Когда-то имя драматурга Виктора Александровича Крылова (1838 - 1906) было широко известно в театральных кругах Петербурга. Его пьесы, оригинальные и в переделках, пользовались вниманием публики, а значительные поступления от постановок вызывали зависть к нему в литературной среде. Молва представляла его жадным до денег, скупым. Как бы то ни было, Крылом скопил своим литературным трудом и разумным бытом порядочно средств. Купил в Москве вместительный собственный дом в Палашах и сделался известным москвичом. Впрочем, Виктор Александрович ни на творческие поездки, ни на отдых на европейских курортах не жалел. Обзавёлся несколькими задушевными друзьями, близкими ему по интересам и предпочтениям, и вёл в Первопрестольной замкнутую, уединённую жизнь. Прежнего ажиотажного спроса на его сценические творения уже не наблюдалось, но интерес к новинкам из-под его пера не спадал.
Из тесных рамок опостылевших театральных сюжетов он стремится вырваться и заново упрочиться на сцене, привлекая к освоению новый жизненный материал. И вот, кажется, нащупал сюжетную жилу, подходящую к пульсации на сцене, не заглаженную чуждой рукой. Еврейский быт, с его характерными особенностями, с его языковым колоритом и национальной брезгливостью к инакомыслию. Этот «расовый фермент», выраженный в отчуждённости и тяге к суевериям и психическим ощущениям, по-своему понимал старый драматург Виктор Крылов. Он даже собирал образчики местечковых говоров, бывая в Вильне, Варшаве и Белорусском Полесье. Но так естественно ощутить и выразить это своеобразие ему не было дано, как это сделал Савелий Эфрон в своей повести «Среди евреев» (1896), только что прочитанной драматургом и приведшей его в восторг. Надо бы познакомиться с этим человеком, порасспросить его, особенно по сюжету контрабандистов, выведенных в повести. Познакомиться лично с Эфроном помог историк и библиофил Сергей Николаевич Шубинский (1834 - 1913), близкий друг В.А. Крылова, признанный литературный авторитет у пишущих москвичей.
Их познакомили, и, выразив восхищение повестью Савелия Константиновича Эфрона, Крылов, не откладывая, предложил собеседнику сотрудничество в создании драмы на этот сюжет. Будем писать вместе! «Как вместе? Да я вместе никогда ничего не делал, взяться за это не могу. Пишите одни». Разговор произошёл накануне масленичной недели 1896 года. Крылов настаивал начать произведение, а Эфрон отказывался. И всё же он начал продумывать построение драмы, как она ему видится в четырёх действиях. Составил и назвал действующих лиц, их отношения и связи. Фабулу проясняли совместно. Крылов сложил наброски и расстроенный упрямством Савелия на прощание сказал, что ему надо вскоре месяца на четыре поехать за границу и там все действия в деталях обдумать, поднатореть в специфике, прорабатывая письменные источники. «А вы, - обратился к Эфрону, - пишите, как можете. Копите кучи фактов, припомните подробности из еврейского обихода, побольше подлинных выражений. Пусть естественно заговорит община, не таясь, как будто «при своих».
Трудно было начать Эфрону смолоду выстраивать свою жизнь, ведь полагался лишь на собственные силы, да на расторопность. Но Эфрону в этом отношении повезло: у него появились выдающиеся наставники, они-то и смягчили его характер, выкристаллизовали мировоззрение, и в конечном итоге из враждебно настроенного к христианам еврея выработался выдающийся православный публицист, вложивший литературный талант в русское дело, от души потрудившийся рука об руку с русскими подвижниками национального духа на благо единой Родины. Поверить трудно, как этот ортодоксальный по происхождению и воспитанию иудей сделался исконно русским в жизни и даже окончил земные дни в православном монастыре, сподобился монашескому постригу. Уникальный человек, счастливая судьба! Ныне необыкновенное имя литератора Савелия Эфрона его враги проклинают за отступничество, называют его ренегатом и даже антисемитом, но друзья находят в его деятельности много ценного для здравомыслящих людей, для страны нашей многонациональной, для отечественной словесности. В этом отношении важное начинание сделано хранителями отечественной памяти - музейщиками. В трудах славного Музея Марины Цветаевой уже опубликованы разыскания литературоведа Е.Б. Коркиной о родственниках мужа великой поэтессы, Сергея Яковлевича Эфрона, которому Савелий Константинович приходился родным дядей. А его сын, выдающийся клиницист, Никита Савельевич, доводился ему двоюродным братом. Всё это в какой-то мере проявляет облик этого московского рода. Впрочем, о каждом его представителе можно бы рассказать и отдельно, более внятно. Начнём с наброска литературного портрета самого Савелия Константиновича Эфрона, автора важных литературных творений.
Савелий Константинович Эфрон (1849 - 1925) родился в еврейском местечке Кейданы Виленской губернии. Вскоре семья переехала в Молодечно, а затем перебралась в Ковно, где его отец устроился строительным подрядчиком. Старшие Эфроны были богомольны и преданы иудаизму. Шеель Калманович Ефрон - таково еврейское имя будущего прозаика. Мальчика рано отдали воспитываться в Виленское раввинское училище, где он проведёт целых десять лет - по существу, отроческие и юношеские годы. Образование в училище получил достойное, если не сказать превосходное, по профилю. Библеисты, кроме обязательных иудейских древностей, овладевали письменностью народов Ближнего и Среднего Востока, вникали в сакральные и мистические познания. Разумеется, основой основ обучения талмудистов были комментарии к Талмуду и Торе. С 1869 года еврейский богослов Эфрон устроен преподавателем Талмуда-Торы в училище заштатного города Слоним. Эта дата явилась и началом его писательского пути - отмечена публикацией в историко-литературном журнале «Вестник Западной России». В журнале его прозаические опыты приживутся. Пишет он по-русски, на местечковые и обиходные темы: об оригинальных типах и суевериях обывателей. Получалась проза описательная с признаками художественного реализма. Пишет много за грошовые вознаграждения, но всё делает старательно, от души. Что-то из написанного рассылает в другие издания. Его замечают, приглашают попробовать у них печататься. Ни о перемене веры, ни об отказе от закоренелых предубеждений речи не было. Его просто дружески и радушно принимали, внимательно беседовали. Это изумляло Эфрона.
Первым своим благодетелем, героем духа и учителем сам Эфрон называет Михаила Григорьевича Черняева, именно он отечески поддержал провинциального автора в петербургской газете «Русский Мир», куда никому не известный в столице юноша принёс свою пробную статью.
«Как принял меня, ничтожного, полуграмотного жидка, только что приехавшего из Вильны, и вдобавок не умевшего даже говорить по-русски, тогда уж знаменитый на весь мир русский генерал? Он посадил меня с собой рядом за свой стол, обласкал и накормил! Я ел его хлеб, потому что был голоден, но это не мешало мне ненавидеть его, презирать и… бояться его, трусить в его присутствии. Ведь тогда (1871 г.) мои соплеменники еще не были так храбры, как теперь. Но как ни пропитан был я ненавистью ко всякому гою, прием, оказанный мне Черняевым, смутил меня. Этот прием его как будто меня к чему-то обязывал».
Материал одобрил сам издатель, он же пригласил Эфрона к сотрудничеству. Обрадованный автор впервые почувствовал, как благожелателен русский герой, как правдив христианин. Затем десятилетиями пишущий еврей Эфрон будет благоговеть, почитая этого туркестанского героя и русского благочестивого генерала. Михаил Григорьевич Черняев, как бы из рук в руки, передает Эфрона из «Русского Мира» на попечительство Никиты Петровича Гилярова-Платонова. О, это был один из апостолов славянофильства, его деятельный двигатель! Гиляров издавал церковную газету «Современные Известия». Рекомендованного М.Г. Черняевым сотрудника зачислили в штат газеты «Современные Известия». Наконец бойкий молодой литератор устроен в Москве, получил сносное жильё, оплату и, главное, он попал в круг одинаково мыслящих людей. Одиннадцать лет проведёт Эфрон в этом близком кругу, напитываясь познанием истин славянофилов, почерпая их в трудах основателей русского мировоззрения и церковно-богословского православного учения. Всё это стало близко зачерствелой душе Эфрона, и она ожила. Впоследствии литератор напишет о Гилярове-Платонове: «Примером своей личной жизни, своим пониманием христианских истин он заразил меня, он научил меня постигать и понять великое Учение. Благодаря ему я сделался христианином и почувствовал себя русским и православным. Он же научил меня любить Россию, и таким образом из беспочвенного еврея превратил меня в сына его земли, приобщил меня к сынам его великого народа» (Газета «Свет». 1908, 12 февраля).
Ещё в 1878 году Эфрон перешёл в Христианство, сердцем и разумом обрадован духом Православия. После крещения по православному обряду получает имя Савелий Константинович. Он в дружбе с русскими идеологами, думает единомысленно с Гиляровым, волнуется вопросами полюбившегося издания. Устраивает личную жизнь - женится, а своего первенца назвал Никитой, в честь наставника, Никиты Петровича Гилярова-Платонова. Этот его сын, рождённый в Православии, впоследствии станет крупным медиком, изобретателем новых лекарственных средств, применяемых в практике и теперь. Другой сын, Леонид, тоже родился в Православии. Так что годы сотрудничества в газете Гилярова можно назвать счастливыми в литературной судьбе Эфрона. Он многое узнал необходимого в православном мире, выправил свой письменный слог - и он приобрёл чистоту и выразительность. В «Современных Известиях» Савелий Эфрон повидал ряд выдающихся журналистов, и даже посчастливилось ему свидеться с самим графом Львом Николаевичем Толстым, чтобы ускорить срочный набор его знаменитой статьи «О переписи в Москве». Пробыл с великим писателем в типографии более пяти часов, пока вся статья не была набрана и оттиснута. А вскоре после этого Савелий Эфрон, как он сам пишет, «удостоился счастия прослушать в чтении самого Толстого первые главы» его замечательной повести «Смерть Ивана Ильича». Лев Николаевич поначалу задумал напечатать её в «Современных Известиях». Очерк об этих встречах с Львом Толстым Эфрон позже поведает в «Русском Листке» (1902, 13 октября).
После кончины Гилярова (1887) Эфрон принят в редакцию газеты «Свет» Виссариона Виссарионовича Комарова, сподвижника публициста М.Н. Каткова, объединявшего светлые умы славянского мира. Исполнительный, начитанный, владеющий пером, Савелий Эфрон пришёлся к месту в патриотическом православном издании. Более того, ему уделяют ласковое обращение и дружбу. В доме Комарова - он близкий человек. К тому времени душа его окончательно окрепла в христианстве, и в ней проявились силы смиренной любви к людям, возвышающей их во всех жизненных обстоятельствах.
В своих воспоминаниях Савелий Эфрон скажет: «Если Гиляров ввёл меня в круг идей русского миросозерцания, если он привил мне любовь к России и научил понимать сущность её своеобразной, оригинальной культуры, то Комаров укрепил во мне привитое Гиляровым введением в круг идей славянства… Будучи близок к нему, я не мог пройти мимо того, что наполняло Комарова, что составляло суть его славной деятельности, суть его жизни… Да, я любил Комарова и был ему предан, он и меня любил и был мне другом, другом и учителем: по его указанию и настоянию я изучил литературу славянофилов: Хомякова, Данилевского, К. Аксакова, И. Аксакова, Самарина, Гильфердинга, В.И. Ламанского, и многих других я изучил по настоянию Комарова… Мог ли я быть достойным его сотрудником и «младшим» его товарищем, если б я не изучил творения великих основоположников славянофильства, идей которых он был продолжателем, проповедником и проводителем в жизни.
А с другой стороны, какое было для меня личное благо от изучения славянофильской литературы. Оно расширило, завершило, укрепило и утвердило мое русское православное миросозерцание. Последним завершением моего развития, как русского и православного, я обязан Комарову». (Газета «Свет». 1908. № 41, 12 февраля).
Теперь пора вернуться к прерванному рассказу о том, как известный драматург Виктор Александрович Крылов собрался повстречаться с лично не знакомым ему Савелием Эфроном, чья книга «Среди евреев» произвела на него незабываемое впечатление. Еврейская тема привлекала старого литератора своей новизной и сценическим национальным звучанием. Разумеется, ему известна была мировая классика, рисующая иудея на сцене жизненных ситуаций. «Венецианский купец» бессмертного Шекспира - первое, что приходило на память. «Купец» и в переводе на русский предстал во всей силе исполинского замысла и подлинного голоса. Ростовщик Шейлок, жадный и циничный, с его страстью к наживе и золоту, с неизбывным презрением к христианам, ко всем неевреям, всё это выражено три века назад великим гением английского драматурга. И передача речи героев в русском адекватном переводе Николая Филипповича Павлова удачна, беспримесна, и свободная от посторонних толкований усваивалась в России полностью при чтении и в театре. Набросок перечня действующих лиц драмы, полученный из рук Эфрона незадолго перед отъездом В.А. Крылова в Европу, тот увёз с собою, чтобы уединиться с мыслями, обдумать своё видение сюжетных сцен, пополнить запасы памяти, привлечь к делу новые для него источники сведений о характере поведения выводимых на сцену лиц. Не ростовщичеством они будут заниматься, а контрабандой. Это занятие потребует от героев личной выдержки и смелости, вызывая у зрителей меньшую неприязнь к уголовным поступкам контрабандистов. На сочувствие к ним не рассчитывает драматург, сводя во многом остроту фабулы к романтизму и внутренним переживаниям действующих лиц. Перевод национальной темы с шекспировского раскрытия врождённых инстинктов собирательного образа, Шейлока, к осмыслению современной этнической ситуации - о всём этом размышляет Крылов. Обе драматические героини, Джессика Шекспира и Сара Гольденвейзер в «Контрабандистах», кончают одинаково - выбирают христианство, порывая с властью корысти.
Эфрон наконец соглашается на соавторство с Крыловым. Первоначальный текст драмы Савелий Константинович не только правит композиционно, но он и серьёзно насыщает язык героев подлинными выражениями и характерными местечковыми интонациями. По сюжетам обе привлекательные и остроумные особы собирались стать христианками, порвав свою связь с религией отцов, иудаизмом. Ренегатам грозит месть единоверцев, но влечение чувства к счастью обновления оказывается сильнее даже проклятий. Джессика о своём отце Шейлоке: «Хотя я дочь ему по крови, я не дочь по чувствам». Она собралась стать христианкой и нежной женой. Шейлок: «Вот мужья христиане! У меня есть дочь: лучше бы какой-нибудь от племени Варравы был её мужем, чем христианин.» («Отечественные Записки». 1839. С. 285, 329). А вот слова отца Сары Моисеевны Гольденвейзер, - понравилась она православному христианину, следователю Александру Петровичу, - из драмы о контрабандистах Виктора Крылова и Савелия Эфрона:
Отец: «Я хочу, чтобы ты своим голосом сказала мне, что ты меня кидаешь… Я хочу от тебя самой своими ушами слышать, что ты навсегда хочешь бросить меня. Ты хочешь принять веру Христа?.. Я дал клятву перед всем еврейским обществом, что приведу тебя как покорную дочь: не заставляй меня быть клятвопреступником, не разбивай моих похвал, не отдавай меня на посмешище!».
Сара: «Тебе насмешка кагала важнее, чем моя жизнь? - Не проси, - ты сам потом пожалеешь, если я тебя послушаю. - Готова оставить дом и уехать. Я задыхаюсь в этом».
И не в диалогах лишь сходство в этих драмах. Непримиримость к христианам простиралась исстари так далеко, что в отношениях к ним считалась оправданной любая мораль иудея.
Виктор Крылов даже сгустил сценические эффекты: по его версии на подмостках будет показана расправа отца над непокорной любимой дочерью - он задушит её. Такая публичная расправа не соответствует правде и не вытекает из характера действующего лица. В другой раз С.К. Эфрон скажет Виктору Александровичу прямо: «Вам, как природному русскому, простят то, чего мне никоим образом не простят. Вы же по незнанию могли так написать. Меня же будут ругать и обвинять в клевете и будут правы». Никакие доводы Крылова оставить этот акт без переделок Эфрона не убедили. Он настоял на своём. Расправа произойдёт в саду, не на глазах зрителей.
Чтение подготовленной к постановке драмы происходило в кругу близких друзей. Как назвать произведение? Савелий Константинович предложил простое название: «На окраине», Алексей Сергеевич Суворин своё сказал - «Контрабандисты». А зачинщик этого произведения Крылов «окрестил» драму «Сыны Израиля». «И чудесно!» - одобрил Суворин. С этим названием и утвердилось. Драму напечатали в приложении к январскому выпуску журнала «Исторический Вестник». Тогда же оттиснули и отдельной книжкой. Эфрон везде значился под псевдонимом Литвин, как уроженец Северо-Западного края России, теперешней Литвы. Псевдоним этот закрепился за Эфроном прочно.
Драму «Сыны Израиля» ставили в малом театре Суворина, но затея эта поначалу целиком не осуществилась. Слух о начале премьеры всколыхнул еврейскую общественность в столичных кругах Петербурга, тревожно перекинулся в кагальные общины других городов. Повсюду ругали Савелия Эфрона, яростно называя его ренегатом и отступником, обзывали антисемитом. Крылов переживал за своего напарника больше, чем за себя. И это его убивало больше всего - от чего заболел, а потом и затих. Взвинченные нетерпимостью к инакомыслию прежние единоверцы Савелия Константиновича повсюду срывали театральные премьеры «Сынов Израиля», запугивали актёров, не позволяя им играть роли. Так, актриса Лидия Яворская наотрез отказалась выступать в роли Сары Гольденвейзер, а ведь сама же до премьеры подбадривала Эфрона не смущаться поведением части городской публики, будь то еврейской или обезличенной изгойской. Но драма всё же шла в столице и по городам, выдержав несколько представлений.
Савелий Константинович продолжает трудиться секретарём в православной газете «Свет». Он свой человек в семье публициста Виссариона Виссарионовича Комарова, задушевного своего наставника.
Всем своим «богатырям духа» - М.Г. Черняеву, Н.П. Гилярову-Платонову и В.В. Комарову Савелий Эфрон посвятит проникновенные воспоминания, выразит благодарность за духовное и гражданское руководство.
В 1897 году Савелий Константинович станет участником первого Сионистского конгресса в Базеле, созванного по инициативе швейцарских иудеев и мировой правящей закулисы - он переживёт и это важное историческое событие. Наш Эфрон представлял в Базеле свой родной Виленский округ Остзейского края. Общинники ценили его, как учёного талмудиста, знающего еврейские древности. Православный его облик после духовного перерождения не осознавался общинниками вполне, не настораживал устроителей Сионистского конгресса в Швейцарии. Да и само сионистское движение только зарождалось в головах всемирных посланцев. Конгресс в Базеле открылся 29 августа 1897 года с участием 204 делегатов из 17 стран. Расходы по найму лучшего особняка в городе (казино), замена местечковых лапсердаков на европейские фраки и цилиндры, делались за счёт Теодора Герцля, президента Конгресса. Он же и открыл его докладом об устройстве еврейского государства, как оно ему видится, со всеми его функциями и проблемами на предстоящее время. Этот документ был положен в основу будущего государства Израиль.
А задачи теоретиков жизнедеятельности еврейских общин, их противостояния христианству и всем гойским конфессиям должны были бы завершиться необратимым разложением их национальной государственности и культуры, и всеобщим триумфом Сиона. Развернёт такую программу перед сынами Израиля на Конгрессе юрист и общественный деятель Ашер-Гирша Гинцберг, известный в еврейской среде как Ахад Га-ам. Составленный им документ с поправками текста принят делегатами как «Протоколы Сионских мудрецов». К слову, Савелий Эфрон всему этому внимал, слушал, сравнивая с тем, что ему было известно ранее и бегло рассказано в повести «Среди евреев», вышедшей в свет годом ранее. Планы иудеев извечные с эпохи египетского пленения, столетиями они вынашивались как расовая мечта. На Базельском конгрессе мечта актуализировалась и потребовала определить подходы к реализации. Мечта и явь столкнулись в теории и практике Сионизма для всех народов Земли. Только революциями, тектоническими сдвигами мышления можно придать народам движения мысли, заставить их по-новому жить и молиться. Обо всём этом говорится в параграфах Сионских протоколов. Но люди не готовы отказаться от своих традиционных ценностей. Россия ещё под царской короной, и в ней после взбучки 1905 года какое-то время продолжатся остатки старого культурного уклада.
Савелий Константинович сразу же после форума в Базеле принимается за журналистику: пишет развёрнутый отзыв на статью Василия Розанова «Замечательная еврейская песнь», напечатанную в «Историческом Вестнике» 1901 года. «В своей домашней, интимной и религиозной жизни Израиль современный, в сущности, не разнится от Израиля библейского; он представляется мне консервом, тщательно закупоренным и сохранённым во всей своей неприкосновенности от времен Библии до наших дней… Так и чувствуется, что для Израиля тысячелетия прошли, не задевая нравственного роста и не влияя на его усовершенствования и развитие. Однажды сложившийся организм словно застыл, оставшись нечувствительным к окружающему. Не в этом ли заключается глубокая тайна живучести еврейского народа?».
В письме к своему другу, Петру Перцову, написанном в августе 1918 года в Сергиевом Посаде, измождённый голодом и недомоганиями Василий Васильевич Розанов, волнуясь, вспоминает Савелия Константиновича Эфрона: «Милый Саввушка, ненаглядный, прекрасный. Я всегда ему мысленно целую руки, неумытые, неуклюжие, и так он был вообще жидёнок, смешной, наивный, чуть-чуть хвастунишечко, с претензиями на важничанье. Тут-то я впервые [1896] рассмотрел евреев, насколько в них много ясности, доброты и благородства, - вопреки подлой косности и высокомерия и зависти русской или вообще христианской» («На развалинах бытия (В.В. Розанов и П.П. Перцов в последний год переписки) // Русская литература. 2019. № 4. С. 125. Публикация Е.И. Гончаровой).
В 1914 году Савелий Эфрон пишет рецензию на книгу деятеля «Союза Русского народа» Н.А. Бутми «Каббала, ереси и тайные общества», посвящённую сакральным еврейским ересям и тайным обществам. Он пишет: «Что евреи христианство ненавидят, всегда старались ему вредить и в настоящее время напрягают все свои силы к тому, чтобы разрушить христианство, - никто спорить не станет: борьба, объявленная еврейством христианству, происходит у всех на глазах, - но, что реформаторы-протестанты против Рима и католицизма сознательно действовали во вред христианству и в угоду евреям и по их наущениям в особенности, - это уже будет много чести для «избранного» народа, если, как это делает наш автор, мы припишем Израилю не ему принадлежащие заслуги таких выдающихся мучеников веры, как Иоанн Гус, Иероним Пражский и другие. Мы берем на себя даже смелость защитить и Магомета, на которого автор набрасывает тень, что и он был выдвинут евреями, как создатель новой религии, дабы подорвать христианство. Мы думаем, что Магомет, созидая новую религию, одинаково стремился разрушить и христианство и иудейство и, чтобы сделать ее приемлемой для тех и других, одинаково черпал для своего нового вероучения и из Ветхого и Нового Завета и признал Божьими пророками и Моисея и Христа». «Главная задача автора - доказать, что тайные организации христианской эры возникли под влиянием евреев и служат орудием для достижения их целей, что франкмасонство и подобные современные общества суть лишь последние звенья целой цепи тайных жидовствующих организаций, непрерывно тянущейся на протяжении всей христианской эры… Книжка написана прекрасным языком и легко читается.» (В том же «Историческом Вестнике». 1914, майский выпуск).
Рецензирует Савелий Константинович также книги русских историков, посвящённые памятникам древнего Востока. Отдельный выпуск посвящён истории еврейской печати в России в связи с общественными течениями, вышел в свет перед самой революцией (1915). Пишет Эфрон много, чрезвычайно внимателен к новинкам в литературном мире, особенно к научным книгам по истории Ближнего Востока.
Но вот нагрянул Октябрьский переворот в России, и всякая нормальная жизнь в столицах пресеклась. Подался тогда Эфрон на юг, примкнув к беженцам. Вместе с ними попадёт в Крым, а оттуда в европейские страны. В Белграде старался устроиться с публикациями репортажей в газете «Новое Время», издаваемой сыном Алексея Сергеевича Суворина, Михаилом, перебивается, как может. Православные симпатии его всё больше подбивают к решительному шагу - уйти в монастырь. Позже он переберётся в Сербию и в июле 1921 года станет монахом в обители святой Параскевы, в Петковице. Здесь, в окружении единомышленников, поведёт строгую, молитвенную жизнь, изредка отвлекаясь на устные и письменные воспоминания. Братия называет его старцем Ефремом, а он, обремененный физическими недугами, питался лишь молоком. И всё же находит силы поведать братиям о духовном противостоянии верующих людей сатанинским силам, обрушившимся на христиан со всех сторон. Призывал к благоразумному терпению и выдержке, воодушевлял беженцев. В Петковице Савелий Константинович Эфрон подолгу беседует с великими православными иерархами - митрополитом Антонием (Храповицким) и Сербским патриархом Варнавой. Живо, взвешенно добавлял в беседе своё слово и архиепископ Полтавский Феофан. Всех архиереев остро интересовали подробности происходившего в Базеле сионистского форума, ведь делегатом и участником конгресса был Савелий Эфрон. (См. «Письма Блаженного Митрополита Антония (Храповицкого)». Джорданвилл, Н.Й. 1988. С. 159 - 161). Заходила речь и о документах Базельского Съезда. «Сионские протоколы» - главные из них. Весь христианский мир наслышан об этом, но как документы появились и как распространились по миру - никто не знал. Говорил С.К. Эфрон и о подобных себе отступниках от иудаизма и воспринявших всею душою христианское учение о спасении душ. Попадались в Базеле и такие «отступники».
Скончался Савелий Константинович Эфрон 23 июня 1925 года в Сербии, в монастыре святой Параскевы. В Петковице и погребён, как православный верующий. Память его не угасла, духовное восхождение Эфрона продолжается.
