Пока человек жив, тут, рядом с тобой, – всегда имеешь возможность спросить, узнать его мнение, сказать, поделиться, вместе вспомнить что-то. И в голову не приходит писать воспоминания о нём. Всё рядом – весь человек. Но вот он уходит, и ты остаёшься один на один со всем тем, что тебе дорого в вашей общей жизни. И сами собой приходят воспоминания: оказывается, так богата жизнь событиями, впечатлениями переживаниями, связанными именно с этим дорогим и близким тебе человеком. Что жизнь твоя не отдельно текла, а под его влиянием на тебя, освещённости и даже освящённости света его. Особенно это всё так, когда речь идёт о самых дорогих тебе людях, таких как матушка моя – Злата, родитель мой – Александр и совершенно особенный крёстный отец и духовник – отец Александр.
Наша семья была связана с отцом Александром Куликовым более сорока лет.
Отец Александр пришёл к нам, когда умирал наш папа (Писатель Александр Яшин. – Ред.РНЛ). Это был 1968 год. Сначала пришёл отец Дмитрий Дудко – его попросил придти Владимир Алексеевич Солоухин. Отец Дмитрий очень отличался своей внешностью от других людей. Он ожидал около больничного корпуса с прихожанкой его храма. Меня вызвал главврач, спросил, знаю ли я, кто это, и послал меня сказать, что священника не могут пропустить к больному, пропуск не выпишут. Женщина только передала небольшую овальную иконку на стекле, которая когда-то помогла её мужу: Ченстоховской Божией Матери. Посещение священников и совершение Таинства в больнице в те годы не только не приветствовались, но и запрещались.
Потом за дело взялась Мария Вениаминовна Юдина, давний друг с юности нашей бабушки Екатерины Георгиевны Ростковской и маминой крёстной Ксении Анатольевны Половцовой, а потом и нашей семьи. Она бывала у нас дома, устраивала целые концерты после ухода моего брата Сашеньки и сейчас всё время поддерживала с мамой связь. Приезжала в клинику, писала папе утешающие послания: «Дорогому Александру Яковлевичу Яшину от Марии Вениаминовны от всей души: Драгоценный наш, Александр Яковлевич! Вы непременно будете здоровы. Мы все, все Вас горячо любим и молимся о Вас. Как человек и поэт большого масштаба, у Вас и терпение должно быть огромное, сверхчеловеческое! Не унывайте! Царица Небесная Всех Скорбящих Радость поможет Вам. Горячо целую Вас. Друг Ваш и всех Ваших Мария Вениаминовна. 3/V–68». Наш дом находится в двух шагах от храма в честь Божией Матери Всех Скорбящих Радость на Ордынке. Сначала она договорилась с отцом Владимиром Тимаковым, но время шло, и он вскоре ушёл в отпуск. Когда папа решился на исповедь и Причастие, она сказала: «Хорошо. У меня ещё лучше есть священник». Он тоже из храма Святителя Николая в Кузнецах. Это недалеко от вас.
Пришёл отец Александр тихо, скромно, почти незаметно, сосредоточенный, ласковый и просветлённый. У него вместо епитрахили и поручей были специально освящённые, как епитрахиль, тканые пояски. Они остались в палате вдвоём. Вернее – втроём, ибо, конечно, Сам Христос принимал и исповедь кающегося, и в таинстве Причастия Сам вошёл во все составы болящего. Папа ожил…
Вот как рассказал об этом сам отец Александр в фильме, снятом в 2008 году об Александре Яшине в храме Святителя Николая в Клённиках[1]:
«Мы находимся в храме Святителя Николая в Клённиках. Это древний храм XIX века. Его настоятелем был известный священник в Москве, теперь святой, праведный Алексей. Отца Алексея Мечёва и до сих пор мы считаем настоятелем, хотя назначен здесь настоятелем я. Он пребывает здесь своими мощами. И его сын прославлен в святых, священномученик Сергий. Мы находимся под их покровительством, их молитвами живём.
Слава Богу, приход собрался. Приезжают с разных концов Москвы: и из Москвы, и в Москву приезжают. Навещают наш храм. Прикладываются к святым мощам и к нашим святым.
Образ Феодоровской Божией Матери, который здесь был, был сохранён нашими прихожанами, вернулся в этот храм, и потом, когда открыли храм, вернулись многие святые.
В этом храме размещались различные организации, а потом ЦК ВЛКСМ. Рядом дом – эта же организация занимала его. Храм и дом церковный. Но тут всё, конечно, было перестроено. Живопись уничтожена, алтари раскрыты. Вот осталось только вверху: живопись, которую мы промыли, укрепили. Остальное всё своими силами восстанавливали. У нас иконописная школа. Дети обучаются и взрослые. Они же расписывали храм и всё остальное: новые иконы. Старые иконы, которые приходят, отреставрировали наши иконописцы.
Как храмы и монастыри были разрушены, так души верующих многих пострадали. Многие, к сожалению, в советское время отошли от церкви, от веры, но не до конца. Многие считались атеистами, но в душе чувствовали Бога, и многие возвращались даже в то время. Мы свидетели этому, потому что приходилось, хоть немного нас было священников в Москве – всего было 40 храмов открыто. Теперь 400 и даже больше… И как-то было порой сложно обслужить даже такое количество людей, которые обращались тогда.
Я двадцать лет служил в Николо-Кузнецком храме. Там был настоятель отец Всеволод Шпиллер, известный проповедник и молитвенник. К нему шла, в основном, интеллигенция, советская интеллигенция, и с верою слушали его проповеди, обращались, крестились. Крестили детей и приглашали исповедовать домой старых людей.
Таким образом, духовная жизнь даже в советское время не замолкала, даже у кого-то расцветала больше.
И вот, наверно, пример такой же: можно сказать о писателе Яшине Александре Яковлевиче. Он был знаком с моими знакомыми, и, вероятно, они рассказывали о нашем храме. И он, когда уже находился, можно сказать, на смертном одре, пожелал исповедоваться, причаститься.
Меня провели к нему в палату. Он очень ласково встретил меня, сказал: «Ой, какой Вы красивый!» <…> Тут, вероятно, имело значение то, что я же пришёл со Святыми Дарами, и облачение, и всё… Эту духовную красоту он, наверно, почувствовал, Божественную красоту.
Он очень серьёзно исповедовался, причастился, а потом у нас была беседа, довольно продолжительная беседа о разных вопросах – и духовных, и обычных.
Он, например, заметил на мне пояс тканый, старинный пояс. И сказал: «Я собирал такие пояса на Севере, на Вологодчине. Я хочу Вам подарить эти пояса, раз Вы их любите». И потом через родных он передал мне несколько поясов, и я их сохранил. Вот два пояса хочу Вам показать, потому что они необыкновенные и даже с надписью. Во-первых, смотрите, какое сочетание цвета. Это шерсть, чистая шерсть, и ткали обыкновенные люди. И здесь имеется надпись на одном из поясов: 1966 год, деревня Скочково, родина матери. Анна Григорьевна Поникарова. Родная тётя, значит, делала этот пояс, и вот я его храню как драгоценность. И второй пояс тоже шерстяной, цветной. Его могу и я носить, иногда подпоясываясь, – вот таким образом у нас была такая задушевная беседа. И для меня было как-то легко, и он забыл о своей болезни. И прощались мы как будто давние знакомые или родные.
И через день он уже скончался.
Поэтому, в основном я был знаком с его семьёй. И до сих пор знаком. С супругой, дочерьми. Двоих я и крестил. Одну дочь и сына Михаила. И крёстным даже назвался. Внучку (Лидию) тоже крестил.
Встречаемся мы и сейчас, и даже с Михаилом, который живёт в Париже. Я ездил несколько раз в Покровский монастырь в Бюси под Парижем. И тогда мы с ним встречались и в соборе Александра Невского в Париже, и он приезжал в Бюси специально и мы там с ним встречались. Так что у нас связь до сих пор имеется.
Много объединяла нас Мария Вениаминовна Юдина. Она знаменитый музыкант. Мы бывали на её концертах, бывали у неё на дому. И она была как родная нам. И я был близок с нею, и семья Александра Яковлевича также была близка с нею до конца. Теперь, конечно, её уже нет. Царство Небесное ей, как и папе. (А.Я. Яшину)
Возвращаюсь к исповеди Александра Яковлевича. Когда мы начинали исповедь, таинство, то Александр Яковлевич меня предупредил: «Ничего, что я партийный?» Я его успокоил, сказал, что сейчас это не имеет значения в смысле того, что раз он согласился и пожелал причаститься, значит уже этим он веру утвердил и как бы исповедал её, поэтому уже свободно приступил к таинству. Повторяю: он благоговейно исповедался и причастился. И как бы именно духовно оживился, что очень важно.
Мы с ним после этого – хотя он в это время тяжело был болен и тяжело ему было – около часа ещё беседовали. Господь дал сил, укрепил его.
Он передал мне свою семью, чтобы вести тоже, когда я служил в Николо-Кузнецком храме.
И знакомые, родные приходили, и особенно Наталья, старшая дочь.
Отпевали в Николо-Кузнецком храме. Я отпевал. Присутствовали в основном близкие его. И это, конечно, великое дело. Но отклики некоторые резкие были, что вот партийный писатель причащался, исповедовался…
Но многие, я думаю, через это пришли к Богу, к церкви».
Мама жила в больнице, не отходя от папы и рассказывала, что после Причастия больные из соседних палат заглядывали к отцу в палату – многие поняли, Кто приходил к нему, и все говорили, что Александр Яковлевич выглядит, как выздоравливающий. А через день его не стало…
Сейчас пересмотрела эту часть кинодиска, где отец Александр рассказывает, как он папу провожал. Как приятно его видеть, пусть даже и в кино. Чуть ссутулившиеся плечи от постоянного наклона. Последние годы он часто исповедовал сидя. Такой чистоликий, благолепный весь, ладный, вечно юный, пресветлый наш батюшка. В приходе Николо-Кузнецкого храма его называли благостным. Так оно и есть. Отец Александр почти никогда не смотрел в упор, в глаза, разглядывая собеседника… Он и так всё видел: быстро взглянет и снова в себя… Глаза его были всегда полуопущены, долу, прикровенно, как от стеснительности…
У отца Александра был непередаваемый детски-озарённый облик. Он не мог терпеть ничего грязного, даже внешне он всегда был, словно только что умытым, радостным, бодрым. Такие люди, как отец Александр, просто своим присутствием, обликом своим ведут к Богу.
В самом начале батюшка повторял: «Чаще причащайтесь! Чаще причащайтесь!» Мало что мы понимали в этом. Больше питались объяснениями женщин, постоянных пожилых прихожанок, как нам казалось, всё знающих и понимающих. Я не понимала слишком многого. Но и он, видимо, не понимал меры нашего незнания и непонимания. Вела вера в его светлость, сам облик его, возможность всегда обратиться к нему и получить нужный тебе совет, ответ. Помню, как мне было очень тяжело, а праздник Преображения, – в августе дело было. Я ехала с Киевского вокзала и успевала только ближе к концу службы. Храм уже издали как вестник спасения. Подхожу к двери, протискиваюсь через притвор, а дальше столько народа, что не пройти уже никак, не втиснуться, не воткнуться в толпу. Но уже чувствую себя со всеми вместе, и главное хоть издали увидеть отца Александра. И увидела в белом облачении, его сияющие ризы, а он и внутри был для меня весь сияющий. Он меня не видел, не знал даже о том, что я всё-таки добралась в тот вечер до церкви. Слёзы радости оттого, что он тут, что вижу его, перекрыли мою боль. Так было: только увидеть, только услышать его бодрый, славящий Бога голос было для меня утешением, спасением, защитой, уверенностью, что всё хорошо, что всё наладится, исправится. Такой любовью он и приручал нас к храму. Как-то я сказала, думая его обрадовать: «Отец Александр, я вас очень люблю!» «Хорошо, – строго ответил он и добавил, – только ничего лишнего». «Ничего лишнего и нет», – повторила я. Так и осталось. Отношение иногда превращалось в критическое непонимание, были и размолвки: я упрекала, что он мало объясняет – ведь книг совсем не было. Отец Александр объяснял, что он делает всё правильно и что он питал нас млеком, а к твёрдой пище ещё не готовы. «Вот все так: рвутся в небо, приходится прямо за ноги держать…», – говорил он якобы о ком-то… Но его присутствие гасило все недоразумения.
И чувство даже не родственности, а именно родства стало постоянным. И потом сколько я видела и слышала других, проповедовавших священников, которые многому учили нас. Мы шли на службы, боясь пропустить каждое слово их – но все были на расстоянии – дистанции… Видно это, действительно, как первая любовь, которую сердце не забудет. И поминаю я его во время молитвы как протоиерея Александра, на самом деле как родственника. Сердце прихожан всегда чувствует суть каждого священника. А отец Александр и внешне был сияющим.
Такого родного, такого дорогого, сопереживающего тебе, летящего навстречу, такого ободряющего больше не было. Именно отец. А он бывает только один. Отец Александр весь был пронизан постоянным бодрящим его самого и нас сознанием, чувством, ощущением присутствия Христа. Сколько раз он говорил нам на всякие сомнения о сложности и опасности жизненных ситуаций, общего уныния, нашего скрытного существования в вере, что Господь, если захочет, в одну секунду одним Словом Своим может всё изменить, давая нам понять, что мы не одни. Есть Тот, от Кого и мы и вся жизнь наша зависят. Мы не бесприютны, о нас знают, нас помнят, и волос с нашей головы не упадёт бессмысленно.
Сначала отец Александр крестил моего младшего брата, студента училища при консерватории. Отец Александр говорил, что крестить можно в любое время дня и ночи. Так и получилось: он пришёл к нам и в разговоре с Мишей выяснил, что тот хочет креститься. И мама тут же позвонила своей подруге по архитектурному институту и попросила её взять такси и как можно быстрее приехать. «По телефону не буду объяснять. Не волнуйся!» – сказала мама. По телефону ничего нельзя было объяснять. Перепуганная Наталья Алексеевна, наша тётя Наташа, жила на Молчановке, в районе Арбата. Довольно быстро она добралась, а отец Александр сидел у нас и ждал. Тётя Наташа радостно удивилась, что ей предлагают быть крёстной: «без крёстной матери никак нельзя!» – объяснил отец Александр. А крёстным стал сам батюшка.
Сестру Злату крестила наша тётя Лёля у себя дома, как научил её священник. Оставалась одна я. Мама возила меня к отцу Александру на Алтуфьевское шоссе в храм Воздвиженья Креста Господня, куда на время перевели батюшку. Помню, что ехали мы туда с мамой долго на автобусе. Отец Александр принял нас с мамой в небольшой комнате за большим обеденным столом со скатертью. Он сидел в торце во главе его, я на другом конце. Что-то он говорил, объясняя мне, чертя своей аккуратной, изящной рукой на скатерти… Сейчас я не помню, но тогда казалось, что и так всё ясно. Я согласилась креститься, тем более, что меня привлекало всё, что связано с церковью, хотя ничего не знала о ней. Помню, как попросила бабушку, мамину маму, продиктовать мне молитву и объяснить её. Это была молитва Святому Духу: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…» В Утешителе все нуждаются. Пока записывала, меня охватил восторг. Но о крещении бабушка ничего не сказала… Хорошо помню, как я на все слова-объяснения батюшки вдруг сказала: «Отец Александр, а скорее всего: Александр Сергеевич, вы меня извините, что я так скажу: «Вы очень красивый человек! Я не имею в виду черты лица, но просто облик Ваш… Вы очень красивый человек!». Отец Александр не смутился, а сразу ответил: «Эти же слова сказал мне Ваш отец, когда я его исповедовал и причащал».
Как приятно было слышать не просто упоминание об отце, недавно ушедшем, а ещё и то, что я повторила его слова. Это было для меня подарком. Конечно я вслед за папой увидела, скорее почувствовала в священнике Александре представителя Самого Христа, может, мы увидели сияние Стоящего за ним. Если так можно сказать, он весь был пронизан Светом Христа – это я потом поняла, но свет увидела сразу, как до меня папа.
Через полтора года после ухода нашего папы пришёл отец Александр к нам домой крестить меня и недавно родившуюся мою дочку Лидочку. Позвали другую подругу мамину – архитектора, Надежду Алексеевну Березину, мою тётю Надю. Я её уже с детства звала крёстной. «Ну, Злата, – удивлялась она, – какого ты мне кума выбрала!» Так как крёстного отца у меня не было, то отец Александр сказал: «В таких случаях крёстным отцом становится священник, который крестит». Значит так. И я рассказала отцу Александру, что ещё раньше, когда я со студентами ездила на выходные в Великий Новгород в мае и, задержавшись у церкви Спаса на Нередице, бежала к лодке, к звавшим меня друзьям, упала и увидела перед собой старинный нательный крест. Обрадовалась, поняв, что это не обыкновенная находка, а чудо. Ребята мне завидовали. Кто-то просил: «Подари крест!». Я отказалась: такое сокровище… волны захлёстывали лодку, но облака расступились… В это время возница наш негромко, мрачно произнёс: «В народе говорят, что найти крест – самая плохая примета». Я испугалась – облака снова затянули небо… Больше никто не просил и не завидовал мне. Сколько я его потом теряла: и в поезде, и на болоте, собирая ягоду, и в бане по-чёрному, в расщелинах досок пола, и всегда он снова был со мной, пока петля не износилась и не стёрлась. Крест был медный, с потёртой, но ещё крепкой зелёной эмалью, с поперечной петлёй. Я потом его видела в каталоге – это старообрядческий крест XVII века. Отец Александр выслушал, успокоил меня, разуверил в примете и радостно заключил: «Вот им и будем крестить!».
Позже он причащал и мою крёстную, Надежду. Она, давно болея, уходила. Мама предупреждала отца Александра, что нас могут не пустить в дом, – там невестка тогда была яростной атеисткой, да и племянник её тоже, но всё прошло мирно, тихо. Батюшка всегда вёл себя очень просто, приветливо, доступно. Когда мы, возвращаясь, вошли в вагон метро, батюшка сел и закрыл глаза, уединившись в молитве, отрешившись от окружающей обстановки.
Провожал он и Марию Вениаминовну Юдину. Она лежала в больнице. Перед этим пришёл к ней отец Николай Ведерников – музыкант, но так шумно, заметно, что причастить Марию Вениаминовну не удалось, и к ней больше не пускали, даже перевели в другую палату. Узнав об этом, наша мама, Злата Константиновна, с юности дружившая с пианисткой, сказала уверенно: «А я проведу о. Александра». И они вместе пошли к ней. Батюшка одет был скромно, много лет в одном и том же костюме, насколько помню, коричневом. Как всегда с освящёнными поясками, как епитрахиль, и поручи. Всё совершил, приняв исповедь Юдиной и причастив её. Когда они с отцом Александром возвращались из больницы, мама сказала: «У меня такое ощущение, что я тоже причастилась». «Так бывает, – сказал отец Александр, когда бывает очень сильное причащение».
Для нас знакомство с отцом Александром было началом новой жизни, сразу очень необычной. Помню, как мы привыкали называть отца Александра именно так: отец Александр. Но узнали и его отчество, и он разрешил и так нам называть его: Александр Сергеевич. Мама объяснила: «Ну, это когда при посторонних»… Так радостно было услышать снова родное имя, вернувшееся в наш дом: Александр. Для нас в нём было и имя ушедших папы, брата и… Пушкина, так как мы жили в доме поэта. Мы были даже не как первоклассники, а как дошкольники.
Брат Миша сначала никак не мог придумать куда девать руки, когда стоял в храме: в карманы неудобно, за спиной держать – тоже… Батюшка только советовал и подбадривал: привыкнешь… Вот такие мы были. Не понимали, что просфоры надо потреблять, а не хранить на память…
Но не одни мы такие были. Мама как-то у креста сказала отцу Александру: «Батюшка, а Юрочка-то не причащается!» «Как? Не может быть!» – почти испуганно опешил батюшка. Юрий Михайлович Чистяков был детским врачом и просто добрейшим и милейшим, очень образованным человеком. Он лечил детей отца Александра, наших девочек. Да кого он только не лечил. Прекрасный врач, доктор медицины, лёгкий на ногу, моментально приезжал, если кто звал. И никакой машины. Знал прекрасно французский язык. Всегда помогал выходить из трудных медицинско-бюрократических ситуаций.
Он бывал на каждой воскресной службе, привозил свою старенькую ослепшую маму. Юрочку мы знали с детства – так как раньше жили на Беговой улице в одном доме. После знакомства с отцом Александром он начал ходить по воскресеньям в церковь. Любил хор, благолепие, но считал себя недостойным причащаться. С маминого наблюдения всё переменилось.
Батюшку очень развеселил мой рассказ, как мы с Юрой стояли в храме и тихонько переговаривались. Юрий Михайлович что-то объяснял мне, обращая внимание на отца Александра: – А наш-то, наш-то!..
– Он такой же наш, как и ваш! – поправила слушавшая нас, стоявшая перед нами пожилая женщина, обернувшаяся к нам лицом.
– Ой, простите нас, ради Бога простите! – взмолился, улыбающийся Юрочка.
Видимо, подсознательно каждый считает батюшку только своим, лично своим. Но, все мы знаем, что он такой же всех, как и каждого в отдельности, наш Пресветлый отец Александр.
Многие неожиданно встречались в этом храме. Ветеринар Юлиан Селю – мы его знали через тётю Лёлю Дувакину, а он познакомился с о. Александром через кошечку батюшки, которую его вызвали лечить. Дочка Мишиной крёстной через знакомых нашла батюшку, который крестил её. И снова это был отец Александр. Как-то получалось, что люди, прежде знакомые друг с другом, вновь соединялись через батюшку.
Когда отец Александр дал почитать жития святых, я, подходя к кресту, сообщила ему со страхом, что я не настоящая христианка: не смогу вытерпеть такие страдания и муки, какие выдерживали они. Батюшка обрадовался, что я приняла всё прочитанное близко к сердцу, и, улыбнувшись, успокоил, обнадёжив меня. «Господь всё даёт по силам».
По силам… Под конец моей жизни и за год до кончины отца Александра такие на мою долю выпали казни, что даже отец Александр сказал: «Врагу своему не пожелаешь такого!» - «Батюшка, – сказала я, – зато я теперь знаю, как это люди переживают такое, а то бы не понимала. Не знала, как это можно перенести предательство любимых детей». «Это хорошо, что вы так говорите!» – одобрил он. «Но, ведь, сказано: И восстанут дети на родителей! Почему бы не на меня. Всё думаем, что это кто-то на кого-то… Меня обойдёт… По теории. А вот мне практика досталась». Отец Александр грустно улыбнулся: «Да, иногда бывает, что одного ребёнка труднее вырастить, чем десять».
Отец Александр велит чаще причащаться. «Чаще, чаще!» – повторяет он. После исповеди, в самом начале, когда я ещё редко бывала, он как-то подошёл во время службы ко мне и ободрил: «Постоишь ещё немного!?» «Ладно, – соглашаюсь, – постою!» Раз обещала, надо дотерпеть до конца, хотя это и утомительно, словно действие происходит на незнакомом языке, и что происходит – непонятно – все стоят, и мне надо постоять. Но около батюшки сколько надо постою. Хотя у меня и дел много дома. Да и изменится ли что после того, как я постою и причащусь?! Но благодатные слова постепенно проникали в душу, поселяясь там. И уже, когда мы сами бежали в храм, он словно и не замечал меня. Видимо, увидел, что моя лодочка уже обретает равновесие и плывёт сама, уже не беспокоился, что я не достою. Но объяснять, что происходит, – он не объяснял. Помню, кажется, на первую Пасху я его спросила: «Батюшка, вот всё стремилось к Пасхе, к Пасхе. А потом всё обрывается, что дальше, как?» Он отвечает: «А вы пойте!» «А как? Как петь?» Отец Александр замолчал.
Привели мы к нему нашу знакомую из Северо-Двинска. Она была в отчаянии, так как у неё сильно болела мама, а она не могла бросить институт и поехать к ней. Впервые вошла в храм, подошла к батюшке, рассказав, что она уже по нашему совету сделала: подала на Литургию, на сорокоуст, на Псалтирь, молебен… Спросила, что ещё надо сделать? «Прежде всего Вам надо причаститься. Исповедоваться и причаститься самой. – тут же сказал отец Александр. – Ваша просьба, молитва о маме будет сильнее, идти напрямую к Богу… Вы будете проводником за своих родных…» Так девушка начала ходить на службы. Мама её поправилась.
Вскоре, когда уже все стали понемногу воцерковляться, Отец Александр подарил нам всем именные иконы. Мише – старинную икону в очень красивом серебряном окладе «Архангела Михаила», он её увёз с собой в Париж. Лидочке – моей дочке – подарил, видимо, свою икону, так как там было два святых: св. блг. Александр Невский и мчц. Лидия. Тоже в окладе. Они стояли рядом. Может быть, чья-то семейная икона?..
Мамочка наша, отошедшая от Церкви за годы коммунистического правления в стране, никогда ни в каком комсомоле и быть не могла, но общий поток подхватил и её. Вернувшаяся через свои беды к вере, она понемногу воцерковлялась. В доме у нас всегда на видном месте стояла икона Божией Матери Смоленской из рода Кропоткиных – благословение её крёстной Ксенички. Когда папа спрашивал своего маленького сына, глядя на икону в золотой ризе: «Ты знаешь, кто это?», Миша отвечал: «Знаю!». «Кто?» – переспрашивал папа. «Царевна!» – уверенно говорил мальчик. Мы выросли под этим кротким, чистым, мѝлующим взглядом Царевны–Царицы.
У нас в семье было три Златы: мама, дочка и внучка. В свой день рождения 1 мая 1993 г. сестра Злата и её дочь Злата заметили, что икона их – св. вмц. Златы – плачет. Слёзы на иконе стояли в глазах святой, и дальше шли вниз, капали на крест, на руки, и исчезали у края тонкой рамки. И вся икона, как росой, была покрыта мелкими каплями – миром. Отец Александр недалеко от них жил, в Чертаново, и сразу пришёл. Служил молебен, и во время молебна потекли масляные струи мира ещё и по иконе св. Иоанна Предтечи. А св. вмц. Злата после этого молебна ещё пуще заплакала. батюшка даже вату проложил внизу.
Летом в Болгарию ездил священник из храма св. Иоанна Воина о. Арсений Тотев. В храме св. Софии он просил показать икону св. вмц. Златы, с которой был сделан наш список, но её уже не было: оказалось, что у Златы список начал плакать и мироточить, когда украли подлинник. И, как предположили священнослужители, скорее всего икону украли на поругание.
Мама наша, тоже Злата переживала, что имени её святой нет в современных святцах. Каждый раз её останавливали: «Такой святой нет! Такого имени нет!» Младшую Злату молодой священник отказывался причастить из-за этого. Мама показывала батюшке свою метрику 1914 года, где чётко было записано, что названа она «В честь вмц. Златы, празднуемой церковью 18 октября. (ст. ст.) Таинство крещения совершил Церкви Штаба Владивостокской крепости священник Александр Крылов».
Тогда же, после молебна в доме сестры, отец Александр благословил собрать все материалы, всё, что наша семья узнала за прошедшие годы о св. Злате, описать чудо мироточения и слёз от иконы, и подать прошение в Издательский совет Патриархии об исправлении ошибок в церковном календаре. Сказал, что сам пойдёт с ними.
Св. вмц. Злата болгарская пострадала от турок в 1795 г. и почти сразу была прославлена вместе с другими балканскими новомучениками. Память ей была установлена 18/31 октября, в день её мученической кончины. А в 1912 г. было чудо явления св. вмц. Златы перед войском в Скопье, когда она спасла город от турецкого нашествия. Тогда Скопье входило в состав Сербии, и Сербская Церковь на соборе в 1914 г. установила в память этого чуда второе празднование св. Злате – 13/26 октября. К 60-летию Чуда св. вмц. Златы сербы составили ей полную службу. Дни памяти святой Златы были включены в календарь РПЦ ещё до революции, о чём свидетельствует «Месяцеслов» 1827 г., на основе которого в 1990 г. в Даниловом монастыре был издан «Толкователь имён святых угодников».
Так случилось, что при восстановлении после войны церковного календаря имени Злата в нём не было, хотя сама святая была упомянута под именем Хриса, которое являяется переводом имени Злата на греческий язык. А св. Хрисы болгарской нет, как нет св. Светланы, а есть св. Фотина и св. Фотиния. К тому же в календаре была неправильно указана дата празднования памяти святой. В итоге каждый раз приходилось доказывать, что Злата – православное имя. Мамочка наша всегда очень расстраивалась из-за этого, и что день её Ангела не празднуют. Моей бабе Галине в Ферапонтово очень понравилось это имя: «Немногобуквенное и звучное». – заметила она.
Постепенно Промыслом Божиим и заботами друзей в дом пришли житие св. Златы Е. Поселянина, потом житие, написанное св. Никодимом Святогорцем к прославлению великомученицы в начале XIX века. Тогда же маме передали службу св. Злате, которую сербы прислали в библиотеку МДА. В конце 1970-х годов из Болгарии привезли список с иконы св. вмц. Златы. Тогда отец Александр благословил написать ещё одну копию для нашей семьи. Образ был написан Марией Городской. Эта икона и стала плакать и мироточить.
Плакала икона св. Златы полгода. В ночь перед 18/31 октября 1993 г. её оставили в алтаре церкви Всех скорбящих Радость на Ордынке, куда мы в то время ходили, а когда утром её вынесли на молебен, слёз на иконе не было, хотя мироточение оставалось – она словно была покрыта росой.
Ещё через год, в 1994 г., икону св. Златы привезли в церковь свт. Николая в Клённиках. За два-три дня перед тем икона вдруг вся покрылась пылью, хлопьями пыли. Но священники ранее велели не прикасаться к мироточащим иконам, и сестра Злата не посмела вытереть пыль. Так её и привезли в храм. Отца Александра не было, и молебен вышел служить о. Николай Чернышев. «Что же вы икону до такого состояния довели!» – упрекнул он сестру. Она растерялась и только просила прощения. О. Николай омыл икону ватой со святой водой и отслужил молебен святой великомученице Злате. Потом все стали прикладываться к иконе и брать по кусочку той ваты, которой она была омыта, – вата была белоснежной, ни пылиночки на ней не было. В тот день мироточение прекратилось. Вновь 18/31 октября. Так св. Злата дважды подтвердила день своей памяти. Больше икона не мироточила, но иногда от неё исходило сильное благоухание.
К сожалению, не быстро, но с благословением и молитвами отца Александра к весне 1997 г. были собраны необходимые документы для ходатайства в Издательском отделе РПЦ о внесении исправлений в церковный календарь. Договорились о приёме у епископа Тихона (Емельянова), который, был тогда главой издательства. На приём пошли вместе с отцом Александром и о. Борисом, который возглавлял тогда Болгарское подворье в церкви Успения в Гончарах. Владыка внимательно выслушал, взял собранные документы и передал своим сотрудникам для работы. В дальнейшем нам объяснили, что сразу внести исправления в календарь нельзя, поскольку наш случай не единственный. Но в том же 1997 г. в октябрьском 10-м номере ЖМП было напечатано наше обращение, житие св. Златы и черно-белая фотография иконы.
Мы всё ждали, когда же будет исправлен календарь, но на следующий 1998 г. ничего не изменилось. Мамочка расстраивалась, говорила, что, наверное, ей не дожить до того дня, когда в день её Ангела в церкви будут славить св. Злату, когда перестанут задавать вопрос: «А это православное имя?» И в конце октября отец Александр сказал, что как настоятель имеет право и будет 18/31 октября служить службу св. вмц. Злате. Как все обрадовались!
Утром 31 октября поехали в церковь свт. Николая в Клённиках. Храм был полон народа. Хор торжественно пел заутреню. Весь храм радостно подхватил: «Величаем тя, святая великомученице Злата». А потом была Литургия, и мамочка причащалась Святых Тайн в свой день Ангела. После Литургии отец Александр служил торжественный молебен св. вмц. Злате, и молитвенно просил её защитить Россию, Болгарию и Сербию.
И вот удивительно! В то время как раз Сербии было очень трудно. США всё время угрожали, люди каждый день боялись, что NATO нападёт на Сербию. И вдруг после службы и молебна св. вмц. Злате показалось, что всё как-то поутихло. Бомбить Сербию тогда не стали.
Пришёл 2000-й год от Рождества Христова. Русская Церковь прославила сонм новомучеников и исповедников. И при внесении в церковный календарь имён новых святых были исправлены старые ошибки. И среди прочих восстановлено, наконец, имя святой великомученицы Златы и правильно указаны дни её памяти. И теперь крестят этим именем множество православных девочек. А спустя несколько лет вошла мама в свой день Ангела в храм и вдруг услышала, как хор поёт тропарь св. Злате.
Так отец Александр помог восстановить празднование день Ангела св. вмч. Златы, внести это имя в святцы. И теперь открываем календарь и читаем: «26 октября Воспоминание чуда вмц. Златы в Скопье (1912)» и «31 октября Вмц. Златы (1795) (Болг.)»
(Продолжение следует)
[1] Текст записан с кассеты киносъёмки, частично отредактирован.
