Детство и юность Илиодора (Труфанова)

 

От редакции: Ранее мы опубликовали два очерка астраханской исследовательницы Яны Анатольевны Седовой об одной из самых колоритных и одиозных фигур церковно-общественной жизни России начала ХХ века иеромонахе Илиодоре, который стал впоследствии расстригой. Теперь автор предлагает нам третий очерк о своем герое. В письме в редакцию Яна Анатольевна сетует на реакцию читателей, что «одиум, окружающий имя о.Илиодора, мешает воспринимать материал о нем беспристрастно». Это справедливо, но это и неизбежно. Как можно по-другому воспринимать рассказ о человеке, дальнейшая судьба которого известна, и она не вызывает симпатии у любого не то что православного, но и просто честного человека?! Однако мы продолжаем публиковать очерки Яны Седовой, потому что в них содержится много интересной информации о ситуации в России и в Церкви кануна революции. Рассказ о жизни и деятельности Сергея Труфанова помогает понять дух эпохи, в которой и стала неизбежной революции.

***

Сергей Михайлович Труфанов родился в 1880 г. на хуторе Большом Мариинской станицы 1-го Донского округа Области Войска Донского. Отец, Михаил Максимилианович Труфанов, «скромный псаломщик, до глубины души верующий человек»[1], прослужил 47 лет в одном и том же храме, находясь там «целыми днями напролет»[2]. Его жена Надежда была «простая, добрая женщина, отдавшая всю свою жизнь на воспитание детей»[3].По свидетельству сына, супруги «не знали ничего, кроме религии. Она наполняла всю их жизнь»[4].

Из 13 детей, родившихся у Труфановых, пятеро умерли во младенчестве. Однажды, когда отец семейства заболел, Надежда оставила дома маленькую дочь и повела старших ребятишек в школу. Вернувшись, мать нашла ребенка мертвым.

Сергей Михайлович полагал, что причиной смерти его маленьких братьев и сестер было недоедание. Весь семейный доход составлял 13 рублей в месяц. Сидели на хлебе и воде, ели суп из одной лапши. Как-то раз мать встала из-за стола, с плачем воскликнула: «Боже, как я прокормлю всех этих детей?» и упала в обморок[5].

Удивительно, что на младенца Сергея, родившегося в этой бедной семье, при крещении был надет золотой крестик, который, между прочим, будучи утерян или унесен, всегда возвращался к своему владельцу[6].

Выжили шесть братьев и две сестры. Два сына Михаила Труфанова стали священниками, еще двое офицерами, один учителем. Учительницами были и обе дочери.

«Я считаю чудом, - писал Сергей Михайлович, - что мои родители смогли дать всем своим детям хорошее образование». Он упоминает, что шестеро из восьмерых получили высшее образование[7]. Несомненно, хороший пример подал отец, который при всей скромности своего общественного положения выписывал журналы, интересовался естественной историей и астрономией «и знал классиков так, как дай Бог знать их любому студенту-филологу». Однако не следует видеть в бедном псаломщике местного вольнодумца: он, по свидетельству сына, оставался тверд в своей вере[8].

Будущему святому надлежало проявить свое призвание еще во младенчестве. Поэтому апологетическая биография иеромонаха Илиодора отмечает: «С самого детства мысль его вращалась в сфере религиозных вопросов, и близкие чуть не с пеленок смотрели на него как на будущего монаха»[9].Например, один раз двухлетний Сергей выбрался из люльки, к которой был привязан, и прибежал в храм, изумив находившуюся там мать. В более старшем возрасте, будучи за какую-то шалость изгнан из дома, пошел на гумно, помолился там и спокойно вернулся, веря, что теперь его примут, как и случилось. Впрочем, нет ничего удивительного ни в том, что ребенок бежит туда, где находится мать, - скорее можно удивляться ловкому побегу из люльки, - ни в том, что в своих детских горестях он молится, если к этому приучен. Точно так же молился - не на гумне, но рядом с ним - 9-летний персонаж «Детства Никиты», не предъявляя никаких претензий на духовное призвание. По-видимому, более доказательных примеров биограф не нашел.

С другой стороны, сам Сергей Труфанов, желая доказать американским читателям свое детское свободомыслие, рассказывает, какие кощунственные вопросы задавал учителям[10]. Наконец, Максимилиан Труфанов вовсе не упоминает о каких-либо признаках особого духовного устроения своего брата в детские годы, заметив лишь, что тот «рос очень живым и смышленым мальчиком, и все соседи его любили»[11].

По словам биографа, при всей своей подвижности мальчик отличался тягой к одиночеству и больше всего любил строить из саманов (самодельных глиняных кирпичей) деревню и часами сидеть в ней без движения[12].

В пять лет юный Сергей пошел в церковно-приходскую школу, еще не умея писать. Рождественские каникулы провел за переписыванием заданного урока, крючками и палочками вместо букв. Увидев этот шедевр каллиграфии, учитель положил тетрадь в ранец мальчика и сказал ему: «Ты дурак. Иди домой и возвращайся через год». «Через год, - писал Сергей Михайлович, - я вернулся и стал лучшим учеником в классе»[13].Крючки и палочки остались в прошлом. Максимилиан рассказывал о своем брате, что «грамоте он выучился рано, любил читать книжки и развивался не по годам»[14].

10-летнего Сергея отправили к родственникам в Новочеркасск - столицу Области Войска Донского - для обучения в духовном училище. Перспектива прожить четыре года вдали от родного хутора пугала мальчика. «...по дороге из села в город, несколько раз, когда лошади замедляли шаг, я спрыгивал с повозки и целовал деревья и цветы и даже сельскую землю, горько плача». Сергей настолько не представлял себе, что такое город и какие в нем порядки, что послушно выполнил шуточный приказ более опытного брата - при въезде в Новочеркасск встать на колени и поцеловать воображаемую каменную женщину, которой на самом деле не было. «Только когда брат встряхнул меня, я понял эту шутку»[15].

Сын бедных родителей, «вечно оборванный, вечно голодный»[16], в длинном сюртуке с чужого плеча, Сергей был предметом насмешек, и не только для однокашников. Один из учителей забавлялся тем, что вызывал мальчика к столу и под общий смех устраивал осмотр костюма своего ученика, приказывая ему поворачиваться.

Неприятности ждали Сергея и при соприкосновении с внешним миром - на пароходе, которым мальчик ездил домой на каникулы. Любознательный ребенок, лазивший по пароходу, вызывал подозрения у взрослых. Раз Сергея приняли за вора и грозили выбросить в воду. «Это было самым сильным огорчением детства о. Илиодора». В другой раз мальчик, не имея на руках билета, попался самому хозяину парохода. Сергей заявил, что отдал билет брату, и тогда разгневанный господин стал водить свою жертву за ухо по всему пароходу, требуя показать, где брат. Тот, как назло, прятался от ветра под брезентом, поэтому позорное шествие под конвоем пароходовладельца продолжалось долго[17].

Подвергаясь разным притеснениям, Сергей стал давать отпор, что понемногу стало как бы его специальностью. По словам биографа, в училище мальчик «энергично протестовал против всего, что считал несправедливым», произносил «резкие отповеди учителям» за их «формальное, чисто чиновническое отношение» к ученикам, поэтому «был постоянным кандидатом в карцер»[18].

В мемуарах Сергея Михайловича его детское бунтарство распространяется и на сферу религии. Он вспоминает, как спросил учителя: «Бог есть дух. Как же Он мог говорить с небес Христу, крестившемуся в Иордане?». Вместо богословских аргументов учитель поспешил запихнуть любознательного ученика в карцер[19].

По свидетельству Максимилиана, его брат уже в училище выделялся из числа прочих учеников ввиду как «выдающихся способностей», так и «большого влияния» на товарищей. По инициативе мальчика в училище появился собственный журнал, носивший «детский характер», где Сергей помещал свои стихотворения[20].

В свою очередь, и однокашники оказывали влияние на мальчика. По их примеру он начал курить, но сумел отказаться от этой привычки по просьбе тяжело заболевшего брата.

Из училища Сергей перешел в Новочеркасскую духовную семинарию. Ее воспитанники вели далеко не благочестивый образ жизни - пили, воровали и т.д. Возвращаясь ночью из «домов с плохой репутацией», подлезали под запертые ворота, чтобы попасть в общежитие[21].

Но Сергей к 14 годам был уже не тот наивный ребенок, который послушно целовал невидимую статую. Он не только не поддался общему развращению, но и объявил ему войну. Начал вышучивать однокашников. Коронным номером Сергея было наглядно изображать, как семинаристы ползают под воротами. «...в результате этих иллюстрированных проповедей молодые люди, ставшие мишенями моих насмешек, обычно воздерживались от греха вообще или, по крайней мере, заканчивали хвастаться этим»[22].

Юноша обличал и учителей, что однажды едва не привело к его исключению. Инспектор семинарии, вернувшись из Петербурга, стал превозносить подобострастие синодских чиновников. «Вот там, действительно, почтение и уважение к сану. А у вас что? Одна грубость», - наставлял инспектор учеников. Сергей слушал-слушал и вдруг выпалил во всеуслышание: «Андрей Александрович, вы учите нас быть подхалимами». Когда этот невиданный случай обсуждался правлением семинарии, мнения разделились. Большинство учителей находило, что дерзкого юношу следует исключить, высказывалась даже мысль отдать его в солдаты. Некоторые, наоборот, защищали «легкомысленного» мальчика. Каким-то чудом Сергея решили оставить[23].

«Коротко говоря, - писал он впоследствии о своих семинарских годах, - я энергично протестовал против неподобающего поведения моих одноклассников и учителей, и это привело к тому, что меня обычно боялись»[24]. Протесты Сергея не затрагивали, как ранее, религиозных вопросов, напротив, были направлены против разных грехов.

В семинарии, вопреки окружающей атмосфере, глубокая религиозность юноши окрепла. Впоследствии он стыдливо уверял американских читателей, что благочестивые убеждения в него вколотили учителя. Но что можно вколотить в такого бунтаря? Он будет слушать только тех, кого уважает. Перед церковью же он глубоко благоговел.

«С пятнадцатилетнего возраста, - писал Сергей Труфанов, - я смотрел как на агента Бога не только на царя, но и на каждого монаха, священника или епископа. Каждое произносимое ими слово было для меня законом, который ни при каких обстоятельствах я не мог бы преступить. В возрасте шестнадцати или семнадцати лет моя вера была похожа на скалу, которую невозможно ни сдвинуть, ни сокрушить, ни разбить»[25].

Именно в эти годы, к 4-му классу, у Сергея созрело главное решение его жизни - стать монахом.

Законы Российской Империи разрешали мужчинам монашеский постриг не ранее 30-летнего возраста, а Сергей вышел из семинарии всего в 20 лет. Именно по этой причине он решил продолжить образование в Санкт-Петербургской духовной академии[26]. По-видимому, карьера ученого монаха, обыкновенно начинавшаяся отсюда, юношу не интересовала.

Атмосфера столичной академии была гораздо благотворнее, чем в захолустной семинарии. Сергей свел знакомство с разными духовными светилами и вообще оказался в гуще церковной жизни, оставаясь верным своим привычкам - много учиться и громко протестовать против несправедливости.

«Здесь, в духовной академии, брат Илиодор очень много работал по вопросу нашей церкви, - неуклюже рассказывал Максимилиан, - он интересовался философией и проводил все время в упорном труде.

Как и в семинарии, он пользовался значительным влиянием среди студентов академии и к нему весьма прислушивались.

Он отличался большой самостоятельностью в своих суждениях и у него не раз происходили недоразумения с товарищами и другими лицами, деяния которых он считал неправильными»[27].

Мечта стать монахом все более укреплялась, особенно после одного случая. Ко дню рождения вдовствующей Императрицы (14.XI) Сергею достался бесплатный билет в Александринский театр. По странному совпадению, играли спектакль, в комическом виде изображавший католических монахов. Юноша кое-как досидел до конца первого акта и ушел.

С тех пор Сергей «добровольно стал жить монашеской жизнью», «похудел и пожелтел от усиленного поста»[28]. Ради большей аскезы два месяца держался без сна. Вскоре начались видения. «Я видел Христа. Я видел злых духов, которые схватили меня за волосы и поволокли меня, крича: "Ты не сбежишь от нас! Ты не сбежишь от нас!". И я видел чудовищ с огромными железными вилами, которые кричали: "Ты наш! Ты наш!"»[29].

Продолжать этот путь без духовного руководителя было опасно, но найти его в столице оказалось нелегко. Сергей начал поиски в ближайшем монастыре - Александро-Невской лавре. Один монах, к которому обратился юноша, оказался дряхлым стариком, другой, «упитанный»обитатель богато обставленной кельи, улыбнулся на расспросы Сергея «крайне циничной улыбкой»[30]. Лавра разочаровала.

Наконец руководитель нашелся в самой академии. Духовным отцом юноши стал инспектор и будущий ректор академии архимандрит Феофан (Быстров), незаурядная личность, «истинный аскет»[31]. О. Феофан был всего на 6 лет старше своего подопечного, только недавно прошел той же дорогой и хорошо его понимал. «Я был его любимым учеником, его протеже, - писал Сергей Труфанов о своем духовнике. - Он выделял меня и упорно вел меня к путям света, видя во мне будущий столп Православия»[32].В свою очередь, юноша «с жадностью» ловил «каждое слово своего учителя» и «приготовителя к монашеской жизни»[33]. Они очень сдружились, ходили друг ко другу в гости, ездили к некоему старцу.

Другим наставником стал о. Иоанн Кронштадтский. Выслушав Сергея и узнав, что он горит желанием служить народу, великий пастырь благословил юношу, поддержал его деньгами (для бедняков) и советом. С тех пор Сергей «очень часто ездил в Кронштадт к дорогому батюшке Иоанну Кронштадтскому»[34]. В начале 1902 г. даже привез оттуда в академию блаженного Митю - «Божия человека» Дмитрия Попова.

В 1903 г. Сергей вместе с товарищем поехал в Саров - вероятно, на торжество прославления преподобного Серафима (19.VII). По дороге с юношей случилась любопытная история. Увидев, как бедняки садятся в вагоны, в которых впору перевозить скот, Сергей возгорелся желанием ехать таким же образом, добился, чтобы поставили лестницу, и кое-как вскарабкался. Последовавший этому примеру спутник разбил себе переносицу[35].

Именно после поездки в Саров мечта Сергея о монашестве наконец осуществилась. Постриги студентов духовных академий допускались ранее установленного законом 30-летнего возраста. Сергей обратился к ректору еще в конце первого курса, но получил отказ. Теперь, когда юноша учился на третьем курсе, согласие наконец было дано.

Родители Сергея, его однокашники и даже блаженный Митя высказались против пострига, причем «Божий человек» пояснил свой совет так: «если ты это сделаешь, ты все равно женишься. Это было открыто мне Богом». Сергей запомнил зловещие слова и берегся от искушений как мог. «...в течение моей десятилетней жизни монахом пророчество блаженного Мити висело над моей головой, как дамоклов меч»[36].Увы, в конце концов этот меч обрушился. Недаром Митю считали прозорливым!

Постригал своего подопечного архимандрит Феофан, дав ему имя в честь мученика Илиодора Магидского (память 19 ноября). Дословно «Илиодор» означает «дар солнца». Постриг был совершен 29.XI.1903, и новопостриженному иноку было 23 года.

Аскеза, посты, молитвы продолжались. «А он ведь круто молится; о, как круто», - проницательно заметил Г.Е.Распутин, в те дни впервые увидав о. Илиодора[37]. Поскольку крепчайшему достается больший искус, юного монаха преследовали фантастические бесовские страхования - то цыганенок, плящущий перед ним на перроне, то три великана с дубинами, кричащие: «Мы тебе покажем! Мы тебе покажем!». Это не были галлюцинации: их видел не только сам о. Илиодор, но и кто-нибудь из его спутников[38].

Молодой подвижник даже приобрел некоторую славу: в 1911 г. Л.А. Тихомиров писал: «Насколько помню, о. Илиодор был еще немного лет назад известен как очень благочестивый, скромный и тихий студент Духовной академии»[39]. В 1911 г. после целой череды скандальных историй в эти слова было трудно поверить.

Впрочем, следует понимать, что при всем своем мистицизме юноша вступил на путь не монастырского, а ученого монашества, путь, предопределенный поступлением в академию. Сам «приготовитель к монашеской жизни» о. Феофан - это выпускник академии, оставленный при ней и ни дня не живший в монастыре. Ученое монашество представляло собой церковную элиту, занимавшуюся не столько духовными подвигами, сколько административными делами.

Многочисленные недруги о. Илиодора, упрекавшие его в неподобающей монаху вольности, упускали из виду, что имеют дело не с обитателем монастыря. Нельзя требовать от представителя ученого монашества качеств, присущих монастырским монахам.

И до, и после расстрижения Илиодор-Сергей Труфанов всегда объяснял свое решение принять монашество сугубо практическими мотивами.

«Я хотел усердно работать, и еще я хотел на всю жизнь остаться один без семьи, чтобы быть свободным, как орел, чьему полету ничто не препятствует.

Для достижения этой цели мне было необходимо стать монахом, отдалить себя от мира и сжечь за собой корабли»[40].

Свобода нужна была для «самоотверженного служения истине и ближним»[41]. Особенно часто о. Илиодором повторялся первый мотив - «послужить правде»[42]. Словом, на первое место выдвигалась не идеология монашества, как то было бы в монастыре, а внешняя форма, дающая чисто практические преимущества.

По-видимому, мистически настроенный Сергей относился к своему постригу очень трезво. Впоследствии о. Илиодор открыто заявил: «К созерцательной иноческой жизни я не способен, не искал ее. Когда я шел в монахи, я искал боевой монашеской жизни. Это мое призвание, это моя истинная жизнь»[43]. Когда его водворяли в какую-нибудь слишком пустынную обитель, у него всегда начиналась, так сказать, духовная клаустрофобия.

Двойственность положения о. Илиодора отразилась в его отношении к данным при постриге обетам целомудрия, нестяжания и послушания. «В течение всего периода моей монашеской жизни я выполнял первые два обета самым строгим образом, и это дало мне духовную силу, с помощью которой я влиял на всех тех, кто соприкоснулся со мной. Не зная женщин, я смог духовно подчинить как мужчин, так и женщин. Я был совершенно бескорыстен, и это разоружало даже моих злейших врагов. Что касается третьего обета, то есть послушания, я сохранил также и его, но не таким образом, который нравился моим начальникам. Я сохранил его по-своему. Я повиновался тем, кто следовал по стопам Бога; ибо мое стремление состояло в том, чтобы служить не людям, а Богу и Его истине. Я не признавал никаких человеческих властей»[44]. В этих словах - все монашеское кредо о. Илиодора, смотревшего на духовный подвиг как на средство достижения земных целей и не желавшего никого слушаться.

Через неделю после пострига юный монах был рукоположен в иеродьякона (6.XII.1903), а в конце четвертого курса - в иеромонаха (25.III.1905).Таким образом, диаконская хиротония совершилась в день Ангела царствующего Государя, а иерейская - в праздник Благовещения, совпадавший с годовщиной основания царицынского монастырского подворья, о котором о. Илиодор еще пока ничего не знал.

Апологетическая биография о. Илиодора уверяет, что в академии он «не особенно хорошо учился»[45]. Это противоречит не только свидетельству Максимилиана, что брат «проводил все время в упорном труде», но и итогам обучения. О. Илиодор окончил академию по первому разряду, получив степень кандидата-магистранта. Она присваивалась тем, кто показал отличные успехи за весь 4-летний курс и представил сочинение, признанное Советом академии удовлетворительным для получения степени магистра. Впрочем, таких лиц в Петербургской академии бывало по полкурса[46].

Кандидатское сочинение о. Илиодора, посвященное взглядам святителя Игнатия (Брянчанинова), тогда же было напечатано[47]. Можно было представить эту работу для получения степени магистра, но научная карьера не привлекала о. Илиодора.

По-видимому, аскетические подвиги подорвали здоровье молодого монаха уже на студенческой скамье, хотя потом о. Илиодор будет уверять, что оно разрушено переводами с место на место. По ночам юношу мучила изжога, вызывавшая кашель и бессонницу. Болезнь прошла только в Ярославле - то ли, как думал о. Илиодор, ввиду вступления на путь народного и общественного служения, то ли после смены климата и рациона. На третьем курсе о. Илиодор попал в академическую больницу почти на восемь недель из-за кишечной простуды. Этот период оказался для новопостриженного монаха очень важным, поскольку тут же в больнице, по недостатку мест в общежитии, жил о. Георгий Гапон. Они подружились.

Овдовевший священник, десятью годами старший о. Илиодора, учился в академии курсом раньше его и оказал на юношу большое влияние. «В своих беседах со мной в больнице о. Гапон часто подчеркивал необходимость того, чтобы церковь знакомилась с проблемами народа».О. Илиодор перенял у нового друга не только страсть к миссионерской работе, но, вероятно, и представление о долге церкви возглавлять разнообразные народные движения. О. Георгий попытался втянуть юношу и в откровенно политическую деятельность, пригласив его в гости к каким-то «стоящим» друзьям, которые что-то «собирались сделать для отечества». На свое счастье, о. Илиодор решил, что монаху не подобает посещать мирских людей, и это благочестивое рассуждение спасло его от опасных знакомств[48].

Миссионерское служение давно привлекало о. Илиодора вместе со служением социальным. Перебравшись в Петербург, юноша стал ходить по богатым домам, собирая пожертвования для бедняков. Собственно, именно эта цель привела его поначалу к о. Иоанну Кронштадтскому. Но, не умея правильно распорядиться собранными средствами, молодой человек часто попадал впросак, тем более, что опытным столичным бродягам не составляло труда обмануть наивного студента. Как и его товарищи по академии, о. Илиодор ходил с проповедями по площадям и ночлежным домам. Максимилиан Труфанов упоминал о миссионерской школе, устроенной в академии по предложению его брата[49].

Вращаясь среди всех кругов общества сверху донизу, о. Илиодор оставался все тем же прямолинейным правдорубом. Однажды, вскоре после рукоположения во иеромонаха, его послали освящать лазаретную церковь. Ее попечительницей состояла некая знатная дама с «какой-то двухэтажной» фамилией. Вероятно, это была баронесса В.И. Икскуль фон Гильденбанд (1850-1928), а храм, о котором идет речь, - церковь св. равноапостольной Марии Магдалины при Общине сестер милосердия имени ген. М. П. фон Кауфмана(Фонтанка, 148). Когда освящение совершилось, дама приказала находившемуся тут солдату внести столик в алтарь через Царские врата. На возражения о. Илиодора против такого кощунства она обиделась. «Извините, баронесса, - ответил молодой священник даме, годившейся ему в матери, а то и в бабушки, - я кланяться перед вами не намерен»[50].

Самым странным знакомым, встреченным о. Илиодором за годы обучения в академии, был, несомненно, Григорий Распутин. Юноша слышал о нем как о «великом пророке, прозорливом муже, чудотворце и подвижнике» от своих однокашников, а также от о. Феофана, который вскоре и познакомил своего ученика с «отцом Григорием из Сибири». Знакомство было шапочным, в коридоре, и не предвещало той большой беды, к которой в конце концов привело[51].

Летом 1905 г., окончив академию, о. Илиодор не поехал домой, а остался в Александро-Невской лавре в ожидании места. Как и в студенческие годы, он ходил по столице с проповедями, пока один случай не остановил эти упражнения в гомилетике. Возвращаясь в монастырь после очередного посещения ночлежного дома, о. Илиодор был остановлен пьяным рабочим, который стал выкрикивать угрозы по адресу священников. Рядом стояли его товарищи, тоже в подпитии. Дело приняло опасный оборот. Тогда о. Илиодор объяснил всей честной компании, что не может и не имеет права защищаться от нападения. После этого один из рабочих отодвинул своего красноречивого друга, давая священнику возможность пройти.

Таким образом, о. Илиодору пришлось самому выслушать проповедь бедняков и посмотреть на жизнь их глазами. Эта необычная точка зрения так его заинтересовала, что он вернулся в ночлежные дома уже одетый в мирской костюм. Изучая положение под видом мирянина, о. Илиодор понял, что его страна изнемогает от социальных недугов.

Потрясенный своими открытиями, он погрузился в глубокое молитвенное раздумье. «Я молил Бога просветить меня, указать мне путь к счастью и процветанию русского народа». Казалось, что именно духовенство должно повести паству по этому пути. «Россия нуждалась в революции, но революции, проведенной во имя Бога; да даже и во имя царя - революции против слабого дворянства, жестокой полиции, продажного суда».

Однажды вечером о. Феофан, зайдя в келью своего ученика, застал его в исступленной молитве «перед импровизированным алтарем».О. Илиодор заметил гостя лишь тогда, когда закончил свою «службу». Что это было? Во всяком случае, о. Феофан заключил, что его подопечный болен, и, положив руку ему на плечо, ласково попросил поехать на отдых в Сергиеву пустынь[52].

Здесь о. Илиодора ждали новые открытия. Сергиева пустынь граничит со Стрельной - дачным поселком аристократии. Поэтому насельники этого «самого аристократического монастыря в России» были в курсе всех придворных сплетен вплоть до самых грязных. «Переулок, по которому мы идем, - рассказывал о. Илиодору иеродьякон Авраам, - иногда в шутку называется "Морганатический переулок", потому что почти все его дома принадлежат морганатическим женам и любовницам русской царской фамилии»[53].

За одно лето о. Илиодор из наивного юноши, сорившего пожертвованными деньгами у стен академии, превратился в проницательного пастыря, знающего всему цену. Месяцы, проведенные в Петербурге после академического курса, подготовили молодого иеромонаха к его будущему служению едва ли не лучше, чем предыдущие четыре года.

 

---

[1] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911. Российский государственный исторический архив (далее - РГИА). Ф.1470. Оп.1. Д.259. Л.84. Рассказ Максимилиана Труфанова.

[2]The mad monk of Russia Iliodor. Life, memoirs and confessions of Sergei Michailovich Trufanoff (Iliodor). New York, 1918.P.6.

[3] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911.

[4]The mad monk of Russia Iliodor. P.6.

[5]Ibid. P.7.

[6]Государственный архив Волгоградской области (далее - ГАВО). Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.110.

[7]ThemadmonkofRussiaIliodor. P.7

[8] Правда об иеромонахе Илиодоре. М., 1911. С.84; The mad monk of Russia Iliodor. P.6.

[9]ПравдаобиеромонахеИлиодоре. С.78.

[10]The mad monk of Russia Iliodor. P.8, 11.

[11] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911.

[12] Правда об иеромонахе Илиодоре. М., 1911. С.80-81

[13]Там же. С.80; The mad monk of Russia Iliodor. P.11-12.

[14] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911.

[15]The mad monk of Russia Iliodor. P.12-13.

[16] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.82.

[17]Там же. С.84-86.

[18]Там же. С.82, 84.

[19]The mad monk of Russia Iliodor. P.15.

[20] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911.

[21]The mad monk of Russia Iliodor. P.16, 17.

[22]Ibid. P.16, 17.

[23]Ibid. P.17-18; Правда об иеромонахе Илиодоре. С.87.

[24]The mad monk of Russia Iliodor. P.16.

[25]Ibid. P.15-16.

[26]Ibid. P.19.

[27] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911.

[28] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.89.

[29]The mad monk of Russia Iliodor. P.20.

[30] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.90.

[31]Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Святой черт. Записки о Распутине. М., 1917. С.3.

[32]ThemadmonkofRussiaIliodor. P.28.

[33]Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук.соч. С.4, 3.

[34] ГАВО. Ф.6. Оп.1. Д.272. Л.58. Проповедь о. Илиодора 30.I.1911 после вечерни.

[35]Государственный архив Саратовской области (далее - ГАСО). Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.209. Протокол речи о. Илиодора 14.IX.1908.

[36]The mad monk of Russia Iliodor. P.20-21.

[37]Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук.соч. С.6.

[38]Бэттс Р., Марченко В. Духовник царской семьи святитель Феофан Полтавский (1874-1940). М., 1994. С.37, 38.

[39] Московские ведомости. 4 февраля 1911. №6094. Цит. по: РГИА. Ф.1470. Оп.1. Д.258. Л.164.

[40]ThemadmonkofRussiaIliodor. P.19.

[41]Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук.соч. С.3.

[42] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.87.

[43] РГИА. Ф.796. Оп.191. Д.143д. Л.16. Телеграмма о. Илиодора в Синод 12.III.1911.

[44]The mad monk of Russia Iliodor. P.21.

[45] Правда об иеромонахе Илиодоре. С.88.

[46] Сухова Н.Ю. Система научно-богословской аттестации в России в XIX - началеXX вв. М., 2009.

[47]Илиодор (Труфанов), иеромонах. Религиозно-нравственное мировоззрение святителя Игнатия. СПб., 1905.

[48]The mad monk of Russia Iliodor. P.24-25.

[49] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 21 марта 1911.

[50] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.7589. Л.236 об. Проповедь о. Илиодора 27.IX.1908.

[51]Бывший иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов). Ук.соч. С.3, 5.

[52]The mad monk of Russia Iliodor. P.27, 28.

[53]Ibid. P.28, 29.