В Дивеево, к батюшке Серафиму...

Я была в Дивеево раза три, но уже очень давно, лет пятнадцать назад.

В первый раз меня пригласила наша Люся, старшая по храму «Всех скорбящих Радость» на Ордынке - туда ходила моя мамочка, как в самый близкий. Уезжали они вечером и взяли меня с собой, билет удалось купить в тот же вагон.

Мне давно хотелось в Дивеево. Несколько лет назад оно начало возрождаться, осо­бен­но с перенесением туда мощей преп. Серафима Саровского. Всё случилось по его пред­с­казанию, что по воскресении своём перейдёт он из Сарова в Дивеево и откроет там про­поведь всемирного покаяния. Казалось - как? когда? Но всё сбылось. В Елоховском со­боре прикладывалась к его мощам и вместе с дочерью ходила на проводы препо­доб­ного, когда его мощи увозили в Дивеево.

В метро мы видели Егора, моего крестника, с которым нас долгое время связывало тесное общение. Много уговоров и объяснений было, чтобы перед уходом в армию (а тогда людей брали и в Афганистан) он принял крещение. Потом счастливая женитьба. Но требования обожаемой молодой жены были очень жёсткими не только по отношению к нашему дому, но и к его родным. Так прекратилось наше общение.

Спустившись от метро «Бауманская», мы с дочкой, стоя наверху на строительной площадке, смотрели, как выносили ковчег с мощами преподобного, как шло за ним священство, узнавая знакомых нам батюшек. «Смотри, смотри, вон Егор», - показала мне дочь на площадку ниже нас.

А Егор, стоя там и провожая преподобного, мысленно уже представлял себя в Дивеево в новом качестве. Жена его бросила, уехав навсегда в Америку к родственникам, и он по предложению священника из нашего храма «Всех скорбящих Радость», отца Андрея, попросив­шего у Патриарха там место для себя, пригласил с собой и Егора, решив, что это его путь.

Тогда был подъём. Через год там же, в Дивеевском монастыре, его рукоположили в дьяконы, а через четыре месяца в иерея Георгия. «Аксиос! Аксиос!» - пропели ему. Он принял безбрачие.

Его просьба о прощении, присланная перед рукоположением, мне не понравилась - он не считал себя ни в чём виноватым.

И теперь одной мне трудно было туда ехать, так как с Егором, теперь отцом Георгием, сейчас столь высоко поднявшимся в церковной жизни, мне сложно было видеться: он был на взлёте в своём новом повороте жизни, а у меня что-то всё не ладилось - ни в жизни, ни в душе... Но произошло хорошее. Дивеево подняло мой дух, вдохнуло силы и, кроме того, мы помирились с отцом Георгием, оба были рады. Вернувшись домой, я сообщила, что у нас, моей семьи, теперь есть в Дивеево молитвенник. Но главным, конечно, был батюшка Серафим.

Дивеево - какое дивное название! Само слово «Дивеево», вернее, «Дивеева» знакомо мне с начальных классов. До сих пор мы перезваниваемся с одноклассницей Ниной Дивеевой. Теперь-то у неё фамилия по мужу, но для меня она навсегда осталась Ниной Дивеевой. Родители мои восхищались благозвучием этой фамилии, а Нина только теперь объяснила, что предки её жили в Дивеево - отсюда и фамилия.

Второй раз я ехала туда с одной девушкой из нашего храма, постоянной паломницей в Дивеево. Мы удивились, когда узнали, что у нас билеты на один поезд, в один и тот же вагон и даже в одном купе. Сойдя с поезда, купили билеты на автобус до Дивеева. Было очень рано, холодное осеннее, ещё тёмное утро. Но мы знали, что в Дивеевском соборе уже начинается молебен с акафистом преподобному Серафиму.

Подали старенький маленький автобус, таких я уже давно не видела, наверно остальные этой марки давно уже все списали. Мы с Леной прошли почти в конец, и тут я завозмущалась: «Да что такое! Развалюха... У меня тут и коленки не поместятся, такое узкое сиденье. Что это за автобус!..» Лена тоже была в растерянности, но не возмущалась. И вдруг открылась передняя дверь, на ступеньки кто-то поднялся и сказал: «Все выходѝте. У автобуса спустили колёса. Сейчас подадут новый». Мы даже ахнуть не успели - словно кто-то услышал мой голос, и был дан ответ. Лена засмеялась, и я удивилась: «Ну вот. Значит, не всегда надо смиряться, иногда и возражать...», запальчиво приняв свою жалобу за успех.

Автобус нам тут же подали - шикарный, большой, свободный, как для важных ту­рис­тов. Мы с Леной так были удивлены, что только улыбались, понимая, что это батюшка Се­рафим нас балует. Во всяком случае, так мы поняли. И как приятна, ласкова такая за­бота о тебе... Именно в мелочах. Помню, как меня тронули дневниковые записи отца: «Простые слова: «Отдохни, пожалуйста!," «Давай посоветуемся!", «Надень варежки", - вдруг становятся лаской».

Потом я ещё раз была в Дивеево со своей приятельницей, тогда отец Георгий уже не служил в монастыре, а жил в своём доме. Снова у нас разошлись мнения... Я даже не виделась с ним, поэтому всё моё внимание было сосредоточено на общении с преп. Серафимом. Ещё в поезде Людмила рассказывала мне о впечатлениях своей приятель­ни­цы о поездке в Арзамас, где есть икона Божией Матери «Семистрельная», и что их во время экскурсии подводили к ней, что икона особенная - мироточивая.

- А где она находится?

- Не знаю, - ответила Людмила и добавила: - Вот бы хорошо к ней попасть!

- Ну как это? Мы проедем мимо в автобусе, не сможем выйти: иначе, как потом до вокзала добираться?

Но про себя я тоже помечтала, что хорошо бы приложиться к этой иконе. Прошлый раз отец Георгий служил в Никольском монастыре в Арзамасе, и я приезжала, чтобы увидеться с ним, но он ничего не рассказал мне об этой необыкновенной иконе. «Семистрельная» - это как раз о примирении...

Но случилось всё совсем по-другому. Настроение у меня было грустное... Было такое чувство, что преподобный на этот раз не принял меня, не дал благословения, я уж не говорю о Божией Матери.

Жили мы в доме у одной женщины, где были двухъярусные нары для паломников, Людмиле пришлось спать наверху. Ходить на службы было довольно далеко. На источник в Цыгановку я ездила одна, Людмила не захотела.

Когда надо было уезжать, мы не смогли купить билеты на автобус, еле вошли в него в огромной толпе, и ехали, стоя в проходе, притиснувшись к остальным пассажирам. Было жарко, и наверху в крыше открыли фрамугу. Ветер обрушивался как раз на меня, стоявшей прямо под ней, с такой силой, что я думала, сейчас голова оторвётся, сдует...

Автобус часто застревал и, перегруженный, сильно наклонялся, пыхтя, еле-еле вползал на горки и с трудом делал повороты. Каждый раз казалось, что вот уже всё, сейчас он заглохнет и остановится. И он остановился. Но успели доехать до Арзамаса. Взбираясь на крутую горку, он покряхтел и заглох окончательно. Шофёр объявил, что не советует ждать, когда починят автобус, а лучше выйти и самостоятельно доехать на чём-нибудь до вокзала. Мы вышли.

Я сразу узнала место, где мы сошли - город-то замечательный. Эти удивительно-неповторимые провинциальные здания-особнячки, тесно лепящиеся друг к другу, взбирающиеся по крутой улице вместе с ней на самый верх, повторяя природный ландшафт.

- Людмил, давай немного пройдём вверх, тут рядом соборная площадь.

Мы прошли. На середине площади была остановка автобуса, где стояли в ожидании несколько человек. После двухчасового стояния в переполненном автобусе пешком идти до вокзала у нас не было никаких сил.

Сама площадь вся в храмах. И оставив Людмилу ждать автобуса, я, не заходя на остановку, так как берегла уставшие ноги, с тяжёлой сумкой (мы же воду из источников везли), решила подойти к главному собору, посмотреть вблизи. Тем более, прошлый раз, когда отец Георгий служил в Никольском монастыре в Арзамасе, находящемся на той же площади, что и собор, я не смогла в него зайти - закрыт был. А теперь он оказался открытым для какой-то туристической группы, и я вошла.

Внутри собор показался ещё огромнее, чем снаружи, роспись гризайлью придавала его интерьеру сдержанность. Пройдя вдоль одной стены, я обратила внимание на осве­щённую икону, около которой стояло три-четыре человека. Они внимательно, словно бы изучая, рассматривали икону Божь­ей Матери, указывая на капельки стекающего по ней мира.

Тут меня такая радость объяла, обняла: я поняла, что эта та самая икона, о которой рассказывала мне Людмила ещё в поезде, когда мы ехали сюда, и я считала, что увидеть её нереально, и совсем забыла о ней. И вдруг автобус сломался почти что около неё, и собор оказался открыт. О, не всё безнадежно!.. Я бросилась звать Людмилу - она уже тоже добралась до храма и где-то при входе села не то на стул, не то на стол.

- Людмил, там икона мироточит, - выкрикнула я ей.

- Где? - всполошилась Людмила, соскочив со своего сиденья и следуя за мной.

Я стояла у освещённой иконы «Семистрельной». Кинжалы, вонзённые в сердце Богородицы, и капли мира, стекающие по иконе... Глаз от совершающегося чуда невозможно было отвести.

Странно - на эту икону я боялась смотреть в нашем храме святителя Николы в Кузнецах, куда мы начинали ходить после крещения. Меня смущало такое изображение в церкви. Жестоко. Кто это посмел вонзить в Богородицу эти кинжалы, и как Она терпит? И как это страшно, бесчеловечно. И никто не помогает вырвать их... Потом мне подарил Владимир Алексеевич Солоухин на свадьбу из своей коллекции икону Божьей Матери «Нечаянная Радость». Название её очаровывало, но смысл слов, сказанных Божьей Матерью молящемуся перед её иконой грешнику, открылся для меня позже, так же как и суть названия «Нечаянная Радость». Радость дарования прощения!

А тут, увидев стекающие капли мира, меня словно подхватило какой-то светлой волной счастья, уверенности в будущем - словно одобрение Её, ожидание помощи и поддержки. Икона была большая и особо освещена. Я, не отрываясь, смотрела на неё, словно прикипевшая... Усталость исчезла, голова моя уже не страдала от страшного ветра из фрамуги на крыше автобуса.

У нас с Людмилой были обратные билеты, но только в общем вагоне, сидячие (в Москве других не было), мы подошли к кассе, и вдруг нам обменяли их на места в плацкартном вагоне. Вагон был особо чистым, и вошла в него группа паломниц - единоверцы. Это было первое чудо после посещения собора. Потом мы решили пере­кусить, попили чай в буфете, и рядом стоящий человек, оказавшийся каким-то адми­нистратором в Арзамасе, предложил нам экскурсионную работу: «Арзамас-Дивеево»...

Но самое замечательное было уже в поезде. Моё уныние отошло, я всё время была словно заряжена от иконы Божией Матери.

Когда я выходила из собора, он уже закрывался, и всех проходили на выход, я спросила служащего о мироточении иконы «Семистрельной», на что он мне ответил:

- Не слышал!

- Как?!.. - удивилась я.

- Первый раз слышу.

И я вдруг поняла, что капли мира были мастерски нарисованы художником, поэтому икона постоянно «мироточит» под стеклом.

Но для меня она на самом деле мироточила, потому что я почувствовала Её внимание, и защиту, и утешение. И это чувство меня не покидало, чувство блаженной защищённости. Правду говорила мне бабушка Евдокия на моё сомнение, та ли у нас чудотворная икона «Всех скорбящих Радость» - говорят, что той нет... На что мне Евдокия светло ответила: «Так ведь по нашей вере они все чудотворные».

Завершился этот день и всё наше паломничество ещё одним событием. Раздали постельное бельё. Я разворачиваю, чтобы постелить постель и... Такого больше никогда не было - ни до, ни после. Всё бельё было вышито синими цветами - гладью! Уди­ви­тельной красоты. Казённое бельё! В поезде, в плацкартном вагоне! Я обратилась к Люд­миле, но ни у неё, ни у кого другого такого не было. Обыкновенный комплект простынок, наволочки и полотенце. Чистенькое, белое. «Простые слова, события, вещи становятся лаской», - вспомнила я папину запись. (Александр Яковлевич Яшин - русский советский писатель, поэт - отец автора. - Прим.ред.)

Прошло много лет, много горестных событий пало на меня: потеря близких, самых родных - и ушедших в мир иной, и живых... Я постарела и сейчас живу в таких страшных условиях, что уже не мечтала ни о каком Дивееве.

Давно уж не могла никуда ездить. То помогала дочери за внуками ухаживать, пока разрешали, то за мамой ухаживала. То сама болела, то переживала... А теперь уже неко­торое время не могу оставить дом - в нём поселились бандиты-рейдеры, всё делающие, чтобы от меня избавиться: дочь продала им свою долю, и они выживают меня своим бесчинством.

«Жизнь наша есть как бы дом искушений и пыток, но мы не отступим от Господа, доколе не повелит Он оставить нас пытающим, и пока мы не будем оживлены терпением и твёрдым бесстрастием», - учит преподобный Серафим.

Но в храм я хожу. И вот в нашем Климентовском храме одна женщина, передавая молодому человеку какую-то бумагу, вдруг предложила мне: «А вы не хотите поехать в Дивеево?» Не хочу ли я? Я-то хочу, но как оставить дом, где и архив отцовский ещё не сдан, и проблемы со здоровьем, и прочее, и прочее... Но я так хочу... И я поехала. К преподобному Серафиму, за его помощью, за его лаской и благословением.

Бывает, что какое-то желание живёт в тебе как несбыточная мечта, спрятанная глубоко внутри до поры до времени. И ждёшь. Самой тебе теперь уже не устроить поездку, но если Бог даст такую возможность осуществить её... И вот теперь жизнь предоставляет тебе такой случай, и ты, всё отметая, все препятствия, направляешь свой путь, пользуясь попутным ветром, попутным течением, на исполнение давней мечты.

Валентина Михайловна, наша прихожанка и устроительница всех поездок, дала мне листочек с телефонами, чтобы я звонила, если захочу поехать. Но про себя я сразу решила, что поеду, во что бы то ни стало. Две ночи - авось не взломают двери, хотя они стеклянные... «С нами батюшка поедет, поэтому много народа уже согласилось», - сказала она. Это ещё больше прибавило мне решимости ехать. Сам наш настоятель, отец Леонид, едет, несмотря на его невероятную занятость по восстановлению огромного храма, значит, и ему необходимо к преподобному Серафиму.

Рядом сидела молодая женщина, которая тоже собиралась ехать и очень волновалась, что она никогда одна не ездила и никого, кроме батюшки, не знает. Мы познакомились, звали её Тамара. В автобусе мы сидели друг за другом и иногда пере­го­ва­ривались. Оказалось, что она училась в параллельном классе с моей дочерью. Выяснили, у кого какая была классная руководительница...

- Вот и узнаете всех, - утешила я её. - Я тоже мало кого знаю, так как духовник у меня в другом храме, но туда уже не всегда хватает сил ездить, а здесь я рядом живу. Вот теперь большей частью сюда и хожу.

- И я рядом, в Голиковском переулке.

- Да, совсем около храма, я чуть подальше, но тоже минут семь ходьбы. Не волнуйтесь. Вы не одна, а с приходом. Все свои.

В воскресенье почти весь храм причащался на Преображенье, а в понедельник мы поехали. Сначала все собрались в храме между лесов, в которые наш храм одет изнутри для реставрации. Отец Леонид отслужил перед дорогой молебен. Сняли со стены икону преподобного Серафима, с собой взяли. Прошли до Пятницкой и сели в автобус.

Нас приветствовала экскурсовод Ирина, по дороге она рассказывала нам много интересного про Москву, о тех местах, которые мы проезжали. Мало мы знаем о нашей Москве. Рассказывала, и почему Москва возвысилась среди других городов, хотя многие города, которые мы будем проезжать, и Владимир, и Муром, старше Москвы. Исследователи считают, что причина - её удачное расположение на берегу Москвы-реки, транспортное пересечение торговых путей, но в духовном плане, объясняла Ирина, причина иная.

Другие города тоже удачно расположены на реках - Владимир на Клязьме, Муром на Оке, - и тоже удобные торговые дороги. Но в основании Москвы стоял князь Даниил Московский, положивший начало своему монастырю. Святитель Пётр перенёс в Москву свою кафедру, завещая и похоронить себя в ещё недостроенном Успенском соборе. И Сергий Радонежский связан с Москвой, и Дмитрий Донской, и святитель Алексий, митрополит московский. Причина всего - духовная. Проехали мы и Спасо-Андронников монастырь. И о нём рассказала, о встрече преподобного Сергия с митрополитом Алексием, на месте их встречи стоит часовня «Проща» - прощание.

Проезжая по шоссе Энтузиастов, рассказывала, что слева от нас Измайловский парк, территория которого превышает город Суздаль. На высоких жилых домах вдоль дороги висят плакаты, что жители этих домов против расширения дороги, иначе им дышать нечем будет... Грозные, отчаянные плакаты, которые, видимо, совсем не волнуют городские власти. А справа от дороги - Перово, где находится церковь Знамения, в которой императрица Елизавета Петровна тайно венчалась с Алексеем Разумовским. Об их дочери вспомнила, Августе Таракановой, принявшей постриг с именем монахини Досифеи. Похоронена она в усыпальнице бояр Романовых в Новоспасском монастыре.

И о Владимирке рассказывала, по которой мы теперь ехали и по которой раньше шли заключённые в ссылку, показала и храм Иоанна Богослова, где могли причаститься ссыльные. И как Левитан вышел на эту дорогу, которая была тогда как просёлочная, и наутро пришёл уже с красками, чтобы нарисовать её - грустную, с тропинками, бегущими вокруг неё, вливающимися в неё, уходящую вдаль под пасмурным облачным небом. По этой дороге три раза приносили в Москву Владимирскую икону Божией Матери, и местом встречи был Сретенский монастырь. В Ногинске при въезде установлена стела с иконой Божией Матери, так как прежде город назывался Богородицк...

Павло-Посадский район... Там теперь есть свой святой, праведник в миру Василий Павло-Посадский, совладелец фабрики, жертвовавший... Много разных сведений, историй, фактов, вроде и отрывочных, но таинственно все они выстраиваются в одну единственную цепь нашей Отечественной истории. А мы, почти все, мало знаем её, подлинную нашу историю, так тесно связанную с историей Православия на Руси.

Когда мы выезжали из Москвы, и потом дальше по дороге, когда скапливалось множество машин, и мы стояли в пробке, экскурсовод предлагала всем помолиться, объясняя, что это помогает в дороге. И сама пела, и мы вместе с ней пели молитвы святителю Николаю, и Матери Божией, и преподобному Серафиму. И так было много раз. Так всё и чередовалось в дороге: рассказы, молитвы.

И чудные виды из окон - наших полей и лесов, рек, городов и деревушек. Так и звучало внутри: «Боже, как прекрасна наша земля!» И что это все стремятся в Анталию, на Комары, ещё куда-то - лишь бы заграницу, прямо мода, а о своей стране почти ничего не знают, не бывая нигде... А у нас тут такая красота и многие монастыри начинают оживать. Вот мы и едем.

И уже к вечеру туман совсем начал окружать нас, появилась и грозная туча, на­вис­шая впереди. «Дорога трудная, - сказала экскурсовод. - Давайте помолимся». И автобус наш ехал и ехал сквозь туман в тучу к батюшке Серафиму, а в автобусе было тепло и молитвенно - такой вот «Ноев Ковчег». Потом одна из наших прихожанок - Ольга - замечательно нараспев читала акафист преподобному Серафиму и, по благословению нашего второго батюшки иеромонаха Иоасафа, ехавшего с нами, читала нараспев и акафист Успению Божией Матери, так как через несколько дней предстоял праздник Успения.

Когда отец Леонид (каждому слову которого я верю, потому что они дают мне силу...) проходил по коридору к юношам, сидящим в конце автобуса, и остановился рядом с моим креслом, я спросила: «Отец Леонид, вот в Москве мы прикладываемся к частицам мощей, но всё равно стремимся и едем к целому. Но ведь сила-то одна? Частица и целое одну силу имеет?» Отец Леонид только сказал: «Вот вы войдёте в собор и сразу почувствуете... Вы почувствуете». Он сказал, что сам первый раз едет в Дивеево, до этого не довелось добраться. Наконец-то.

А на обратном пути к этим акафистам добавили ещё и акафист преподобному Илие Муромцу. И просили отца Леонида свозить нас к преподобному Илие Муромцу. Потом, уже воз­вра­ща­ясь, мы обедали в Муроме в Крестовоздвиженском мо­нас­ты­ре, распо­ло­жен­ном на берегу Оки. Там в церкви Всех святых, под сводами в глубине хра­ма лежит Илия Му­­ро­мец - деревянное изображение богатыря, имеющее портретное сход­ст­во... У него стро­гое спо­койное лицо, шлем, кольчуга, и в правой руке его настоящий же­лезный меч до са­мых ног, до кончиков, даже длиннее. И рука эта, десница, - се­ре­бря­ная, и в ней стек­лянные око­шечки, за которыми, как в ковчеге, частицы мощей. Весь Илия лежит в Киево-Печерской Лавре, но и тут он частицей своей присутствует.

Он назван в молитве ратоборцем: «О, святый преподобный отче Илие! Руси святой заступниче, могучий ратоборче, воине духовный и телесный ей явивыйся, в житии своем благу народа Русскаго и прославлению Бога Христианского верно послуживый...» Муром долгое время был форпостом на востоке нашего Отечества.

Лежит тихонько хранитель нашей Руси. Поможет нам. Тайно поможет, тихонько, мечом своим, десницей... Сторожит час своего восстания на защиту. Вся рать наших святых поможет нам.

В Муроме мы переночевали в студенческом общежитии и с утра посетили два монастыря. У одной из наших прихожанок была запись вечерних и утренних молитв и Последования к причастию, так что мы перед сном слушали молитвы, запись. Утром у нашей старшей по храму, Нины Петровны, для всех оказалось по кусочку антидора и по глотку̀ святой воды. Как приятно быть с единомышленниками!

До монастырей нас довезли на автобусе. В городе Муроме три монастыря. В одном, Троицком, были мощи свв. Петра и Февронии. Говорят, что во время войны в Чечне, многие приходили к их мощам в Муроме с просьбой отыскать своих родных детей-вои­нов. И отыскивали... Но эти святые... - у меня уже нет семьи... И надежды восстановить что-то нет. Или мало. Надежда ненадеемых - это Сама Матерь Божия. В другом монас­тыре, Спасо-Преображенском, тоже мощи и чтимые иконы.

Муром видели в основном из окна - дивный древний город, но конечно надо бы его подреставрировать. Чудные старинные дома замечательной провинциальной архитектуры - в этом их неповторимость. Они по-своему представляли все классические архи­тек­турные ордера, упрощённые и изменённые в деталях, но в то же время оставаясь орде­ра­ми. Но пропорции, «как мера и красота велит», везде были и соблюдены, и непов­то­римы. Всё это радовало глаз.

Это неправда, что люди любят современные постройки. Помню, как я лежала в хирургическом отделении 1-й Градской больницы в огромной палате, и как самые простые люди, больные, совсем не искусствоведы и не архитекторы, говорили: «Как приятно смотреть на такие вот арочные окна - глаз отдыхает. Как надоели эти прямые углы, палки, балки - всё однообразно, одинаково, скучно...»

 

В Муроме с утра погода резко испортилась, превратившись сразу в осеннюю - настолько похолодало. И такой свирепый ветер был, что нас просто сдувало, и гулять по территории не было возможности. Моросил дождь. Всё было интересно и хорошо, но я расстроилась.

Утром, собирая вещи после ночлега, я обнаружила, что куда-то делся мой кошелёк. Там были все мои деньги, а я взяла и с запасом - вдруг, думаю, придётся поездом воз­вращаться, если заболею и в больницу попаду. Вся-то я стала ненадёжная. У меня даже копееч­ки не осталось. Все покупали свечи, подавали записочки, а я не могла. Уныние на меня напало. И денег жалко, и сам факт пропажи: я ли забыла или украли, хотя некому было, - не знаю, но неприятно. Да ещё такой пронзительный холод - прямо стужа...

В отчаянии я позвонила по мобильнику отцу Георгию. Оказалось, он не в Дивееве, а в Москве, только ночью приехал, и я разбудила его. «Ну, значит, ты не сможешь мне помочь!» - с грустью сказала я. Но, узнав, в чём дело, он уже позже позвонил и сказал, что попросил одну монахиню в монастыре дать мне денег - он ей потом вернёт.

Меня удивило, что Господь ли, преподобный ли Серафим устроил так, что я с ним не встречусь, и всё моё внимание сосредоточено будет на свидании с преподобным - мне столько надо ему сказать. Преподобный же сам звал всех приходить со своими просьбами к нему на могилку, обещая услышать и помочь. Но и внимание отца Георгия, который позаботился, чтобы у меня были деньги на записочки, чтобы я могла подать сорокоусты за себя и за близких, тоже согрело.

Я так надеялась попросить всех дивеевских преподобных, что м.б. они и больше всех преподобный отец Серафим даст мне обретение дочери и внуков, избавит меня от страшных пакостников-бандитов, с которыми я теперь вынуждена жить и даже платить за их проживание. Таковы условия нашего нынешнего государства: счёт за электричество выписывается только на меня - мол, это не коммунальная квартира... А они только издеваются, богохульствуют своей руганью - какой-то страшный иностранный язык, рёв... Всего представить трудно.

Я не могла представить себе, что меня настигнет такое предательство в конце жизни, что буду изгоняться из своего дома, в котором прожила семьдесят лет. Эти наехавшие со всех сторон страны̀ в поисках «достойного» заработка, нынешний «рабочий класс», выкупают доли и захватывают квартиры, выгоняя, перепродавая в несколько раз дороже уже всю квартиру. Выгоняют жильцов с угрозами, пересыпая их тошнотворными словами.

Все знают о беззаконии и никто не может защитить: и полиция, и жилищные орга­ни­зации... Всё это напомнило мне замечательный роман Ирины Головкиной «Побеж­дённые» о двадцатых годах прошлого - двадцатого столетия, как захватывались квартиры теми, «кто был никем», притесняя и выгоняя законных жильцов.

Да... Какими слезами наши родители получали эту квартиру: большая семья... Почти семьдесят лет жизни с родными людьми, а теперь вот с нелюдями. Нелюди, потому что люди так себя не ведут. И участковый говорит: «Да, выхода нет, но всё по закону. Это мне головная боль». Сказал и ушёл. Таково наше государство сегодня, перестроечное под кого-то и подо что-то. Под бандитов-рейдеров... Иностранных и отечественных, «своих». Это теперь у нас в стране такие «работяги» - «рабочий класс» такой. Постперестроечное поколение... Раньше я знала только такие слова как постимпрессионизм... Господи, живёшь, как кино про себя смотришь.

Пытаюсь продать, чтобы куда-то от них переехать. Они свои миллионы наживут на на­шей родительской квартире. Даже долю свою без их всемилостивого разрешения не мо­гу продать. В основном единственная собственность русских людей, оставшихся ещё жить пос­ле советского периода - это жильё, квартира. И на этом-то и решили наживаться... Ту­пик какой-то. Но священник, у которого я давно исповедаюсь, велел мне каяться и громко пов­торить: «Так мне и надо!». Я стараюсь, и повторила, как велел: «Так мне и надо!» Но по­чему-то мне не хочется больше к нему идти. Хочется к батюшке Серафиму...

Дорога от Мурома до Дивеева не была утомительной и долгой. И тоже много раз­ных реклам, объявлений, вроде таких: «Продаю железнодорожный тупик и здания». Рядом с объявлением стояли полуразрушенные или недостроенные когда-то, страшные коробки Кир­пич­ных бараков - технических зданий. Тупик продаётся. Лишь бы продать... Всё на продажу. «Продаём страну - дёшево!..» - и такое слышишь. Большая часть уже продана: реки, леса, земля... Что уж говорить о заводах и фабриках, о природных иско­па­е­мых...

Постепенно всё больше стало встречаться плакатов-реклам с изображением Бо­жией Матери «Умиление» и надписью, что Дивеево это Четвёртый Удел Божией Матери. Чет­­вёртый Удел Богородицы, но все говорят, что едут к преподобному, к батюшке Серафиму, через него все получают, он посредник, проводник...

Сколько у нас самих таких тупиков в жизни бывает - и реальных, и переживаний, и настроений...Отец мой в тяжёлом душевном смятении, разочаровании обращался в одном из своих стихотворений к Матери Божией: «Дай мне выбиться из тупика, Из распутья, из бездорожья... Раз никто не помог пока, Помоги хоть Ты, Матерь Божья». Наши тупики... Разруха в жизни, в душе...

У каждого своё. Одна из наших пожилых паломниц в Крестовоздвиженском монастыре города Мурома на коленях слёзно громко молилась перед чудотворной иконой Божией Матери «Скоропослушница»: «Матерь Божия, приведи ты их к вере! Детей, зятя, внуков! Приведи, прошу Тебя!..» У каждого своё.

День пребывания в Дивеево начался с холода и дождя. Нас разделили: кого в гости­ни­цу (гостевой дом) устроили, кого в частном секторе. Хорошо, что нас возил наш ав­то­бус. То к трапезной подвозил, то к монастырю, потом повёз на источник преподобного Се­ра­фима в Цыгановку. И время, и силы экономили. И дождь, и холод... И там мы под проливным дождём пошли к купальням.

Я вспоминала, как первый раз с Леной, молодой прихожанкой нашего храма, ехала на рейсовом автобусе, а потом несколько километров шли пешком к источнику. Никаких купален тогда не было. Был только шаткий мостик на другую сторону к источнику. Мы, кто пришёл в то время, окунались у самого берега. Дух перехватывало так, что невольно вырывался не то крик, не то вздох-вопль.

Я и сейчас всё время думала о том, смогу ли окунуться, решусь ли, выдержу ли - так, пока не пройдешь исповедь, не думаешь о причастии, уже только потом дорога открыта... Вот и с источником: я волновалась о предстоящем погружении: как это будет, я старая уже, и много всего мешает мне - не остаться бы там совсем...

Вспоминала, как в том переполненном рейсовом автобусе одна женщина, видя, что я с рюкзачком, спросила:

- Вы издалека?

- Из Москвы.

- Наверное, на источник едете?

Я кивнула.

- А вот мы местные, - продолжала она, - а на источники не ходим. Был, правда, у меня один раз случай. Я очень заболела по женским. Ездила в город к врачу, мне дали адрес, и он мне вдруг посоветовал: «Вам надо дать обет какой-нибудь, чтобы исцелиться». Ну, я живу в Дивеево и пообещала преподобному, что искупаюсь в его источнике на Крещение. Вот близится Крещение, а я заболела двусторонним воспалением лёгких. Положили в больницу. Температура сорок. И морозы сильные. Что делать? Как исполнить обет? И всё-таки я упросила родственников, чтобы отвезли меня на машине на источник. И я окунулась. Постепенно стало всё лучше и лучше, температура спала, и я поправилась.

- А потом ещё были на источнике? - спросила я.

- Нет, как-то всё некогда, так и не была больше. Мы тут рядом, а вот вы ездите.

Да, все мы маловеры... А перед отъездом сюда я читала в старинной книжке рассказы о Дивеевской воде, поэтому о силе её я знала.

«Один человек сильно заболел, был при смерти и от боли кричал. Позвали к нему священника, который его исповедал и причастил. Ушёл, а больной не умирает, а снова кричит. Пригласили ещё раз. Священник совершил соборование. Ушёл, а больной снова не умирает, а кричит. Тогда опять пошли к батюшке, и тот сказал: «Всё, что мог, я уже сделал, но вот у меня есть бутылка с водой из источника преподобного Серафима, давайте ему утром натощак по нескольку капель».

Прошла зима. Священник и забыл об этом больном, думая, что он уже давно умер. Но вот весной идёт он как-то по дороге и видит пашущего мужика с плугом, который снял шапку и низко кланяется ему. Спросив его, кто он, священник с удивлением услышал, что он тот самый больной, который не мог ни выздороветь, ни умереть, пока он ему не прислал бутылку с водой из источника Преподобного Серафима».

Так что и мне хотелось не пропустить, во что бы то ни стало, купание в источнике. И воды набрать. Да и источник этот в самом близком расстоянии от Сарова, где находилась келья преподобного, и над которой снова воздвигнут храм. Есть предание, что эта келья и эта местность подымут всю вселенную на воздух...

Мать Мария, которой отец Георгий поручил снабдить меня деньгами, позвонила мне в тот момент, когда я готовилась уже войти в воду. Я наскоро попросила её попозже позвонить, и она мне прислала смс, чтобы я, когда буду в соборе, сообщила ей.

Я уже раньше окуналась и помню, как сдавливало, спирало в груди от холода. Как вылетаешь из этой ледяной купели, потому что невозможно больше находиться там. А по­том почти сразу хочется ещё повторить погружение, настолько легко, радостно ста­но­вится. И уже обратно летишь, столько сил в тебя влилось от этой воды, невесомости.

Всё получилось хорошо. Три раза окунулась со словами: «Во имя Отца - аминь!», «И Сына - аминь!», «И Святаго Духа - аминь!». Я торжествовала: «Получилось! Я искупалась в источнике!»

Люди, люди, очереди в купальни, несмотря на беспрерывный дождь. На скамейках вёдра с водой, почерпнутой из окаймлённого источника, ковшики, воронки... Набрав воды в приготовленные бутылки, пошла к автобусу, там уже большинство ждали остальных. Дождь был проливной, такой, что и плащ на мне был, и зонтик я старалась держать над собой, но всё равно насквозь была мокрой - ноги, длинная юбка, капюшон с головы слетал.

- Я что-то не припомню, чтобы такая погода была в Дивеево, - сказала наша экскурсовод Ирина. - Прямо испытание.

Наконец мы вернулись в Дивеево и, оставив в автобусе вещи и бутылки с водой, что было очень удобно, пошли в монастырь на службу. Внизу у лестницы я позвонила матери Марии, и она сказала, что сейчас подойдёт. Она пришла откуда-то с улицы и тихонько передала мне в руку деньги. Мы с ней поговорили. Я её вспомнила - видела раньше в какой-то свой приезд.

Пожаловалась, что, когда поняла, что потеряла кошелёк, (а наверно, как мне Тамарочка подсказала, я его сама оставила на остановке в дороге, когда расплачивалась...), решила, что Пётр и Феврония меня не принимают, что и преп. Серафим не ждёт... «Это, наверно, просто искушение», - сказала мать Мария. Я ей рассказала, какие у меня сложности сейчас, и она пожалела и пожелала помощи Божией, и Божьей Матери, и преподобного Серафима.

Потом я пожалела, что отец Георгий сейчас лишён возможности служить в монастыре. Всякая туга проходит, а радость и любовь, они вечные. Всё будет хорошо, всё выпрямится, наладится... Других утешать легче, чем себя: «Чужую беду руками разведу, к своей ума не приложу».

Коротко, но приятно мы поговорили, расставшись, наверно, навсегда. Я-то понимала, что мне такая поездка в Дивеево - подарок, видимо, последний, уже не остаётся времени... Хотя - Надеждо ненадеемых...

Наконец я вошла в Троицкий собор. Служба была не воскресная, народу много (ещё лето), но всё-таки и не толпа, пройти можно было. Все сгрудились впереди. Всенощная уже шла, служба памяти апостола Матфея и Собору Соловецких святых. Храм, народ, служба, пение, возгласы священников и дьякона. Хоть мы и промокшие были, но согрелись. Я стала высматривать, где остальные наши, чтоб не потеряться, вслушиваясь в слова молитв и песнопений.

Возвращение. Неужели я снова в этом чудесном соборе? В Дивеево? Реальное чудо. Я забыла о преподобном Серафиме, просто удивлялась, что снова попала сюда.

И вдруг что-то случилось. На меня просто напала, окутала радость, волной подхватила, радостью заполнила всё пространство, в котором и меня окрылила, сделала причастной чему-то непередаваемому. Всё отступило пред этой волной тепла, счастья, любви. Я в любви - меня любят, я люблю. Вот оно: он рядом. Это он, конечно, батюшка Серафим. Он встретил, он тут, рядом. Ради одной этой минуты стоило ехать так долго.

«Вы сразу почувствуете!» - вспомнились слова нашего отца Леонида. Вот она любовь - окутала всё. Он тут, живой, присутствует с такой силой, сам наполнил, воз­вес­тил об этом. Что там мои неразрешимые беды, куда весь ужас моей теперешней жизни делся? Всё где-то там осталось, но всё ушло. И дальняя уверенность, что всё разрешится, освободится - вся моя туга растает. Словно епитрахилью своей накрыл меня, и простил, и обласкал своей любовью, прощением, принятием.

Боже, какое счастье. Неземное. Вот она благодать Божия через батюшку Серафима. Вот он мир в душе... Я даже не поняла, что случилось, но всё стало другим, и я стала другой. Сразу. Так легко, всё отступило, только радость и любовь - и ко мне, и моя...

Слева подходили к мощам преподобного. Народу немного. И я подошла, приложилась. Слава Богу! Меня подхватило этой радостью. Я стала счастливой, и это счастье уже не покидало меня всё наше путешествие, и потом в Москве долго никак не могла вернуться из нашего краткого и такого длинного впечатлениями путешествия. Пушкин писал, что на свете счастья нет. Есть, есть. Есть и счастье. Я услышала эти дивные слова, обращённые и ко мне: «Радость моя, Христос воскресе!»

Церковь включает себя в вечность, незыблемость Божественного Шествия, затмевает всё временное, мелочное, как бы горько оно ни было, как бы ни досаждало (дома, на работе - на работе, дома), может быть всё нехорошо, даже плохо, но на православной службе ты попадаешь в Общевселенское течение жизни, соединяющее всё время тысячелетий в одно. И ты являешься его частицей. Всё преображается во Свете Христа: «Во Свете Твоём узрим Свет».

Как медленно шла я к церкви, хотя уже и ходила на службы. Ко всему, без чего теперь жизнь кажется пустой, непонятной. Помню свои ещё в детстве задаваемые окружающим вопросы: «Для чего живёт человек?» - на которые никто толком не мог ответить.

Помню, как моя бабушка, к которой я иногда приезжала, прочитала мне молитву, которую я записала, и объяснения слов в ней. Это была моя первая молитва: «Царю Не­бесный, Утешителю, Душе Истины, Иже везде сый, и вся исполняяй, Сокровище благих, и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша».

Она звучала поэмой, музыкой, хотя я не всё понимала. Но слово Утешитель - так вра­­чевало сердце. Утешитель нужен в любом возрасте. Никто кроме Него не может уте­шить наши души, каждого. И очиститься от скверны - стать чистым, и чтобы Он вселился в тебя... Как хорошо, как сладко, как умиротворяющее... Но как это: «Спаси души наша?» - это не очень понятно было.

Помню, как, уже начав ходить в церковь, я случайно попала после литургии на вен­чание - осталась. И молодожёны в простых будничных одеждах, после таинства, счаст­ливые вышли на паперть. Пожилые женщины провожали их поздравлениями, добрыми пожеланиями: «Приходите чаще в храм, спасаться!».

Я шла домой по Новокузнецкой улице и думала: «От кого спасаться? От каких зверей: волков, тигров? Кто нападает так, чтобы спасаться? Откуда они здесь? Не по трамвайным рельсам прибегут?» Тогда ещё мы жили без той криминальной обстановки, которая стала нормой нашей жизни после так называемой перестройки. Спасаться. Но оказывается хищников, страшных зверей много и в каждом из нас.

Когда я работала в музее фресок Дионисия в Ферапонтово, и жила в половинке до­ма, два спаренных окошка которого почти вросли в землю, в углу комнаты висела огром­ная, в киоте, икона Казанской Божией Матери и ещё одна икона кого-то очень знакомого.

- А это знаете кто? - спросил меня приехавший отец Александр, мой крёстный, и подсказал: - Серафим Саровский.

Икона была чудная. Такой смиренный образ с прижатой ладонью к груди поверх епитрахили. Я вспомнила, что видела в деревнях маленькие фотографии-иконки, на которых преподобный Серафим угощает огромного медведя хлебом. Но как многого я тогда не понимала, вернее, понимала только со своей мирской позиции.

Из библиотеки бывшего Кирилловского монастыря, тогда музея, мне присылал чи­тать книги сотрудник музея Валерий, после экскурсий которого я ночи не спала, такая в них была духовность - он говорил не только о внешнем, но и о сути изображённого. Те­перь он инок этого монастыря и мой кум.

Тогда читая житие преподобного Серафима, я мысленно упрекала его, обвиняя в эгоизме. По­думать только: такой святой от рождения, столько раз его Матерь Божия посещала, ис­це­ляла, столько он мог принести людям пользы, а вышел на проповедь, стал принимать людей только после шестидесяти лет. И всего несколько лет смог посвятить себя людям. Как же так! Он так нам нужен, у нас таких людей так мало, чтобы было, к кому пойти...

Только через некоторое время поняла, что даже и такой человек, предызбранный Богом, о котором Матерь Божия говорила «Этот нашего рода», должен был себя построить всей своей жизнью, стяжать в самом себе мир, о котором он говорил, чтобы вокруг него спаслись тысячи. И что это спасение не заканчивается его земной жизнью, а продолжается и продолжается.

Меняются наши государственные устройства, многое внешне меняется, уходят из этого мира одни люди, рождаются новые, а проповедь преп. Серафима продолжается. Всемирная проповедь покаяния и любви, которую он открыл, перейдя из Сарова в Дивеево.

И в том же Ферапонтово я, неожиданно для себя, тоже услышала проповедь от бабы Дуси. Сидели мы в избе у Анастасии Ивановны, работника музея, и пили чай из самовара. Зима, темнеет рано, окна стали непроглядные. Мы по очереди намылись в бане у Анастасии. Они жили вдвоём с мужем и мыться к ним в баню приходили иногда одинокие жители, у которых своей бани не было. Воды много оставалось.

Последняя очередь идти была одинокой тёте Дусе. Она собрала вещи и приготовилась выйти на улицу, напарницы ей не нашлось.

- Как же вы пойдёте? Так страшно? - спросила я, поёживаясь.

Представила, как выйти из тёплой уютной, освещённой избы на занесённую снегом тропинку, пройти на пустынный берег озера к одинокой, совсем тёмной внутри бане... А вдруг там кто-то притаился? Тени?

- И совсем одна будете мыться? - добавила я.

На что мне тётя Дуся весело с удивлением ответила:

- Зачем одна? С Богом!

Я замолчала. Что скажешь... Она всё время с Богом, и ей не страшно. И не скучно. А я? И я так хочу, а как этого достигнуть? Для неё это просто, естественно...

...Следующий день в Дивеево начался с литургии, потом причастия, потом завтрак снова в монастырской трапезной. Потом должна была быть экскурсия, но мы разделились. Я пошла по Канавке.

Она стала совсем другой. К юбилею её привели в идеальный порядок: глубоко вы­ры­ли, выложили камнем, оградили. Такие отвесные стены, что дна не видно. Кругом она об­сажена кустарником, внизу целые поляны цветов, высаженных наподобие икебаны, как в ботаническом саду. Столько разных цветов, композиций, выложенных камней... Кра­сиво. Современно...

Канавка стала показательной как инженерно-архитектурное сооружение. Идеально чистой, ухоженной, словно официальной, но как-то раньше, мне показалось, она была естественнее, теплее, роднее. Но Матерь Божия, конечно, по этой Канавке ходит, как и по той ходила... Сила та же...

Прочитала я или нет сто пятьдесят Богородичных молитв, не знаю - столько раз сбивалась. О стольком надо просить. А времени у нас крохи, укрухи: надо не потерять из вида своих...

Рассмотрела и строительство нового храма, который впритык втискивался к уже существующим храмам. Проходя по ней и глядя сверху, приятно было видеть осенний урожай яблок, высаженных здесь в бесчисленном множестве. И яблочки сияли на фоне ещё тёмной зелени листьев. И тыквы лежали, и кабачки. И пушистые хвосты моркови, и всяких плодов, и зелени.

Я уже решила присоединиться к экскурсии, которая была у нас сейчас по расписанию. Кое-кто там и был, но получив в деревянной часовне сухарики из Котелка преподобного, обогнув соборы, увидела внизу под колокольней несколько человек из нашей группы и среди них отца Леонида.

В это время буквально рванул-подул сильный ветер, и отец Леонид вдруг раскинул руки в стороны, в своих широченных рукавах рясы словно стал на крыло, лёг на ветер, воспользовавшись его сильным порывом и, побежав вперёд под колокольней к собору, хотел взлететь, почти полетел. Потом остановился и смеялся своему порыву радостной свободы полёта. Ветер затих, а то бы... Это так красиво было.

Потом вся группа подошла на площадку перед Троицким собором, и отец Иоасаф присоединился, и Нина Петровна, и самый старый наш паломник - Георгий Маркович, предводитель ветеранов казачества, он был в форме и в орденах. Я тоже присоединилась, и слава Богу!

Нас пригласили в собор. Вместо игуменьи, которая приболела, пришла ожидаемая благочинная, мать Екатерина, и отец Леонид вручил от нашего прихода храма святого Климента в Замоскворечье грамоту с разными добрыми словами, прося передать это игуменье Сергии. Потом Георгий Маркович (Горгий, как его кратко называли друзья) вручил орден казака Платона I-й степени и грамоту тоже, и тоже просил передать это всё игуменье для монастыря.

Отец Леонид приветливо расположил к себе благочинную, и она разрешила нам приложиться к преподобному Серафиму при открытых мощах. А может, игуменью просили... Екатерина очень строгая. Я когда-то была знакома с её мамой, Любовью Александровной Чернышёвой, ездившей к дочери каждую неделю и безутешно плакав­шей, когда дочь решила насовсем остаться в монастыре. Царство ей Небесное - уже нес­колько лет, как её нет.

- Вы готовы? - спросила благочинная дежурных, тех, кто охранял раку.

Они кивнули и прекратили на время доступ к раке очереди людей, тянувшейся с улицы. И мы все, кто здесь оказался - совсем, к сожалению, не весь автобус, - приложились к преподобному уже совсем близко, целуя его.

Одна пожилая женщина из наших стояла и плакала у ограды раки, просто от благодарности, от радости. У меня тоже слёзы готовы были объявиться - такая полнота чувств переполняла, такая благодарность заполнила всю душу, такое счастье дополнило уже существовавшее счастье. Об этом я и мечтать не могла, а вот случилось...

«Со мной Христос! Христос во мне! Я со Христом!» - вспомнила я слова молитвы, данные моей мамочке во сне. Я попросила записать её этот сон. Она записала его через несколько лет, уже незадолго... Вот эта запись.

«В воскресенье я исповедовалась и причастилась у отца Александра в церкви Николая Чудотворца в Кленниках. Вечером, очень усталая, ложась спать, я не прочитала вечернее правило, не предала дух мой в руки Господа Иисуса Христа, Сына Божия («в руце Твои предаю дух мой»), а сразу заснула. И вот начался долгий, долгий сон. Длился ли он всю ночь или мелькнул только под утро - не знаю, у него своё время.

Сначала на меня налетела уйма маленьких существ, метавшихся вокруг меня с такой скоростью, что разглядеть их я не могла, их была такая уйма, они не то визжали, не то жужжали. Каким-то образом я услышала или поняла, что они будут делать из меня «нелюдь», и я стала смотреть на себя со стороны, как кино.

Они быстро изменили вид мой, напялили на голову старую панаму, из-под которой стали торчать патлы прямых волос, как пучки осенней травы. Не то платье, не то рубаха на мне оказалось тоже кривое и выше колен, руки и ноги были обнажены.

Потом они занялись моим существом. Я перестала понимать, кто я, где я, никого (появлялся кто-то!) не узнавала, не понимала холода, жары, и, наконец, разучилась говорить, ходить, стала слоняться, не поднимая рук, не сгибая колен.

Тогда они стали валить меня на спину, как истукана. Не достигнув пола, я без слов, мыслью обратилась к Богу, как - не знаю.

Я сразу за спиной почувствовала присутствие других, светлых существ. Они, поддерживая, подталкивая, не давали мне окончательно упасть, и, не сразу, рывками, понемногу, периодически даже оставляя и снова поднимая, поставили меня на ноги так, что руки и ноги стали сгибаться. Тогда они начали учить говорить.

Сначала буквам, потом слогам, потом словам - и всё это повторялось бесчисленное число раз. Потом, показав, как креститься, поставив меня на колени стали учить фразам.

«Со мной Христос!» - очень медленно я научилась говорить эту фразу.

Затем: «Христос во мне!» - тоже долго и трудно - «Христос во мне!»

И уже просыпаясь, ликуя, я выкрикнула: «Я со Христо-ом! Я со Христом! Я со Христо-ом!»

Когда исчезла нечисть и куда она делась, не заметила, ведь она, в общем, была невидима. А ангелов, конечно же это были они, я никогда не видела, но чувствовала их в детстве у правого плеча, как большую фигуру, принимая их за умершего отца, о котором тосковала. Ангелы вместе со мной проснулись, услышав наяву:

«Со мной Христос!

Христос во мне!

Я со Христом, со Христо-ом!

И исчезли».[1]

Да, надо жить перед Богом, ходить перед Ним, предавать в руце Его свою душу.

Вот и я теперь со Светлыми Силами: «Со мной Христос! Христос во мне! Я со Христом!» Нет этих страшных разрушений. Они, конечно, есть, всё так... И бандиты в доме, и ложь, и зомбирование дочери, предательство, но всё это в тумане, в дожде, всё прибило к земле, а преподобный помог наполнить душу Небом.

«И восстанут дети на родителей...» А почему не на меня, а на кого-то... Надо и мне понести, только им-то нет пользы от этого, и, главное, милым детям - внукам моим, которых я не имею права видеть... «Бабушка, я тебя тайно люблю!» - говорил мне Кирюша, когда был маленький, чтобы не слышали родители. «Ты слышишь, что он говорит? - возмущалась дочь. - Маму и папу я люблю, а бабушку обожаю!» Ревность, зависть - страшные свойства...

Из моего тупика, земного, душевного - в Дух, в Благодать! В Радость неземную: «Помоги, отче! Я так надеялась, так верила, так всё было залито дождём, ливнем».

После того, как мы приложились к мощам преподобного Серафима, отец Леонид повёл нас в келию блаженной Паши - домик за оградой монастыря, который теперь превратился в музей. Шли весело, гурьбой, кругом яблони стояли в яблоках. Но и очень много было их на земле, нападало. Отец Леонид, смеясь, указывал маленькому мальчику, приехавшему с нами, чтобы он подобрал то или иное яблоко, и сам подставлял руки, получив яблоки. Сын отца Леонида тоже был с нами - Ваня, Иоанн, - обликом юный стройный с копной пшеничных волос и голубыми глазами, светлый Иван-царевич.

И вот после литургии (а причащался весь автобус, и исповедовали накануне наши батюшки - всех нас, паломников, и причащали они), после прогулок по Канавке и посещения музея, нас накормили обедом, и мы отъехали.

После того как последние обитатели гостиницы, забрав свои вещи, уселись в автобус, экскурсовод Ирина сказала: «Давайте, улыбнёмся каждый своему соседу: никто не остался? Проверьте». А отец Леонид, последним поднявшийся по ступенькам, весело спросил: «Недовольные есть? Есть недовольные? Кто недоволен - с вещами на выход». Ему самому так понравилась эта шутка и как все хором отвечали «НЕЕТ!», что он не один раз повторил, и каждый раз было весело, потому что шутка эта говорила о том, что все счастливы.

Распогодилось, умиротворилось в воздухе, природе. Боже, какой красивый мир наш! И я переполнена этой спустившейся и на меня, грешную, Благодатью. Бывают же дары! Всё осталось, страшное, невозможное, но как муть, осевшая на дно, и всё теперь во Свете Твоем, а он - главный!

Людям необходима ласка, утешение, участие, сопереживание. Мы разрознены, разобщены, потеряли понятие ближнего, ощущение родства человеческого. В храме, в основном затылком друг ко другу, затылки видим. А тут и в гостинице, в общежитии, в автобусе мы стали нужными друг другу. Если я задержалась и стою в столовой, ищу глазами, куда бы сесть, мои (из нашей спальной комнаты) машут мне рукой: «Сюда, сюда! У нас есть место за столом!»

...И теперь в жизни везде нажива, да ещё друг на друге... Деньги, деньги стали мерилом жизни - всего... Что там олигархи. Внизу уже все тоже так поступают. Бандиты, родственники и даже некоторые священники - все, все. Сестра моя работает на Скорой, и каждый раз, возвращаясь с дежурства, рассказывает страшные вещи: убивают, режут, стреляют. Дети бьют родителей, выкидывая из родного гнезда.

А батюшка Серафим обнимает всех, целует.

Да, грехи. Люди грешные, все мы грешные. Покаяние. Да и до этого надо дорасти, придти к этому. Если святые считали себя грешниками, то уж какие мы...

Но здесь поток людей, очередь с улицы по ступенькам вверх, к мощам преподобного Серафима. За утешением, за лаской любви. Подай, Господи, любви. Идёт научиться покаянию, к которому призывает батюшка Серафим. Но утешение, ласку так важно получить - такие беды народ терпит, такие горы горя принимает. Ведь уже давно народ определил наше время, как без войны война!

Народ со всей России. И через батюшку Серафима они получают эту Радость приятия своего: «Радость моя! Христос воскресе!» - каждому! Ради нас, каждого из нас, за наши грехи, приняв немыслимый Крест страданий и воскресе, показав нам и наш путь распятия душевного и воскресения.

Любая туга проходит, а радость и любовь - они вечные. И об этом напоминают нам здесь преподобные, во всех монастырях, где мы были сейчас или раньше, но главное - батюшка. Невыносимые страдания уходят к земле, в землю, а Радость вспархивает, поднимаясь ввысь. И Ты в ней, Господи.

Каждый идёт со своим. С детьми, с больными - разные - народ Божий. Русский на­род Руси Святой. Слава Богу - и я народ... Влиться. Кто о чём просит, кому что необ­хо­димо: исцеления, семью, детей, просто поклониться. У каждого своё.

...После того как никто не захотел выйти с вещами из автобуса, все были довольны, мы стали уезжать. Но по дороге отец Леонид стал показывать нам на новенькие дивеевские домики, или перестроенные старые, мимо которых мы ехали. Большинство было обшито пластмассовым покрытием. «Смотрите, какие уродливые дома, кривые крыши. Под одной крышей дом и гараж - разве так можно жить?.. Плохо в таком доме жить. Вот и люди сейчас все такие кривые стали. Если будете строить, то смотрите на традиции. Вот несколько таких домиков сохранилось», - и он показывал из окна, воспитывая в нас вкус к красоте. Он, ведь, художник, настоящий, традиционный.

Обратная дорога была царской. Небо переливалось вечерними красками. Тепло, мир в погоде, в природе, в нас. Ока, Клязьма, вдали Владимир, речки, поля, леса. Обедали мы в Муроме, в монастыре, там, где Илия Муромец. Но в Карачарово, по программе, уже не успевали - решили не ехать. Да и вернулись уже за полночь.

Но... никак не могу вернуться: всё там. И три дня нас не было в Москве, а кажется столько лет прошло, что были мы в Тридесятом Царстве. А это всё наша страна. Время увеличилось, соединяясь с прошлыми столетиями, с временем преподобного Серафима. Другое измерение.

Люди, приехавшие к своему избраннику за любовью, за благодатью, за помощью, веря, что не откажет им. Кто какие укрухи получит? Детей везут, ведут, несут на руках. Беременные. Наши чувства, эмоции, восприятие красоты, художества, Великой Симфонии всего вместе: Слова, Пения, Действа, Таинства... степень духовности, степень веры, степень Радости и Счастья.

И снова из Ферапонтовской жизни. Перед дьяконником была фреска, на которой изображена вереница людей и ангелов. Одни что-то получали, другие что-то давали. Долго я не знала, что это за сюжет. Знала только, что это видение святого Евлогия. В альбоме советского искусствоведа Даниловой было написано то, чего она, видимо, сама тогда не понимала.

Гостивший у нас Сергей Зосимович Трубачёв, музыкант, позже принявший сан диа­кона, прислал выписку из «Отечника» свт. Игнатия Брянчанинова. Вот это уди­ви­тель­ное событие, изображённое в росписи Рождественского собора Ферапонтова монастыря, ко­торое касается каждого христианина, каждого прихожанина, каждого паломника. И сколько градаций.

«Блаженный Евлогий поведал следующее видение некоего старца; по самой же вещи ему было видение. Старец этот стоял в церкви на всенощном бдении пред воскресным днём. Братия стояли ликами и пели псалмы Давидовы.

Старец увидел, что церковь исполнилась света, и что Ангелы Божии воспевают с братиями. Когда окончилось всенощное бдение, Ангелы вышли из святого Олтаря; поставлены были пред ними корзины как бы хрустальные, наполненные золотыми, серебряными и медными монетами, просфорами, как цельными, так и раздробленными на укрухи; также поставлен был небольшой золотой сосуд с миром и золотая кадильница с весьма благовонным фимиамом.

Когда братия, прежде, нежели выйти из церкви и разойтись по келиям, подходили для поклонения к Честному Кресту, то Ангелы давали некоторым златники с изображением Господа нашего Иисуса Христа, другим сребреники с изображением Креста, иным медные монеты, иным целые просфоры, иным укрухи; одних Ангелы намазывали миром из золотого сосуда, других кадили кадильницею; некоторые не получили ничего, некоторые же уходили, оставив в церкви полученное ими.

Старец помолился Богу, чтоб открыто ему было значение видения и почему дары не равны, между тем как все вместе занимаются и псалмопением и бдением. И было открыто ему, что принявшие по златнику суть те, которые на среду, пяток, недельные дни и двунадесятые праздники совершают бдение трезвенно с вечера до утра;

принявшие сребреники - те, которые бдят с полуночи до утра;

принявшие медную монету - те, которые понуждаются к псалмопению;

принявшие целые просфоры прилежат чтению книг;

получили укрухи новоначальные, не вступившие ещё в совершенное иноческое житие;

помазаны миром послушные во всём отцу своему и вдавшие себя в услужение всем, - поты и труды их вменяются пред Богом в миро;

те, которые окурены фимиамом кадила, суть вдавшиеся молве и приходящие в чувство только тогда, когда войдут в церковь;

не приняли ничего небрегущие о своём спасении, не сопротивляющиеся скверным помыслам и не очищающие сердца от страстей, но предавшиеся сребролюбию и чревообъядению;

а оставившие в церкви полученные ими дары и ушедшие с пустыми руками суть те, которые занимаются эллинскими книгами, науками мира сего, - предавшиеся гордости, тщеславию и человекоугодию».

В субботу на Всенощной я встретилась в нашей церкви с Тамарочкой, которая боялась ехать - впервые одна.

- Ну, как? Не одна теперь? - спросила я.

Многие обменивались телефонами в дороге.

- А у вас тоже в спальне все заботились друг о друге? Такое тёплое отношение!

В автобусе нас поили горячим чаем или кофе с печеньем, с сухариками, разносили по проходу - кто-нибудь брал на себя ухаживание: посередине автобуса был столик-буфет, и там прикреплён настоящий большой электрический чайник, как самовар. И автобус, пусть и на время, стал нашим домом с родными по духу соседями. «С нами Христос! Мы со Христом! Христос в нас!»

Тамарочка улыбнулась и ответила:

- Всё понравилось. Потрясающе. Я опять хочу в этот автобус.

Наталья Александровна Попова-Яшина

Сентябрь 2012 г.

---

[1] Это мама приписала в конце: «Рассказала о. Александру Куликову, у которого на­ка­нуне причащалась, и он тут же, дав разрешение, сказал: "Причащайтесь".

Рассказала о. Даниилу, а он всегда насторожённо относится ко снам. И в этот раз только пожал плечами.

Рассказала о. Александру Шаргунову много позже, т.к. всё время не расставалась с этим сном - он попросил меня подробно записать и передать ему. "Как интересно!" - сказал он.

О. Николай из церкви Иоанна Воина благословил Златочке читать эти слова как молитву и давать другим».