. Впоследствии роман пополнился новыми главами, но вышел он в свет (1904) уже после кончины автора.

Прижизненное признание беллетриста и просвещённого исследователя было так велико, особенно в Воронеже, что там с размахом ещё отметили сорокалетие его литературной и общественной деятельности. В городской газете «Воронежский Телеграф» (1898, № 12) отмечалось: «Ни одно крупное начинание культурного характера, ни одно общество в городе с гуманными задачами не обходится без живого и активного участия со стороны Евгения Львовича. У воронежской публики он постоянно на виду и как любимый лектор, и как участник разнообразных обществ… Основой его беллетристических произведений является любовь к деревне и народу. Деревня, по мысли его, восстановляет равновесие сил человека и дает им благотворный исход…». В течение длинного ряда лет своей сорокалетней писательской деятельности Е.Л. Марков громко призывал жизненные силы общества для дружной работы на благо Родины. В той же газете 16 октября на двух полосах рассказывалось о славном и видном литераторе и дворянском деятеле, умеренно либеральном и державником по умонастроению.

Несмотря на солидный возраст, просвещённый путешественник всё так же свеж и энергичен. Вот его паломничество в Сербию, Далмацию и Черногорию, в дневниках путешествия запечатлено столько подробностей жизни среди гор и теснин, что скудость природного достояния в среде трудолюбивого, добродушного народа здесь, право, и не чувствуется. Православие проросло в душах, и в истории народов, сделалось поистине основой жизни. Очерки этого цикла публиковались в 1898 году в журнале «Вестник Европы». Свои педагогические и экономические размышления Евгений Львович помещает во влиятельной газете Алексея Суворина «Новое Время», здесь же он и полемизирует с противниками его взглядов.

Завершающим трудом его странствований будет фундаментальный двухтомник «Россия в Средней Азии», изданный М.М. Стасюлевичем в 1901 году. В посвящении сказано: «…Повесть моих странствований по новым и дальним путям посвящается другу моему, брату Николаю Львовичу Маркову, строителю многих новых путей, доброе содействие которого не мало помогло мне одолеть и этот нелегкий путь в глубины Азии». А во вступлении к книге автор сетует, что мы, русские, во сто раз лучше и основательнее знаем каждое мелкое местечко Италии, Швейцарии, Германии и Франции, ничем не касающееся наших государственных и народных интересов, чем свои собственные, не похожие ни на какие другие, земли. «Да и сама природа могучих азиатских гор, рек и пустынь представляет собою столько дикой прелести и непочатой девственности своего рода, что вполне может заменить ищущему свежих впечатлений путешественнику чересчур захватанные красоты Альп и Рейна». Евгений Львович Марков, путешествуя по Средней Азии, проехал эти края от берегов Каспия до подножий Памира, до границы китайского Кашгара. Странствовал писатель вместе с женой, Анной Ивановной, встречая везде «искреннее участие и деятельную помощь, везде спокойно наслаждался красотами природы и человеческого искусства, везде мог свободно наблюдать характерные особенности быта и нравов наших былых врагов. <…>  Книги мои - не география, не история, не экономический трактат и не этнографическое исследование. Книги мои -  безпритязательный дневник писателя-художника, для которого одинаково любопытны и удивительные явления незнако­мой ему природы, и чудные создания восточного искусства, и загадочные памятники седой древности, и типические черты быта многочисленных чуждых племен».

Путешественники, оказавшись в Туркмении, побывали на Каспии, затем, преодолев пески Кара-Кум, переправились через Аму-Дарью, посетили Бухару. Впереди будет Фергана и подъём на взгорье Малый Алай. В длинном странствовании чета Марковых затем посетит Самарканд, увидит в нём мавзолей Тимура, и тогда же с интересом ознакомится с промыслами восточных ремесленников. Во время путешествий Евгений Львович много рисовал с натуры, причём делал это вполне профессионально. Так что его рисунки, начиная с Крымского периода, остаются свидетельством талантливого очевидца; в этом же ряду и графика среднеазиатского путешествия.

Возвращались Марковы домой через Дербент по Волге. Вдохновенные очерки волжских городов, начиная с Астрахани и кончая Нижним Новгородом, - непрерывная панорама русской жизни, развёрнутой во всю имперскую силу, переживающей буржуазный промышленный апогей. Волга-матушка, река-труженица, под стать великому народу с засученными рукавами, деятельна, неусыпна. Монисты груженых барж, нефтеналивные суда и цистерны переправляют из Баку в срединные губернии России железо, уголь, керосин и мазут. И на тех же волжских волнах красуются, покачиваясь, великолепные современные теплоходы и плоские беляны, наполненные саратовским зерном, а сверх палубы прихватив ещё готовые срубы, доски и щепной товар. Всё в движении, во всём хозяйственный расчёт. Моторы освоены, и электричество уже освещает ночами пристани и портовые эллинги и пакгаузы. Неостановим прогресс промышленных центров. Разумеется, нашим путешественникам близки, интересны природные, исторические и археологические памятники.

Последним странствованием Е.Л. Маркова, надо считать, путешествие по Греции. «У меня на сердце давно лежало, не скажу желание, а непобедимая потребность посетить страны и народы, связанные кровным родством своего рода с Россией и русскими. <…>   Писатель-турист, обегавший и описавший столько южных стран: Крым, Кавказ, Среднюю Азию, Палестину, Египет и проч., - не мог ни в каком случае про­пустить чудную страну, где как в фокусе сосредоточиваются и красоты южной природы, и сокровища самой поэтической и самой поучительной истории». Греция нам, русским, своего рода крестная мать, колыбель нашего Православия, исток нашего просвещения. «А между тем Греция нам известна еще менее, чем Сербия и Черногория, Греции мы чуждаемся еще гораздо более, чем славян, и оказываем на нее еще менее влияния». Путевые очерки Е.Л. Маркова «Путешествие по Греции» увидели свет в Петербурге, в 1903 году, в год кончины автора. Книга объёмом 600 страниц стала его лебединой песнью. Изложение и поныне впечатляет своей свежестью и насыщенностью полезными сведениями. Впрочем, этими же качествами обладают и другие труды талантливого русского писателя.

До глубокого возраста Евгений Львович оставался деятельным, вполне крепким. Всему Воронежу он был известен как оратор и рассказчик, иногда на публике он читал отрывки из своих путевых дневников, неизменно вызывая интерес живостью описываемых сцен, художественной образностью. Современники вспоминали, что публичные лекции Маркова привлекали публику тем удовольствием, которое она получала, «слушая этого 65-летнего старика». Говоривший с кафедры казался полон энергии и таланта. Он всё так же по-прежнему не желал поступаться свободою своего духа, искренностью своей мысли ради какого бы то ни было обязательного знамени или партийного катехизиса. «Поэтому, - говорил Е.Л. Марков, - статьи мои читатель мог встретить в журналах самого разнообразного направления… Очень может быть, что такое отношение мое к литературным направлениям составляет мою слабость, но во всяком случае это характерная черта моей литературной физиономии, от которой я не могу отречься».

Евгений Львович сделал много разысканий и лично освидетельствовал многие старинные памятники Воронежского края. На общем собрании членов Ученой Архивной Комиссии он был избран первым ее председателем. В трудах этой Ученой Комиссии напечатаны его рефераты последних лет. Писал он и о подвижниках культуры Воронежа: известны его блестящие работы, посвящённые поэтам Кольцову и Никитину. Нелишне напомнить, что Евгений Львович передал в распоряжение Комиссии 17 автографов Ивана Саввича Никитина, собранные его рвением.

Марков по-настоящему был поборником народного просвещения. С возникновением в 1902 году Воронежской комиссии народных чтений, слившейся тогда же с Обществом содействия начальному народному образованию, Евгений Львович с душой отдался чтению лекций для народа, вырабатывал программы чтений, вёл кружок в бесплатной рисовальной школе. Как член совета Православного братства Воронежских святителей Митрофана и Тихона, он готовился сказать проникновенное слово на юбилейных событиях. Но не успел: коварное онкологическое заболевание скоротечно прервало его жизнь. Евгений Львович Марков скончался в Воронеже 17 марта 1903 года, погребен в своем имении Потебник Щигровского уезда.

На кончину видного русского литератора широко откликнулась столичная и провинциальная печать, отмечался его честный голос в защиту справедливости и желании блага для народа. Ныне этот голос становится слышнее. Часть трудов Маркова переизданы, другие, полагаем, дождутся своего выхода в свет. Всё яркое и достойное возвращается народу.

 

***

 

От публикаторов. В 46-м номере «Литературоведческого журнала» ИНИОН РАН за 2019 г. опубликованы подготовленные нами материалы к библиографии видного русского писателя, публициста, путешественника и общественного деятеля Евгения Львовича Маркова (1835 - 1903).

Уже после сдачи этих материалов в печать, в журнале «Исторический Вестник» за 1902 г. была обнаружена ещё одна интересная и важная статья Евгения Львовича Маркова - исследование родословной дворян Марковых. Опубликована она всего за несколько месяцев до кончины писателя. В примечания автор отмечает: «Статья эта составит начало небольшого исследования по сохранившимся актам истории древнего рода дворян Марковых», следовательно, Евгений Львович планировал продолжить свои разыскания и записки, однако смерть помешала его намерениям. Возможно, в архивах сохранились какие-то подготовительные материалы к задуманной писателем работе. Дело краеведов и историков - попытаться найти их.  М.А. Бирюкова и А.Н. Стрижев.

 

 

Евгений Львович Марков

Марко Росс, он же Марка Толмач

Историческая заметка[i]

 

В старинном путешествии 1473 года Амвросия Контарини, посла Венецианской республики к персидскому шаху Узун-Гассану, озаглавленном «Il Viaggio del magnifico M. Ambrosio Contarini», переведенном на русский язык еще в первой половине XIX века,[ii] я прочел между прочим о некоем «Марке Россе, посланнике великого князя Московского, государя Белой Росси» (del Duca di Moscovia Signor della Rossia Bianca).

Этот посол Ивана III выехал вместе с Контарини из Тавриза через Тифлис и Кутаис в город Фазис, теперешний Поти, терпя по пути всякого рода притеснения и грабежи; в Фазисе они узнали роковую для них весть, что страшные для всех турки-оттоманы овладели богатою генуэзской колонией Кафою, теперешнею Феодосиею, через которую каждый из них надеялся безопасно вернуться на свою родину. Приходилось выбирать другой путь, и Марко Росс, по-видимому, более знакомый с местностью и условиями дальних путешествий, повернул назад, чтобы через владения Горгоры, государя Халцихана и Вати (Signore di Calcican et delle terre Vati), городов, пограничных с оттоманами и платящих им дань, — ехать в Шемаху (Samachi) и оттуда пробраться берегом Каспийского моря на Дербент и Астрахань, в Татарию и Россию.

Контарини же, не решаясь ехать этим путем, предпочел остаться в Фазисе, хотя и дорожил спутничеством русского посла.

Однако, очутившись с своими четырьмя спутниками без всяких средств и помощи среди чужого, враждебно настроенного населения и страдая жестокою кавказскою лихорадкою, — Контарини не придумал ничего лучшего, как последовать примеру опытного Марка Росса и направить свой путь в ту же Шемаху дней через 40 после отъезда туда русского посла.

Это было 17 сентября 1475 года.

В Шемахе, принадлежавшей тогда «Сивансе, государю Медии» и вассалу персидского шаха, Контарини снова встретился с Марком Россом. Обрадованный итальянец упросил русского посла взять его с собою, и Марко, по русскому добродушию, охотно согласился провезти его в своей свите в Московию. 6-го ноября выехали они все вместе в г. Дербент, лежавший тогда «на границе Татарии и принадлежавший также Сивансе». По совету опытных людей в это время года было невозможно пускаться ни в далекое путешествие через степи кочующих татар, ни по бурному Каспийскому, или, как называл его Контарини, Бакинскому морю; и Марко решился зазимовать в Дербенте с тем, чтобы в апреле переправиться на судах «через Бакинское море (Mare di Bachau) в Цитрахань (Citracan)», то есть Астрахань.

Хотя Контарини и хвалит добродушие мусульманских обитателей Дербента, но из его же рассказа видно, что ему приходилось скрывать от них и свое настоящее звание, и свою национальность.

«Иногда прохожие, глядя на меня, останавливались и говорили между собою: этот человек, по-видимому, не рожден для того, чтобы самому таскать припасы», — передает между прочим Контарини, описывая свои странствования за провизией по улицам и рынкам Дербента в изорванном овчинном полушубке, старом тулупе и бараньей шапке, то есть, подлинной русской одежде, вероятно, данной ему русским послом с целью выдать его за одного из своей свиты.

«Марко Росс передавал мне слова их, — продолжает далее Контарини, — убеждая всякий раз не делать этого вперед и помнить, что мы не во франкской земле; но я отвечал ему, что не могу поступать иначе и даже удивляюсь, каким образом можно открыть звание мое под такою одеждою».

Из этих слов видно, что русский посол, открыто зимовавший с своими людьми во владении азиатского царька, пользовался там полной безопасностью и авторитетом, в то время как посол итальянской республики должен был скрываться и трепетать за свою судьбу.

Видно также, что Марко владел татарским или персидским языком, если свободно понимал разговоры уличной толпы. С другой стороны, всё заставляет думать, что Марко беседовал без переводчика и с самим Контарини, чем, быть может, и объясняется постоянное стремление итальянца под покровительство Марка Росса, помимо очевидной авторитетности русского посла в этих полудиких странах и его практической опытности, столь необходимой в подобных опасных и трудных путешествиях.

Вообще Контарини смотрел на Марка Росса, как на своего надежного защитника и покровителя. В книге своей он наивно признается, что перед выездом их в Астрахань, когда Марко Росс, наскучив в продолжение 8-ми дней ждать со всею поклажею на берегу, возвратился в город и остался там до самого отплытия, бедные итальянцы, «оставшись совершенно одни, натерпелись довольно страха».

Марк заранее нанял судно для переезда в Астрахань, и 6-го апреля 1476 года они наконец благополучно вышли в море.

Всего народу было 35 человек вместе с хозяином судна, матросами и персидскими купцами, отправлявшимися в Астрахань с своими товарами.

Спутники эти тоже подозрительно относились к Контарини, и их успокоивали только уверения Марко Росса, будто это врач, сын придворного медика Московской великой княгини, дочери деспота Фомы, Софии Фоминичны, и что он едет в Москву искать счастия при тамошнем дворе.

После бурного многодневного плавания по Каспию, где судно едва не погибло, а пассажиры его терпели жестокий голод и холод, Марк с Контарини только на 24-й день добрались до Астрахани. Даже день Светлого праздника пришлось провести в глухих камышах, где они разговелись девятью утиными яйцами, разысканными между камней людьми Марка, и которыми русский посол великодушно поделился с чужестранцами.

В Астрахани татары не хотели было пускать путешественников на берег, пока не осмотрят их на следующий день. «Но Марк с помощью некоторых приятелей, бывших у него в городе, исходатайствовал для себя это позволение, а к вечеру и меня со свитою моею выпустили также из лодки, и отвели в маленький домик, где находился уже Марк», — рассказывает Контарини. Марк, очевидно, везде являлся его хранителем и покровителем. Очевидно также, что Марк не впервые входил в сношения с восточными народами, соседними с Московией, если у него были дружественные связи даже в далекой Астрахани.

Книга Контарини вполне подтверждает эти предположения.

«На утро пришли к нам трое татар с лицами узкими и плоскими, как доски, — повествует он дальше, — и, потребовав меня к себе, объявили, что Марку опасаться нечего, ибо он друг их государю; но что я, как франк и враг хана, должен непременно сделаться рабом его. Таковой прием крайне поразил нас. Но Марк взялся отвечать за меня, советуя мне молчать и предаться совершенно их покровительству. 1-го мая 1476 года возвратился я назад в свою каморку, почти полумертвый от страха и не зная сам, чем всё это кончится; а между тем опасность с каждым днем увеличивалась».

«Мне объявили через посредство Марка, что я буду продан на рынок. Несмотря, однако, на таковое решение, я успел кое-как, с помощью Марка и нескольких купцов, отправлявшихся в Московию, уладить это дело за 2000 алермов, которые должен был заплатить за выкуп свой хану, не считая в то число разных подарков другим лицам; а как у меня не оставалось ни одной копейки, то деньги эти я принужден был занять у русских и у татарских купцов, отправлявшихся в Московию, за большие проценты и не иначе как за поручительством означенного Марка. Таким образом удовлетворили мы хана; но этим дело еще не кончилось. Поверенный его всякий раз, когда Марк выходил со двора, являлся к нашему жилищу и, стуча изо всей силы в дверь, страшным голосом грозил посадить меня на кол, если я не выдам ему всех моих драгоценностей».

Всё это несомненно указывает, что Марк Росс был весьма влиятельным и значительным лицом, если за его поручительством чужие люди доверяли большие суммы неизвестному иностранцу, если в его присутствии даже варвары-татары не смели тревожить его спутника, а дожидались для этого ухода его из дома, если он имел в татарской столице влиятельных друзей среди власть имущих и даже громко признавался татарами другом самого хана их.

Из Астрахани Марк с Контарини могли выехать только 10-го августа. Вещи свои и путевые запасы они отправили с служителями на барке на ту сторону Волги. Сами же приехали к месту перевоза миль за 12 от города с тем, чтобы переправиться на противоположный берег, когда стемнеет.

«Вдруг Марк позвал меня к себе таким странным голосом, что я подумал, не настал ли последний час жизни моей, и велел мне сесть немедленно на коня и… отправиться в путь в сопровождении одного татарина, с самою отвратительною рожею. Более не объяснил он мне ничего и только промолвил: «Скачи! Скачи скорее!». Не смея противоречить, я молча повиновался и тотчас же поскакал вслед за означенным татарином. Мы ехали без отдыха всю ночь и остановились не ранее, как на другой день, около полудня. Несколько раз спрашивал я проводника нашего, куда он везет меня, но никак не мог добиться ответа. Наконец он объяснил мне, что хан приказал осмотреть все лодки, для каравана приготовленные, и если бы меня нашли там, то я бы наверно был задержан. Вот причина, по которой Марк с такою поспешностью отправил меня». Татарин скрыл Контарини на маленьком острове Волги, где жили с своими стадами и другие татары, крайне удивившиеся при виде христианина. Но проводник не выдал тайны итальянца, «страшась, как я полагаю, посла, который считается у них весьма важным человеком», — прибавляет Контарини.

Дня через три Марк прислал за ним одного из своих русских служителей с татарином, приказав им перевезти Контарини на лодке к тому месту, где пристал караван.

«Не довольствуясь сим, Марк снабдил еще нас для дороги потребным количеством лошадей», — с благодарностью вспоминает итальянец.

Путешественники двинулись в Московию вдоль берега Волги. Посол Марк начальствовал над всем караваном, состоявшим, по словам Контарини, из 300 человек русских и татар, имевших при себе более 200 заводных лошадей, как для прокормления своего в пути, так равно и для продажи в России.

Через 15 дней Марк переправил свой караван на другой берег Волги, приказав своим людям рубить деревья в лесу и вязать из них плоты, по 40 бревен в каждом. К плотам были привязаны веревками за хвосты по 6 и 7 лошадей, которыми правили татары, и которые тащили за собою эти скородельные паромы.

Проехав неохватные пространства «дикого поля», где не было ни дорог, ни жилья, караван Марка добрался наконец через 33 дня после выезда из Астрахани до рубежей Рязанской области, и, только очутившись в земле Русской, мог наконец подкрепить чем-нибудь свои силы. Люди едва держались на лошадях от голода и утомления. На 48-й день через Рязань и Коломну пришли в стольную Москву.

Марк Росс приказал отвести помещение Контарини и его людям, и в самый вечер своего приезда посетил венецейского посла, одарил его всякими съестными припасами «и именем государя своего убеждал быть спокойным и почитать себя, как бы в собственном доме».

Контарини горячо благодарил его «за все его одолжения», а на другой день «отправился к Марку и, желая поскорее пуститься в обратный путь, просил его о доставлении ему случая представиться государю».

«Он охотно исполнил мою просьбу, — рассказывает Контарини, — и в скором времени после того получил я приказание явиться во дворец. После обычных приветствий я отблагодарил великого князя за внимание, оказанное мне послом его Марком, который поистине неоднократно спасал меня от великих опасностей».

Хотя венецейскому послу и объявлено было от Великого князя, что в его воле ехать из Москвы или оставаться в ней, но необходимость расплатиться с русскими и татарскими купцами за деньги, занятые у них под поручительство Марка, вынудила Контарини послать одного из своих спутников за деньгами на родину, а самому остаться на несколько месяцев в Москве. Однако впоследствии великий князь захотел оказать особенное внимание светлейшей республике и приказал уплатить долг ее посла из своей великокняжеской казны, так что Контарини мог уехать, не дождавшись возвращения своего посланца. Прибыв во дворец к последнему прощальному обеду, Контарини «был введен в особенную комнату, где находился государь с Марком и другим своим секретарем».

Это показывает, что Марк был весьма близок к великому князю, и этим же объясняется, почему он мог так скоро устроить представление Иоанну венецейского посла, а впоследствии упросить великого князя, по сильному ходатайству Контарини, отпустить из Москвы задержанного Иоанном антиохийского католического патриарха Людовика. Марк с своей стороны пригласил спутника своих дальних странствий вместе с его свитою к себе в дом на прощальный обед «и угостил нас весьма хорошо», — прибавляет Контарини.

Вот всё, что сохранил нам в своей крайне любопытной книге старый итальянский путешественник, относительно малоизвестного у нас старого московского дипломата Марка Росса, личность которого даже в кратком рассказе Контарини обрисовывается чрезвычайно симпатичными и чисто русскими чертами великодушного, смелого и практически сметливого человека.

Путешествие Контарини и самая личность Марка Росса небезызвестны русским историкам. Карамзин в VI томе своей истории вкратце рассказывает о посольстве Марка к персидскому шаху Узун-Гассану и возвращении его в Москву через Татарию вместе с венецейским послом. Но, к сожалению, как это видно из примечания 136 к 11 главе VI тома его истории, Карамзин не имел в руках подлинной книги Контарини, а познакомился с ним из французского сочинения Бержерона, который ошибочно перевел слово «Rosso» не «Руссом», как разумел Контарини, а «русым», или «рыжим», и заменил его соответствующим латинским словом «rufus» (рыжий, русый), так что и у Карамзина, вместо Марка Русса, появился какой-то не существовавший Марк Руф. Но еще удивительнее, что Соловьев в V томе своей русской истории, упомянув мимоходом в конце III главы о посольстве в Персию того же Марка, тоже называет его не Руссом, а Руфом, хотя ссылается при этом на русский перевод сочинения Контарини в той самой «Библиотеке иностранных писателей о России», где на десятках страниц поминается Марко Русс, а не Руф, где приложен итальянский текст сочинения Контарини, также везде именующий Марка — Rosso, а не Ruffo, и где наконец в предисловии переводчика прямо объясняется причина ошибки Карамзина, назвавшего Марка Руфом по ошибочному тексту Бержерона.

Карамзин титулует этого Марка так же, как и Контарини, послом московским и считает его почему-то «итальянским или греческим уроженцем».

Не знаю, откуда почерпнул наш знаменитый историк это сведение, о котором ничего не говорится в книге Контарини, по-видимому, единственном литературном документе, сохранившем нам имя Марка Росса, но во всяком случае предположение Карамзина имеет за собою большую вероятность.

Имя Марка, можно сказать, специально итальянское и преимущественно венецианское; итальянские торговые колонии Венецианской и Генуэзской республик до завоевания Византии оттоманами процветали не только на берегах Крыма и Кавказа, но даже и у низовьев Дона, как, например, Тана, и только в последующие десятилетия после разгрома Византии были покорены турками. Выходцам из этих колоний, соседних с татарами и Русью, было особенно удобно вступать в службу к русскому правительству и приносить ему большую пользу знанием татарского и итальянского языков, из которых последний был тогда языком торговли и мореходства в Средиземном и Черном морях, а языком победоносных татар говорила тогда не только вся Азия, но и значительная часть теперешней Восточной, Южной и Юго-Восточной России. Весьма правдоподобно, что Марк Росс получил важное дипломатическое поручение к могущественному восточному государю именно вследствие своего близкого знакомства с языками, необходимыми для тогдашних сношений с иноземными правителями.

По крайней мере, книга Контарини несомненно убеждает, что Марк объяснялся без переводчика и с итальянцами, и с татарами.

Чтобы еще более полно уяснить себе занимающую нас личность Марка Росса, обратимся к другим, не затронутым еще историею данным, к некоторым юридическим актам, сохранившимся в Московском архиве министерства юстиции, нигде не опубликованным, но официально удостоверенная копия с которых находится в моих руках.

Среди актов этих обращает на себя внимание исковая тяжба 1737 года игумена Николаевского Угрешского монастыря Варлаама с братиею, подавшего прошение в коллегию экономии «о завладении крепостной монастырской крестьянской земли от смежных помещиков артиллерии цехватера[iii] Алексея Гаврилова Маркова да поручика Антипа Наумова Маркова».

В прошении игумена между прочим говорится: «А в духовной Марки Толмача Волошенина Дмитриева сына написано, что де его князь Великий Иоанн Васильевич пожаловал селом Хонятинским, да селом Хлябовским, да деревнею Бердебековскою, да деревнею Гребенинскою, и Бердебековскую отдал он в приданое за дочерью своею Лукерьею зятю своему Ивану Никифорову Басенкову».

«Та духовная которого году, месяца и числа писана, того не написано, токмо на той духовной подписано: «смиренный Геронт митрополит».

«7051 году (т. е. 1543 г.) июня 14 дня Давыд, Авдулла, Меньшик да Кондиар Ивановы дети Марковы продали они игумену Зиновию с братиею по духовной деда своего Марки Дмитриева и отца своего Ивана Марковича вотчину в Коломенском уезде в Маковском стану, село Хонятино да деревню Бердебековую».

Еще подробнее рассказано это обстоятельство в прошении «выборного крестьянина с. Хонятина Коломенского уезда, вотчины Николаевского Угрешского монастыря», Никифора Игнатьева, который в 1738 году ноября 29-го «бил челом» о нижеследующем:

«В прошлых де годах Марк Толмач Волошенин Дмитриев сын в недвижимом своем имении, а именно в Коломенском уезде с. Хонятино, да село Глебовское, да деревню Бердебековскую, да деревню Гребенинскую и с пустошами, и с селищи, и со всем, что к тем селам и к деревням изстари принадлежит, отдал по духовной своей сыну своему родному Ивану Маркову в вечное владение, а в прошлом 7051 г. (1543 г.) июня в 14 день вышеупомянутого Маркины внучата, а Ивановы дети Давыд, да Овдул, да Киндиар Ивановы дети Марковы по вышеупомянутой деда своего Марки Дмитриева сына и отца Ивана Маркова духовной с. Хонятино с деревнями и с пустошами, и с селищи да поле Глебовская земля, что к тому селу изстари принадлежит, продали в монастырь Николо-Угрешский и дали купчую на имя того монастыря игумена Зиновья с братиею, а во 135 и во 136 годех (т. е. 1627 и 1628 г.) писец Семен Усов в тех своих писцовых книгах написал и отмежевал за оным Николо-Угрешским монастырем только одно село Хонятино да пустошь Бердебековскую, а что к тому с. Хонятину надлежит по вышепомянутой духовной и по купчей, другие деревни и пустоши и селищи в тех писцовых своих книгах за оным монастырем не написал и не отмежевал, понеже та духовная и купчая за многими прежде бывшими того монастыря властями в том Угрешском монастыре была не в ведении, не отыскана, а ныне оная духовная и купчая в оном монастыре отыскана, с которых и копии к межевому делу приняты».

Из летописи по Воскресенскому списку, изданному Археографическою комиссиею, в «оглавлениях и статьях, помещенных перед летописью», в отделе: «Начало главам и о повести временных лет» и т. д., под ст. 49:

«Представление Геронтия митрополита» показано «в лето 6995», т. е. в 1487 году.

Следовательно духовная Марки Толмача, под которою подписался свидетелем митрополит Геронтий, во всяком случае была составлена ранее 1487 года, следовательно при великом князе Иване III-м, и притом задолго до кончины его (в 1505 году).

Пожалование же Марку Толмачу великим князем различных вотчин, о чем говорится в духовной Марка Толмача, произошло, конечно, еще ранее и, стало быть, совпадает с тем временем (1476 г.), когда вернулся в Москву вместе с венецианским послом из своего дипломатического путешествия в далекую Персию посол Ивана III-го Марко Росс. Пожалование таким расчетливым и строгим государем, как Иван III-й, одному лицу многих вотчин в столь близкой к столице и поэтому сравнительно дорогой местности, как Коломенский уезд, могло быть вызвано только какими-нибудь важными государственными заслугами, и несомненно, что исполнение Марком Россом крайне трудного и секретного политического поручения поднять против ненавистной русскому народу Золотой Орды грозного владыку Персии Узун-Гассана, покорившего уже под свою державу чуть не половину Азии, — не могло быть не поставлено ему в великую заслугу перед государем и землею Русскою, тем более, что в те времена уже одно путешествие через далекие чужие страны, населенные полуварварскими разбойничьими народами, почти всегда кончалось мучительною смертью или многолетним рабством.

Кроме того, и венецианский посол, которого Марко Росс с риском для самого себя так искусно сумел провезти в Москву и спасти от бесчисленных опасностей, — горячо ходатайствовал о нем перед великим князем, в глазах которого этот высоко дружественный акт по отношению к могущественной еще Венецианской республике тоже, конечно, имел весьма выгодное для Московского княжества политическое значение.

А так как Марк Дмитрич, столь щедро одаренный великим князем в то самое время, как вернулся в Москву блестяще исполнивший свое поручение Марк Росс, называется во всех актах «Толмачем», и так как Толмач значил в старину то же, что значит теперь драгоман посольства при восточных дворах, то несомненно, что Марк Дмитрич принадлежал к дипломатической профессии, владел во всяком случае восточными языками и получал награды от великого князя за какие-нибудь дипломатические поручения. Прозвание же его Волошенином указывает на его иноземное происхождение из какой-нибудь южной страны романского племени, так как этим именем предки наши называли не только теперешних румын, но нередко и итальянцев, точно так же, как и немцы звали этих последних вельшами. Следовательно, Марк Дмитрич Толмач был приблизительно того же происхождения, которое Карамзин на основании каких-то бывших у него источников приписывал Марку Россу (Руфу, по его ошибочному писанию).

Марк Дмитрич был, несомненно, именитый и близкий ко двору человек, ибо иначе не получил бы по близости Москвы богатых вотчин, не мог бы отдать свою дочь Лукерью за такого знатного человека, каков был Иван Федорович Басенков, представитель одной из самых первых боярских фамилий Московской Руси, игравших очень важную роль в делах государства, и не мог бы иметь близким другом, подписавшим его духовное завещание, митрополита Московского, бывшего первым духовным лицом на Руси до времени избрания патриархов.

Но из рассказа Контарини мы видели, что Марко Росс имел свободный доступ к великому князю и оказывал большое влияние на решения его.

Все вышеизложенные обстоятельства, мне кажется, устанавливают несомненное тождество московского посла в Персии Марка Росса, родом итальянца или грека, с Марком Дмитричем Толмачем Волошениным, которому были пожалованы великим князем богатые вотчины близ Москвы в то самое время, когда Марко Росс возвратился из Персии, удачно исполнив свое дипломатическое поручение.

Марк же Дмитрич был родоначальником того древнего рода дворян Марковых, к которому принадлежу я с братьями и мои дети. Он был предком нашим по прямой линии, так как наша ветвь произошла, как видно из родословной нашей и из многих сохранившихся юридических актов, от родного внука Марка Кондиара, сына его сына Ивана; сын Кондиара Матвей родил Василия, Василий Ивана, Иван Никифора, Никифор Федора, Федор Андрея, моего прадеда, Андрей Александра, деда моего, Александр Льва, моего родного отца.

В «Российской родословной книге», изданной князем Петром Долгоруковым (СПб., 1856 г., ч. III, стр. 199–201), в главе о графах и дворянах Морковых сказано, что «имя этой древней фамилии пишется двояко: Морковы и Марковы». Действительно, одни и те же лица из этой фамилии даже в официальных документах пишутся безразлично то Морковым, то Марковым. Так, например, в имеющихся у меня подлинных Высочайших рескриптах императрицы Екатерины II и императора Александра I на имя знаменитого героя Измаила и Отечественной войны генерал-лейтенанта Евгения Ивановича Маркова, кавалера орденов Георгия 4, 3 и 2 степени, и главного виновника пленения на Дунае армии великого визиря в 1811 г., что дало возможность войскам Кутузова двинуться против вторгнувшихся французов, — Евгений Иванович именуется то Марковым, то Морковым.

Родословная князя Долгорукова приурочивает первого известного ей Маркова приблизительно к тому же времени, в какое жили Марко Росс и Марко Толмач; именно, он упоминает Ивана Ивановича Маркова, «который был новгородским посланником в Москве в 1477 году». Марка Толмача эта родословная не упоминает, но говорит, что «Давыд, Петр, Киньдеяр и Меньшик Ивановы Морковы (хотя в юридических актах, на которые я ссылался выше, эти внуки Марка Толмача именуются Марковыми), боярские дети, получили от царя Иоанна IV поместья в уезде Московском 2 октября 1550 года». Родословная называет еще Серапиона Маркова, подписавшего грамоту избрания на царство Бориса Годунова в 1598 г., Данилу Павловича, бывшего стольником при Петре Великом, и других, но из актов, которыми я располагаю, нет возможности судить, принадлежали ли они к потомству Марка Толмача, нашего родоначальника. В II части «Общего гербовника дворянских родов», в статье о дворянах Морковых, имеющих титул Римской империи графов (№ 60), в доказательство древности рода Аркадия, Николая и Ираклия Морковых, Римской империи графов, приводится тот же указ царя Ивана IV от 2-го октября 1550 г., коим он испоместил 3-х сыновей Ивана Маркова, следовательно, ветвь Марковых, считающаяся теперь графами, ведет свой род от общих с нами предков, хотя ни из их, ни из нашей родословной не видно в точности, действительно ли они происходят от кого-либо из сыновей Ивана Марковича, внуков Марка Толмача, и от кого из них именно. В то время как наша ветвь имеет вполне ясную и непрерывную преемственность от Марка Толмача до моих внуков, в родословной графов Морковых или Марковых первым в точности известным предком их показан, сколько мне известно, упоминаемый в писцовой книге 7145–7155 года (т. е. 1637–1647 г.) по Владимирскому уезду Иван Андреевич Марков, но в какой связи находился он с родом Марка Толмача, ни из чего не видно.

Об указе 2-го октября 1550 г. «Общий гербовник» сообщает любопытные исторические подробности и отчасти объясняет причину пожалования поместий внукам Марка Толмача: «Царь Иван Васильевич указом 2 октября 1550 г. тысячу человек молодых людей из лучших боярских фамилий в Москву созвал для поселения их в окрестностях сего города; в сем числе находились и три сына Ивана Моркова, получившие по близости Российской столицы поместья и потом посвятившие себя воинской службе с таким отличием, что за верные свои услуги особенно от государей жалованы были в разных областях вотчинами, как то подтверждают в сей фамилии доныне еще сохраненные жалованные грамоты от царей Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича, Феодора Алексеевича, Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича».

(«Исторический Вестник». 1902. Июль. Т. LXXXIX. С. 207 - 218).

Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.