Господи, сохрани нас всех в вере!

Начало

Иконы св. мчц. Наталии у отца Александра не было, и он попросил написать её образ для меня одну из прихожанок-иконописцев. Эту икону я возила с собой в Ферапонтово, когда там жила.

Была ещё у меня икона Божией Матери «Нечаянная радость». Эта икона пришла ко мне на свадьбу как подарок от писателя, папиного друга и коллекционера Владимира Солоухина. Тогда я ещё и крещена не была. Так вот и начинала свою жизнь, как грешник на иконе «Нечаянная радость». «Я подумал, – сказал Владимир Алексеевич, – что подарить? Раньше на свадьбу полагалось дарить икону. Вот выбрал такую с тонкой работы окладом, и название красивое, поэтичное “Нечаянная радость”». Тогда все были в восторге от названия. Вот свадьба – «Нечаянная радость». Сколько лет прошло, пока я поняла, что за смысл таится в этом названии, и что это суть моей жизни тогда.

А батюшка уже устраивал генеральную исповедь с семи лет…

– Какой хороший уголок вы себе тут устроили, – обрадовался он, увидев, что я около кровати, в одной из ячеек книжной полки поставила иконы, зажгла лампаду. Он за всем приглядывал: как мы, движемся ли… Я начала ходить в храм уже, когда немножко подросла дочка, и всё ещё многого не знала и не понимала…

Иногда переспрашивал меня, беседуя: «…Всяк человек – ложь. Так, Наташа?» Так постепенно он нас воспитывал, тянул… «Отец Александр, вот моя любимая подруга Лида, в честь которой я назвала свою Лиду…» Батюшка, улыбаясь, переспрашивает: «А разве не в честь мученицы Лидии?» Я соглашаюсь: конечно, в честь мученицы Лидии. Позже он давал и нам почитать из своей библиотеки, которая досталась ему от архимандрита Бориса Холчева. Как-то мама долго постом болела, и он принёс ей Триодь Постную: «Читайте, читайте, – успокаивал её, волновавшуюся, что долго не отдаёт: у меня ещё есть. Книг не было, и тех, кто давал на время книги, мы считали благодетелями.

Батюшка был священником-практиком. Не всегда он мог объяснить что-то, но показать на примере, часто на своём, – это обычно. Приехав в Ферапонтово в наш крошечный домик, почти вросший в землю, – половинку о двух оконцах, – попросил утром просфорку. Я достала из крошечного самодельного шкафчика запасную – церковь-то далеко и редкостью была для нас тогда летом. «Вот-вот, небольшой кусочек – достаточно. Привычка уже», – объяснил отец Александр, откалывая частичку. С тех пор я не начинаю дня без небольшого кусочка просфоры, даже если в дороге. Так и весь наш дом всегда жил потом.

Батюшка никогда не пропускал ни малейшей возможности посетить исторические и духовные места. В советские времена это было не так просто. Так, через нашу знакомую в Ленинграде ему купили экскурсию на Валаам. Сначала мы побывали там, потом и он.

Он приезжал к нам не один раз в Ферапонтово, куда я уехала жить и работать в му­зее фресок Дионисия, а лучше сказать, в Ферапонтов монастырь, где у меня была долж­ность научного сотрудника-экскурсовода. Такая должность очень полезной была: в рабо­чее время я могла читать Евангелие, жития святых, что помогало постичь содер­жа­ние фре­сок великого Дионисия. Батюшка ночевал в келье патриарха Никона, где у нас днём бы­ло рабочее помещение. Миша – брат мой – был с ним и рассказывал, что перед сном ба­тюш­ка долго молился о воскрешении поруганных храмов и монастырей. Тогда, это был 1975 год, ни о каком открытии церквей, возобновлении в них служб не могло быть и речи. Думаю, и его молитвы Господь учёл, когда начали возрождаться именно по­ру­ганные, разрушенные, закрытые монастыри, потому что музеи в монастырях – тоже умер­щ­вление их. Я и осталась там в Ферапонтове жить, потому что всегда чувствовала, что там неви­димо служба идёт. Все святые на стенах храма не просто фрески – живые слу­жи­тели.

Первый раз приехал отец Александр в Ферапонтово перед Новым годом с нашей мамой. Зима в тот год была очень холодной, если не сказать: лютой. Всё время под сорок градусов, как старожилы говорили: морозы, как в финскую войну. Когда я звонила с почты домой, мама мне сообщила, что она, отец Александр и Миша едут ко мне в гости. Маме дали, благодаря нашему папе, обкомовскую Волгу, и они на ней приехали из Вологды. Я тоже побеспокоилась об угощении. В магазине почти ничего не было, кроме круп, сахара и хлеба. Остальное привозили по случаю и сразу всё расхватывали.

И вот я, накупив целый рюкзак хлеба, встала на лыжи и пошла к моей бабе Гале, в деревню Емишово, за четыре километра от Ферапонтова. Снегу в ту зиму было как никог­да, и с каждым шагом я проваливалась с лыжами чуть ли не до земли, во весь рост. Шла, как первопроходец, так как село было отрезано и снегом и холодом. Я рассчитывала, что при­несу хлеб, что было самое главное для Галины Дмитриевны, а у неё куплю чудного све­жего творога в бидонах. Когда была дорога, она сама приходила в магазин и заодно при­носила продавать бидоны творога за очень небольшую цену. Под конец своего пу­те­шест­вия я так выбилась из сил, что, уже завидев крайние дома деревни, чуть не повернула назад, испугавшись, и оставшейся дороги вперёд, и обратной. Баба Галина увидела меня из окна, выбежала из избы навстречу со слезами – такой вымотанный вид был у меня. Зато на следующий день я принесла целых два бидона чудного деревенского творога прямо в сыворотке – грудкѝ, как называли женщины, вынимая кринки и банки из русской печи с разрезанными на четыре части долями творога.

Мы сели за самодельный стол в нашей с Лидой комнате старинной церковно-при­ход­ской школы на старый-престарый диван, принесённый из монастырской кельи. Диван был поставлен внизу как первый ярус деревянных двухэтажных нар, которые нам пост­ро­и­ли, чтобы не замёрзнуть. В комнате была одна печка, которую мне приходилось то­пить два раза в день. Высота потолка такая, что показания счётчика приходилось смот­реть в би­нокль. Картошка на полу мёрзла, как и всё остальное. Ложась спать, раздеться не было воз­можности. Но, когда приехали такие гости, стало тепло и уютно. Отец Александр по­мо­лился, и мы принялись за трапезу. Горячая картошка, черный хлеб местной выпечки, чай с вареньем. И как деликатес я предложила творог. Отец Александр замер. Он сму­тил­ся, покраснел, долго молчал, потом начал рассуждать – мол, что делать… «Да… перед са­мым Рождеством. Пост. Что же делать?» – спрашивал он себя. «Как? – расстроилась я, – я же специально для вас ходила за этим творогом, еле дошла. Баба Галя даже заплакала, уви­­дев меня. Рассказывая про все трудности своего путешествия, про себя я думала, ни­че­го не понимая, примерно так: разве стоит пост моих усилий, желания встретить и угостить от­ца Александра. И потом творог, ведь, не мясо. Я так старалась, еле дошла, чуть не про­валилась в снегу. Батюшка ещё немного посидел, смутившись, опустив глаза долу, борясь с собой, но приняв решение, начал есть творог бабы Галины. Он рассказал известную прит­­чу, как монах ходил по монастырскому двору, разрешая себе есть скоромную пищу, при­­говаривая: я в дороге, я в дороге, попуская себе послабление в еде, но потом, как его авва уже на месте потребовал от него более строгого воздержания в посте. «Так что уси­лим потом пост», – добавил отец Александр, просветлев, не ругая меня, но я чувст­во­вала себя виноватой. Урок был дан на всю жизнь.

Ночевали тогда отец Александр и Миша опять в монастырской келье патриарха Никона, жившего здесь в ссылке. В этой же келье у моей начальницы на столе стояли очень красивые лампадки. Особенно одна – гранатовая, глубоких тонов, но в них лежали нитки, иголки и прочая мелочь. Батюшка просил меня отдать ему эту тёмно-бордовую лампаду: «Она хрустальная», – сказал он. Но мне тогда показалось это нечестно, ведь она была музейная, а, может и ничья. Марина приспосабливала всё так, как ей удобно. Сейчас думаю, надо было отдать. Жалко ему было, что такая красота не тому служит…

Когда отец Александр приезжал летом, мама привезла его в ту самую деревню Емишово, куда я зимой добралась на лыжах, и снова на обкомовской Волге. Погостил у бабы Гали часик, попил чайку, но пора ехать… Когда они выходили из дома, баба Галина выбежала за ним на крыльцо, уговаривая остаться ещё, погостить, приговаривая: «Щучку-то не уважил, щучку-то не уважил!» «В другой раз», – пообещал, улыбаясь, батюшка. Ему так понравилось это выраженье, что он потом сам не один раз, смеясь, рассказывал об этом: «Щучку-то не уважил…» С жителями деревни он обходился очень приветливо, ему нравился их образный язык, а они не решались подойти к нему.

В монастыре я позвала художника Владимира Николаевича Гусева, много лет работавшего в соборе над копиями Дионисия, чтобы он рассказал отцу Александру про монастырь и фрески. Когда отец Александр с мамой уехали, Николай Владимирович утвердительно спросил меня: «Как я понимаю, это священник?» «Попа всегда по бородке узнают», – пояснял отец Александр.

Мою дочку Лиду любопытные сельчане спрашивали: «Кто это к вам приехал?» «Это Мишин учитель», – нашлась девочка. Отец Александр похвалил тогда Лиду, сказав нам, что она правильно отвечала и что она мудрая. Если бы это свойство в ней сохранилось…

А потом, когда мы купили полдомика в селе по цене шкафа, он приезжал в нашу избушку уже летом. Я как-то назвала её при дочке хижиной, на что она тут же возразила: «Это не хижина!» «Ну, тогда лачужка». «Нет!» – возмутилась Лида. «А что же? – перес­про­сила я. – Крылечко качается, домик никто не помнит, когда построен…» И вдруг де­воч­ка нашла слово, воскликнув: «Это царство! ЦАРСТВО!» И правда, с крыльца всё было вид­но, рядом: справа озеро Пасское, слева Бородаевское. Впереди Ферапонтов монастырь. Даль­ше поля, леса… Конечно царство! Отец Александр также относился к Ферапонтову, он ликовал от присутствия, хоть и закрытого, но монастыря, дивных фресок Дионисия, озёр, лесов, неба, деревень, людей – всего, что окружало его. Позже он прислал в Ферапонтово сына с невесткой. Они гуляли по окрестостям…

Позже этот домик мы подарили отцу Николаю, а он передал отцу Александру. Оба хотели устроить там иконописную мастерскую, но сил не хватило.

Летом мы вдвоём ходили с отцом Александром в деревню Леушкино. Поднялись по тропинке, окружённой лесом, на гору Мауру, наверх до большой ямы, поросшей внутри травой. На этом месте была разрушенная в советское время часовня благоверного князя Александра Невского. Большие точёные камни от фундамента лежали у порога почти каждого дома в деревне.

Отец Александр остановился на самом верху, тихо сказав, словно просил разре­ше­ния, как всегда деликатно: «Я прочитаю молитвы святому Александру Невскому и из ака­фис­та спою. Всё-таки это мой святой!» – добавил он. Батюшка стоял над ямой и читал, пел, молился своему святому. Я запомнила его немного склонённую фигуру у края, нег­ром­кий голос, славящий святого Александра Невского и Господа. Просто, тор­жест­вен­но…

Помню как он предложил покататься на лодке. Я попросила лодку у знакомых, жив­ших у Бородаевского озера. Катаясь с ним на лодке по озеру, рассказывала ему, что мне дали почитать перепечатку, подписанную одной из сотрудниц музея автором – о. А. Мѐнем. Кажется, он тогда ещё и священником не был, наверно, просто Сашей Менем. Говорю, что вроде всё так, но что если взять текст, то конкретно, по каждой фразе могу доказать, что это не так всё, опровергнуть: «Хорошо, что ты так чувствуешь, понимаешь», – похвалил меня отец Александр. Рассказывала, что давали читать в перепечатке труды о. Сампсона, облик которого и жизненный путь притягивали всех нас. Рассказывая ему оттуда фраг­мен­ты, спрашивала – как это можно так говорить… Внутренняя интуиция подсказывала мне… Батюшка удивлялся, согла­шаясь со мной, и ответил: «Надо будет сказать, чтобы не распространяли эти тексты. Надо проверить всё… При всей его преданности церкви, там, видимо, была некоторая неточность – не знаю, как сказать...»

Когда мы вышли в поле, на открытое пространство, направляясь к другой деревне, – Яршево, батюшка пел песни, русские песни, а аккомпанементом ему был вольный ветер.

Побывав в Кирилло-Белозерском монастыре-музее на экскурсии Валерия Василь­е­вича Рыбина, теперь монаха Ферапонта, он сказал: «Здесь на несколько проповедей…» Когда я впервые услышала экскурсию Валеры, как отец Александр сказал, проповедь, – ночь не спала. Валерия тоже крестил отец Александр, и я, приехав как-то в Москву из Кириллова, удивилась, увидев его в нашем храме святителя Николы в Кузнецах на отпева­нии матери Сергея Хвостенко, теперь архимандрита Ипатия, так как он был его крёстным. Так мы, по Божьему Промыслу, лепились друг к другу, стараясь избежать официальных пре­понов и строгостей. Помню, как меня вызвала замдиректора нашего Кирилло-Бело­зер­с­кого музея после проведённой мной экскурсии. Я уже весь рассказ об архитектуре хра­мов, об иконах связывала с верой, с церковью, и многие люди горячо отзывались на это… А она строго предупредила: «Ещё одна такая экскурсия, и меня могут уволить… Ну о вас-то уж и говорить нечего…» После посещения Ферапонтова отец Александр сказал маме, что Наташа очень продвинулась, духовно выросла.

После посещения им Вологодского краеведческого музея он заинтересовался длин­ной старинной ажурной цепью в витрине, которая, как он сказал, очень подходила ему для ношения креста. Брат Миша сказал, что у нас такая есть дома, от бабушки – маминой ма­мы, и есть фотография маленькой мамы с надетой на неё этой цепью. Отец Александр снова посетил нас и рассказал об этой цепи. Мы ему показали – хранили её как реликвию, так как из-за революции от бабушки осталось очень мало вещей на память. Сразу решили пода­рить её отцу Александру. Сопротивлялась только Лида, но мы её уговорили и на следу­ю­щий день уже в церковь отнесли желанную для него цепь. Батюшка её позолотил и, когда мы снимали кино о папе, он был с крестом на этой цепочке. Я спросила: «Это та цепь?» «Та, та самая», – ответил он, улыбаясь.

Были и чудеса, которые мы связываем с отцом Александром. Миша провожал его до Кириллова на автобусе, и там была пересадка на вологодский автобус. Миша должен был вернуться в Ферапонтово, в наш домик. Темнело, небо становилось всё более угро­жа­ю­щим, как перед бурей. Они попрощались. Отец Александр благословил Мишу на обрат­ную дорогу. Рейсовый автобус на Ферапонтово уже ушёл, и часть пути Мишу подвезли на попутном грузовике, а часть он шёл несколько километров по сухому коридору: Справа и слева от него стеной шёл дождь, небо словно накрыло землю, а Миша шёл посередине этого ливня, по сухой середине дороги, и ни одна капля на него не упала. Он всю жизнь рассказывал об этом, не переставая удивляться своему чудесному пути, чуду.

Когда отец Александр возвращался с мамой на машине в Вологду, у них оставалось время перед поездом в Москву. И мама приводила батюшку к знакомым, у которых он крестил людей. Пришли они и к родственникам Володи Ширикова – чудного человека, литератора, главного редактора «Вологодского комсомольца». Отец Александр крестил двух его детей в доме его тестя и тёщи. Володя же, занимая такой высокий пост, ушёл из дома, чтобы, если вдруг какая проверка, – он к этому не имеет отношения. Настолько всё было жёстко! Боялись. Сейчас не понять новым поколениям, как мы жили. Как первые христиане, по словам отца Александра.

В Москве перед наступлением Пасхи я, мама и Лидочка пошли к нашему храму святителя Николая в Кузнецах на ночную службу. Храм был окружён орущими, вопившими молодыми людьми, наверно, и подвыпившими… Мама взяла Лиду за руку. Хулиганистые парни завопили:

– Девочку-то зачем ведёте, девочку оставьте, девочку… – и схватили её за кофту.

– Про-пус-ти-те! – решительно и грозно прикрикнула на них мама, жестом руки отсекла нас от их рук. Нас пропустили.

Сейчас, хотя и открыты храмы, но при ювенальной юстиции – того гляди ещё бы и забрали девочку в приют какой-нибудь, мол, мы насильно ребёнка приучаем…

Войти в храм с западной стороны было невозможно – столько народа. Мы обошли и прошли в южные двери. Еле упросили нас пустить: «Нас тут все знают…» Но батюшка был недоступен… Там в уголке было посвободнее. Мы встали. «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» – начались песнопения Пасхи, встреча Её. А девочка наша, оправившись от испу­га, начала плакать. И успокоить её никто не мог. Чем радостнее пел хор, тем горше рыдала Лидочка.

– Ну что же ты плачешь, ведь Пасха, – уговаривали её окружающие.

Придя домой, она вырвала из отрывного календаря воскресный листок 22 апреля с Лениным и нарисовала на вклеенном листе кулич и крашеные яйца.

Когда рассказали отцу Александру о происшедшем, он очень расстроился: «Надо было Лиду со своими пропустить».

Вот так было.

Была ещё одна необыкновенная история. После ухода нашего папы, поэта, прозаика Александра Яшина, мама передала по просьбе музея в Вологду его письменный стол. Очень красивый и очень дорогой для нас. Мы с братом не одобряли её поступка, но она хотела сохранить память о замечательном писателе, тем более, что тогда там в доме Константина Батюшкова хотели сделать литературный музей писателей, так или иначе связанных с вологодской землёй.

Так вот, стол и целый грузовик вещей, книг, связанных с отцом, был передан в Вологду. Стол был покрыт зелёным сукном и сверху него лежало массивное стекло, под которым, помню, находилась мелованная бумага с написанной на ней красными чернилами папиной молитвой:

«Молитва (утренняя)

Помоги мне, Господи,

Написать ещё одно стихотворение!

1958 г.»

Там ещё лежала старинная открытка с репродукцией картины художника Яна Стыки «Толстой, обнимающий Христа»: вконец измученный могучий русский старец в длинной белой рубахе-толстовке, в простых сапогах припадает к плечу Христа: «Помоги!»… Здесь же лежали важные для него записки, фотографии…

У меня остался маленький канцелярский столик, на котором ничего не умещалось. И я часто вслух мечтала о большом письменном столе, где смогла бы разложить все свои бумаги… И вот однажды утром звонит сестра Злата, а она работала на скорой, подстанция которой находилась недалеко от нас. У неё заканчивалось дежурство, и она нам, позвонив, сообщила: «У вас на лестничной площадке находится письменный стол. Его привезли вче­ра поздно вечером – не стали будить вас. Посмотрите». «Стол? Какой стол?» – Мама выш­ла на лестницу, а надо сказать, что мы жили на последнем восьмом этаже и напротив двери в нашу квартиру была только одна дверь – на чердак. Стали вносить части стола: большую столешницу, тумбы, ящики. Всё было не в лучшем виде, но мама сразу при­ня­лась всё чистить, отмывать и приговаривать: «Стол, я чувствую, из очень хороших рук, смотри какой благородный…» Мама, казалось, больше всего боялась, что мы его не пус­тим к нам в дом, – он был, конечно, князем, но и бомжём – с улицы… Оказалось, что был вызов на Пятницкую улицу, где-то напротив метро. Вызов был несложный. Врачи быстро освободились, и один из них увидел, что во дворе стоит старинный стол. Вернувшись на подстанцию, он не мог успокоиться: «Злат, тебе не нужен стол, письменный, сверху под зелёным сукном, как раньше делали? Я спать не могу, такой стол: жалко, не дай Бог дождь… Я бы взял себе, но у меня крошечная квартирка, не влезет. Где ты видела, чтобы дубовые столы стояли во дворе? Давай я тебе покажу ящик, я прихватил один». Злата отбивалась, говорила, что она очень занята, чтобы думать о столе. У неё тоже крошечные две комнатки… Но, когда она увидела дубовый ящик, старинный, крепкий, она сразу вспом­­нила о моей мечте и сказала: «Ладно, если сейчас будет вызов в нашем районе, заез­жай­те, возьмите, отвезите по такому адресу. Это рядом. Наш дом напротив Третьяковской галереи. Только осторожно, там у ворот дежурит милиционер, на скорой же ничего нельзя перевозить…» Тут почти сразу передали вызов на Черниговский переулок – тогда в этом районе ещё много жителей было. Это теперь – пусто… «Если без госпитализации, то возьмём», – обрадовался врач Борис Михайлович. Опять та же бригада поехала, с ребён­ком ничего серьёзного, никого не надо было госпитализировать, всё спокойно, и они погрузили стол в машину. Темно. Подъехав к нашему подъезду, а он в глубине переулка, внес­ли в подъезд. Решили, если войдёт в лифт, поднимем, если нет, оставим тут… Сто­леш­ницу пришлось поднимать на руках, а тумбы и всё остальное на лифте… «Как это вам удалось?» – удивлялась Злата. «Ребёночку мы помогли и махнули к тебе». Стол спасли, и утром мы теперь разглядывали такую диковинку, гостя нашего.

На этом история не кончилась. На следующий день, в воскресенье, я испо­ве­до­ва­лась у отца Александра, причитала: это плохо, то плохо, всё не так, вот только …стол! Ба­тюш­ка грустно слушал мои вопли и вдруг весь встрепенулся, даже повеселел: «Стол? Ка­кой стол?» Я вкратце рассказала, что скорая привезла ночью к нам стол, о каком я меч­та­ла. «С Ордынки?» – спросил он. «Нет, – отвечаю. – Кажется, с Пятницкой» «Да, да с Пят­ниц­кой. Это я велел его вынести. Там жил священник. Маленький круглый столик я взял се­бе. А большой мне некуда. Я благословил вынести. Господь устроит. Возьмут, кому очень надо. Я рад, что он к вам попал. Его надо подреставрировать. И мастера дам». Мы оба были так удивлены. Адрес-то был по Большой Ордынке, но вход через два маленьких дво­ри­ка был с Пятницкой. Один двор переходил в другой.

В Николокузнецком храме все скоро узнали о таком обыкновенном чуде. В это же время у Тани Горо̀дской на работе списывали столы, и Таня содрала с них зелёное сукно, которое привела в порядок, и принесла кусок нам. Мастер выправил столешницу, наклеил ткань, починил, покрыл лаком, и стол получился как новенький.

И ещё больше я была удивлена, когда читала об отце Иоанне Восторгове, – очень люблю его проповеди, статьи – он служил как раз недалеко, в храме Василия Блаженного. И, прочитав в книге, по какому адресу он жил, в квартире священника, я поняла, что это стол священномученика отца Иоанна Восторгова. И даже, если там и после него жил другой священник по службе, то всё равно стол принадлежал, пусть и не всегда, – отцу Иоанну. Стол до сих пор живёт со мной.

Я, к горечи моей, не оправдала такого подарка. Отец Александр, прочитав мои вос­по­­минания об отце, позвонил и такую высокую оценку дал тому, что я делала: классика. Теперь я понимаю, что для отца Александра редкость была так похвалить. Многие тогда очень тепло отзывались об этой работе: думаю, что отношения родителей и детей всем были дороги и интересны. Да и потом самые серьёзные тексты в литературном процессе, касающиеся моего отца, не могущего уже дать отпор, я давала на утверждение отцу Александру, например большое письмо – ответ Фёдору Александровичу Абрамову – батюшка одобрил: «Горячо написано!». Но, понятно, журнал его не напечатал.

Да и другое не издавали. Большую работу о Ферапонтове, о том, как постепенно мы шли к вере, к Богу, просто живя, но как бы подспудно. Тема веры, церкви, религии не была в почёте. Помню, как один редактор откровенно посоветовал мне испортить руко­пись повести, убрать всё, что касается веры. «У нас главный строчки, замазанные белым, смотрит через стекло на свет и видит, что там было… Так что советую вам вымарать и перепечатать, чтоб он не подозревал», – посоветовал мне добрый редактор. Провозившись долгое время с текстом, не понимая как его «исправить», я поняла, что это бесполезно… Но для меня это был свой путь…

А батюшка и под конец жизни всё повторял мне: «Вы напишѝте, а мы почитаем. Как интересно!»

В нашем приходе тогда большая часть всех прихожан была художники: Ирина Васильевна Ватагина и вокруг неё целая ватага молодых людей: одна Ирина, другая, Ирочка Волочкова, Анастасия Николаевна, Коля (отец Николай Чернышев), Ярослав Добрынин, Маша Городская, а потом и Таня – её сестра – всех не перечислить. И вдруг кто-то подходит ко мне и предлагает написать поздравительный адрес отцу Александру – какая-то круглая дата намечалась. Я удивилась, но не отказалась: «Хорошо, попробую. У меня есть и плакатные перья, и рэ̀дис». «Да это мы сами можем. И перья есть всякие. И нарисуем всё. Нам текст нужен». И вот я всю ночь сочиняла поздравление, Но получилось больше: признание в любви. Совершенно особенное. Я писала от имени всего прихода. И когда в разговоре заметила, что это я написала, меня тут же одёрнули: это мы все писали. На одной странице адреса была написана небольшая икона – об этом мне рассказали, а готовое поздравление я не видела. По телефону я передала текст. Все собрались на Ново­куз­нецкой у Ирочки Волочковой. Текст был принят. Потом позже, Анастасия Николаевна просила у меня текст, объясняя, что она знает где он лежит у батюшки на полке, но поп­ро­сить стеснялась. А у меня и чер­но­виков не осталось. Все очень торопились, и я не успела переписать. Колю, будущего отца Николая, батюшка обласкал словами: «Это ты написал икону – я же знаю. Наверное, всю ночь не спал?» А мне ничего… Я прекрасно помнила лягушку, выпустившую тростинку и упавшую в болото, когда она на возгласы с земли: кто это придумал? – крикнула: «Это я, это я, я!» Но мне так хотелось, чтобы батюшка узнал о моём к нему отношении, о моей пре­данности. Так он и не узнал, решил, что все так относились к нему. Все другие по-другому, по-своему. Так получилось, что все приняли моё отношение к нему за своё…

Он часто повторял нам, что мы должны вести себя как первые христиане, не раздражать неверующих:

– Зашейте крестик Лидочке в подкладку формы или школьного фартука. Или вышейте чёрным по чёрному на изнанке фартука, чтобы, когда раздевается на физкультуре, не было бы разговоров. Мы должны жить сейчас как первые христиане, ну не в пещерах, но скрытно, – учил нас отец Александр».

– Когда обедаете в людных местах, не надо креститься. Ложкой начертите крест в тарелке – этого достаточно. И показывал, как надо делать. Переживал, когда после свадь­бы Миши появилась в каком-то иностранном журнале фотография, как он венчал их в нашем храме св. Николая. Очень был осторожным. Как мама говорила: «Бережёного Бог бережёт!» Матушка Галина, придя к нам с батюшкой, заметила, что у нас очень много икон и предложила часть убрать. Опасно. Нашей знакомой студентке, когда она, окончив институт, уезжала в Архангельск, он не советовал ходить в Архангельске в церковь, а то уволят: «Надо быть осторожной. Найдите в сельской местности небольшой храм под Архангельском и туда спокойно ходите на службу».

Но вопреки опасности, отец Александр крестил у нас много знакомых, которые приводили заодно ещё и своих.

Помню, как устраивали в очередной раз крестины дома и он беспокоился, что я много свечей купила в храме и не поставила их там, а с собой взяла. Следили за любым движением. Когда за ящиком заказывали заочное отпевание, то я называла адрес уже умершей моей крёстной. А то могли и с работы снять. Поэтому, щадя людей, и шли священники на такой риск для себя – крестили дома. Ведь можно было и сана лишиться.

Мама кого только не собирала у нас на крестины. Помню как у Лиды из её класса умерла девочка Марина от прививки оспы и мы уговорили её родителей креститься. Так кроме них пришли ещё их друзья и крёстные и ещё кто-то. Помню в лифте я ехала с незнакомым человеком и спросила его: «Вы тоже к нам?» Молодой человек удивился, спросив: «А вы что, всех принимаете?» Я смутилась: «Нет, не всех…» Хорошо, что вышел этажом раньше, а я испугалась, что по своей доверчивости могла всех выдать, и тогда мне уже стало казаться, что наши окна восьмого этажа просматриваются из окон школы, которая была за два переулка от нас, и что вода, пролившаяся от крещения на пол, может попасть к соседям. Тут уж меня батюшка успокоил, отменив мои страхи. Радости зато и поздравлений не было конца. И всегда мы старались устроить накрытый стол с угощеньем – пирогами, чтобы не сразу разбегаться, а поговорить, пообщаться, задать священнику вопросы. Даже потом дочка тёти Наташи, ставшей крёстной нашему Мише, через своих друзей позвала священника домой, чтобы крестить свою взрослую уже дочь – Марианну. И снова это был отец Александр.

Отец Александр всегда вообще старался всех защитить строго не судить о людях, хотя я была свидетелем, когда он, рассердившись, мог и резко сказать что-то. Ещё в Кузнецах одна из молодых служек готовила сосуды с водой для молебна. Не знаю из-за чего, но услышала его окрик к одной из них: «Ты не послушница! Ты ослушница! На букву “о”!» – заключил батюшка. И такое воспитание его могло быть, но редко.

Мне от него тоже иногда доставалось… «Ну ты хоть не рви так сразу с людьми. Надо оставлять возможность обратиться к человеку», – старался он меня отрезвить, утихомирить, укротить. Отрезвляла меня жизнь, но я, видимо, трудновоспитуемое чадо…

В храме Рождества Богородицы в первом ярусе фресок были изображены Вселенские соборы. Он дополнил рассказ о них, нерешительно добавив, что будто бы на первом соборе святитель Николай ударил еретика Ария по щеке… Я удивилась: как это «будто бы» – либо ударил, либо нет.

Но батюшка не мог поверить такому поведению.

Была у меня в жизни ещё одна удивительная встреча в консерватории на концерте в честь интронизации патриарха Пимена. Я не знала, перед кем стою, глаз не могу отвести – такой силы взгляд. Это был митрополит Антоний Сурожский… Но это другая история. Помню удивительную службу в нашем Николокузнецком храме на Святителя Николая 18 декабря. Проповедь митрополита. Людей было множество – не пошевельнуться. Я стояла близко и боялась, что сейчас меня столкнут к его ногам на кафедру. Проповедь такая, которую ждёшь и потом всё слышишь её… После окончания службы священники вышли через боковые южные двери: на улице падал снег крупными отдельными снежинками, радостно звенели колокола и благословляющий всех лёгкий вдохновенный владыка Антоний. Заказное такси с зелёным огоньком и море людей, чуть не поднявших эту машину и не дающих ей уехать, оставить их. Отец Александр сослужил тогда владыке.

Когда батюшку перевели в храм свв. Адриана и Натальи, – он пе­ре­жи­вал это. И то, что там нечего было устраивать, всё было налажено, храм дейст­вую­щий… Но вскоре ему такая возможность созидательная была представлена: Его назначили настоятелем храма св. Николая на Маросейке, что таинственно связывало его с отцом Борисом Холчевым и через него с о. Алексеем Мечёвым.

В храме Св. Николая на Маросейке мы уже редко бывали. Маме стало трудно часто ездить подальше от дома, и она стала постоянно ходить в Скорбященский храм, время от времени бывая у батюшки. Но все самые важные вопросы решали с батюшкой. Миша уехал в Париж, но когда приезжал, сразу бежал к отцу Александру. Когда Миша гостил у племянницы в Кириллове и сломал там ногу, отец Александр, узнав об этом, сказал: «Держите меня в курсе дела». Так его молитвами и довезли Михаила сначала до Москвы, потом до аэропорта и отправили в Париж на операцию.

Мы не теряли с отцом Александром связи, а он с нами. Батюшка приходил к нам домой и с матушкой Галиной, когда она уже болела. Сестра моя несколько раз по просьбе отца Александра организовывала со скорой помощи, где она работала, специальные перевозки на жёстком щите из больницы домой.

Он никогда не отказывал в помощи. Помогал в сборе книг для далёкого папиного города Никольска – там детская библиотека вся истрепалась «Живём, как при лампочке Ильича», – писали учителя и библиотекари. Распорядился и от своей церковной библи­о­те­ки прибавить. И теперь там у них впервые открыт отдел духовной литературы. И по­мо­гал перевезти огромную икону XVII века Cвятителя Николы в Кирилло-Белозерский мо­нас­тырь: «Я хочу, чтобы от нас тоже был вклад в монастырь». Церковная машина пере­вез­ла икону до Троице-Сергиевой Лавры, а дальше уже монастырская. Он не один раз приез­жал в Ферапонтово, а также в Кириллов, когда Лида с семьёй там жила. И туда он согла­сился взять с собой и перевезти нашу большую фамильную икону в окладе, семейный самовар, что-то ещё…

Помог моей сестре Злате, когда она решила возвратиться из Петербурга (тогда Ле­нин­града) в Москву, научив её молиться св. Даниилу Московскому. Злата объяснила, что на обмен Ленинград–Москва пять толстых папок запросов, а на обмен Москва – Ленинград – одна тонюсенькая, поэтому никак у неё не получается переехать. «А где ему можно мо­лить­ся?» – спросила она. Батюшка с грустью сказал, что сейчас пока негде… Тогда Дани­лов­с­кий монастырь ещё не был открыт. Благословил и вскоре сестра переехала обратно на ро­ди­ну – в Москву, в Чертаново, совсем рядом с батюшкой.

Очень страдала от своих соседей ещё одно батюшкино чадо – Мария Рязанская. Так назвал её батюшка по местности, откуда она приехала в Москву. Так называли всегда святых, также храмы по месту их существования. Злата рассказала ей о помощи св. Даниила по молитвам отца Александра… Очень скоро Мария получила квартиру. А когда многие состарились – занедужили, ослабели, батюшка нанимал такси, чтобы отвезли в храм Марию Рязанскую, Ирочку Волочкову… Да и сам по дороге заезжал за ними.

Когда я приезжала в Чертаново помогать дочери нянчить моего старшего внука Ки­рюшу – они одно время там жили – то неожиданно быстро рядом построили маленькую деревянную церковь Божией Матери в честь её иконы Державная. Я старалась носить туда Кирюшу, причащать, сколько могла. Но и вечером на прогулках мы с ним туда загля­ды­ва­ли. Захожу я на руках с завёрнутым в одеяло крошечным внуком на вечернюю службу и стараюсь сбоку встать в уголке, чтобы не помешать никому. И вдруг, не веря своим гла­зам, вижу перед собой также в уголке стоящего, тихонько молящегося как простой при­хо­жанин, отца Александра. Жил он недалеко. Первое, что меня как накрыло: счастье!.. Ба­тюшка рядом, с нами. Он благословил Кирюшу. И вот этот кулёк, который я столько но­си­ла в церковь причащать, окроплять на праздники постепенно преобразился. Стал Кирилл оттудада всё более осмысленно выглядывать, а потом и совсем подрос и стал уже сам на­зы­вать своё имя. Когда батюшка приходил в Чертаново к болеющей племяннице-инва­ли­ду Зла­те причастить её, он давал мне читать Евангелие и потом опять снова счастье – ста­ра­лась всегда проводить его по Сумскому проезду. С ним просто пройти было великое счас­тье.

Вот ещё один эпизод: Батюшка очень тонко чувствовал духовную сторону жизни: и плохую и высокую. Был такой случай с мамой, она сама и записала:

«В воскресенье я исповедовалась и причастилась у отца Александра в церкви Николая Чудотворца в Клённиках. Вечером, очень усталая, ложась спать, я не прочитала вечернее правило, не предала дух мой в руки Господа Иисуса Христа («в руце Твои предаю дух мой»), а сразу заснула. И вот начался долгий, долгий сон. Длился ли он всю ночь или мелькнул только под утро – не знаю, у него своё время.

Сначала на меня налетела уйма маленьких существ, метавшихся вокруг меня с такой скоростью, что разглядеть их я не могла, их была такая уйма, они не то визжали, не то жужжали. Каким-то образом я услышала или поняла, что они будут делать из меня «нелюдь», и я стала смотреть на себя со стороны, как кино.

Они быстро изменили вид мой, напялили на голову старую панаму, из-под которой стали торчать патлы прямых волос, как пучки осенней травы. Не то платье, не то рубаха на мне оказалось тоже кривое и выше колен, руки и ноги были обнажены.

Потом они занялись моим существом. Я перестала понимать, кто я, где я, никого (появлялся кто-то!) не узнавала, не понимала холода, жары, и, наконец, разучилась говорить, ходить, стала слоняться, не поднимая рук, не сгибая колен.

Тогда они стали валить меня на спину, как истукана. Не достигнув пола, я без слов, мыслью обратилась к Богу, как – не знаю.

Я сразу за спиной почувствовала присутствие других, светлых существ. Они, под­дер­живая, подталкивая, не давали мне окончательно упасть, и, не сразу, рывками, понем­но­гу, периодически даже оставляя и снова поднимая, поставили меня на ноги так, что ру­ки и ноги стали сгибаться. Тогда они начали учить говорить.

Сначала буквам, потом слогам, потом словам – и всё это повторялось бесчисленное число раз. Потом, показав, как креститься, поставив меня на колени стали учить фразам.

«Со мной Христос!» – очень медленно я научилась говорить эту фразу.

Затем: «Христос во мне!» – тоже долго и трудно – «Христос во мне!»

И уже просыпаясь, ликуя, я выкрикнула: «Я со Христо-ом! Я со Христом! Я со Христо-ом!»

Когда исчезла нечисть и куда она делась, не заметила, ведь она, в общем, была невидима. А ангелов, конечно же это были они, я никогда не видела, но чувствовала их в детстве у правого плеча, как большую фигуру, принимая их за умершего отца, о котором тосковала. Ангелы вместе со мной проснулись, услышав наяву:

«Со мной Христос!

Христос во мне!

Я со Христом, со Христо-ом!

И исчезли.

Да, надо жить перед Богом, ходить перед Ним, предавать в руце Его свою душу.

Рассказала о. Александру Куликову, у которого на­ка­нуне причащалась, и он тут же, дав разрешение, сказал: "Причащайтесь".

А эти выученные мамой слова благословил повторять как молитву.

А вот это было давно, почти в самом начале нашего общения с отцом Александром, ещё в Николокузнецком храме:

Заболела Лидочка, моя полуторогодовалая дочка, после прививки от кори. Подле­чи­ли и положили в Морозовскую больницу на обследование: выяснить что за осложнение. Но там её заразили тяжелейшим аденовирусом. Некоторые дети, которых готовили к опе­ра­ции, не вынесли этой инфекции и их больше нет… У Лиды температура высоченная. По­советовавшись с районным врачом, решили её забрать домой. Но дома врач за­бес­по­ко­и­лась: девочка как отсутствовала, всё время спала, не ела, совсем не реагировала ни на что, очень ослабела. И помню, когда позвонили маминой знакомой Наташе Орто­бо­левс­кой, которая работала в Институте педиатрии, наша врач сама сказала ей по телефону та­кие слова: «Вопрос идёт о жизни ребёнка». Мы взяли такси и приехали в институт. Орто­бо­левская тоже уже подъехала. Нас положили на ночь в ординаторскую, потом перевели в бокс. На уколы медсестры, Лида тихонько говорила: «тётя усла, тётя плисла…». Она на­тя­ги­вала на себя одеяло, что забеспокоило санитарку, которая сообщила, что она совсем не боится обмывать младенцев: «Они как ангелы!» – добавила она.

И вот после маминых слёз и беспокойств о внучке, в храме отец Александр по окон­чании всех служб подошёл вместе с ней к нашей храмовой иконе Божьей Матери «Утоли моя печали» и оба, встав на колени, начали молиться. Мама только следовала за ним, она молилась скорее слезами и вздохами. Отец Александр не просил: «Господи, ис­це­­ли маленькую девочку Лидию. Или: Господи спаси младенца от болезни, помилуй её, сох­­рани жизнь маленькому человечку!» Нет он просил Божию Матерь такими словами: «Господи, СОХРАНИ НАС ВСЕХ В ВЕРЕ!» И много раз повторял: «Матерь Божия, сох­ра­ни нас всех в вере, Господи, сохрани нас всех в вере!» Что бы ни случилось, как бы Ты не решил, сохрани нас всех в вере! Лидочка тогда поправилась, прошло время, обсто­я­тель­­­ства менялись, а это – главное осталось на всю жизнь: «СОХРАНИ НАС ВСЕХ В ВЕРЕ!»

Это легко сказать: «Да будет воля Твоя!» Попробуй это сказать, когда у тебя на руках умирает любимое крошечное существо. Ведь так понятна была просьба матери Рылеева, когда Господь в видѐнии предупреждал её, кем вырастет её сын и что для него луч­ше сейчас забрать его безгрешным младенцем. Она не могла решиться на это сог­ла­сием. Неприятие мудрой воли Божией может обернуться разочарованием всей жизни.

И вот светлый, мудрый наш отец молился о самом главном, предавая судьбу нашу в руце Божии. Конечно, это самое главное: «Сохрани нас всех в вере!» Так с этой заповедью и живём.

А через два десятка лет случилось чудо, думаю, напрямую имеющее быть продолжением к тогдашней молитве-просьбе отца Александра. Празднование иконы Божией Матери «Утоли моя печали» совершается 7 февраля. И в этот день у Лидии родился наш Кирилл – Кирюша: любезный наш, любимый сын, внук, правнук.

– И хочется мне попросить прощения у батюшки, прощения за непослушание, за уход, за строптивость, за высокомерие к его внешне не блестящему, простому слову. Он страдал от этого. Нака­за­ние я получаю за многое уже, слава Богу, в этой жизни – может отбавится там, наверху.

Были и размолвки из-за того, что он мало объясняет или не объясняет – ведь книг совсем не было. Отец Александр говорил мне, что он питал нас млеком…, что им дают говорить только десять минут. Но хотелось уже больше. И, чтобы отрезвить меня, добавлял: «Наташа, мы связаны отцом!»

Батюшка объяснял, что приход храма Николы в Кузнецах будет таким же и там, наверху. Все соберёмся. Забыла его спросить, а как же, если многие разбрелись, и он перешёл в другой храм…

Отец Александр прощаясь всегда говорил: «Всем поклон!». Я иногда думала: какое безразличие – не кому-то конкретно, а всем. Как штамп. И только теперь с какой радостью я бы услышала это: «Всем поклон». Как это объединяло всю семью – всех не поимённо, а поголовно, как говорила моя деревенская бабушка Галина.

Теперь и я так многим говорю, прощаясь: «Всем поклон».

Хочется, как когда-то в молодости, подойти к переполненному храму и издали, через множество народа, увидеть его облик, скромно наклонённую голову, его сияние. Знать, что он здесь. Услышать его бодрый, славящий Бога голос. Отговорок, оправданий много, сожалений, что не дообщалась, что перечила... А вот отсутствие просто голоса, даже, если звонишь ему, а он в ответ: «Наташа, я в Иерусалиме…» Так любил путе­шествовать, посещать святые места.

Когда начинаешь вспоминать, настолько оживает всё и все оживают, хотя боль­шин­ству уже можно пожелать только Царства Небесного…, что хочешь окликнуть их по именам – они все рядом. С тобой и в тебе. Забываются все размолвки, недовольства, хочет­ся обнять всех, объясниться в любви. Любовь-то – она вечная!

Матушка Галина скончалась на храмовый праздник храма в честь иконы св мч. Адриана и Натальи, где тогда служил отец Александр. Это не случайно – они покровители семьи, а семья у них была совершенная. После второй Литургии ему передали о кончине матушки, и он сразу начал служить панихиду. Я была в Кириллове, и по телефону мама мне сказала: «На нём лица нет». Но отпевал матушку отец Александр в Николокузнецком храме, где они венчались, где он был духовно крепко связан с отцом Всеволодом и где он столько лет прослужил.

Всегда встречал радостно, особенно, когда неожиданно придёшь, всегда ласков был. Повторял: я вас всех считаю своими. Всё хотела приехать к нему уже весной…

Утром 29 апреля 2009 года мамочка, уже тяжело болевшая, спросила меня: «Отец Александр жив?» «Жив, жив!» – ответила я, а вечером он скончался. Я только успела из больницы, когда меня сменили, доехать до храма и приложиться после отпевания к его обеим ручкам – одна с Крестом, другая – с Евангелием. Думаю – он видел меня и благословил. Незадолго перед этим я звонила ему и просила разрешения придти к нему. Он сказал: «Только ненадолго». А уж он не вставал. Потом снова позвонила по какому-то волновавшему меня вопросу, он ответил на него и добавил: «Вы уж сидите с мамой, не отходите от неё». Я и правда два года практически не отходила от мамы. Всё время спрашивал: как фильм? Я отвечала, что ещё не готов, а в последний раз сказал: «Теперь это уже не важно».

Мамочка из больницы передала отцу Александру поздравление с Пасхой: «Христос Воскресе, дорогой отец Александр! Вы наш первый и любимый учитель. Храни Вас Бог! Злата Константиновна, Наталья, Злата, Злата, Михаил». Я передала по телефону сестре отца Александра Зинаиде Сергеевне. Она обещала прочитать ему, если будет возмож­ность: «По утрам, после Причастия он бывает в ясном сознании, как обычно всё воспри­ни­мает, а уже вечером… Как выйдет… вчера он нас утешил: очнулся, мы плачем: как же храм останется? «За храм не беспокойтесь: о нём молятся святой праведный Алексий и отец Сергий». Позже я спросила Зинаиду Сергеевну: «Удалось ли передать отцу Алек­сандру мамино послание?» «Удалось, прочитали, он всё слышал», – сказала она.

А мамочка наша скончалась на девятый день после о. Александра – 7 мая.

А завет его я всегда помню, особенно теперь, к концу жизни: «Матерь Божия, сохрани нас всех в вере! Господи, сохрани нас всех в вере!»

Октябрь 2019 года