ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНИЕ!
Борис Александрович Чулков. Скромнейший, деликатнейший, знающий высокий потолок поэтов буквально всех времен. Знающий и низкий потолок, ниже которого - не опустись. Иначе ты уже и не поэт. Чулков знал уровень своих стихотворений, какими можно было бы гордиться и требовать от критика не то, чтобы похвал в свой адрес. Скорее - честно заработанной оценки, какую дать могли бы многие читатели Чулкова, помимо тех, кто почему-то относил его к певцам несовременным. Не так, однако, относился к одам и стихам Бориса Александровича Николай Рубцов. Возможно, он ничего бы не сказал о творческой манере вологодского поэта. Но так сложилось в середине 60-х, что когда Рубцов был исключён из института, он оказался как бы в пустоте. И это в то удачливое лето, когда поэт писал в своей Николе настоящие шедевры. Стоял 1964-й. Лето с осенью прожил Рубцов в Николе. Но начались осенние дожди. Куда ему? Приехал в Вологду. Где жить? Какую-то неделю жил в Маурине, за Вологдой, где я с семьей снимал неприхотливую квартирку. Какую-то неделю - у Старичковой жил. Потом к Чулкову перебрался. Считай, всю зиму 1964-65 г.г. жили Николай с Борисом под единой кровлей, недалеко от Вологда-реки. Было двум лирикам о чем поговорить. О чем поспорить. И высказаться о самом-самом, к чему звала нетерпеливая душа.
Надо думать, что Рубцов читал Чулкова как в его книжках, так и в тетрадках, где были только что написанные оды и стихи. Отсюда и внимание друг к другу. И интерес, и понимание. Рубцов в конце концов сказал, как утвердил:
- Боря! Тебя будут читать не все! А только те, кто не торопится, не мчится вслед за временем. Остановись мгновение! Дай тебя я рассмотрю с удобного мне расстояния.
Примерно так рассказывал Чулков о своих встречах с Николаем. Рассказывал не всем, а только тем, кого впускал в свой потаённый мир.
Действительно, в стихах поэта, будь это город, пригород, районный центр, деревня или обычная дорога, какой идет Чулков куда-нибудь к себе, есть задержавшееся время, в которое он всматривается, как состоявшийся философ, умеющий всё, что он видит в этот миг, поставить на свои места. Поставить для того, чтоб получилась многоликая картина. Картина грустного сегодняшнего дня.
Звезда далёкая мигает
Огнем неоновым во двор.
В тепле и ночью дозревает
И огурец, и помидор.
Над задремавшим огородом
Стоит глухая тишина.
И, как тарелка с жёлтым мёдом,
Повисла круглая луна.
Нет, Борис Александрович, не скучный человек. Он - вглядывающийся, с мировоззрением учёного, который желает рассмотреть нечто такое, что было бы так важно для его души. Открытие поэта в том и состоит, что видит он своё. Лишь то, что в данную минуту было интересно не столько хладному уму, сколько взволнованному сердцу
В том памятном 1965, возвращаясь с работы домой, Чулков обычно заставал Рубцова или за чтением книг французских поэтов, или за музыкой, которая заполняла квартиру, и вид поэта, ходившего взад-вперёд с сигаретой по комнате, стол с проигрывателем, где крутилась пластинка, и заоконная панорама морозной Вологды вызывали в нём чувство связи с чем-то возвышенным и чудесным.
Порою Рубцов совершенно не замечал Чулкова, явившегося домой, настолько глубоко уходил в тот возвышенный мир, которым жили когда-то авторы сверхшедевров. Вариации на русские темы Глинки, вальс-фантазия, испанские увертюры «Ночь в Мадриде» и «Арагонская хота» сменялись второй симфонией и «Ноктюрном» Бородина. А там сам Мусоргский с его оркестровым сочинением «Интермецо», «Скерцо», «Рассвет над Москвой-рекой», равных которым, конечно, нет ни в одной музыке мира.
Нередко хозяин и квартирант вместе крутили пластинки. Вкусы их совпадали. «Времена года» Чайковского в фортепьянном и оркестровом изложении. Второй концерт для фортепьяно Рахманинова. «Классическая симфония» Прокофьева. Музыка к Пушкинской «Метели» Свиридова. Звучал и Стравинский с его фрагментами из «Петрушки», «Оркестровым танго» и «Рэгтаймом».
Музыкальные исполины, когда их слушали два поэта, буквально овладевали их существом. Сами того не замечая, оба они переселялись в неведомый, весь в страстях и волнениях мир. Калинникова они слушали, помаргивая глазами, из которых казалось, вот-вот брызнут слезы. А какой тревогой охватывало их, когда они внимали пятой симфонии Глазунова, той самой, которая грозно звучала по радио в день нападения Германии на нашу страну.
К джазу, полагает Чулков, Рубцов относился прохладно. Равнодушен был и к «Пассионате» Бетховена. А нашенскую попсу, как и американскую, не переваривал, и даже советовал Чулкову вообще никогда не слушать, чтоб не засорять благородный слух.
Очень любил Рубцов «Реквием» Моцарта. Интересовался: у кого бы можно было послушать Дебусси и Пуленка - великих французов, учившихся на музыке Мусоргского, Корсакова и Скрябина.
Квартира Чулкова стала для Рубцова чем-то вроде музыкальной консерватории, где тревожная музыка властно вторгалась в душу его, и он, казалось, всем своим существом прикасался к Вселенной, откуда навстречу ему шли видения и картины, каких ещё не было на земле, и он ощущал себя очень богатым и очень сильным.
Остановись мгновение! Так и хочется повторить вслед за поэтами, ушедшими в мир иной не только затем, чтобы мы их время от времени вспоминали, но и чувствовали высокое настроение, какое они подарили нам, и теперь «рубцовское», как и «чулковское» рядом с нами.
Тотьма. Конец сентября 1985 г. В день открытия памятника Николаю Рубцову: автор памятника В. Клыков, писатель А.Брагин, писатель А. Грязев, Г. Красников, писатель А. Леонов, писатель С. Багров, художник Ю. Воронов.
(Продолжение следует)
