Воскрешение Иисусом Христом четверодневного Лазаря Вифанского, празднуемое христианами в канун Входа Господня в Иерусалим - за семь дней до Воскресения Самого Христа Иисуса, в значительной степени определяет фундаментальное учение Православной Церкви о всеобщем телесном воскресении из мертвых в последний день (Иов. 19: 25; Ин. 11: 24) времен для Страшного Суда, по участи одних - не отмоленных, не прощенных грешников - для смерти вечной, и прощенных Господом на Суде для Вечной Жизни.
Данное учение Церкви о всеобщем воскресении из мертвых в первую очередь основывается на свидетельствах Ветхого и Нового Заветов о таком воскрешении как таковом и о воскрешении отдельных лиц для временной жизни по молитвам или благодати Пророков Божиих, силою Самого Иисуса Христа и Его Апостолов.
Так, Пророк Исаия в Дусе Святе свидетельствовал: Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряньте и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя - роса растений, и земля извергнет мертвецов (Ис. 26: 19).
Пророк Даниил обетовал: И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление (Дан. 12: 2).
Святой Царь Иов Многострадальный твердо веровал в откровение ему от Господа: А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его (Иов. 19: 25-26).
И Святой Царь-Псалмопец Давид точно знал: Бог избавит душу мою от власти преисподней, когда примет меня (Пс. 48: 16); Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу (Пс. 72: 23-24).
Пророк Божий Илия воскресил сына вдовы из Сарепты Сидонской, в дом которой Пророка послал Сам Господь: ...Заболел сын этой женщины, хозяйки дома, и болезнь его была так сильна, что не осталось в нем дыхания. И сказала она Илии: что мне и тебе, человек Божий? ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего. И сказал он ей: дай мне сына твоего. И взял его с рук ее, и понес его в горницу, где он жил, и положил его на свою постель, и воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! неужели Ты и вдове, у которой я пребываю, сделаешь зло, умертвив сына ее? И простершись над отроком трижды, он воззвал к Господу и сказал: Господи Боже мой! да возвратится душа отрока сего в него! И услышал Господь голос Илии, и возвратилась душа отрока сего в него, и он ожил. И взял Илия отрока, и свел его из горницы в дом, и отдал его матери его, и сказал Илия: смотри, сын твой жив. И сказала та женщина Илии: теперь-то я узнала, что ты человек Божий, и что слово Господне в устах твоих истинно (3 Цар. 17: 17-24).
Преемник Илии Пророк Божий Елисей воскрешал сына Сонамитянки:
И вошел Елисей в дом, и вот, ребенок умерший лежит на постели его. И вошел, и запер дверь за собою, и помолился Господу. И поднялся и лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка. И встал и прошел по горнице взад и вперед; потом опять поднялся и простерся на нем. И чихнул ребенок раз семь, и открыл ребенок глаза свои. И позвал он Гиезия и сказал: позови эту Сонамитянку. И тот позвал ее. Она пришла к нему, и он сказал: возьми сына твоего. И подошла, и упала ему в ноги, и поклонилась до земли; и взяла сына своего и пошла (4 Цар. 4: 32-37).
Уже по смерти Елисея свершилось чудо воскрешения покойника от его Святых Мощей: И умер Елисей, и похоронили его. И полчища Моавитян пришли в землю в следующем году. И было, что, когда погребали одного человека, то, увидев это полчище, погребавшие бросили того человека в гроб Елисеев; и он при падении своем коснулся костей Елисея, и ожил, и встал на ноги свои (4 Цар. 13: 20-21).
Вслед за Пророками откровение о воскрешении из мертвых проповедовал Сам Иисус Христос: Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но всё то воскресить в последний день. Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день (Ин. 6: 39-40).
В Новом Завете Апостолы Матфей, Марк и Лука повествуют о чуде воскрешения умершей дочери капернаумского архисинагога Иаира вскоре после Нагорной Проповеди Спасителя: ...Приходят от начальника синагоги и говорят: дочь твоя умерла; что еще утруждаешь Учителя? Но Иисус, услышав сии слова, тотчас говорит начальнику синагоги: не бойся, только веруй. И не позволил никому следовать за Собою, кроме Петра, Иакова и Иоанна, брата Иакова. Приходит в дом начальника синагоги и видит смятение и плачущих и вопиющих громко. И, войдя, говорит им: что смущаетесь и плачете? девица не умерла, но спит. И смеялись над Ним. Но Он, выслав всех, берет с Собою отца и мать девицы и бывших с Ним и входит туда, где девица лежала. И, взяв девицу за руку, говорит ей: «талифа́ куми́», что значит: девица, тебе говорю, встань. И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати. Видевшие пришли в великое изумление. И Он строго приказал им, чтобы никто об этом не знал, и сказал, чтобы дали ей есть (Мк. 5: 35-43).
Воскрешение дочери Иаира - Мф. 9: 28; Мк. 5: 22; Лк. 8: 41
Если относительно свидетелей воскрешения дочери Иаира Иисус Христос сделал распоряжение, чтобы его свидетели никому об этом не рассказывали, то обстоятельства воскрешения Лазаря, умершего до того за четыре дня, в Промысле Божием были таковы, чтобы чудо воскрешения стало известно как можно большему числу людей в Иудее и даже дошло до слуха архиереев Иерусалимского Храма:
Был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее. Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими. Сестры послали сказать Ему: Господи! вот, кого Ты любишь, болен. Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий. Иисус же любил Марфу и сестру ее и Лазаря. Когда же услышал, что он болен, то пробыл два дня на том месте, где находился. После этого сказал ученикам: пойдем опять в Иудею. Ученики сказали Ему: Равви́! давно ли Иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда? Иисус отвечал: не двенадцать ли часов во дне? кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мiра сего; а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним. Сказав это, говорит им потом: Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его. Ученики Его сказали: Господи! если уснул, то выздоровеет. Иисус говорил о смерти его, а они думали, что Он говорит о сне обыкновенном. Тогда Иисус сказал им прямо: Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему. Тогда Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: пойдем и мы умрем с ним. Иисус, придя, нашел, что он уже четыре дня в гробе. Вифания же была близ Иерусалима, стадиях в пятнадцати; и многие из Иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог. Иисус говорит ей: воскреснет брат твой. Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему? Она говорит Ему: так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мiр. Сказав это, пошла и позвала тайно Марию, сестру свою, говоря: Учитель здесь и зовет тебя. Она, как скоро услышала, поспешно встала и пошла к Нему. Иисус еще не входил в селение, но был на том месте, где встретила Его Марфа. Иудеи, которые были с нею в доме и утешали ее, видя, что Мария поспешно встала и вышла, пошли за нею, полагая, что она пошла на гроб - плакать там. Мария же, придя туда, где был Иисус, и увидев Его, пала к ногам Его и сказала Ему: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих, Сам восскорбел духом и возмутился и сказал: где вы положили его? Говорят Ему: Господи! пойди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда Иудеи говорили: смотри, как Он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер? Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе. Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию? Итак отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня. Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет. Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него. А некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. С этого дня положили убить Его (Ин. 11: 1-53).
Тут надо особо отметить то, что архиереи-первосвященники и священники Иерусалимского Храма в те поры достаточно открыто исповедовали ересь саддукеев, они, собственно, и возглавляли религиозно-политическую партию саддукеев, в основе учения которых было и отрицание всеобщего воскресения человечества в последний день (Иов. 19: 25; Ин. 11: 24) времен, предсказанное Пророками Божьими (Ис. 26: 19; Дан. 12: 2), и в воскресение из мертвых как таковое.
В Новом Завете о том говорится неоднократно: саддукеи, которые говорят, что нет воскресения (Мф. 22: 23; Деян. 23: 8), очевидно веруя, в переселение душ после смерти тел в другие - новорожденные тела. Случаи же воскрешения из мертвых, о которых свидетельствовалось в Ветхозаветных Книгах, они относили к глубокому болезненному сну, якобы который окружающие принимали за смерть.
Воскрешение Лазаря Вифанского
Но случай с Лазарем, разложение организма которого на четвертый день после смерти сопровождалось всеми замеченным смердением, был иным. Прилюдное воскрешение Лазаря Иисусом Христом прямо и наглядно обличало лжеучение саддукеев. И множество Иудеев тогда уверовало в истинность Самого Иисуса Христа как Сына Божия и Его учения о воскресении из мертвых.
Такой ставший широко известным факт наглядного воскрешения уже разлагающегося трупа более всего вызвал злобу у архиереев-саддукеев. Их злоба выразилась в речи архиерея Каиафы, которую он сказал не от себя лично, а от имени всей саддукейской партии, признающей за Священное Писание только Пятикнижие Путевождя Моисея и отвергающей в Ветхом Завете Священное Достоинство Книг Пророков и Книг Исторических. Именно с этого дня они положили убить Его (Ин. 11: 53). Именно потому они решили принести Иисуса Христа в ритуальную, сатанинскую жертву за народ (Ин. 11: 51). Тут выражена главная суть евангельского вероучительного конфликта между Откровением Иисуса Христа и лжеучением первенствующих в храмовом культе саддукеев. Спустя шесть дней после воскрешения Лазаря по желанию саддукеев и примкнувших к ним фарисеев с книжниками было совершено принесение в сатанинскую жертву на Кресте вочеловечшегося Сына Божия.
Однако в момент Крестной смерти Спасителя произошло ещё одно чудо - воскрешение многих умерших Святых во Святой Земле: И се́, завѣ́са церко́вная раздра́ся на дво́е съ вы́шняго кра́я до ни́жняго: и земля́ потрясе́ся: и ка́менiе распаде́ся: и гро́би отверзо́шася: и мно́га тѣлеса́ усо́пшихъ святы́хъ воста́ша: и изше́дше изъ гро́бъ, по воскресе́нiи Его́, внидо́ша во Святы́й Гра́дъ и яви́шася мно́зѣмъ (Мф. 27: 51-53).
Саддукеи тогда уже вполне осознавали, что теперь, после смерти Иисуса Христа, произойдет и обетованное Им Его Воскресение. Они заранее подготовили план, чтобы не допустить такого чуда. Должно быть, они решили Тело Иисуса Христа тайно похитить и уничтожить, например всессожжением, и позже сообщить народу, что Тело было украдено Его учениками. Но саддукеи просчитались: Иисус Христос Воскрес не спустя трое суток, как они могли ошибочно предполагать по Его собственному предречению, но в самом начале ночи третьего дня после Его Крестной смерти. Воскресение Спасителя стало свидетельством о безусловности обетования о воскресении человечества в последний день времен.
Воскресение Христово и сошествие во ад
Так, Апостол Павел свидетельствовал: Если же Дух Того, Кто Воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас (Рим. 8: 11).
Ещё в Новом Завете, в Деяниях Апостолов есть два свидетельства о воскрешении мертвых по молитвам Учеников Христа. Апостол Пётр, проповедуя в Иопии, воскресил одну из учениц Христа - Тавифу:
В Иоппии находилась одна ученица, именем Тавифа, что значит: «серна»; она была исполнена добрых дел и творила много милостынь. Случилось в те дни, что она занемогла и умерла. Ее омыли и положили в горнице. А как Лидда была близ Иоппии, то ученики, услышав, что Петр находится там, послали к нему двух человек просить, чтобы он не замедлил прийти к ним. Петр, встав, пошел с ними; и когда он прибыл, ввели его в горницу, и все вдовицы со слезами предстали перед ним, показывая рубашки и платья, какие делала Серна, живя с ними. Петр выслал всех вон и, преклонив колени, помолился, и, обратившись к телу, сказал: Тавифа! встань. И она открыла глаза свои и, увидев Петра, села. Он, подав ей руку, поднял ее, и, призвав святых и вдовиц, поставил ее перед ними живою. Это сделалось известным по всей Иоппии, и многие уверовали в Господа (Деян. 9: 36-42).
И Апостол Павел воскрешает христианина Евтиха:
Во время продолжительной беседы Павловой один юноша, именем Евтих, сидевший на окне, погрузился в глубокий сон и, пошатнувшись, сонный упал вниз с третьего жилья, и поднят мертвым. Павел, сойдя, пал на него и, обняв его, сказал: не тревожьтесь, ибо душа его в нем. Взойдя же и преломив хлеб и вкусив, беседовал довольно, даже до рассвета, и потом вышел. Между тем отрока привели живого, и немало утешились (Деян. 20: 9-12).
Священное Предание сохранило гораздо больше свидетельств о воскрешении Апостолами умерших. Так, согласно Житию Апостола Петра, данный Ученик Христа воскресил одного умершего в Анкире Галатийской и юного принца в Риме.
Из Житий Апостола Андрея Первозванного известно, что он воскрешал мертвых в Амасии Понтийской, в Никомидии, в Солуни, в кахетинском городе Ацкури, а в Патрах он воскресил более сорока человек.
Апостол Иоанн Богослов воскрешал умерших в Эфесе, утонувшего юношу во время плавания на Патмос, троих детей на самом острове Патмос.
Апостол Филипп воскресил умершего младенца в Галилее, умершего в Греции и покойника во время погребальной процессии в Иераполе Сирийском. Апостол Фома в Индии воскресил умершего сына брахмана. Апостол Матфий, избранный на Апостольском Соборе в число Двенадцати вместо Иуды Искариота, воскрешал мертвых в Иудее. Апостолы из 70-ти Иасон и Сосипатр воскресили умершего сына царя Керкиры Севастиана.
У Святителя Иоанна Златоустого есть даже удивительное свидетельство о бывшем апостоле Иуде Искариоте - Божии «дарования были подаваемы и недостойным людям, для того, чтобы... достигалась и другая цель, чтобы они, устыдившись дара Божия, оставили свое нечестие. Вспомни об Иуде, одном из двенадцати апостолов. Все признают, что он совершал знамения, изгонял бесов, воскрешал мертвых, очищал прокаженных, и однако он лишился Царства Небесного. Знамения не могли спасти его, потому что он был разбойник, вор и предатель Господа»[1].
Известно, что Крест Господень, обретенный Святой Равноапостольной Царицей Еленой, воскресил покойника и с той поры стал именоваться Крестом Животворящим.
Многие Святые в молитвах ко Господу воскрешали умерших и некоторые воскресали сами. К числу таких чудотворцев Древней Церкви относятся Святители и Священномученики Аполинарий Равенский, Иулиан Кеноманийский, Харалампий Магнезийский, Еразм Формийский, Василий Херсонесский, Парфений Ламсакийский, Николай Мирликийский, Спиридон Тримифунтский, Иаков Низибийский, Даниил Тарноский, Мартин Турский, Амвросий Медиоланский, Донат Еврийский, Епифаний Саламинский, Патрикий Ирландский, Мученики и Великомученики Ксенорин Римский, Евдокия Илиопольская, Ирина Македонская, Агнесса Римская, Победоносец Георгий Никомидийский, Целитель Пантелеимон Никомидийский, Иулиан Египетский, Иакинф Амастридский, Преподобные Макарий Великий Египетский, Палладий Антиохийский, Патермуфий Египетский, Сисой Великий Египетский, Дий и Маркиан Константинопольские, Маркелл Амапейский, Иаков Отшельник, Геласий Палестинский, Симеон Столпник Дивногорец.
Однако, несмотря на такое обилие жизненных примеров чудотворений, в Древней Церкви в славную эпоху царствования Святого Благоверного Императора Феодосия II (Младшего или Юнейшего) с 402 по 450 год ко времени созыва в Ефесе лжесобора 449 года среди христианских Архиереев появилось немало лжепастырей, которые в своих еретических несторианских уклонениях относительно двух Природ Иисуса Христа, принижающих достоинство Его Человеческой Природы, фактически перестали исповедовать 11-й член Никео-Цареградского Символа Веры: Ча́ю воскресе́ния ме́ртвых.
В Литургическом Богослужении архиереи-еретики, конечно, данный член формально использовали, но в своей лжеучительной теологии его попирали. Фактически в христианское Богословие произошла теологическая инфильтрация древней саддукейской ереси. И вот в Промысле Божием именно в Эфесе произошло чудо воскресения Семи знатных Ефесских Отроков-Христан, замурованных в Охлонскую пещеру Ефесского пригорода ещё при Императоре Трояне Декии, который царствовал в 249-251 годах. Юноши-исповедники два века спали смертным сном и по воле Господа воскресли, чтобы в присутствии Ефесских жителей - Епископа, градоначальника и множества народа - посрамить древнее саддукейское зловерие.
Воскресение Седми Отроков Ефесских
В земной Церкви Христовой чудеса воскресения мертвых совершали от раннего Средневековья до недавнего ХХ столетия включительно Святители Евсхимон Исповедник Лампсакийский, Леонтий Ростовский, Преподобные Венедикт Нурсийский, Варсонофий Великий, Севир Валерийский, Агиодул Иорданский, Георгий Хозевит Палестинский, Варлаам Хутынский, Марк Гробокопатель Киево-Печерский, Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, Александр Куштский, Аристоклий Афонский, Амфилохий Почаевский, Блаженная Ксения Петербургская, Святой Праведный Иоанн Кронштадтский.
Воскрешения из мертвых в разные века происходили от Святых Источников, Чудотворных Икон Божией Матери - Толгской, Жировицкой, Почаевской, Тихвинской-Цивильской, Песчанской и других Живоносных Святынь.
Преподобный Серафим, Саровский и всея Руси Чудотворец, в беседе с Н.А.Мотовиловым пророчествовал о предстоящем собственном кратковременном воскресении из мертвых ближе к концу времен, когда древняя саддукейская ересь в «христианском» обличии поразит и Русских Архиереев:
«Мне, убогому Серафиму, от Господа Бога положено жить гораздо более ста лет. Но так как к тому времени Архиереи Русские так онечестивятся, что нечестием своим превзойдут Архиереев Греческих во времена Феодосия Юнейшего, так что даже и важнейшему догмату Христовой Веры - Воскресению Христову и всеобщему воскресению веровать не будут, то посему Господу Богу угодно до времени меня, убогого Серафима, от сея преждевременныя жизни взять и затем во утверждение догмата Воскресения воскресить, и воскрешение мое будет яко воскрешение Седми Отроков в пещере Охлонской во времена Феодосия Юнейшего. По воскрешении же моем я перейду из Сарова в Дивеево, где буду проповедовать Всемiрное Покаяние. Православная Вера будет попрана, Архиереи Церкви Божией и другие духовные лица отступят от чистоты Православия, и за это Господь тяжко их накажет. Всякое желание внести изменения в правила и учения Святой Церкви есть ересь... хула на Духа Святого, которая не простится вовек. Я, убогий Серафим, три дня и три ночи молил Господа, чтобы он лучше меня лишил Царствия Небесного, а их помиловал. Но Господь ответил "Не помилую их: ибо они учат учениям человеческим, и языком чтут Меня, а сердце их далеко отстоит от Меня"».
О посмертных странствиях души ярко изложено в Рассказе Блаженной Феодоры Царьградской (Х столетие), супруги Преподобного Василия Нового, о 20-ти посмертных мытарствах.
После своей смерти Блаженная Феодора рассказала иноку Григорию, ученику Преподобного Василия, о мытарствах, об аде и рае, о Царствии Небесном:«На этом кончился ряд воздушных мытарств, и мы с радостью приблизились к Вратам Небесным. Врата эти были светлы, как кристалл, и кругом видно было Сияние, которое невозможно описать; в них сияли солнцеобразные юноши, которые, увидев меня, ведомую Ангелами к Небесным Вратам, исполнились радости оттого, что я, покрываемая милосердием Божиим, прошла все воздушные мытарства. Они любезно встретили нас и ввели вовнутрь. Что я там видела и что слышала, Григорий - это невозможно описать! Я приведена была к Престолу неприступной Славы Божией, Который был окружен Херувимами, Серафимами и множеством Войск Небесных, восхвалявших Бога неизреченными песнями; я упала ниц и поклонилась невидимому и недоступному для ума человеческого Божеству. Тогда Небесные Силы воспели пресладкую песнь, восхвалявшее милосердие Божие, которое не могут истощить грехи людей, и послышался Глас, повелевший водившим меня Ангелам, чтобы они отвели меня смотреть обители Святых, а также все муки грешных и потом успокоили меня в обители, уготованной для блаженного Василия...»
Как увидим ниже, рассказ монаха начала XX столетия в повествовании К.Икскуля общими чертами в описании сияющего Престола Божия весьма схож с рассказом Блаженной Феодоры, хотя и беднее языком. Полагаю, в кратких выражениях предисловия Троице-Сергиевой Лавры в издании 1910 года содержался именно такой взгляд на Учение Церкви о посмертной судьбе души:
«Ввиду того, что все поведанное здесь не противоречит церковным воззрениям на таинство смерти и загробную жизнь, находим полезным перепечатать рассказ в отдельном издании».
А бедность языка в сравнении с красочным повествованием глубоко и сознательно веровавшей при жизни Блаженной Феодоры вполне объяснима для воспитанника секулярного XIX века, которому было даровано Господом посмертное воскресение для покаяния и исправления, а также для назидания и современникам рассказчика, и нам - жителям XXI века.
В православной среде бытуют некоторые современные предания и о случаях чудесного воскресения в близкой нам второй половине ХХ столетия. Но в силу того, что вокруг таких духовных историй до сих пор ведется острая полемика, я не решился здесь приводить подобные устные или даже записанные и опубликованные рассказы, чтобы духом спорности или духом гиперкритических сомнений не заразить впечатление читателей от рассказа К.Икскуля.
Однако один рассказ не о чуде воскресения, но о посмертной судьбе, который мне прежде не доводилось записывать, все же воспроизведу здесь. В моем личном духовном опыте и сознании истории, рассказанная К.Икскулем и услышанная мной в пору моего воцерковления, почему-то находятся в неразрывной близости.
На исходе Великого Поста 1987 года я взял двухнедельный отпуск и отправился потрудничать Христа ради в Псково-Печерский монастырь. Знающие люди меня заранее предупредили, что временных трудников принимают в монастыре только до начала Страстной Седмицы, поэтому я приурочил свой отпуск к предпоследней и последней Седмицам Великого Поста.
Размещать меня в монастырской гостинице отказались, и я отправился по полученной в Москве рекомендации на постой в дом Валентины Васильевны Аданичкиной на Рижской улице Печор. Вдова Иерея Виктора Аданичкина и её покойный супруг были духовными чадами Старца Сампсона (Сиверса), и она разместила меня в келье, где временно проживал Старец после его изгнания из обители. И вот за день до моего отъезда после Всенощной в канун Лазаревой Субботы Валентина Васильевна вдруг решила приготовить мне ужин, чего не было прежде: нажарила снетков и картошки. Поскольку я собирался утром причащаться, от рыбы дерзко отказался, чем обидел матушку. Но чтобы как-то смягчить её обиду, принялся очередной раз расспрашивать её о Старце Сампсоне.
И тогда она рассказала мне историю смерти её супруга. У них было несколько детей, кто-то из них проживал в Ленинграде, а кто-то в Москве. И вот в начале осени 1974 года Отец Виктор поехал навестить кого-то из детей в Ленинград. По благословению своего Духовника по городу он ходил в священнической рясе и с наперсным Крестом. И вот, отправляясь уже обратно на вокзал - к поезду в Печоры, он ждал автобуса на остановке. Тогда к нему прицепились какие-то хулиганы и стали глумиться над его священническим саном. Отец Виктор постарался не отвечать на их выпады, чем ещё больше раззадорил глумливых ублюдков. И в конце концов один из них со смехом и яростью пырнул ножом Батюшку в живот, угодил в печень. Ранение оказалось смертельным, но в тяжелых мучениях и страданиях Отец Виктор умирал ещё более месяца.
Вскоре после кончины Отец Виктор явился в тонком сне Валентине Васильевне - в белом одеянии, нижний край которого с боку был опален. Матушка Валентина стала расспрашивать супруга, что случилось. И Отец Виктор пояснил: Ангел-Хранитель и Ангел-Встречный переводили его по мосту через бушующую огненную реку с демонами мытарств, и один из демонов за какой-то нераскаянный грех плеснул в него пламенем, но Ангелы уберегли душу Батюшки, пламя только опалило его одеяние.
Матушка Валентина тогда же исповедала своё видение Духовнику, но Старец Сампсон сказал, что ей было бесовское наваждение. Ему точно известно, что в своих предсмертных страданиях Батюшка Виктор неоднократно исповедовал ему все свои грехи, и нераскаянных грехов не осталось. Однако на следующий день Отец Сапмсон призвал Матушку Валентину и признался, что был не прав: в ту же ночь после исповеди Матушки Валентины Старцу Сапмсону явилась душа Отца Виктора, и почивший Батюшка подтвердил истинность его явления к своей вдове.
Отец Виктор Аданичкин был похоронен на Николо-Архангельском кладбище в Москве. Потом Старец Сампсон перед смертью в Августе 1979 года завещал похоронить себя рядом с могилой Отца Виктора. Так они и теперь лежат рядом. А матушка Валентина уже в девяностые годы приняла монашеский постриг с именем Гавриила. Не знаю, жива ли она сейчас? Всё никак не удосужусь разрешить данный вопрос и пока молюсь о её здравии.
Есть и другой - личный мотив, почему я решился порекомендовать «Невероятное для многих, но истинное происшествие» К.Икскуля читателям «Русской Народной Линии». Но о том расскажу как-нибудь следующий раз.
Леонид Болотин, историк, научный редактор
Информационно-исследовательской службы «Царское Дело»
+ + +
Икскуль К.
Невероятное для многих, но истинное происшествие
Часть Вторая
Посмертные испытания души и чудесное воскресение из мертвых
-17-
Перехожу к повествованию дальнейших обстоятельств моего невероятного происшествия.
Невероятно! Но если оно до сих пор казалось невероятным, то эти дальнейшие обстоятельства явятся в глазах моих образованных читателей такими «наивными» небылицами, что о них и повествовать бы не стоило; но, может быть, для тех, кто пожелает взглянуть на мой рассказ иначе, сама наивность и скудость послужат удостоверением в истинности, ибо если бы я сочинял, выдумывал, то здесь для фантазии открывается широкое поле, и конечно, я бы выдумал что-нибудь помудренее, поэффективнее.
Итак, что же дальше было со мною? Доктора вышли из палаты, оба фельдшера стояли и толковали о перипетиях моей болезни и смерти, а старушка-няня (сиделка), повернувшись к иконе, перекрестилась и громко высказала обычное в таких случаях пожелание мне:
- Ну, Царство ему Небесное, вечный покой...
И едва она произнесла эти слова, как подле меня явились два Ангела; в одном из них я почему-то узнал моего Ангела-Хранителя, а другой был мне неизвестен[2].
Взяв меня под руки, Ангелы вынесли меня прямо через стену из палаты на улицу.
-18-
Смеркалось уже, шел большой, тихий снег. Я видел его, но холода и вообще перемены между комнатной и надворною не ощутил. Очевидно, подобные вещи утратили для моего измененного тела свое значение. Мы стали быстро подниматься вверх. И по мере того как подымались мы, взору моему открывалось все большее и большее пространство, и наконец оно приняло такие ужасающие размеры, что меня охватил страх от сознания моего ничтожества перед этой безконечной пустыней. В этом, конечно, сказывались некоторые особенности моего зрения. Во-первых, было темно, а я видел все ясно; следовательно, зрение мое получило способность видеть в темноте; во-вторых, я охватил взором такое пространство, какого, несомненно, не мог охватить моим обыкновенным зрением. Но этих особенностей я, кажется, не осознал тогда, а что я вижу не всё, что для моего зрения, как ни широк его кругозор, все-таки существует предел, - это я отлично понимал и ужасался. Да, насколько, стало быть, свойственно человеку ценить во что-то свою личность: я сознавал себя таким ничтожным, ничего не значащим атомом, появление или исчезновение которого, понятно, должно было оставаться совсем незамеченным в этом безпредельном пространстве, но вместо того, чтобы находить для себя в этом некоторое успокоение, своего рода безопасность, я страшился... что затеряюсь, что эта необъятность поглотит меня, как жалкую пылинку. Удивительный отпор ничтожной точки всеобщему (как мнят некоторые) закону разрушения, и знаменательное проявление сознания человеком его безсмертия, его вечного личного бытия!
-19-
Идея времени погасла в моем уме, и я не знаю, сколько мы ещё подымались вверх, как вдруг послышался сначала какой-то неясный шум, а затем, выплыв откуда-то, к нам с криком и гоготом стала быстро приближаться толпа каких-то безобразных существ.
«Бесы!» - с необычайной быстротой сообразил я и оцепенел от какого-то особенного, неведомого мне дотоле ужаса. Бесы! О сколько иронии, сколько самого искреннего смеха вызвало бы во мне несколько дней назад чье-нибудь сообщение не только о том, что он видел своими глазами бесов, но что он допускает существование их как тварей известного рода! Как и подобало «образованному» человеку конца XIX века, я под этим названием разумел дурные склонности, страсти в человеке, почему и само это слово имело у меня значение не имени, а термина, определявшего известное отвлеченное понятие. И вдруг это «известное отвлеченное понятие» предстало мне живым олицетворением!
Не могу и до сих пор сказать, как и почему я тогда без малейшего недоумения признал в этом безобразном видении бесов. Несомненно лишь, что такое определение совсем выходило из порядка вещей и логики, ибо, предстань мне подобное зрелище в другое время, я, несомненно, сказал бы, что это какая-то небылица в лицах, уродливый каприз фантазии - одним словом, все, что угодно, но уж конечно, никак не назвал бы его тем именем, под которым понимал нечто такое, чего и видеть нельзя. Но тогда это определение вылилось с такой быстротой, как будто тут и думать было незачем, как будто я увидел что-то, давно и хорошо мне известное, и так как мои умственные способности работали в то время, как говорил я, с какой- то непостижимой энергией, то я почти так же быстро сообразил, что безобразный вид этих тварей не был их настоящей внешностью, что это был какой-то мерзкий маскарад, придуманный, вероятно, с целью более устрашить меня, и на мгновение что-то похожее на гордость шевельнулось во мне. Мне стало стыдно за себя, за человека вообще, что для того, чтобы испугать его, столь много мнящего о себе, другие твари прибегают к таким приемам, какие нами практикуются по отношению к малым детям.
Окружив нас со всех сторон, бесы с криком и гамом требовали, чтобы меня отдали им, они старались как-нибудь схватить меня и вырвать из рук Ангелов, но, очевидно, не смели этого сделать. Среди их невообразимого и столь же отвратительного для слуха, как сами они были для зрения, воя и гама я улавливал иногда слова и целые фразы.
- Он наш: он от Бога отрекся, - вдруг чуть не в один голос завопили они, и при этом уж с такой наглостью кинулись на нас, что от страха у меня на мгновение застыла всякая мысль.
«Это ложь! Это неправда!» - опомнившись, хотел крикнуть я, но услужливая память связала мой язык. Каким-то непонятным образом мне вдруг вспомнилось такое маленькое, ничтожное событие, и к тому же и относившееся ещё к давно минувшей эпохе моей юности, о котором, кажется, я и вспомнить никогда не мог.
-20-
Мне вспомнилось, как ещё во времена моего учения, собравшись однажды у товарища, мы, потолковав о своих школьных делах, перешли затем на разговор о разных отвлеченных и высоких предметах - разговоры, какие велись нами зачастую.
- Я вообще не люблю отвлеченностей, - говорил один из моих товарищей, - а здесь уж совершенная невозможность. Я могу верить в какую-нибудь пусть и неисследованную наукой силу природы, то есть я могу допустить ее существование, и не видя ее явных определенных проявлений, потому что она может быть очень ничтожной или сливающейся в своих действиях с другими силами, и оттого ее трудно и уловить; но веровать в Бога как Существо личное и всемогущее, когда я не вижу нигде ясных проявлений этой Личности, - это уже абсурд. Мне говорят: веруй. Но почему должен я веровать, когда я одинаково могу веровать и тому, что Бога нет. Ведь правда же? И может быть, Его и нет? - уже в упор ко мне отнесся товарищ.
- Может быть, и нет, - проговорил я.
Фраза эта была в полном смысле слова «праздным глаголом»; во мне не могла вызвать сомнений в бытии Бога безтолковая речь приятеля, я даже не особенно следил за разговором, и вот теперь оказалось, что этот праздный глагол не пропал безследно в воздухе, мне надлежало оправдываться, защищаться от возводимого на меня обвинения, и таким образом удостоверялось Евангельское сказание, что если и не по воле ведущего тайны сердца человеческого Бога, то по злобе врага нашего спасения нам действительно предстоит дать ответ и во всяком праздном слове.
Обвинение это, по-видимому, являлось самым сильным аргументом моей погибели для бесов, они как бы почерпнули в нем новую силу для смелости своих нападений на меня и уже с неистовым ревом завертелись вокруг нас, преграждая нам дальнейший путь.
Я вспомнил о молитве и стал молиться, призывая на помощь тех Святых, которых знал и чьи имена пришли мне на ум. Но это не устрашало моих врагов. Жалкий невежда, христианин лишь по имени, я чуть ли не впервые вспомнил о Той, Которая именуется Заступницей рода Христианского.
Но, вероятно, горяч был мой порыв к Ней, вероятно, так преисполнена ужаса была душа моя, что едва я, вспомнив, произнес Ее имя, как вокруг нас вдруг появился какой-то белый туман, который и стал быстро заволакивать безобразное сонмище бесов. Он скрыл его от моих глаз, прежде чем оно успело отделиться от нас. Рев и гогот их слышался ещё долго, но по тому, как он постепенно ослабевал и становился глуше, я мог понять, что страшная погоня оставила нас.
-21-
Испытанное мною чувство страха так захватило меня всего, что я не осознавал даже, продолжали ли мы и во время этой ужасной встречи наш полет или она остановила нас на время; я понял, что мы движемся, что мы продолжаем подыматься вверх, лишь когда предо мною снова разостлалось безконечное воздушное пространство.
Пройдя некоторое его расстояние, я увидел над собой яркий Свет: он походил, как казалось мне, на наш солнечный, но был гораздо сильнее его. Там, вероятно, какое-то Царство Света.
«Да, именно Царство, полное владычество света, - предугадывая каким-то особым чувством ещё не виданное мною, думал я, - потому что при этом свете нет теней. Но как же может быть свет без тени?» - сейчас же выступили с недоумением мои земные понятия.
И вдруг мы быстро внеслись в сферу этого света, и он буквально ослепил меня. Я закрыл глаза, поднес руки к лицу, но это не помогало, так как руки мои не давали тени. Да и что значила здесь подобная защита!
«Боже мой, да что же это такое, что это за свет такой? Для меня ведь та же тьма. Я не могу смотреть и, как во тьме, не вижу ничего», - взмолился я, сопоставляя мое земное зрение и забыв, или, быть может, даже и не осознавая, что теперь такое сравнение не годится, что теперь я мог видеть и во тьме.
Эта невозможность видеть, смотреть увеличивала для меня страх неизвестности, естественный при нахождении в неведомом мне мiре, и я с тревогой размышлял: «Что же будет дальше? Скоро ли мы минем эту сферу света и есть ей предел, конец?»
Но случилось иное. Величественно, без гнева, но властно и непоколебимо, раздались слова:
- Не готов!
И затем... затем мгновенная остановка в нашем полете вверх - и мы быстро стали опускаться вниз.
Но прежде, чем покинули мы эти сферы, мне было дано узнать одно дивное явление.
Едва сверху раздались означенные слова, как все в этом мiре, казалось, каждая пылинка, каждый самомалейший атом отозвались на них своим изволением. Словно многомиллионное эхо повторило их на неуловимом для слуха, но ощутимом и понятном для сердца и ума языке, выражая свое полное согласие с последовавшим определением. И в этом единстве воли была такая дивная гармония, и в этой гармонии столько невыразимой, восторженной радости, пред которой жалким безсолнечным днем явились все наши земные очарования и восторги. Неподражаемым музыкальным аккордом прозвучало это многомиллионное эхо, и душа вся заговорила, вся беззаботно отозвалась на него пламенным порывом слиться с этой общей гармонией.
-22-
Я не понял настоящего смысла относившихся ко мне слов, то есть не понял, что снова должен вернуться на землю и снова жить так же, как раньше жил; что меня несут в какие-либо другие страны, и чувство робкого протеста зашевелилось во мне, когда передо мною сначала смутно, как в утреннем тумане, обозначились очертания города, а затем и ясно показались знакомые улицы.
Вот и памятное мне здание больницы. Так же, как и прежде, через стены здания и закрытые двери был внесен я в какую-то совершенно неизвестную комнату: в комнате этой стояло в ряд несколько окрашенных темною краскою столов, и на одном из них, покрытым чем-то белым, я увидел лежащего себя, или, вернее, мое мертвое тело.
Неподалеку от моего стола какой-то седенький старичок в коричневом пиджаке, водя согнутою восковой свечкой по строкам крупного шрифта, читал Псалтирь, а по другую сторону уже извещенная о моей смерти и успевшая приехать моя сестра и подле нее, нагнувшись и что-то тихо говоря ей, - её муж.
- Ты слышал Божие определение? - подведя меня к столу, обратился ко мне безмолвствовавший доселе Ангел-Хранитель и, указав затем рукой на мое мертвое тело, сказал:
- Войди и готовься!
И засим оба Ангела стали невидимы для меня.
-23-
Совершенно ясно помню, что и как произошло после этих слов со мною.
Сначала я почувствовал, что меня как бы стеснило что-то; затем явилось ощущение неприятного холода, и возвращение этой утраченной мною способности чувствовать такие вещи живо воскресило во мне представление прежней жизни, и чувство глубокой грусти как бы о чем-то утраченном охватило меня. (Замечу здесь к слову, что чувство это осталось после описываемого мною события навсегда при мне.)
Желание вернуться к прежней жизни, хотя до этой поры в ней не было ничего особенного скорбного, ни на минуту не шевельнулось во мне: меня нисколько не тянуло, ничто не влекло к ней.
Приходилось ли вам, читатель, видеть пролежавшую некоторое время в сыром месте фотографию? Рисунок на ней сохранился, но от сырости он выцвел, облинял, и вместо определенного и красивого изображения получилась какая-то сплошная бледно-рыжеватая муть. Так обезцветилась для меня жизнь, превратясь тоже в какую-то сплошную водянистую картинку, и таковою остается она в моих глазах и поныне.
Как и почему почувствовал я это сразу - не знаю, но только она ничем не влекла меня; испытанный мною ужас от сознания моего разобщения с окружающим мiром теперь почему-то утратил для меня свое страшное значение; я видел, например, сестру и понимал, что не могу сообщаться с ней, но это нисколько не тяготило меня; я довольствовался тем, что сам вижу ее и знаю всё о ней; во мне даже не явилось, как прежде, желание заявить о своем присутствии как-нибудь.
Впрочем, и не до того было. Чувство стеснения заставило меня все больше и больше страдать. Мне казалось, что меня словно жмут какими-то тисками, и ощущение это все усиливалось; я, со своей стороны, не оставался пассивным, делал что-то, боролся ли, стараясь освободиться от него, или делал усилия, не освобождаясь, как-нибудь сладить, одолеть его - определить не могу, помню только, что мне становилось все тесней и тесней, и наконец я потерял сознание.
-24-
Очнулся я уже лежащим в больничной палате на койке.
Открыв глаза, я увидел себя окруженным чуть ли не целой толпой любопытных, или, выражаясь иначе, с напряженным вниманием наблюдавших меня лиц.
У самого моего изголовья, на придвинутом табурете, стараясь сохранить свое обычное величие, сидел старший врач; его поза и манеры, казалось, говорили, что всё это, мол, вещь обыкновенная и ничего тут нет удивительного, а между тем в его устремленных на меня глазах так и сверкало напряженное внимание и недоумение.
Младший доктор - тот уж безо всякого стеснения так и впился в меня глазами, словно стараясь просмотреть всего меня насквозь.
У ног моей койки, одетая в траурное платье, с бледным, взволнованным лицом стояла сестра моя, подле нее - зять, из-за сестры выглядывало более других спокойное лицо больничной сиделки, а ещё дальше за ней виднелась уже совсем перепуганная физиономия нашего молодого фельдшера.
Придя окончательно в себя, я прежде всего приветствовал сестру; она быстро подошла ко мне, обняла меня и заплакала.
- Ну, батенька, и задали же вы нам жару! - со свойственным молодости нетерпением поделиться поскорее пережитыми необычайными впечатлениями и наблюдениями проговорил младший доктор. - Кабы вы знали, что с вами творилось!
- Да я отлично помню все, что происходило со мной, - проговорил я.
- Как? Неужели вы не теряли сознание?
- Стало быть. нет.
- Это очень, даже очень странно, - проговорил он, взглянув на старшего доктора. - Странно потому, что вы лежали настоящею кочерыжкой, без малейших признаков жизни, нигде ничего, ни-ни. Как же можно в таком состоянии сохранить сознание?
- Вероятно же - можно, если я и видел, и сознавал все.
- То есть видеть-то вы ничего не могли, а слышать, чувствовать. И неужели вы все-все слышали и понимали? Слышали, как вас обмывали, одевали...
- Нет, этого я ничего не чувствовал. Вообще тело мое было для меня совсем не чувствительно.
- Как же так? Говорите, что помните все, что было с вами, а ничего не чувствовали?
- Я говорю, что не чувствовал только того, что делалось с моим телом, находясь под ярким впечатлением пережитого, - проговорил я, думая, что такого пояснения вполне достаточно, чтобы понять высказанное мною.
- Ну-те? - видя, что я остановился на этом, проговорил доктор.
А я даже и запнулся на минуту, не зная, что же ему ещё нужно от меня? Мне казалось, что все так понятно, и я снова лишь повторил:
- Я сказал вам, что не чувствовал только моего тела, следовательно всего, что касалось его, но ведь тело мое - не весь же я? Ведь не весь же я лежал кочерыжкой. Ведь прочее-то все жило и продолжало действовать во мне! - проговорил я, думая, что раздвоение, или, вернее, раздельность в моей личности, которая была теперь яснее Божьего дня для меня, была так же известна и тем людям, к которым я обращал мою речь.
Очевидно, я ещё не вернулся вполне в прежнюю жизнь, не перенесся на точку её понятий, и, говоря о том, что знал теперь и предчувствовал, сам не понимал, что слова мои могут казаться чуть не бредом сумасшедшего для не испытавших ничего подобного и отрицавших все подобное людей.
-25-
Младший доктор хотел ещё что-то возразить или спросить меня, но старший сделал ему знак, чтобы он оставил меня в покое, - не знаю уж, потому ли, что этот покой был действительно нужен мне, или потому, что из моих слов он вывел заключение, что голова моя ещё не в порядке, и поэтому нечего толковать со мной.
Убедившись, что механизм мой пришел в более или менее надлежащее состояние, меня ослушали: отека в легких не оказалось; затем, дав мне выпить, кажется, чашку бульона, все удалились из палаты, позволив лишь сестре побыть со мной ещё некоторое время.
Думая, вероятно, что напоминания о случившемся могут взволновать меня, вызывая всякие страшные предположения и гадания, вроде возможности быть погребенным заживо и тому подобное, все окружавшие и навещавшие меня избегали заводить со мною об этом разговоры; исключение составлял только младший доктор.
Его, по-видимому, крайне заинтересовал бывший со мной случай, и он по нескольку раз на день прибегал ко мне, то просто лишь взглянуть, что и как, то задать один-другой выдуманный вопрос; иногда он приходил один, а иногда даже приводил с собой какого-либо товарища, по большей части студента, посмотреть на побывшего в мертвецкой человека.
На третий или четвертый день, найдя меня, вероятно, достаточно окрепшим, или, может быть, потеряв терпение выжидать дальше, он, придя вечером в мою палату, пустился уже в более продолжительный разговор со мной.
Подержав меня за пульс, он сказал:
- Удивительно, все дни у вас пульс совершенно ровный, без всяких вспышек, отклонений, а если бы вы знали, что с вами творилось, чудеса, да и только!
Я уже освоил теперь, вошел в колею прежней жизни и понимал всю необычайность случившегося со мной, понимал и то, что знаю о нем только я, и что те чудеса, о которых говорил доктор, есть какие-нибудь внешние проявления пережитого мною происшествия, какие-нибудь диковины с медицинской точки зрения, и спросил:
- Это когда же чудеса со мной творились? Перед тем, как я вернулся к жизни?
- Да, перед тем, как вы очнулись. Я уж не говорю о себе, я человек малоопытный, а случая летаргии до сих пор и совсем не видел, но кому я ни рассказывал из старых врачей, все удивлены, понимаете, до того, что отказываются верить моим словам.
- Да что же, собственно, было со мной столь диковинного?
- Я думаю, вы знаете, - впрочем, тут и знать не надо, оно и так само собою понятно, - что когда у человека проходит даже обычное обморочное состояние, все органы его работают сначала крайне слабо: пульс едва уловить можно, дыхание совсем неприметно, сердца не сыщешь. А у вас произошло что-то невообразимое: легкие сразу запыхтели, как какие-то меха исполинские, сердце застучало, что молот о наковальню. Нет, этого даже передать нельзя: это надо было видеть. Понимаете, это был какой-то вулкан перед извержением, мороз бежит по спине, со стороны становилось страшно; казалось, ещё мгновение - и кусков не останется от вас, потому что никакой организм не может выдержать такой работы.
«Гм... не диво же, что я, перед тем как очнулся, потерял сознание», - подумал я.
А до рассказа доктора я все недоумевал и не знал, как объяснить то странное, как казалось мне, обстоятельство, что во время умирания, то есть когда все замирало во мне, я ни на минуту не потерял сознание, а когда мне надлежало ожить, я впал в обморочное состояние. Теперь же это стало понятно мне: при смерти я хотя тоже чувствовал стеснение, но в крайний момент оно разрешилось тем, что я сбросил с себя то, что причиняло его, а одна душа, очевидно, не может падать в обмороки: когда же мне следовало вернуться к жизни, я, наоборот, должен был принять на себя то, что подвержено всяческим физическим страданиям, до обмороков включительно.
Доктор между тем продолжал:
- И вы помните, что это не после какого-нибудь обморока, а после полуторасуточной летаргии! Можете судить о силе этой работы по тому, что вы представляли собой замороженную кочерыжку, а спустя какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут ваши члены получили уже гибкость, а к часу согрелись даже и конечности. Ведь это невероятно, баснословно! И вот, когда я рассказываю, мне отказываются верить.
- А знаете, доктор, почему это случилось так необычайно? - сказал я.
- Почему?
- Вы, по вашим медицинским понятиям, под определением летаргии понимаете нечто сходное с обмороком?
- Да, только в наивысшей степени...
- Ну тогда, стало быть, со мной была не летаргия.
- А что же?
- Я, стало быть, действительно умирал и вернулся к жизни. Если бы здесь было только ослабление деятельности в организме, то тогда бы она, конечно, восстановилась без подобной «бульверсии», а так как телу моему надлежало экстренно приготовиться к принятию души, то и работать все члены должны были тоже экстраординарно.
Доктор с секунду слушал меня внимательно, а затем его лицо приняло равнодушное выражение.
- Да вы шутите, а для нас, медиков, это крайне интересный случай.
- Могу вас уверить, что я и не думаю шутить. Я сам несомненно верю тому, что говорю и хотел бы даже, чтобы и вы поверили... ну хотя бы для того, чтобы серьезно исследовать такое исключительное явление. Вы говорите, что я ничего не мог видеть, а хотите, я вам сейчас нарисую всю обстановку мертвецкой, в которой я живым никогда не был, хотите, расскажу, где кто из вас стоял и что делал в момент моей смерти и вслед за тем?
Доктор заинтересовался моими словами, и когда я рассказал и напомнил ему, как все было, он с видом человека, сбитого с толку, промычал:
- Н-да, странно. Какое-то ясновидение...
- Ну, доктор, это уж совсем что-то не вяжется: состояние мороженого судака - и ясновидение!
Но верх изумления вызвал в нем мой рассказ о том состоянии, в котором я находился в первое время после разъединения моей души с телом, о том, как я видел все, видел, что они хлопочут над моим телом, которое, по его безчувствию, имело для меня значение сброшенной одежды; как мне хотелось дотронуться, толкнуть кого-нибудь, чтобы привлечь внимание к себе, и как ставший слишком плотным для меня воздух не допускал моего соприкосновения с окружающими меня предметами.
Все это он слушал, чуть не буквально разиня рот и сделав большие глаза, и едва кончил я, поспешил проститься со мной и ушел, вероятно, спеша поделиться с другими столь интересными повествованиями.
-27-
Вероятно, он сообщил об этом и старшему врачу, ибо этот последний во время визита на следующий день, осмотрев меня, задержался около моей койки и сказал:
- У вас, кажется, были галлюцинации во время летаргии. Так вы смотрите, постарайтесь отделаться от этого, а то...
- Могу с ума спятить? - подсказал я.
- Нет, это, пожалуй, много, а может перейти в манию.
- А разве бывают при летаргии галлюцинации?
- Что ж вы спрашиваете. Вы знаете это теперь лучше меня.
- Единственный случай, хотя бы и со мною, для меня не доказательство. Мне хотелось бы знать общий вывод медицинских наблюдений по этому обстоятельству.
- А куда девать случай с вами? Ведь это же факт!
- Да, но если все случаи подводить под одну рубрику, то не закроем ли мы этим двери для исследования разных явлений, различных симптомов болезней, и не получится ли через подобный прием нежелательная односторонность в медицинских диагнозах.
- Да тут ничего подобного быть не может. Что с вами была летаргия - это вне всякого сомнения, следовательно, должно принять и то, что было с вами, за возможное в этом состоянии.
- А скажите, доктор, есть ли какая-нибудь почва для появления летаргии в такой болезни, как воспаление легких?
- Медицина не может указать, какая именно нужна для нее почва, потому что она приключается при всяких болезнях, и даже бывали случаи, что человек впадал в летаргический сон без предшествия какой-либо болезни, будучи по видимости совершенно здоров.
- А может сам по себе пройти отек легких во время летаргии, то есть в то время, когда сердце его бездействует, и следовательно, увеличение отека не встречает никаких препятствий для себя?
- Раз это случилось с вами, стало быть, это возможно, хотя, верьте, ваш отек прошел, когда вы уже очнулись.
- В несколько минут?
- Ну, уж в несколько минут... Впрочем, хотя бы и так. Такая работа сердца и легких, какова была в момент вашего пробуждения, может, пожалуй, и лед на Волге взломать, не то что разогнать какой угодно отек в какое угодно время.
- А могли стесненные, отекшие легкие работать так, как они работали у меня?
- Стало быть.
- Следовательно, ничего удивительного, поразительного в приключившемся со мною нет?
- Нет, почему же! Это, во всяком случае... редко наблюдаемое явление.
- Редко или в такой обстановке, при таких обстоятельствах - никогда?
- Хм, как же никогда, когда это было с вами?
- Следовательно, и отек может пройти сам по себе, даже когда все органы у человека бездействуют, и стесненное отеком сердце и отекшие легкие могут, если им вздумается, работать на славу: может ли человек очнуться от летаргии, приключившейся во время отека легких, то есть может ли он вывернуться зараз от двух таких... неблагоприятных казусов?
На лице доктора появилась ироническая улыбка.
- Вот видите, я предупреждал вас недаром относительно мании-то, - проговорил он. - Вы все хотите подвести бывший с вами случай под что-то другое, а не летаргию и задаете вопросы с целью...
«С целью убедиться, - подумал я, - кто из нас маньяк: я ли, желающий выводами науки проверить основательность сделанного тобою моему состоянию определения, или ты, подводящий, быть может вопреки даже возможности, все под одно имеющееся в твой науке наименование?»
Но громко я сказал следующее:
- И задаю вопросы с целью показать вам, что не всякий, увидав порхающий снег, способен, вопреки указаниям календаря и цветущим деревьям, во что бы то ни стало утверждать, что, стало быть, зима, потому лишь, что по науке снег значится принадлежностью зимы; ибо сам я помню, как однажды выпал снег, когда по календарному счислению значилось двадцатое мая и деревья в саду моего отца были в цвету.
Этот мой ответ, вероятно, убедил доктора, что он опоздал со своим предупреждением, что я уже впал в «манию», и он ничего не возразил мне, и я не стал больше ни о чем спрашивать его.
-28-
Я привел этот разговор для того, чтобы читатель не обвинил меня в непростительном легкомыслии, что я по горячим, так сказать, следам не обследовал научно бывшего со мною необычайного случая, тем более что произошел он при такой благоприятной для сего обстановке. Ведь и в самом деле, налицо было два лечивших меня врача - очевидца всего случившегося - и целый штат больничных служащих различных категорий! И вот по приведенному разговору читатель может судить, чем должны были окончиться мои «научные обследования». Что я мог узнать, чего добиться при таком отношении к делу? Мне многое хотелось узнать, хотелось для соображений подробно узнать и понять весь ход моей болезни, хотелось узнать, было ли хотя на йоту вероятности в том, что отек мог у меня рассосаться в то время, когда сердце у меня бездействовало и кровообращение, по-видимому, окончательно прекратилось, так как я окоченел? Басне, что он прошел у меня в несколько минут, когда я уже очнулся, одинаково мудрено было верить, потому что тогда все равно являлась непонятною такая деятельность стесненных отеком сердца и легких.
Но после подобных попыток я оставил моих врачей в покое и перестал расспрашивать их, потому что все равно и сам не поверил бы правдивости и безпристрастности их ответов.
Пробовал я впоследствии «обследовать научно» этот вопрос; но результат получился почти тот же; я встречал такое же апатичное отношение ко всем самостоятельным «обследованиям», такое же рабство мысли, такой же малодушный страх перешагнуть за черту очерченного наукой круга.
А наука... Ах, какое тут постигло разочарование! Когда я спрашивал: возможно ли человеку, впавшему в летаргию при наступившем после воспаления отеке легких, очнуться, или наблюдались ли в медицине и возможны по закону природы вообще такие случаи, чтобы во время летаргии больной совершенно выздоравливал от болезни, весь ход которой и финал являлись, по мнению врачей, вполне естественно и правильно наступившей смертью, мне обыкновенно сразу же отвечали отрицательно. Но сейчас же при дальнейших моих вопросах уверенный тон переходил в гадательный, появлялись разные «впрочем», «знаете» и тому подобное. О том, что это было со мною, конечно, нечего было и заикаться. Тут уж сразу, без малейшей запинки выплывало всеподданнейшее перед наукой и всеобъемлющее и всеудовлетворяющее ученых: «раз это было с вами...» и прочее. И никакого недоумения, удивления, что указывало на полнейшее отсутствие уверенности и обоснованности того, что говорилось за четверть часа перед тем. Меня, как не посвященного в тонкости этой науки, да ещё на беду привыкшего рассуждать, ужасно злило это, и я не раз с горячностью спрашивал, ставя вопрос ребром:
- Но скажите, пожалуйста, пусть летаргия - явление редкое, пусть сама она мало наблюдалась, мало исследована, но неужели же в ваших научных законоположениях о жизни организма нельзя найти сколько-нибудь определенного ответа на подобные вопросы?
Но тут приходилось убедиться, что это «научное законоположение для жизни организма» имело под собой столько же незыблемой почвы, как и гипотеза о происхождении каналов на Марсе и бываемых там наводнениях. Да и что уж было в сущность сущностей забираться, когда даже на мой вопрос, бывают ли (я уже не спрашивал - возможны или невозможны, так как тут опять требовалось самостоятельное мышление и умозаключение) при летаргии галлюцинации, я не получил прямого ответа.
И пришлось мне самому браться за собирание тех сведений, какие я хотел найти готовыми в науке, и собирал я их, особенно в первое время, весьма усердно, во-первых, потому, что мне хотелось уяснить самому себе, что должно понимать под словом «летаргия» - глубокий ли сон, обморок, одним словом, такое состояние, когда жизнь в человеке как бы замирает, но не покидает его совсем, или такое представление медицины неверно, и в сущности со всяким впавшим по нашим определениям в летаргию происходит то же, что было и со мной. А во-вторых, я предвидел, конечно, то недоверие (откровенно говоря, совсем безсмысленное и неосновательное, так как научно нельзя ведь доказать возможности такого явления), какое будет встречать мой рассказ и какое он, несомненно, вызовет и теперь, и будучи сам горячо убежден в происшедшем со мною, желал найти подтверждение основательности моей убежденности в наблюдениях и возможных исследованиях данного обстоятельства.
-29-
Итак, какой же результат дали мои исследования, что же именно было со мной? Несомненно то, что я и писал, то есть что моя душа покинула на время тело и затем, Божиим определением, вернулась в него. Ответ, могущий, конечно, иметь двоякое к себе отношение: безусловно невозможный для одних и вполне вероятный для других, в зависимости от внутреннего устроения, от мiросозерцания человека. Для того, кто не признает существования души, недопустим даже вопрос о каком-либо правдоподобии такого определения. Какая душа может отделиться, когда ее и нет вовсе? Желательно только, чтобы такие мясники обратили внимание на то, что в человеке может слышать, видеть, одним словом, жить и действовать, и тогда, когда тело его лежит окоченелым и совершенно безчувственным. А кто верит, что в человеке, помимо физического состава, физических отправлений, есть и ещё какая-то сила, совершенно от сих последних не зависящая, для того в подобном факте нет ничего невероятного. А верить этому, думается, и гораздо разумнее, и основательнее, ибо если не эта сила одухотворяет, дает жизнь нашему телу, а сама лишь является продуктом деятельности этого последнего, то тогда уж совершенною нелепостью является смерть. Чего ради должен я верить в логичность таких явлений, как старость, разрушение, когда потребный для питания и обновления моего организма обмен веществ в моем теле не прекращается? Когда я обращался с моим рассказом к духовным лицам разных иерархических степеней, а между ними были люди и очень ученые, все они единогласно отвечали мне, что в бывшем со мною происшествии нет ничего невероятного, что повествования о подобных случаях имеются и в Библии, и в Евангелии, и в Житиях Святых, и в Своих благих и премудрых целях Господь допускает иногда такие предвосхищения души, дает, по мере ее способностей, - одной созерцать больше, другой меньше из того таинственного мiра, в который всем нам предстоит неизбежный путь. Прибавлю здесь от себя, что иногда цель таких откровений бывает сразу ясна и понятна, иногда остается сокрытою и настолько, что откровение кажется как бы безпричинным, ничем не вызванным, а иногда лишь через долгий промежуток времени или какими-нибудь окружными путями обозначается его необходимость.
Так, в перечитанной мною литературе по этому предмету я напал на случай, где только для правнука подобное обстоятельство явилось грозным и столь властно, неотразимо воздействовавшим на него предостережением, что он, не колеблясь, отказался от самоубийства, от которого дотоле ничто не могло отвратить его. Очевидно, в род этот необходимо было пролить такое знание, но кроме прабабки спасенного этим знанием юноши, вероятно, никто не способен был воспринять его, и оттого и лег такой долгий промежуток времени между откровением и его применением. Такова духовная, религиозная сторона этого обстоятельства. Перейдем к другим. Здесь я встретил много такого, что могло лишь подтвердить мою веру, и ничего такого, что бы ее опровергло.
-30-
Прежде всего из всяких справок и из всего прочитанного мной по этому предмету я узнал, что галлюцинации в летаргии и по существу быть не может, что впавший в летаргический сон или ничего не слышит и не чувствует, или чувствует и слышит лишь то, что в действительности происходит вокруг него, и медицинское наименование такого состояния «сном» совершенно неправильно. Это скорее какое-то оцепенение, парализация, или, как ещё подходящее выражается наш простой народ, «обмирание», которое, в зависимости от степени его силы, иногда распространяется на все мельчайшие отправления, на всю тончайшую работу организма, и в таком случае, само собой разумеется, ни о каких галлюцинациях и сновидениях речи быть не может, так как всякая деятельность мозга бывает так же парализована, как и прочих органов. При более же слабой степени оцепенения больной чувствует и сознает все вполне правильно, мозг его находится в совершенно трезвом состоянии, как у бодрствующего и совершенно трезвого человека, и следовательно, этому страшному недугу совсем несвойственно, даже и в малой степени, наподобие хотя бы сна или легкого забытья, омрачать сознание.
Далее, несомненно веским, хотя, быть может, и не для людей «положительных» наук, но для людей со здравым смыслом и трезвым отношением к вещам, доказательством того, что бывающие в подобных приключившимся со мною обстоятельствах видения не суть бред, галлюцинация, а действительно ими пережитое, служит их сила и реальность. Думаю, каждый из нас знаком с какими-нибудь яркими сновидениями, бредом, кошмаром и тому подобными явлениями, и каждый по себе может проверить, насколько продолжительны бывают обыкновенно оставляемые ими впечатления. Обыкновенно они бледнеют и рассеиваются вслед за пробуждением, если дело идет о сновидении или кошмаре, или при наступившем переломе к выздоровлению - в случае бреда, галлюцинации. Достаточно человеку прийти в себя, как он сейчас же отделывается от их власти и сознает, что это был бред или кошмар. Так, я знал одного горячечного, который спустя час после кризиса со смехом рассказывал о пережитых им страданиях в бреду; несмотря на очень сильную ещё слабость, он уже смотрел на едва минувшее глазами здорового человека, сознавал, что это был бред, и воспоминания о нем не вызывали уже в нем страха. Совсем иное то состояние, о котором веду речь я. Я никогда ни на одно мгновение не усомнился в том, что все виденное и испытанное мною в те часы, которые протекли, выражаясь языком докторов, от моей «агонии» и до «пробуждения» в мертвецкой, были не грезы, но столь же реальная быль, как и моя теперешняя жизнь и окружающая обстановка. Меня всячески старались сбить с этой уверенности, оспаривали подчас даже и до смешного, но можно ли заставить человека усомниться в том, что для него так же действительно и памятно, как прожитый вчерашний день. Попробуйте уверить его, что он спал вчера весь день и видел сны, когда он отлично знает, что пил чай, обедал, ходил на службу и видел известных людей.
И заметьте, что я здесь не представляю исключения. Перечитайте или послушайте повествования о таких случаях, и вы увидите, что подобные откровения загробного мiра имели иногда, очевидно, чисто личную цель, и в таких случаях лицу, получившему их, запрещалось рассказывать о виденном (в известной части) другим, и хотя бы это лицо проживало после того десятки лет, какой бы это ни был легкомысленный, слабохарактерный человек, ни ради чего, ни даже самым близким и дорогим людям он не открывал вверенной ему тайны. Из этого ясно, насколько свято было полученное для него приказание, и что оно во всю жизнь, стало быть, сохраняло характер несомненной действительности, а не продукт его расстроенного воображения. Известно также, что после подобных случаев отъявленные атеисты становились и оставались на всю последующую жизнь глубоко верующими людьми.
Что же это за странность, что за исключительность такая? Каким образом вполне здоровый человек, каким, например, я знаю себя, может, вопреки общему закону для подобных вещей, во всю жизнь оставаться под воздействием какого-то кошмара, галлюцинаций, и даже больше того, как что-либо подобное может изменить его самого, его мiросозерцание, когда и житейский опыт, и самые ошеломительные катастрофы в этой нашей действительной жизни сплошь да рядом являются безсильными произвести подобную перемену в человеке?
Очевидно, тут дело не в летаргии или галлюцинациях, а в действительно пережитом и испытанном. И принимая во внимание общую склонность людей к забвению, вследствие чего сложилась и фраза «время исцеляет всё», всякие потери, пережитые катастрофы, сердечные раны, - не доказывает ли такая необычайная, исключительная памятливость, что переживший подобное происшествие человек действительно переступил через ту грозную для нас и величайшего значения грань, за которой времени и забвения уже не будет и которую мы называем смертью?
-31-
Нужно ли здесь повторять и все другие необычайности бывшего со мною происшествия? Куда, в самом деле, девался мой отек - и отек, как должно думать, очень значительный, если у меня сразу так понизилась температура и он так залил мои легкие, что я ничего не мог выхаркать, несмотря на все способствовавшие тому средства, хотя и грудь моя была переполнена мокротой? Как разошелся, во что всосался он, когда и кровь у меня застыла? Каким образом могли так правильно и сильно заработать мои отекшие легкие и сердце, если отек оставался у меня до пробуждения? Очень мудрено при наличности таких условий верить, чтобы я мог очнуться и остаться живым не чудом, а естественным путем. Не очень-то часто выпутывается больной из отека легких, даже и при более благоприятной обстановке. А тут, нечего сказать, хороша обстановка: медицинская помощь оставлена, самого обмыли, нарядили и вынесли в нетопленную мертвецкую! И потом, что же это за непостижимое явление? Я видел и слышал не какие-нибудь создания моей фантазии, а что действительно происходило в палате, и отлично понимал все это, стало быть, я не бредил вообще и был вообще в полном сознании, и в то же время, имея умственные способности в порядке, я вижу, чувствую и сознаю себя раздвоившимся - вижу лежащее на койке свое бездыханное тело, и вижу и сознаю, помимо этого тела, другого себя, и сознаю странность этого обстоятельства, и понимаю все особенности новой формы моего бытия. Потом я вдруг перестаю видеть, что происходит в палате. Почему же? Потому ли, что умственная деятельность моя погружается в настоящую нирвану, что я окончательно теряю сознание? Нет, я продолжаю видеть и сознавать окружающее меня и не вижу происходящего в палате только потому, что я отсутствую, а как возвращусь, я снова по-прежнему буду видеть и слышать всё, но уже не в палате, а в мертвецкой, в которой я при жизни никогда не был. Но кто же это мог отсутствовать, если в человеке нет, как самостоятельного существа, души? Как могла отделиться совершенно душа от тела, если здесь не произошло того, что на нашем языке называется смертью? Да и какая охота была мне, в наш век неверия и отрицания всего сверхчувственного, говорить о таком невероятном факте и доказывать его истинность, если бы всё не произошло и не было бы для меня так явственно, осязательно и несомненно? Это естественная потребность человека, не верующего только, но уверенного в истинности православного учения о смерти, исповедь человека, чудесным образом излеченного от безсмысленного, грозного и слишком распространенного в наше лукавое время недуга неверия в загробную жизнь.
-32-
Сказал Господь устами праведного Авраама в притче о богатом и Лазаре: «Если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мертвых воскрес, - не поверят». Пусть читатели вдумаются в этот рассказ, и они убедятся, как верны и непреложны эти слова Господни и в наше время. Люди, не слушающие, не исполняющие животворящих заповедей Господних, в Священных Книгах Пророками и Апостолами записанных, делаются неспособными верить и тому, что поведает человек, действительно из мертвых воскресший. Таково сердце человеческое, грехом омраченное: имея уши - человек не слышит!
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Беседы о надписании книги Деяний. Беседа 2-я. В собрании, бывшем чрез несколько времени в древней Церкви, на надписание Деяний Апостольских, и о том, что добродетельная жизнь полезнее знамений и чудес, и чем отличается деятельность от знамений // Творения Святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. Т. 3. Кн. 1. СПб.: Издательство Духовной Академии, 1897. С. 51-100.
[2] Таковым он остается для меня и поныне, хотя впоследствии я у многих лиц духовных спрашивал, нет ли в учениях нашей Церкви или в творениях Святых. Отцов каких-либо указаний на его появление при смерти человека? Но до сих пор только от одного простого странника вскользь слышал, что нужно молиться и «встречному Ангелу», и на мой вопрос, какой это «встречный Ангел», он лишь кратко сказал: «а тот, который встретит там твою душу», и более я ничего не узнал. - Примечание рассказчика.
 схиархим ВП.jpg)
2. Мой опыт
1. -