«ПРОСНИСЬ, ИЛЬИЧ, ВЗГЛЯНИ НА НАШЕ СЧАСТЬЕ!»
А утром… что утром? Аркаша ходил по избе как дневальный и пинками будил население. Конечно, хорошо бы сейчас тут одному остаться, но нельзя же было их выгнать. Они видели спасение только во мне. Просыпались, сползали с общественных полатей, смотрели ожидающе.
- Нам же не для пьянки, - гудел оборонщик, - Мы проснулись, нет же войск ООН под окнами. Не вошли же еще в Россию войска лишенные эмоций. Так что, по этому случаю, а? Начальник, а? Нас вывезли, мы горбатились, и стали не нужны? Мозги-то мы не пропили! Должны же нам заплатить! Вася, как ты себя чувствуешь?
- Было бы лучше, не отказался б, - отвечал взъерошенный Вася. - Но, может, дать организму встряску, денёк не пить? Эх, пиджак-то измял. Аркаш, тел уснувших не буди, в них похмелье шевелится.
На Аркашины пинки не обижались. Поэт и глаз не открыл, только произнёс:
- Гармоничная личность – для дураков утопичность. - Но после второго пинка встряхнулся и сообщил: - С утра живу под мухою, похмельем благоУхаю. Нет, не так. Я жизнь свою с утра не хаю, я чую, как благоухАю. Не прерывайте творческий процесс, уж прекращен диктат КПСС? Но мне ответьте на вопрос: кем оскорблён великоросс? Разбудишь, когда принесёшь. Ведь жизнь во мне не умерла, умею пить я из горла. – И поэт отвернулся к стене.
- Проснись, Ильич, взгляни на наше счастье, - сказал Аркаша лысому.
- Серпом по молоту стуча, мы прославляем Ильича, - добавил скульптор. – Слышь, Ильич, хочешь политическое удовольствие получить?
- А почему бы и нет, - зевнул Ильич.
- Незалежни, незаможни, самостийни хохлы, когда дуже добре не могут вталдычить собеседнику простую истину, то кричат: «Я тоби руським язиком кажу!». Ось то заковыка.
Ильич снова, еще крепче зевнул и шумно поскреб лысину. Обратился ко мне:
- Ну, как там мавзолей? Все пока еще, или, несмотря ни на что, уже? Мавзолей – это же пергамский престол сатаны. Если всё еще не снесли, зачем было будить? Аль нальете? Это бы вот было архиактуально, архисовременно и архисвоевременно. – В Монголии, - он зевнул уже слабее, - водка называется архи. Там у трапа самолета прилетевших встречают этой архи и очень хвалят Ленина, сказавшего: «Архи нужно, архи полезно, архи необходимо». После этого остальное не помнишь. Не надо нам было туда трактора вдвигать, не земледельцы они, скотоводы. А арабы плотину Асуана помнят, мы им пойму Нила залили.
- Начальник, ну вот скажи, - возгласил Вася, - это нормально? Вернулись с кладбища – все работы, компьютеры, телефоны, всё исчезло! Мистика! Тут запьёшь.
В избе колыхались сложные запахи похмелья. Хотелось на воздух. Тем более, все равно придется пойти за жидкостью для их реанимации. Другого счастья наутро после крепкого застолья не бывает.
- Ты иди, - виновато говорили они, - мы тут приберемся.
Дорожка моя была протоптана. Странно, но чувствовал себя очень даже нормально. Раннее солнце нежилось на облаках над горизонтом, но чувствовалось, что до конца оно из постели не поднимется. Так, потянется пару раз, да и опять на покой. Зима, можно и отдохнуть.
- Ну, и как живете? - вроде даже сочувственно спросила продавщица.
- Да по-разному.
- Ладно, что хоть не по-всякому. Но всё равно для всех вы хорошим не будете. Они вас уже и так ославили. Знаете, как о вас заговорят: вот, приехал пьяница командовать пьяницами.
- Спасибо за пророчество, - благодарил я. – А пока надо мне их опохмелить.
- Это благородно, - одобрила она. – хотя из-за них нам никуда и не выехать, но тоже люди.
- Как никуда не выехать?
- А куда нам выезжать? – ответила она вопросом на вопрос.
В ставшем родным доме меня приветствовали, как вернувшегося с поля боя. Было приблизительно убрано. Аркаша дурашливо приложил руку к пустой голове:
- В глухом краю вглухую пью. Открываем перцовку, начинаем массовку. – Он свинтил пробку, стал плескать во вчерашние стаканы. Народ воспрянул. Аркаша комментировал: - Запах услышав родной и знакомый, зашевелился моряк. Пей, профессура!
Первая серия опохмелки прошла мгновенно. Часть народа выпила и упала досыпать. Звяканье посуды пробудило поэта, он протянул руку за стаканом:
- Не будем, братцы, гнаться за процентом,
Не для кончины жизнь была дана,
Но вскоре здесь член-корров и доцентов
Прощальные напишут имена.
Выпил, снял очки, протер их шарфом и опять захрапел.
На кухне, к моему изумлению, распоряжалась юная особа. В вышитом передничке.
- Кастрюльку принесла, - сообщила она и назвалась Юлей. – Капустки, свеколку, морковку, борщ надо сварить. Нельзя же без горячего. Так ведь? А то тут такой президент-оттель, что с голоду загнёшься.
- Я женат, - сообщил я.
- Даже так? Но это ж где-то. - Она щебетала, а сама ловко распоряжалась посудой и овощами. – Лук я сама почищу, вам плакать пока не с чего. Так ведь, да? Мы были как плюс и минус, как половинки, разве не так? Всё будет хорошо, да? У нас будут красивые дети, не так ли? Аля-улю, лови момент! Дозреет вскоре мой клиент. В вашем возрасте надо думать об оставить след на земле, а? Ещё не вечер, а?
Не успел я спросить, что за момент мне предлагается ловить, как меня вновь дёргали за рукав и говорили:
- Выдай ещё валют. В счёт будущей зряплаты. Надо же продолжить. На халяву и извёстка – творог, так что хоть бы бормотухи. Надо правильный опохмел соблюсти. Хоть посидим. Ты не думай, мы тебя под монастырь не подведём.
- Это как раз было бы хорошо, - отвечал я.- Был бы игуменом, вы б уже на поклончиках стояли.
- Ну, ты садист, - отвечали мне. – Мы не только стоять, мы сидим еле, а ты поклончики.
- А ежели гром грянет, а? – вопросил я грозно.
- Ты и вчера громом угрожал, - отвечали мне, обнаруживая свою, лучшую, чем у меня память. – Мы отвечали, что перекрестимся и встанем. Но сейчас-то не томи.
НОВЫЙ ДЕНЬ. РАЗГОВОРЫ О РАЗНОМ
День начатый правильной опохмелкой, продолжился учёными разговорами. Вася разговорился:
- Во всем вижу влияние цифр. Вот размах: от безконечно малых величин до безконечно больших. Такая амплитуда, такой маятник. С ума сойти: как это - безконечно большие? От этого ужаса введено понятие икса. Икс в энной степени! это что? Или: «мнимая величина». Мнимая! И живём?
- Тут не только цифры, - заговорил худой Лёва, - есть и тела. Прикинь - звезда размером с галактику, да? Или в эту сторону: нейтрон недоступен визуальному зрению, а для какой-то частицы он – великан, да? И у блохИ есть свои блОхи.
- Лёва, стоп! - воскликнул Ильич. - Визуальное зрение? Ты т а к сказал? На колени перед русским языком! Английский легко заменить долларом, а на русском с Богом говорят! Ты еще не на коленях?
- А ты что, русский язык?
- Говори просто: есть звёзды карлики, есть гиганты. И сотни движений звёзд и планет. Пора, кстати, подумать, когда возобновим работу, как при грядущих катаклизмах вписать нашу планету в безопасную систему плавания во вселенной.
- Для начала надо покончить с зависимостью от нефти. Энергий в России не счесть: солнце, ветер, вода. За энергию без нефти! – это выступил Вася.
Лысый Ильич как-то очень нервно вновь потребовал внимания:
- Позвольте продолжить вклад в утреннюю беседу: западные имена годятся в собачьи клички. Гор, Буш – чем не имена? Никсон – это такой породистый кобель. Тутчер – сука. Маргарет – это сука медальныя, победитель собачьих сессий. Блэр, Тони – все годится. Но это только звуки неявных слов. А русский язык –это тайна…
- И он впадает в Каспийское море.
- Не язви. Вопрос: во сколько раз больше дано эфирного времени, газет, журналов врагам России? Раз в сто. Самое малое. Так почему же они ничего не могут добиться? Они ж непрерывно льют злобу и ненависть на Россию. Но слово Родина - это слово молитвы, оно неуничтожимо, оно выстрадано. Это как золотой запас для бумажных денег. Нет его, и печатай зелень, сколько влезет. Их слова не обеспечены золотом любви к России. Не будет им веры никогда. Брехать мастаки-и, но народ слушает и чувствует – фальшак! Русскими правят россияне! Сажусь.
- Садись. Года на два наговорил.
На кухне закипал борщ, и запах его перебивал остальные.
- Съешь две тарелки, еще попросишь, - говорила мне при всех Юля. – Еще и в щечку поцелуешь.
- Позвольте договорить! – опять вскочил Ильич. – Мысли с похмелья скачут как бы как зайцы по старому насту, не оставляя следов. Говоря о преимуществе русского языка, забыл подчеркнуть, что знание языков – самое низкое знание.
- А в сноске заметь, - ехидно уколол Лёва, - что сие откровение ты свистнул из Посланий апостолов.
Я встряхнулся:
- Задаю вопрос. Всем. Как вы думаете спасаться от антихриста?
- А он, что уже пришел?
- Пить не перестанете, быстро придет. И что? И примете печать антихриста?
- Ни за что! – резко воскликнул вроде бы безчувственный оборонщик. – Он крякнул и подсел к столу. – Ни за что!
- А чем будешь питаться?
- Подножным кормом! – заявил недремлющий Аркаша. – Я когда на базе потребсоюза мешки таскал, всяких семян наворовал. Как чувствовал. Собирал на жизнь богатство неправедное.
- Аркадий, вы неправильно употребили евангельский текст.
Это Аркашу поправил Алеша. Он оказывается, сидел тихо и незаметно, но всех видел и всё слышал. Ел ли он что, пил ли, не знаю.
Музыкант Георгий, ударяя пальцами по краю стола, как по клавишам рояля, возсоздал какую-то мелодию:
- Я от «Пятой» Чайковского рыдаю. А «Итальянское каприччо», первая часть? Рыдаю! Пятая Бетховена! Мусоргский! Шуберт! Похороните меня под музыку. Музыка делает сердце готовым к восприятию Бога! От того-то сатана и кормит рокеров, они превращают отроков и отроковиц в тинейджеров и фанатов. - Он запел: - А-а-а-аа. Такие верха брал, в ультразвук уходил. А какая главная музыка? Ти-ши-на. Язык будущего века – молчание. Помолчим?
Но оборонщик тут же вмешался в паузу:
- Молчать? Домолчимся! Нет, иди и говори! Все же скалятся! Германия что, забыла флаг над рейхстагом? Даже и Грузия тоже уже. Ну, это-то. А украинский Змеющенко в НАТО скрёбся. А Япония-мать? Даже и Монголия. Им Чингиз-хан отдал земли, куда ступит копыто монгольского коня. А оно ступило до Венгрии. И мы держали их сожжением Рязани, подвигом Евпатия Коловрата, гибелью Киева и Владимира. И где благодарность Европы? Изображает из себя, что передовая. Передовая – педерастов венчают.
Вдруг, опять же вроде спавший, поэт сел, поправил очки и прочёл:
-Эстония – такая крошка, любого-каждого спроси, она теперь как злая блошка на теле матушки Руси.- И опять откинулся. – И опять сел: - А вот, хоть верьте, хоть не верьте, но все мы едем прямо к смерти. – И заснул сидя, и повалился, сразу начиная храпеть.
- Ну-к что ж, в тему, - одобрил оборонщик. – Что, Лёва, не согласен?
- Ты еще менталитет вспомни, да евреев ругать начни, - ехидно ответил Лёва, единственный из всех в галстуке поверх свитера.
- А что, Лёва, снова нельзя? – Это вступил Вася, - А я уже такую фразу сочинил, самому нравится: представить русскую культуру без еврея все равно, что женщину без сумочки.
-Почему русскую? Российскую! - поправил оборонщик. - Если русская с евреем, какая же она русская? Тогда уж: представить голубой экран без еврея всё равно что каторжника без ядра на ноге. А, Лёва?
- Тяжеловато. Думаешь: кто ядро, кто каторжник? Нет, про сумочку лучше. Изящно и не обидно. Вообще, лично я целиком за евреев. Только не понимаю, почему обижаются, когда я говорил, например, что Шагал, Марк, естественно, еврейский художник. Ты что - крику! Он величайший и французский, и всякий! Если бы я был евреем, я бы Шагала не отдал никому.
- К этой мысли ты сам пришагал? – спросил с пола, хотя и храпящий,
но недремлющий поэт.
- Может, ты, Лёва, и есть еврей? – вопросил оборонщик.
- А это принципиально?
- Да. Евреи жить умеют, у них самозащита поставлена только так! Русскому ногу оторвёт - лежит и молчит, а еврею на ногу наступят, такой визг подымет.
- А я-таки не хочу, чтоб мне ногу отрывало, и таки-да, да, не хочу, чтоб мне на ноги наступали. – Лёва обиженно стал вертеть в руках вилку.
И вновь на краткое время проснулся поэт в очках. Что-то, видимо, внутри него, может быть, даже помимо его сознания, соображало и сочиняло, и периодически выдавало на гора.
- ПропИли, прокурили, прожрали всё и вся,
Но чтоб отдать Курилы? Вот накось-выкуся, -
И привычно храпанул.
- Кем угодно можно быть. - Это уже я решил отметиться в разговоре. – Но только христианином. Христианином. Еврей, который крестится в христианство, исполняет израильский закон. Перечти пророка Исайю, евангелиста Ветхого Завета.
Я достал из внутреннего кармана пиджака и листал Новый завет.
- Хоть вы и умные, напомню. Считаете меня учителем?
- Да! – грянули голоса из хора. – Еще бы! Любо! Быть по сему!
- А мой учитель вот кто. Читаю: «Обрезанный в восьмой день, из рода Израилева, колена Вениаминова, еврей из евреев, по учению фарисей». Послание к Филиппийцам, глава третья, стих пятый. Это апостол Павел, мой учитель. Но чтобы, Лёва, забыть, как уже в моё время они издевались над Россией...
- Как?
- На свинье написали слово «Россия» и свинью на телеэкран выпустили. Мало? В задницу корове предлагали глядеть и называли это «Заглянем вглубь матушке России», это тоже демонстрировалось. И этого мало? А галерея Гельмана, центр Сахарова? Такое не заживает. Оскорбление России – это оскорбление Христа! Вот тоже, фильм «Покаяние». Покойника выкапывают, торты сделаны в виде православной церкви. Пожирают.
Аркаша назойливо зудел на ухо, что Юля по-прежнему молода и красива, что надо идти к ней на кухню, кушать борщ.
- Пусть на всех тащит.
- Именно тебя хочет угостить.
Выскочила и Юля, успевшая стать брюнеткой, одетая в цыганистое красно-черное, с поварешкой в руках. Загудели комплименты, но Юля молвила:
- Отстаньте все! Я преодолею порывы инстинктов доводами рассудка. Справлюсь с ними голосом разума.
И, взмахнув поварёшкой и взметнув в повороте просторной юбкой, исчезла.
ТЕ ЖЕ И ГЕНАТ
Тут случилось появление нового героя, то есть не нового, вчерашнего молодого парня, но с лицом, обновлённым царапинами и синяками.
- Генату осталось? – спросил он. – Видали? Все видали? – Он весело тыкал пальцем в свое лицо. – Я парень резкий, поняли все? И снится мне, на фиг, не рокот космодрома. Вчера иду от вас, встретил Тайсона и Мохаммеда Али. Заговорили. Меня не поняли. Говорю, что ж я за свое село не могу выйти, я что, в зоне? Отвечали по-своему. Трясли как грушу. Но я ж не плодовое дерево. Уже за свое село и не выйди. Отметелили. Вопрос: раньше били лежачих? – Генат осушил чей-то стакан.
- Лежачих не били, - ответил я, - но и чужие порции не заглатывали.
- Это я стресс сбросил, - оправдался Генат и толкнул спящего соседа: - Слушай, Ахрипов. Я тебя из-за фамилии запомнил. Давно пьешь. Чтобы так, по-серьезному?
- Начал только здесь, - отвечал тот. – Не вынес издевательства.
- Ну-у, - протянул Генат. - Я со школы полощу. Я так заметил: кто впился, тот и живет. А кто, то бросит, то начнет, у того башка перестает соображать: он как следует и не балдеет, и толком не протрезвляется.
- Пьянство, - отвечал Ахрипов, - это не потеря времени, а его преодоление. Прошу выключить записывающую аппаратуру. Буду говорить, стоя на одной ноге, то есть коротко. Наполеон проводил советы в стоячем виде.
- Тогда сам вставай. Наполеон.
- Но неужели нельзя понять, - возмутился Ахрипов, – встать не могу. Я лежу на берегу, не могу поднять ногУ. – Не ногУ, а нОгу! – Все равно не мОгу. Но спину выпрямлю. – Он откинулся на заскрипевшую спинку стула. - Говорить можно при любом положении тела в пространстве. Два афоризма: косноязычие не мешает мысли. И второй: вечность и Россия - близнецы. Время - составная часть вечности. Россия властна над временем, тогда как остальной мир растворяется во времени до нуля. А Россия вписана в вечность как радиус в окружность. Это для России данное. - И социолог Ахрипов снова уснул.
- А я думал - любовь - это приколы всякие, то-сё, хохмочки, а когда сам въехал - тут вообще! Море эмоций! - Это снова выступил Генат. - Говорю ей: меня же клинит, вообще, глюки всякие начались, как это? Не спал, цветы воровал, роман!
- Гена! - оборонщик стал допрашивать Гената. - Ты работал хоть один день в жизни? Ты заработал хоть на кусок хлеба? На ржаную корку?
- Спасибо за хороший вопрос, - насмешливо отвечал Генат. - Да, работал. Лягушачьи консервы для Франции.
- Вот именно, что Франции. Эгалите, либерте, фратерните! – воскликнул лысый Ильич. – Дали миру лозунги - жрите лягушек. Эти либерте были началом конца.
Генат возмутился:
- Будете слушать? Делал консервы полдня, весь переблевался и больше работы не искал. Меня держат: у тебя перспективы карьерного роста, с год лягушек попрессуешь, потом перейдешь на жаб. Они же ж, французы, и жаб обсасывают. Нет, бомжатская шамовка и то лучше.
- А на что тогда пьянствовал? - сурово спросил оборонщик.
Генат возмутился еще сильнее:
- Зачем же я тогда женился, а? Я не как вы, умники, фигнёй не занимался. Я не на ком-то женился, а на чём-то. Разница? Подстерёг на жизненном вираже и – хоп! Она: «Тихо, кудри сломаешь». Я ненавижу рестораны, сказал ей, вывернув карманы. Тёща - змея исключительная. Стиральная машина у ней была первых моделей, раньше на цветметалле не экономили. Культурно отвинтил чего потяжелей и - в приемный пункт. Беру пару, на фиг, бутылей. Ей же, кстати, и налил. Выпила - орать. А я её звал и прозвище прижилось, звал: теща - би-би-си. Идёт по улице, всем говорит, где что, где кто что. Кто сошелся, кто развелся, кто от кого ушел, кто к кому пришел. Так и звали: теща би-би-си или брехаловка, а это, вам ли не знать, одно и то же. Дедуля, - ласково обратился он ко мне, - позволь приложиться к графинчику. Не к стаканчику.
- Гена, не вульгаризируй общение, - заметил лысый Ильич.
- А ты по-русски можешь?
- Уже не может, - заметил Лёва, - год русского языка закончился.
- Обидно вам, - ехидно сказал Генат. Учёные! И учёных из рая выперли. А то и не пили, и пить со мной не хотели, вот жизнь вас и проучила. На пузырёк подсели. - Генат вдруг задвигал ноздрями, услышал запахи доносящиеся с кухни.
- Пойду на зов желудка, - сказал он. – Искал её в краю далеком, а где она? Она под боком. Путь к сердцу мужчины лежит через тарелку борща.
И скрылся за занавеской.
Поэт вдруг запел на мотив «Страданий»:
- Янки по миру ступа-ают, ну а гордость их тупа-а-я.
МОНОЛОГ ИЛЬИЧА
В центр внимания вышел Ильич, выбросил вперёд, по-ленински, руку:
- Может быть, коллеги, кто-то верит избитой пошлости про путь к сердцу мужчины, - жест в сторону кухни, - но путь к России, - жест к своему сердцу, - лежит через душу. Вот эту мысль надо иллюминировать. Зачем я здесь? Затем, что писал речи для первых лиц. Перед вами спичрайтер, который всех переспичит. Но оказались первые лица несмысленными галатами. Не вняли. Теперь мы понимаем, им наши труды, над чем мы горбатились, в папочку «К докладу» не клали. У несмысленных галатов о-ч-чень осмысленные шептуны при каждом ухе. Я сказал и не был услышан: Нельзя талмудычить только о благосостоянии. Возрождение России свершается за год без единого затратного рубля. Первое лицо государства должно посыпать голову пеплом и сказать в послании: «Год молиться – воспрянет страна, только надо молиться без роздыха». Предложение забодали. Там же все с рогами. Друзья мои, - Ильич перешел на задушевные ноты, - друзья мои, если бы с экранов телевизора, кино, из газет и журналов, приказом правительства, исчезли похабщина, разврат, сцены постели и мордобоя, если бы всё это свалить в болото перестройки и закатать в асфальт, тогда б мы жили и дольше и счастливее. Пока же демократы целенаправленно вгоняют нас в гроб пропагандой адской жизни и картинами гибели России.
- Штампами говоришь, - сердито заметил оборонщик. – Всё проще - в гроб вгоняют, чтоб на пенсиях экономить. Раньше у тебя выступления были лучше.
- Да и раньше меня не слушали. Хоть сейчас дай договорить. Самое мерзкое из того, что пришло в Россию – то, что молодежь ищет не призвания, а выгоды. Девушка ждёт не любви, а богатого мужа. Что вы всё меня окорачиваете?
- Да ты что, да разве мы можем, и кого? Тебя? Обидеть? - загудел оборонщик. – Ильичушка, родной! Я же вот как помню твои доклады: «Когда появляется Конституция, государство гибнет» и второй: «Когда появляется парламент, народ становится безправным». Они у тебя сохранились?
- Да если не сохранились, я заново напишу. У меня ещё в работе синтез Феофана Затворника, Данилевского, Ильина и Леонтьева. А также глупость цели – стать конкурентноспособными.
- Позвольте поднять личный экономический вопрос, - вступил Лёва. – Обещали золотые горы, и – ни копейки. Вы разберитесь.
- То есть вас купили и вывезли? – Я что-то начинал соображать.
- Я не за деньгами ехал, за идею! – заявил оборонщик.
Наконец-то, впервые за дни и часы рифмования и лежания на полу, поэт встал и пошёл просвежиться. По дороге к порогу впервые заговорил прозой, и впервые прочёл не свои строчки:
- Народ обманывать можно, обмануть нельзя. Как ни пыжатся либералы с оттепелью, как был Никитка палач и дурень, так и останется. И стихов: «Товарищ Брежнев, дорогой, позволь обнять тебя рукой», ему не дождаться. Так вот ! - И вышел и захлопнул за собой дверь.
ЛЮДМИЛА И ОСТАЛЬНЫЕ
Но недолго дверь была без работы, она медленно открылась, и так же медленно в дверном проеме появился кирзовый сапог большого размера. Но когда он вдвинулся в избу полностью, оказалось, что сапог надет на женскую ногу. Вскоре хозяйка ноги вдвинулась полностью.
- Не ждали, но надеялись, так?
Это снова была Людмила, которая вчера вино вкушала, Курила на крыльце, а потом исчезла. Как и вчера, села рядом.
- Не захотел со мной Буратино делать? Умный. Я б тебя все равно бросила.
- То есть не любить тебя невозможно?
- А как же. Ты вот спроси, а лучше не спрашивай, с чего я пошла в жизнь безотрадную? С чего запела: «Не говорите мне о нем, еще былое не забыто»?
- С чего?
- А, спросил. С чего же бабе погибать, как не с любви проклятой. Мужики отчего пьют? За кампанию или с горя. А бабы? От отсутствия любви. Он бросил меня, брошенка я. И ты, туда же, спрашиваешь, зачем пью. Чего не наливаешь? – Я налил в чашку, она ее опрокинула, посидела секунду, потом встряхнулась. – Ах, как хочу мстить! Вот паразит уже у ног ползает, вот! И тут его о-тто-пнуть!
Людмила показала, как отопнёт – мотнула ногой так, что сапог слетел с неё, два раза по-цирковому перевернулся в воздухе, и по-гвардейски, встал на полную подошву. Людмила полюбовалась своей обнаженной красивой ногой, покивала ступней, и вновь заключила ногу в кем-то поданный, обретавший временную свободу, сапог.
Обувшись, помолчала:
- К чему это я воспарила? Был же и рояль раскрыт, и струны в нём. И стояли тёмных берёз аллеи. «Отвори потихоньку калитку». А утром: «Отвали потихоньку в калитку»! Юморно, а? «Онегин, я с кровать не встану». Я тогда моложе, я лучше качеством была. А потом, что потом? Стала объектом и субъектом опытов как организм женщины. Усыпляют, так? Просыпаешься, да? – оказывается, ждешь ребёнков. Интересно? – Тут она взяла паузу. - Вот такусенькая жизнь подопытной Евы! – Людмила, будто заверяя сказанное, хлопнула ладошкой по столу.
Этот звук вновь воскресил к жизни социолога Ахрипова. Он тоже врезал по столешнице, но не ладошкой, а кулаком и крикнул:
- Что есть альфа и омега? А? Совесть! Её нет в бюджете, но ею все держится. Есть в государстве совесть – оно спасено. Нет? Тогда не о чем разговаривать. Есть совесть и – нет воровства. Есть совесть и – нет сиротства. Есть совесть и – нет нищеты. Есть совесть и – нет сволочей в правительстве. Есть совесть и – нет вранья во всех СМИ. Но пока по присутствию совести у демократов везде по нулям.
- Нищета, - возразил кто-то, - полезна. Почему богатые боятся бедных? Бедность избавляет от страха.
Тут вернулся с улицы поэт, постоял в середине горницы, покачался, будто заканчивая умственную работу и выдал:
- Ну, что же, страны Балтии, ну что же вам сказать?
Сидели вы под немцами и хочете опять?
Шум вдруг раздался с кухни и возмущённый вскрик Юли. Она выскочила взъерошенная. Поправляя туалет, ни с того, ни с сего закричала на меня:
- Скажи ему: Юлия сумеет распорядиться своей внешностью без его участия.
С кухни боком-боком просквозил к двери на улицу и скрылся за ней Генат.
- Он её давно окучивает, - объяснил Аркаша. – Только разве она тебе изменит.
- О присутствующих, - заметил я назидательно, - в третьем лице не говорят.
- Учись! – заметила Юля и щелкнула Аркашу по лбу. А вновь обратясь ко мне, сообщила: - Карамзин сказал: - «И крестьянки любить умеют».
- А тебе кто сказал?
- Сестра! Умная, до ужаса, прямо как дура. Мужики, говорит, это цитаты. И надо бить их их же оружием. И в меня прессовала тексты. Я, конечно, мелкая, но не в укате пока. Дай, думаю, заучу в запас. Стремимся к прогрессу, приходим к стрессу. А этот (жест в сторону двери), наскрёб хохмочек с тринадцати стульев, и считает, на фиг, что умный. Это уж глупость, да? А другая сестра…
- У тебя не одна сестра?
- Начальник! - подшагал строевым шагом оборонщик, - меня делегировали! – Паки и паки спаси, погибаем! Ветер нынче дует в спину, не пора ли к магазину? Не раскинуть ли умом, не послать ли за вином? А? Отрядить бы нам гонца да за ящичком винца!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
То есть, горючка вновь кончилась. Надежда была только на меня. Отказавшись от конвоиров, пошел один. На улице легко дышалось. Но не легко думалось. Получается, попал я в какой-то выездной дом учёных. Симпозиум, что ли у них какой был? Обокрали, говорят. Но что мне до них? Уедут, я останусь. А то уж очень странная у меня началась жизнь. Но кого они так серьезно поминали?
Продавщица смотрела на меня двояко. Доход я ей приносил, но мои застольные гвардейцы отличились. Она уже знала, что в моём доме появились не мои дрова, лопата, вёдра.
- Это, конечно, не сами они, Генат.
- Всё верну, - отвечал я, и взмолился: - Кто они, откуда?
- Говорят: мозговая коммуна нового типа. Вредное производство, выдайте за вредность молочка от бешеного бычка. Приходят и хором, как на митинге: «Мы пьём и сидя, пьём и стоя, а потому пьём без простоя». Были же нормальные. Что-то у них сбилось. А вы сами с ними участвуете, чем кончится? Еще быстрее загонят.
- В гроб?
- А вы думаете, куда?
Когда расплачивался, заметил, что крупных бумажек среди других поубавилось. Естественно - вчера же было: чеши-маши на все гроши, размахал. Домой сразу не пошел, ходил по пустынной улице. Пару раз сильно растёр снегом лицо, охладил и голову и затылок. Может, уехать? А то какой-то сюрреализм.
Коммунары курили и хлестали откуда-то взявшуюся самогонку.
- Пьем в ритме нон-стоп.
- Я чувствовать не перестал, - цитировал из себя поэт, - воспрянуть желаю я снова. Когда откристаллит «Кристалл», является жидкость Смирнова.
- А самогону махнёшь? – спрашивали меня.
- Воздержусь.
- Смотрите, - обратил внимание Ильич, - держусь и воздержусь – это разное. Не пить – одно, а не хотеть пить – это вершина силы воли. Смотри: благодЕтель и благодАтель. Это не одно. А прЕзирать или прИзирать? "Призри на нас и не презри". Да, по грехам нашим побеждаеми ничим же, кроме как опивством без меры и объядением без сытости, дымоглотством окаянным, терпим посему зело недостачу смысла.
- Закрой хлеборезку, - велел ему Аркаша.
Я жестко посмотрел на Аркашу. Он понял, приложил руку к непокрытой голове, мол, извиняюсь.
- Про хлеборезку - это жаргон, - объяснил Ильич. - Устами Аркадия глаголет жаргонная современность. Жаргоны ворвались в язык как морские пираты. Но это для языка не страшно. Ибо вернется понимание, что не материя, а Дух и Слово первичны. Но – Слово, а не брехучесть разного эха. Трещит демагог, но ему веры нет. Русский язык – язык Богослужебный…
- Ну, замолол, ну, замолол, - и тут не стерпел проворчать Аркаша.
- У детей новых русских нет будущего, - заговорил вновь социолог Ахрипов. - Они искалечены изобилием игр, напуганы охраной. Пока малы, закомплексованы, Вырастая, становятся агрессивны. Он проиграют, промотают наворованное отцами. Так сказать, Мари полюбит Хуана. Мари - Хуана, а?
Поэт, к этому времени опять лежащий на полу, опять сел. Интересно, что о нём как-то все забывали, пока он не выступал.
- Гитару дайте, - спросил он, - нет? Ладно, акапелла:
- Ты пой, запевай не с нахрапа,
И вытри с мордулии грим.
Болтают, что в Риме есть папа, и папина длинная лапа,
Так нам сообщил пилигрим.
Он тянет ту лапу к нам сдуру,
Наживой и властью томим.
Не знаешь ты нашу натуру: в Россию не вдвинешь тонзуру,
Так нам подтвердил пилигрим…
-Еще полежу. – Поэт поправил очки и откинулся на своё жесткое ложе у стены.
- Интересное соединение жаргона и высокого стиля, - откомментировал Ильич.
Коммунары объявили, что ждут моих указаний. Что это посоветовал им их лежачий мыслитель.
- Что это за лежачий мыслитель?
- Я познакомлю, - заявил Аркаша. - Сидеть тихо тут.
Мы вышли на улицу. Аркаша стал объяснять про мыслителя.
- Он вообще никуда не ходит, всё лежит. И не больной. Но я его не понимаю, как это - сократить время и притянуть будущее? Как? Спроси его, может, ты поймешь. У него, знашь, Алешка иногда и ночует.
Дорогу к мыслителю Аркаша озвучивал чтением своих стихов:
-Товарищ, не в силах я поле пахать, -
Сказал тракторист бригадиру, -
Привык я с девчонкой подолгу стоять,
И в ход не пустить мне машину.
Все шестерни рвутся, подшипник гремит,
И будто сцепленье сорвало.
Ни первой, ни третьей сейчас не включить,
И в баке горючего мало.
Вскочил тракторист, на сцепленье нажал,
Машина на третьей рванула.
На землю сырую он резко упал,
Упал, сердце больше не билось.
ЛЕЖАЧИЙ МЫСЛИТЕЛЬ
Вошли в старый дом, в котором было довольно прохладно, но хотя бы не накурено. В красном углу, перед иконой, горела толстая свеча. На диване, обтянутом засаленным, когда-то серым, сукном возлежал здоровенный мужичина. Полтора, двух и даже трехлитровые бутыли из-под пива говорили о причине его размеров. Он даже не приподнялся, показал рукой на стулья.
- Зетцен зи плюх. Или ситдаун плюх. Ты какой язычный?
- Я не язычник. - Я притворился, что не расслышал. Меня слегка обидел такой прием. Но за двое суток я привык к здешним странностям, и решил тоже не церемониться.
- Мне Аркадий сказал, что ты Иван Иваныч. - Он даже не моргнул, допивал здоровенную бутыль. Ладно. - И до чего же, Иван Иваныч ты решил долежаться?
- До коммунизма! - хихикнул Аркаша.
- Чья бы корова, Аркаша, мычала, твоя бы молчала. – Так мыслитель вразумил Аркашу за давешнюю хлеборезку. Поворочавшись, мыслитель сообщил: - До коммунизма это я раньше лежал. Еще до открытия закона.
- Какого?
- О времени. Заметь - ты летишь в самолете - одно время, едешь в поезде - другое, бежишь - третье. Когда переходишь на шаг - четвертое, так? Остановился - опять иное время. Можно и постоять. Присел - совсем красота. Ну, а уж если лег, да вытянулся, да ещё и уснул, тут вообще вечность над тобой просвистывает. Вопрос - загадка: когда время идет быстрее? В двух случаях - в скорости и в неподвижности. Но скорость - это суета. Но есть же покой, я и задумал уйти в обитель дальнюю.
- В монастырь?
- Сюда! Не сам приполз, а привезли. Но залёг сам. Лежу - время ощущаю как шум колес. Все люди - колёса. Катятся по жизни. Но колёса, в основном, малого размера. Надо быть большим колесом, значительным. Пока оно один раз повернётся, маленьким надо крутиться раз двадцать. А дорога пройдена одна и та же. А я вообще не кручусь, только повёртываюсь.
Иван Иванович и в самом деле повернулся на бок, достал с пола очередную бутыль и к ней прильнул. На половине отдохнул, поотрыгался, и опять возлег.
- Теперь о деле. Арканзас, унеси свои уши в коридор. А лучше озаботься моим организмом. У меня ночь впереди.
Аркаша поглядел на меня. Я понял и выдал некую сумму. Аркаша хлопнул в ладоши и ушел. Иван Иваныч сделал богатырский заглот желтой жидкости. Отдышался.
ОН МЕНЯ ВОСПИТЫВАЕТ
- Ты с ними для начала дал промашку. Хочешь выпить, пей без них. Нужна дистанция. Но специалисты они отменные. Я после них обобщал и ему. Потом тебе от него записку передам.
- То есть от того, который умер?
- Ну да. Тебя ж ему на замену привезли. -? - Иван ты меня за дурака принимаешь? А ещё за кого?
- Мою приставку к имени не присваиваивай. Иван не ты, я. Иоанн, который слезает с печки и после сражения со Змей-Горынычем становится царём. Или вариант: возвращается к своей сохе, в моём варианте к дивану. Так что Иван-дурак – это я. Ты же – руководитель разработок рекомендаций. Или что новое поручили? Ну, не делись, понимаю. - Иван Иванович пошевелился. - Этих штукарей, которые у тебя, пора встряхнуть. Их дело было - возславить пути, на которые свернули Россию, и убедить простонародье, что демократия - это верный, товарищи-дамы-господа, путь. Они исследовали, но не угодили. Вообще подвергли сомнениям систему демократии. И боюсь, что приговорены. Их надо попробовать спасти. Реанимировать, проветрить и сажать за разработку путей движения, по которым (он нажал) н а д о ходить. Может, и заказчики начнут что-то соображать. Ты же понимаешь, что все эти саммитские уверения в многополярности и многовекторности мира, - это сказки для идиотов. Займемся конкретикой. Я - твоя правая рука. Я не Толстой, по двенадцать раз не переписываю, с полпинка понимаю.
- Иван Иваныч, у меня ощущение, что я в театре абсурда, - сказал я.
Он еще раз пошевелился.
- Так ведь и в театре можно всерьёз умереть.
Я решил: все они тут сдвинутые, лучше мне быть подальше от них. А этот лежачий мыслитель ещё, вроде в шутку, угрожает. Я объявил, что пойду, займусь конкретикой, соберусь в обратный путь.
- Не торопись, - остановил он меня. - Присядь. У нас не только ночь, но и вечность в запасе. Обломов одного Штольца перележал, а я не меньше, чем пятерых.
- Но ведь Штольц пережил Обломова.
- Так это ж в книжке. А в жизни? Меня они не пересилят.
- И как ты свой закон о времени открыл? – я в самом деле уселся на табуретку.
- В непогоду, в аэропорту, я докатился до разгадывания кроссвордов и понял: ниже падать некуда. Согласен? Тратить ум разгадкой вопроса: какое женское имя имеет река, текущая по Сибири, значит, делаться идиотом. Аэропорт. За стёклами садятся и взлетают самолеты. Глянешь в другую сторону - платформа, подходят поезда, в третью - на площади автобусы и такси. Плюс общее движение людей и чемоданов. А пока гляжу на все эти движения, движется и время. Так? Я встал, походил, посидел и открыл.
- Послушай, - спросил я. – Вопрос попроще. Где они берут деньги на пьянку? Ну ладно, я приехал, попоил два дня, а как без меня?
- Ну-у, - протянул Иван Иваныч. – мало ли. Вначале-то их поили. Аркашка самогон таскал. А как впились, то и сами стали соображать. А на что новые русские и банкиры жиреют, бизнесмены пузырятся? Это всё происходит за счет расходования остатков социализма. Их до коммунизма не пропить. Одного железа на колонну танков, только не ленись таскать. Проводов, меди всякой, алюминия. Да тут пить и пить. Твоя задача - иностранцев не подпустить, от концессий отбиться, инвестиции отвергнуть, ВТО и МВФ кукиш показать. И избавиться от страха, что транснациональные кампании всесильны. Это о них говорил ихний Маркс: ради прибыли мать родную голой по миру пустят. А нам прибыли не надо, нам радость нужна. Большое счастье жить в стране России, но выше счастье – созидать её.
Говоря все это, Иван Иваныч нагнулся, поставил на пол широкую кружку, потом тонкой струйкой сверху, не промахиваясь, с заметным удовольствием стал лить в нее пиво, вспенивая над кружкой белый сугроб, потом, опять же не спеша, вознес кружку на стол, и опять подождав, стал из нее отглатывать. После каждого глотка прислушивался к себе. Каждый раз оставался доволен:
- Река времени течет по миру. И плывут в ней народы и государства. А мы на берегу. Куда спешить?
- Ты давно здесь лежишь?
- Обычного времени, то года три, а Божеского, может, и секунды не пролежал. Ты мне вот что разверни в виде тезисов. Что такое демократия для России?
- Это свиное рыло, которое залезло в русский огород, жрёт в нем и гадит на него. Ещё развернуть?
- Сделай одолжение.
- Это троянский конь, введенный в Россию.
- А что в нём?
- Ненависть к русским.
- Ладно-ть, - одобрительно выразился Иван Иваныч. – Проверку ты считай, что прошел. Тобе пакет. Он достал из-под изголовья листок бумаги. – Прочти сейчас при мне, а я огонёк излажу. Где тут у меня свечки?
В записке, написанной от руки, значилось:
«Итог один – хозяева от нас ждали не тех выводов, которые я представил. Они недовольны (не тех набрал), уверен - дни мои сочтены, меня отсюда не выпустят. Все наши выводы по всем направлениям едины в главном: без Бога всё обречено, без Него – гибель. Желудок и голова не заменят сердце, наука не спасёт душу. А что они хотели? Без Бога пробовали жить обезьяны, большевики, коммунисты, пробуют демократы, всё будет без толку…».
- Запись не кончена и не очень понятна, - сказал я.
- Дай сюда, - Иван Иваныч взял записку и сжег её на пламени свечи. – Чего тебе в ней непонятного? Мы, русские, с одной стороны, плывем со всеми по течению и одновременно против течения.
Он качнулся туловищем ко мне, как бы готовясь говорить, но вернулся Аркаша. При нём Иван Иванович сменил темы общения. Мы поговорили о погоде (что-то стала часто меняться, да и что от неё ждать, если люди все извертелись - в погоде, что в народе, что теперешнее глобальное потепление не только от выбросов заводов в и фабрик, но и от всякой похабщины в телеящике), о ценах на мировую нефть, о Шаляпине (обидно, что частушки не любил, они были народной гласностью, не понял этого Феодор Иоаннович, вятский уроженец), ещё о том поалялякали, что выражение "прошел огонь и воду и медные трубы" не имеет отношения к людям, а только к изготовлению самогона, тут сильно оживился Аркаша, ещё о чем-то, и встреча закончилась.
Продолжение следует
.jpg)
