О «святках» и о детях

 

Ниже мы помещаем статью выдающегося русского православного мыслителя, литературного и театрального критика, публициста, писателя Юрия Николаевича Говорухи-Отрока (1852-1896).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (первое издание: О «святках» и о детях // Южный край. 1888. 25 декабря) подготовил профессор А. Д. Каплин.

+ + +

 

 

 

...Давно уже сказано, что «поэзия уходит из мира» - уходит и поэзия «святок»... Мы всё успели обезцветить - обезцветили и этот поэтический праздник, сделали его каким-то вульгарным и заурядным. Не знаю, там, в народе, быть может, ещё и сохра­нилась его поэзия, а у нас, среди «образованного общества», дав­но променявшего на оперетку, «детские» и иные вечера, на винт, на газетный листок и порнографический роман и проч. и проч. - давно променявшего на всё это:

И нравы, и язык, и старину святую... - у нас, среди «образо­ванного общества», поэзия Рождественских праздников давно утрачена...

А ведь была она когда-то и среди «образованного общества», эта поэзия. У Пушкина, у Гоголя, у А. Толстого есть прекрасные страницы, посвящённые описанию Рождественских праздников - и перечитывая эти страницы, каждый помянет добром наших художников, потому что на каждого пахнёт от них той поэзией давно прошедшего, поэзией детства и юности, пахнёт тем време­нем, которое так отрадно вспомнить...

Каждый вспомнит

...........................

Золотые грёзы счастья,

Золотые сны свободы...

Была, значит, когда-то эта поэзия и среди образованного об­щества... а теперь? Не знаю. Может быть, где-нибудь в захолу­стьях, а на житейской авансцене что-то незаметно. Тут и Рож­дественские праздники проходят так же вяло, как и весь год. Будут, как дохлые мухи, делать визиты, будут рыскать по балам, где всё одно и то же, с разными, «сообразными званию» вариа­циями - всё та же скука, всё те же наряды, всё те же разгово­ры... Всё одно и то же: всё тот же театр, с разными «празднич­ными» пошлостями, всё те же маскарады, всё те же «тройки», всё тот же полупьяный, до одурения скучный разгул... Причём же тут Рождество? Совершенно ни при чём... Что им Гекуба, что они Гекубе?..

 

 

 

Жаль вот кого: бедных детишек. Сохнет детская душа без поэзии, особенно без поэзии праздников. Особенно жаль гимна­зистиков. Многих из них, может быть, не возьмут домой, потому что, говорят, дорога в поле ещё не установилась. А ведь это ужас­но трудно перенести. Ведь праздники им мерещатся с самого сентября месяца - мерещатся среди гиероглифов латинской грам­матики, среди классов, звонков, рекреаций, - утешают во всех бедствиях и несчастиях, связанных с прохождением курса «одоб­ренных и рекомендованных» учебников. Ведь бедный гимназис­тик, он, долбя Корнелия Непота или Юлия Цезаря, читая с лекси­коном о подвигах Мильтиада или о геройстве Брута, только и делал, что представлял себе в воображении маму, няню. Жучку, которая встретит его весёлым, знакомым лаем на занесённом снегом дворе. И вдруг, ни занесённого снегом двора, ни мамы, ни няни, ни Жучки, а гимназический пансион, или «гимназическая квартира», с чужими людьми, скучно и однообразно тянущимися днями праздников... Положим, быть может, его повезут куда-нибудь на елку или на «детский вечер», повезут в театр на представ­ление «Ермака, покорителя Сибири», - но разве всё это может заменить маму, няню, занесённый снегом деревенский двор, бега­ющую с весёлым лаем по этому двору Жучку?..

 

 

 

Про городских детей я не говорю. Для тех Рождество, ка­жется, уже с малолетства лишено поэзии. Их водят на Ермака, покупают им в виде праздничных подарков печатную бумагу в роскошных переплётах, а во всём прочем дело идёт так же, как и в будни, кроме Корнелия Непота и Юлия Цезаря... Но дере­венские дети, те, которых с трепетом и безпокойством привозят отцы и матери, размещают по пансионам и «гимназическим квартирам», с трепетом же и безпокойством уезжают, предваритель­но сбивши все пороги, слёзно моля и причастных, и непричаст­ных к делу лиц «поберечь ребёнка», - вот этих-то деревенских детей ужасно жалко. Сколько маленьких сердец все эти пред­праздничные дни трепетало в ожидании «погоды»; сколько ма­леньких глазок каждое утро безпокойно выглядывает в окна пансионов и «гимназических квартир», сколько матерей и отцов, сидя в деревне и поджидая праздника, поджидая вместе с тем Ваню или Мишу, тоже с безпокойством ждут «погоды» и уже загодя совещаются с кучером Иваном, как доставить барчука, если погода не поправится... Но вот приехал уже «батюшка» с молитвой и жалуется, что «проезда нет» и что «так крутит в поле, что хоть ложись да умирай». И хорошо, если кучер Иван решит, что можно доставить барчука, а если нет? А если кучер Иван, осторожно ступая по устилающему половицы полотну, станет у притолоки и скажет: «Воля ваша, сударыня, а ехать никак не возможно, только лошадей зарежешь»...

 

 

Но, кажется, страхи и спасенья, слава Богу, на этот раз, оказа­лись напрасными. Санная дорога установилась; ехать можно. Ку­чер Иван облаживает сани и до свету пускается в путь на паре деревенских, малорослых, но крепких лошадок. Перед отправле­нием он выслушивает множество просьб и приказаний хоро­шенько укутать «барчука» да смотреть, чтобы не раскрывался, чтобы надел косынку и т.д., и т.д. Кучер Иван снисходительно выслушивает все эти привычные ему причитания и, добродушно ухмыляясь в свою огромную бороду, только приговаривает: «Будьте покойны, сударыня, - разве в первый раз?» И, получивши из рук: самой барыни стакан водки, усаживается на облучок... Но страхи и опасения ещё не кончены. В продолжение путешествия Ивана идут непрерывные разговоры и соображения - да где он теперь, да выехали ли из города, да где будут ночевать, да не захватила бы метель... Наконец, на второй день к вечеру, оставляя широкий след по заметённому двору, к крыльцу бойко подкатывают сани, а в них благополучно явившийся Миша или Вася, весь закутанный в огромный воротник огромной шубы...

 

 

...Весело горят огни в комнатах, весело шумит самовар, весело пылает печка, весело бурчит приютившийся около неё кот Васыса, весело визжит на дворе Жучка - и маленький гимназистик за­бывает и Корнелия Непота, и Юлия Цезаря, и пансион, и «гимна­зическую квартиру», и весь отдаётся этому радостному и тихому веселью. Он уже успел везде побывать: и на дворе, где с оглуши­тельным лаем встретила Жучка, и на чердаке у голубей, и в кухне, где тот же кучер Иван показывает ему сидки и западни, которы­ми они будут ловить щеглят и чижей, и в саду, с занесёнными куртинами, где он знает и любит каждый кустик, каждую дорож­ку, и на водяной мельнице, которая будто застыла в своём ледя­ном уборе, с остановившимся, оледенелым колесом, и на накатан­ной уже мальчишками крутой горе, с которой он завтра помчит­ся на салазках... И кажется вырвавшемуся на волю гимназистику, что так будет вечно, что никогда уже снова не наступят ни Кор­нелий Непот, ни Юлий Цезарь... Но две праздничные недели пром­чатся быстро, и сколько горючих детских слез будет пролито, пока кучер Иван снова обладит сани и приготовится в дорогу...

 

 

Бедные дети!.. Как мало у них именно тех впечатлений, ко­торые больше всего нужны детям, как редки эти впечатления, как они случайны и отрывочны, - непосредственные впечатле­ния природы, простой, живой, невыдуманной жизни, наконец, впечатления религиозные, тоже простые и невыдуманные, не забитые в тесные рамки какой-нибудь «программы»... Забы­лись как-то слова Спасителя мира, Рождество которого сегод­ня мы празднуем, сказанные им о детях: «Не возбраняйте им приходить ко Мне»...

А мы «возбраняем»... Всеми мерами возбраняем: всем скла­дом нашей жизни, словом, примером, всею системою воспитания, возбраняем «ведением и неведением», сознательно и бессозна­тельно, «возбраняем», вводя детей наших в ту искусственную, угар­ную атмосферу, среди которой живём сами. Мы пичкаем наших детей всем: латинской грамматикой и Корнелием Непотом - ради диплома, печатной бумагой в роскошных переплётах и «дет­скими вечерами» - ради удовольствия, но не даём им того, что есть «единое на потребу». Хорошо об этом сказал архиепископ Амвросий в одной из своих проповедей: «Нам кажется, - гово­рил проповедник, - что хотя бы жалость к детям могла побуж­дать посещать храм и детей водить с собою, так как они видимо гибнут без влияния церковных богослужений. Их дух замирает и вянет, чувственность прежде времени возбуждается, духовный вкус тупеет, эгоизм растёт, жажда наслаждений распаляется, совесть теряет чистоту и бдительность, ум изощряется в искусстве обхо­дить нравственный труд и уклоняться от духовных упражнений. Но замечательно, что здесь, как и в других случаях нравственной жизни, наше общество для оправдания своего имеет наготове чужие религиозные мысли. Говорят: «наши дети ещё малы; что они понимают в церкви? Надобно, чтобы они сперва выслушали уроки закона Божия». Вот на что мы больше всего надеемся: уроки и уроки! Но уроками ли совершается самоё развитие де­тей? Через ум ли детский проходят все образы и картины жизни, и в виде ли логических понятий укладываются в их душах все впечатления, получаемые ими в природе и общежитии? Нет, жизнь теснится в их душе помимо их сознания; она проникает во все поры их нравственного существа прежде всякого научного насле­дования. Переставьте указанное нами возражение из религиоз­ной области в область природы и вы увидите всю его неоснова­тельность. Все мы знаем, как возбудительно действуют на детские души жизнь и картины природы - и солнечный свет, и небесные светила, и леса, и луга, и воды, и цветы, и птицы, и животные. Всё это вы спешите показать детям для их созерцания, наблюдений и удовольствий, а прежде всего признаёте для них необходимым чистый воздух и движения. Теперь спросим: почему вы держите их в классных комнатах, вдали от природы, пока они не узнают научным образом - астрономию, чтобы наслаждаться видом звёз­дного неба; минералогию - чтобы с удовольствием собирать ка­мешки на берегу реки; ботанику - чтобы полюбить цветы; орнитологию и зоологию - чтобы любоваться птицами и животны­ми и пр.? Вы знаете, что дети отупеют прежде, нежели путём науки доберутся до созерцания природы, что они умрут без чис­того воздуха и движения. Предоставьте же их и в религии, как и в природе, прежде всего созерцанию и силе впечатлений, показы­вайте им храмы и богослужения, поставьте их под влияние красо­ты церковной, в благоговении молящихся, дайте им почувствовать невидимое присутствие Божие и влияние его благодати, и потом уже учите их, и объясняйте им то, что они видели, испытали и уже полюбили».

***

Но... не то время. Мы предпочитаем рассказывать детям всякие глупости по совету разных педагогических книжек, читать им о том, как г. Жюль Верн ездил на луну, нежели о том, как родился Спаситель мира, возить их в оперу, в театр, в опе­ретку даже, на детские балы и вечера. Нам кажется, что эти впечатления пригодны для детского возраста, что эти впечат­ления могут просветить ум, образовать сердце...

Предпочтение понятное. Мы ведь готовим детей к той же жизни, какою жи­вем сами - и на детских вечерах и балах приучаем их к тому, что их ожидает в жизни... К тому же лицемерию, к той же условности, к боязни всего оригинального, свежего, не общепринятого... Что всем этим вносится ранний разврат в детс­кую душу - об этом как-то не думают, этому не верят. Мне уже приходилось об этом говорить на праздниках, снова напо­минать о том же. Ведь все эти детские вечера, детские балы - иностранный обычай, перенесённый на русскую почву и, подобно многим иностранным обычаям, совершенно для нас не­пригодный.

Но что делать? Те основы, на которых должна быть построена русская система воспитания, как-то у нас зате­рялись, немногими у нас признаются, и мы, вот уже почти двес­ти лет, и в этой области, вместо того, чтобы развивать и усовершенствовать своё, стремимся скопировать чужое и системати­чески делаем несчастными наших детей прежде «по Руссо и Песталоцци», а в последнее время просто уже по методе лю­бого шарлатана, который сочтёт умственным и выгодным для себя объявиться педагогом и сочинять педагогические книж­ки. В эту французско-нижегородскую систему воспитания вхо­дят и детские вечера. Мне приходилось несколько раз бывать на подобных вечерах и каждый раз, глядя на этих разряжен­ных детей, мне приходили в голову одни и те же мысли, и каждый раз мне становилось жаль этих детей, их «образа ан­гельского», который попирался, загрязнялся всею этою атмос­ферою бальной залы, всем этим однообразно-безумным угаром бала. Эта раздражающая атмосфера бала, раздражающие взгля­ды и улыбки, шуршание шёлка, обнажённые плечи и руки - всё то нечистое, что чуется в этой атмосфере бала - неужели вы думаете, что всё это не действует на детей?

Конечно, дей­ствует, конечно, детская душа - душа впечатлительная, тонко отзывчивая на добро, но и на зло; конечно, она, пусть безсозна­тельно, но жадно воспринимает эти впечатления; что-то нечи­стое на всю жизнь остаётся на дне этой души. Но, Боже мой - ведь в жизни и без того много нечистых впечатлений, от кото­рых трудно оградить детей - зачем же, уже без всякой нужды, прибавлять сюда ещё ряд новых подобных впечатлений и, к тому же, впечатлений ядовитых, тонко-соблазнительных, фальшиво-изящных... И когда подумаешь всё это, ещё более жалко становится этих детишек, часто таких милых, таких наивных, с такими светлыми, как звёздочки небесные, глазками, но уже разряженных по последней моде, в каких-то щеголеватых кур­точках, в коротеньких юбочках, кокетливо подобранных, с тактированными крошечными ручками, и тоже «на три пугови­цы», «на четыре пуговицы», «на шесть пуговиц», как того требу­ет «последний шик», с завитыми головками, с взбитыми волоса­ми... Теперь, пожалуй, и даже наверно, можно будет заметить какую-нибудь крошку в турнюре или на пружинах...

К чему всё это? Разве так должны веселиться дети? Да кто видел настоящую детскую весёлость, кому приходилось испытывать обаяние этой весёлости, такой свободной и радостной, наивно-грациозной и трогательной, тот, конечно, скажет, что ровно ни­какой весёлости на этих детских вечерах нет и быть не мо­жет... Ведь дети - народ ужасно переимчивый и на своих детс­ких вечерах они тотчас же начинают копировать взрослых - копируют во всём: в походке, в жестах, в манере держаться, даже в разговорах; копируют бальный тон, бальные интонации, так сказать. Посмотрите на этих крошечных кавалеров и дам, особливо из приученных к этим «детским вечерам», из выдрес­сированных и вышколенных, посмотрите, как они ходят, как они держатся, прислушайтесь к их лепету: по тону - это всё ещё детский, милый лепет, но уже с оттенком «бальных разго­воров», уже с проскальзывающими не детскими словами и обо­ротами речи...

Так вот и подумайте, как же тут, среди всей этой атмосферы, среди всей этой дрессировки, как же тут де­тям сохранить «святую чистоту невинную и гордую стыдли­вость»... Нельзя её сохранить, и вот почему у нас случается нередко, что тринадцати, четырнадцати, пятнадцатилетние под­ростки уже успевают разменять сокровища своей души на мелкую монету ходячих мыслей, ходячих чувств - на ту ходя­чую, стёртую монету, где нельзя уже разобрать штемпеля и изображения...

И ещё о подростках. О мальчиках я уже не говорю. Благодаря нашей утилитарной точке зрения на нрав­ственность у нас мальчики-подростки, в большей или меньшей степени, почти уже неизбежно развращаются. Но о девочках- подростках. Они тоже там, на детских вечерах, четырнадцати, пятнадцати, шестнадцатилетние. И когда детей увозят, - они остаются и танцуют уже вместе с взрослыми. И жаль смот­реть на этих девочек-подростков, в коротеньких платьицах, с обнажёнными почти до колен ножками... Сперва, конечно, стыд­но, а потом привыкают. А ведь это у девочек самый критичес­кий возраст, - возраст, когда складывается в девочке уже вся будущая женщина, возраст блуждающей мечтательности, воз­раст первого пробуждения чувственности, ещё не сознаваемой, ещё облекающейся в формы мечтательного идеализма, обая­тельной грёзы, неясных предчувствий, сладкой тоски... И вот среди перекрещивающихся взглядов, рук и улыбок, среди однообразно раздражающего бального шума, среди того нечистого, что чуется в атмосфере бальной залы - эти подросточки в коротеньких платьицах, с обнажёнными почти до колен нож­ками, с горящими стыдом и удовольствием личиками, с горя­щими стыдом и удовольствием глазками...

 

 

К чему всё это? И есть ли тут та действительная весёлость, чистая, наивная, кото­рая так благотворно действует на детскую душу?