8.
Рассуждение – это руль, который ведёт … безопасно, не позволяя
уклоняться с прямого пути ни направо, ни налево.
Преподобный Паисий Святогорец
Ермак-Василий Тимофеевич Оленин.
Почти до конца восемнадцатого века в России имя, получаемое при крещении, оставалось в зоне сакральности, употребляемо было лишь в церковных практиках и только отчасти в официальных документах. Личное же имя – рекло, назвище, прозвище – сегодня рудиментно живущее в школьных, уголовных, армейских и иных корпоративных кличках, было общеупотребительно. Отражало ли оно его личные качества, несло ли наследные родовые черты внешние и внутренние, оно могло и обязательно менялось – первое детское, семейное, затем взрослое, и профессиональное, и уточняющее характер.
Ермак. Точнее бы звучать «ермэк» – от тюркского «эр», «ер» – единица. То есть, Ермак – это одиночка, человек, не имеющий семьи. По-славянски – бобыль, бездомок. Или же инок – живущий иначе, не как все. Отсюда нарицательное «ермак» – маленький походный котелок на одного едока, в отличие от общего, дружинного казана.
Почему Оленин, а не Аленин? Так уж до семнадцатого века писалось.
Версии о времени рождения и месте происхождения Ермака-Василия столь различны, противны друг другу и равно малодоказательны, что истина здесь возможна не в «преданиях старцев», а в доказательствах логики. Логики жизни и смерти, где смерть – обстоятельства её, мотивы, противление ей или смиренное восприятие, куда большая важность, чем рождение.
Именно в логике произошедшего много позже, и оставившего себе материальные доказательства, мы должны признать версию рождения Василия Оленина на Северном Урале. Никакой пришлый донской или волжский атаман не смог бы за пару месяцев спланировать военную операцию, которую блестяще, практически без накладок провёл в течении года. Косвенно принадлежность к Чусовой подтверждается тем лёгким принятием Ермака в качестве представителя Белого Царя повелителями угорских и тюркских родов Оби, Иртыша и Тобола, где его не воспринимали экзотическим иностранцем. И портретом, переданным внуку участником того похода Ремизова: «вельми мужествен, и человечен, и зрачен, и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою, возрастом середней, и плоск, и плечист». Плосколиц, черн брадою – это же от матери-вогулки.
Действительно, нельзя, невозможно спланировать рейд с целью захвата столицы и убийства хана, пусть рыхлого населением, но территориально огромного Сибирского юрта, опираясь только на проводников, без личного знания всех сложностей, всех тонкостей прокладки маршрута, просто поражающего тактической привязанностью к местности. Какой волжский или донской атаман смог бы простроить тысячеверстовый поход по осенне мелким, с волоками-перетасками, речкам, да так, чтобы не потерять ни одного плоскодонного струга, ни пуда пороха и свинца, ни меры муки. Какой прибылой военачальник смог бы заложить тайную зимовку для восьмисот бойцов, что бы не нашли, не заметили местные охотники и рыбаки, и не оповестили своих князей?
Сохранить в тайне зимовку восьмисот человек – это, действительно, неразрешимая загадка для несибиряков. Даже если разбить отряд на три-четыре стана, то, всё равно, получаются слишком большие таборы, чтобы к весне они не выдали себя… Но ответ возможен – ялпын-ма. Священные земли, запретные для посещения, прохождения, а тем более для охоты и рыбалки, тайные урочища, горы, берега озёр и рек. Ни ханты, ни манси, ни даже татары, если они не шаманы, никогда не заходили в ялпын-ма. Даже приближение к их границами сопровождалось обязательными жертвоприношениями отводящими порчу мстительных духов. Мог ли дончак или волжанин знать про эти места – излучины, лощины, сопки и останцы, главное, знать – где эти места, о которых каждый род, сохраняя своё здоровье и жизнь детей, умалчивал даже от соседей. Мог ли пришлый, заранее, без карт, наметить зимовья в практически недоступной тайге?
А зачем Ермак вообще заложил столь сложную стратегию набега с столь сложным маршрутом? Мелкие реки, скрытная зимовка…
До ермаковского похода Строгоновы уже лет десять-пятнадцать находились в состоянии вялотекущей войны с уральскими и сибирскими вогульскими, хантыйскими и татарскими князьками и беками. Впрочем, такие же мелкие боестолкновения постоянно происходили и меж зауральскими племенами и родами. Постоянно и многовеково. То и дело археологи находят-раскапывают останки мощных деревянных, с земляными валами крепостей десятого-пятнадцатого веков, в которых на зимовку запирались полукочевые летом семьи остяков и пелымцев. Запирались от стужи, от соседей и заходящих из тундры лыжников-ненцев, снимающих скальпы со всех, кого им удавалось убить и ограбить. Несколько сот наёмных казаков и «немцев» – выкупленных из рабства у крымского хана мушкетёров и пушкарей – венгров, итальянцев, германцев, поляков и от иных народов солдат удачи, располагались Строгановыми по заводам и шахтам, отпугивая и отбивая налёты небольших ватаг мародёров.
Однако с укреплением власти Кучума набеги эти становились всё масштабней и по количеству и соорганизованности нападавших, и по жертвенным последствиям для русского населения. И вот наступил год, когда Кучум собрал под своим бунчуком практически всех подданных – десятитысячный тумен, возглавляемый племянником Кучума молодым царевичем Мухаммед-Кули (Махмуткул), на сотнях больших дощатых лодок с головами змей, напоминающих шнеккары викингов, на тысячах долблёных обласков, собравшихся с притоков Иртыша и Оби, плыли на русских уже не ради нанесения тревог и обид, а на вытеснение, изгнание. Плыли под дудки и бубны, под разноголосые песни и боевые выкрики. На зорях кричали муэдзины, у ночных костров камлали шаманы – на войне не до межрелигиозных споров.
Для того, чтобы отбиться от такого войска, необходимо было встречно выставить хотя бы пять-шесть тысяч. Но ведь всё опричное стрелецкое войско в максимальном своём наборе была не более десяти тысяч.
А Строгановы и вовсе отправили в поход восемьсот пятьдесят. К тому же надо учитывать, что и Москва, и Казань с Астраханью, и Бухара с Тюменью – осколки единой Орды, то есть, принципы войсковой стратегии у всех были одинаковы, всем знакомы. И смесь древесного угля, серы и селитры – то есть порох особо эти принципы не менял. Конечно, пушки, завезённые в Европу из Китая Батыем, изменили тактику осад и взятия крепостей, хорошо они зарекомендовали себя в передвижных крепостях гуляй-городах, непереоценимы оказались в морских и речных сражениях. Но фитильные ручницы и пищали вымещали луки из пехотного боя с большим трудом. Это сделали уже кремнёвые ружья и пистоли в конце века семнадцатого.
Тем более, что в Сибири царствовало феноменальное в своём совершенстве орудие смерти – композитный селькупский лук. Этот лук наравне с пушниной шёл ясаком: сложносоставной, склеенный рыбьим клеем из четырёх пород дерева в форме соединённых рукоятью дуг, с роговой накладкой под руку и обтянутый от размокания берестой. Он не сгибался при натягивании тетивы, а сжимался своими разнесёнными полукружиями и бил дальше и точнее не только фитильного, но даже кремнёвого ружья, необсуждаемо обходя их в скорострельности.
9.
Нести крест – значит быть готовым к опасностям... и ежедневной смерти…
Святитель Иоанн Златоуст
Десять тысяч воинов огнём и мечом прошлись по «московским» остякам и вогуличам, захватили и разграбили несколько русских укреплений, вплотную подойдя аж к Перми. В то же время за спиной у Строгановых по Вятке и Каме уже пять лет кроваво кипело восстание черемисов и чувашей, к которым присоединились взбунтовавшиеся казанские татары, так что Казань, Чебоксары и Свияжск были заблокированы. А на юге хан Сибирского юрта Кучум заключил с беем Большой Ногайской орды Исмаилом договор о военной помощи против Московского Царя. Хотя оба числились данниками России, но как же соседям было не воспользоваться тем, что их повелитель завяз на Северо-Западе? И если черемисы, казанцы и сибиряки уже заявили о своём намерении, то ногайцы мялись, якобы дожидаясь повода для объявления войны.
В таком раскладе даже странно, если казаки атаманов Барбоши, Кольца и Черкаса напали на ногайское посольство нечаянно, так, случайно.
Итак: англичане в Сибири, у Кучума. Хан посылает не мелкую свору грабителей, а максимально возможное для него войско в десять тысяч на Пермь. Черемисы, чуваши и волжские татары выжигают русские поселения по Каме, Вятке, пытаются отбить Казань. Большая ногайская орда заготовилась ударить на Астрахань.
В сложившейся геополитической ситуации совершенно понятно, что какое бы количество наёмников Строгановы бы не осилили, без государевой помощи отстоять русское присутствие на Северной Двине, Каме, Вятке, Оби, Иртышу и Тоболу им даже не думалось. Но практически все боевые и технические возможности Иоанна Васильевича были уже два десятилетия увязаны в Ливонии, растянуты от Пскова до Чернигова. Так что срываемые с бесконечных фронтов малые отряды не могли загасить бунты черемисов и казанцев, замиряя местных ханов лишь на краткое время.
Вот так крошатся, осыпаются в пыль двухсотлетние окаменелости про-иезуитской историографии: «покорение Сибири Ермаком» и «завоевании Сибирского царства». Да о каком завоевании бескрайней неведомой страны можно говорить, о каком покорении десятков самовольных князьков, ханов и биев, имеющих свои крепосцы, знающие свои земли и реки как пять пальцев, да ещё обладающих достаточным боевым опытом для их защиты? ... Это как же такое можно замышлять с восемью с половиной сотнями сердюков и десятком пушечек?! Столь же безумно рассуждать об алчной строгановской авантюре с проплатой воровского похода за тысячу вёрст ради собольих и беличьих шкурок.
В 1582 году на подавление черемисского бунта посылались и князья Воротынский с Хворостининым. Однако московские полки попали в метель, надолго увязнув обозами в бездорожных снегах и упустив разбойников. Кажется, это было единственное задание, не выполненное великими полководцами. И урок – без местных проводников и помощников войска слепы и глухи.
Я следую версии историка Руслана Григорьевича Скрынникова: Ермак-Василий Оленин десять лет отвоевал под знамёнами великого стратега-победителя князя Дмитрия Ивановича Хворостинина – с битвы при Молодях 1572 года по 1581 год, когда «сотника Ермака Тимофеевича атамана казацкого» в докладе Королю Стефану поминает комендант Могилёва Стравинский. И вот почему: упоминание по отчеству – признание пожизненного дворянства: в те времена сотнику присваивался статус «боярского сына», только выслужить таковой было, ох, не просто, не только участием в боях и походах, но и особыми заслугами и не за один год.
Так что где-то здесь, на Вятке или Ветлуге, объяснение тому, почему именно Ермак командируется из воюющей армии на Яик нанять провинившихся казаков для похода на Кучума: Дмитрий Иванович Хворостинин и Аника Феодоров сын Строганов были опричниками первого набора, братией «малой опричнины», доверительно знавшие друг друга, и потому прямое, личное прошение сыновей покойного Аники к князю о толковом, опытном, смелом и умном военачальнике для организации спецоперации по уничтожению подлого супостата было очень даже возможно.
Почему Строгановы обратились с предложением не к самому Царю, а к его воеводе? Точнее, почему воевода не перенаправил их прошение к Царю?.. Ну, очень возможны для того и личные причины: по любимому черемисскому преданию, Иоанн Васильевич, в гневе за упущенных в метели бунтарей, приказал князьям Воротынскому и Хворостинину надеть бабские одежды и сеять муку. Было-небыло? Но проваленный карательный рейд вряд ли располагал усугублять царское недовольство докладом о зломыслии Кучума и коварстве англичан, которым черемисский бунт был тоже на руку. Бабьим платком и ситом можно было и не отделаться. Другое дело – попробовать рискнуть, дерзнуть и дело исправить: разрушить многосложный заговор одним точечным, ножевым ударом. А уже потом и доложить об успехе…
Только многолетняя царская служба логизирует последующее поведение Ермака. Ну не был он вожаком-атаманом вольных яицких-волжских-донских казаков, не желавших служить России, однако удобно из-под её щита промышлявших разбоем вдоль границ с Персией и Турцией. А порой за мзду и дуван равно легко нанимавшихся хоть к крымскому хану, хоть к польскому магнату. Сотник же и боярский сын Ермак-Василий Тимофеевич Оленин был идейно, умом и сердцем верноподданным, государевым слугой. И, как поверенный человек князя Хворостинина, взявшийся на предельно опасное, да почти неисполнимое дело, он не мог не быть ответственным религиозно.
Кроме десятилетнего боевого опыта и командной выучки в регулярных опричных войсках, сотник Ермак-Василий был местным, с детства-юности не понаслышке знающим Чусовую, Сосьву, Конду, Пелым. Что являлось просто обязательным для стратегического планирования и тактического исполнения неисправимого в случае какой-либо ошибки похода.
А ещё Ермак – атаман казацкий. То есть, голова, старшой и вожак, избранный товарищами по оружию. Такой знак народного доверия важен был в переговорах по найму охотников из числа провинившихся казаков, никого из государевых людей не признававших, уже почти отчаявшихся смертников. И сработало: две казачьи станицы – двести пятьдесят сабель Ивана-Кольца и двести Александра-Черкаса пошли за Ермаком, и были прощены и награждены Царём. А вот отказавшуюся «воровскую» станицу Богдана Барабоши стрельцы казнили всю без пощады, дабы повиниться за побитых послов перед беем Большой Ногайской орды, чем лишить того повода к объявлению войны.
Итак, двинувшись мелкими реками, чтобы разойтись с туменом Мухаммеда-Кули, скрытно перезимовав и по весеннему полноводью пустив ладьи чайками, отряд Ермака нежданно для Кучума вышел к сибирской столице.
10.
Если бы человек всегда в мысленной части держался здравомыслия,
а в деятельности благоразумии, то встречал бы в жизни
наименьшую долю случайностей, неприятных сердцу...
Святитель Феофан затворник Вышинский
Не будем разбирать историю всей компании, разберём лишь то, что произошло на Чувашском мысу, и оттолкнёмся от знаменитейшего полотна великого художника Василия Сурикова «Покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем», которое, наравне с репинскими «Царь Иваном Васильевич Грозный и сын его Иван», стало художественным символом, условным знаком нашей российско-иезуитской историографии.
В 1895 году картина была выставлена на публику, и автор получил заслуженные хвалы за талант и мастерство, а так же звание академика и невиданный сорокатысячный гонорар от Императора. Но в один из дней выставку Товарищества передвижников посетил другой русский гений – Василий Верещагин. Как человек, повидавший не одну войну, в чине прапорщика участвовавший в кровопролитной обороне Самаркандской цитадели, за что удостоился ордена святого Георгия, он долго тяжело молчал. Потом резко развернувшись, негромко буркнул: «кремнёвые ружья только через сто лет появятся», и вышел.
Конечно, можно Сурикову предъявлять упрёки в дилетантски поверхностной военно-исторической подготовке к написанию эпического полотна. Можно улавливать на незнании того, что остяцкие богатыри, выходя на битву, надевали доспехи из лопатин лосинных рогов, что боевые топоры вогулов наводили ужас на архангелогородцев и даже шведов, а примитивные детские луки с почему-то растрёпанными стрелами, которые автор вложил в руки сибирских воинов, использовались только в охоте на белку и щуку… . Но ведь гениальный художник Суриков нимало не ленился, он же столько сил и времени потратил на изучение материалов, написал десятки и десятки этюдов, посещал музеи, читал. И что? И почему такие ляпы и оплошные искажения?
А дело в том, что читал он, а потом, исходя из прочитанного, отбирал нужное замысленному в полном подчинении господствовавшей тогда (и господствующей ныне) цивилизационной доктрине. Суриков, сам не осознавая того, отдавал все свои силы, талант и мастерство исполнению заказа от «общественного мнения», воплощая в красках заложенные некогда аббатом Шарлем Николя и его братьями по Ордену представления о примитивности азиатских варваров и европейском превосходстве колонизаторов. Отсюда эта умбристо-чёрная гамма хаотично копошащейся человеческой массы, цветом и тоном сливающейся с мокрой глиной откоса. И гипертрофированная эмоциональность аборигенных лиц, точнее – застывших масок страха и злобы античного театра. Масок-слепков с умерших.
При всей абсурдности композиции с точки зрения реальности боевых действий, главная идея картины читается всеми, сразу и однозначно: удар громонесущей, порохотучной монолитной богатырской дружины не встретит никакого сопротивления. Не может встретить: несколько пушечных и пищальных выстрелов – и тысячи дикарей тут же разбегутся по своим лесам и болотам.
Сергей Соловьёв, «История России с древнейших времён»: «В то время как на Средней Волге и Нижней Каме дикие народцы (выделено мной – В.Д.) делали последние отчаянные усилия, чтоб высвободиться из-под русского подданства, в то время как на Западе Польша и Швеция благодаря личным достоинствам Батория успели соединёнными силами оттолкнуть Московское государство от моря, успели отнять у него возможность ближайшего, непосредственного сообщения с Западною Европою, возможность пользоваться плодами её образованности, необходимыми для скорейшего и окончательного торжества над Азиею, – в то время движение русского народонаселения на северо-восток не только не прекращалось, но усиливалось всё более и более, и русский человек перешёл наконец через Уральские горы».
Вот именно так от Карамзина и до сих пор российским школьникам российские учителя читают: «В трактовке художника это событие представлено как народный подвиг, художник подчёркивает неразрывную связь русских воинов с их предводителем» … «осеняя дружину Ермака этим знаменем, Суриков тем самым как бы передаёт ей эстафету многовековой борьбы русского народа против татар»… Какую эстафету, против каких татар?! Которые в конце августа 1588 года догнали в устье Ирменя, окружили и, плечо в плечо с русскими, разбили остатки кучумовского отряда? И где на картине хоть один из трёх священников, вышедших в дальний и отчаянно рисковый поход для духовного окормления воинов, готовых к смерти в любой день?
За четыреста тридцать восемь лет очертания берега у Чувашского мыса под Тобольском, конечно же, сильно изменились. Однако сам характер подмываемого крутого левобережья всё тот же: высокий подковообразный обрыв протяжённостью в несколько километров сдерживает напор весенних разливов.
Сколько воинов успел собрать Кучум? Появление русских челнов в такой глубине неоглядного Юрта, в двух-трёх переходах от столицы, вызвало естественный шок, и рассчитывать на призыв обдорцев, ляпинцев, казымцев, бардаковцев, а, тем более, Пегой орды не приходилось. Даже если успевали белогорцы с кондинцами и пелымцами, вряд ли под стенами Искера набиралось более трёх тысяч его защитников.
Для того, чтобы прицельно и множественно стрелять в наступающего противника, лучникам, каковые составляли основную массу сибирского войска, необходимо было растянуться в пяти-десяти рядную шеренгу. Так, чтобы фланги находились на расстоянии полёта стрелы – это 250-350 метров и могли поддерживать друг друга. Невероятно, чтобы часть стрелков оставили на обласках под яром на бессмысленную смерть. Правильнее было выстроить всех по-над обрывом, чтобы иметь возможность быстрого передвижения шеренги вправо-влево, в зависимости от точки десантирования противника. За спинами лучников по центру располагалась вооружённая копьями, топорами, саблями, защищённая доспехами и щитами пехота, прикрывающая ставку, а на флангах ждали своего времени отряды всадников.
И вот вопрос к адвокатам Сурикова: каким образом численно почти трёхкратно уступающий противнику отряд Ермака мог под обстрелом лучников пришвартоваться, штурмом взять обрыв, и только после того вступить в прямой ружейный и рукопашный бой? Напомню, что селькупский лук пробивал лёгкий доспех – тегиляй и даже кольчугу с двухсот шагов. Пусть он был не у каждого, но и с обычного охотничьего тренированные лучники на сто, сто пятьдесят шагов точно поражали незащищённые места. При том, что за те две секунды, пока первая стрела настигала цель, за ней уже вылетали ещё две-три, а то и четыре.
Поймём же возмущение Верещагина: если бы на Чувашском мысу всё происходило согласно Сурикову, то буквально через три-четыре минуты по Иртышу поплыли бы, безвольно кружась под завалившимися хоругвями струги, переполненные убитыми и умирающими казаками, плотно истыканными тысячами и тысячами стрел….
Первое огнестрельное, тем более, фитильное оружие не применялось без защиты, пушкари и пищальщики вели оборонительный бои только из-за фортификационных сооружений: долговременных – крепостных стен, тынов, валов или полевых передвижных – тяжёлого, на гужевой тяге гуляй-города и лёгкого град-обоза. Вести бой наступательный или тактически-манёвренный стрельцы и мушкетёры смогли только с изобретением ударно-кремнёвого замка и порохового дозатора-патрона в XVII веке.
Однако, в полевых условиях, если не предвиделось противостояние тяжёлой кавалерии, стрельцы также использовали ручные щиты – прямоугольные, с откидными опорами, они полностью закрывали стоящего человека. В конкретных случаях – из липовых досок или плетённые ивовые с покрытием дублёной кожей щиты весили от десяти килограмм, так что их, как правило, несли сами пищальщики, либо, если щиты были больших размеров и усиленные, выделялись специальные несуны-«защитники».
Причалить и высадиться ермаковцам необходимо было там, где угол наклона и высота обрыва позволял споро выйти наверх, дабы успеть построиться в боевой порядок, прежде чем кучумовцы подойдут на выстрел. А если противник не начнёт сближение, то атаковать самим. Боевое построение для атаки на шеренгу лучников – «черепаха». От гоплитов античных времён до спецназа современный росгвардии это единственная защита от метательных снарядов: при достаточной тренировке отряд свободно маневрирует, закрываясь по периферии и сверху плотно сдвинутыми щитами.
На каждого бойца в ермаковской дружине приходилось по две пищали. Пусть часть оставалась на лодках, для защиты пушек и припасов с реки, основной атакующий отряд на расстоянии двухсот шагов от неприятеля должен был по возможности развернуть фронт для стрельбы. Конечно же, растянуть не на двести метров, но…. Первый залп в шестьсот-семьсот стволов, кроме поражения прямостоящего противника, давал хорошую дымовую завесу, позволяющую продолжить сближение. А вот на втором залпе, со ста шагов и менее, пищаль уже имела существенное преимущество перед самым мощным луком – выпушенная пуля пробивала два, а то и три тела. Конечно, если мишени не защищали колонтари и куяки.
Выбив огнестрелом у противника центральную часть, казаки, пользуясь ещё большим дымом, из-за оставленных щитов набегом вступали в рукопашный бой, в котором им не было равных. Сотня направо, сотня налево – не давая лучникам опомниться и перестроиться, основная же масса бросалась вперёд – сквозь заграду тяжёлой пехоты к ставке. Конечно, стратегия и тактика не сёстры-близнецы, и каждый конкретный бой складывался своеобразно. Но всякий раз в результате сражений (кроме как западён-засад на рыбачащих или промышляющих лосей малых казачьих разъездов) военачальники-кучумовцы или мятежные князьки-вопречники брались в полон или гибли в несогласии сдаться. В этом несомненность военного гения избранного на сие «дело» царского сотника и казачьего атамана.
(Окончание следует)
 кв.jpg)