8.1. При моем триедином подходе к национальности кто же по национальности Владимир Набоков? По крови (породе, племени) он русский, по культуре русский. Но вот проживал и творил он большую часть своей жизни за рубежом, с 1919 года вплоть до смерти в 1977 году. Оставляет ли русский дух, присущий личности, русского человека на чужбине за пределами Большой России? Оскудение русского духа в эмигрантах, несомненно. Не все это сознают, но в душе чувствуют многие. Россия у них как бы консервируется, и писать о прошлом они могут и даже хорошо. Но вот свою новую жизнь на чужбине в художественной форме они описать не могут. Набоков исключение. Он много и плодотворно творил за пределами России и даже Европы. Он состоялся как русский писатель, потому что видел давление другой (чужой) культуры и сопротивлялся этому. Когда он учился в Кембридже, то почувствовал, что начинает терять себя. Его как бы приговорили к казни, к казни русского начала в нём. Он принял меры, чтобы сохранить себя от смерти русского в себе. Впоследствии он описал внутреннее нежелание этого, победившее в нём, в книге «Приглашение на казнь». «И уже побежала тень по доскам, когда громко и твердо Цинциннат стал считать: один Цинциннат считал, а другой Цинциннат уже перестал слушать удалявшийся звон ненужного счета - и с неиспытанной дотоле ясностью, сперва даже болезненной по внезапности своего наплыва, но потом преисполнившей веселием всё его естество, - подумал: «Зачем я тут? Отчего так лежу?» - и, задав себе этот простой вопрос, он отвечал тем, что привстал и осмотрелся. Кругом было странное замешательство. Сквозь поясницу еще вращавшегося палача просвечивали перила. Скрюченный на ступеньке, блевал бледный библиотекарь. Зрители были совсем, совсем прозрачны, и уже никуда не годились, и все подавались куда-то, шарахаясь - только задние нарисованные ряды оставались на месте. Цинциннат медленно спустился с помоста и пошел по зыбкому сору. Его догнал во много раз уменьшившийся Роман, он же Родриг: - Что вы делаете! - хрипел он, прыгая. - Нельзя, нельзя! Это нечестно по отношению к нему, ко всем...Вернитесь, ложитесь, - ведь вы лежали, все было готово, все было кончено! Цинциннат его отстранил, и тот, уныло крикнув, отбежал, уже думая только о собственном спасении. Мало что осталось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли...Цинцинат пошел среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему».
8.2. «Настоящая история моего пребывания в английском университете есть история моих потуг удержать Россию... Очень скоро я бросил политику и весь отдался литературе. Из моего английского камина заполыхали на меня червленые щиты и синие молнии, которыми началась русская словесность. Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира. Я зачитывался великолепной описательной прозой великих русских естествоиспытателей и путешественников, открывавших новых птиц и насекомых в Средней Азии.... Страх забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать, довольно, впрочем, сильными когтями, из России, стало прямо болезнью... На независимого юношу среда только тогда влияет, когда в нём уже заложена восприимчивая частица; такой частицей было во мне всё то английское, чем питалось мое детство. Мне впервые стало это ясно в последнюю мою Кембриджскую весну, когда я почувствовал себя в таком же естественном соприкосновении с непосредственной средой, в каком я был с моим русским прошлым, и этого состояния гармонии я достиг в ту минуту, когда то, чем я только и занимался три года, кропотливая реставрация моей, может быть, искусственной, но восхитительной России была настолько закончена, т.е. я уже знал, что закрепил её в душе навсегда» («Другие берега»). И так он стал русским европейцом.
8.3. Набоков исполнил задачу, возложенную на него судьбой, правильнее сказать Творцом - стать пропагандистом русской словесности за рубежом. Трудно сказать, понимал ли он это, но всю жизнь он ощущал некую тайну в своей судьбе и пытался её разгадать. Вот характерные строки из его книги «Другие берега»: «Предлагаемая читателю автобиография обнимет период почти в сорок лет - с первых годов века по май 1940 года. Ее цель - описать прошлое с предельной точностью и отыскать в нем полнозначные очертания, а именно: развитие и повторение тайных тем в явной судьбе. Я попытался дать Мнемозине не только волю, но и закон». Увидеть узор судьбы, он же закон судьбы можно, лишь подняв его на свет искусства.
«И душу из земного мрака// поднимешь, как письмо на свет,
Ища в ней водяного знака //сквозь тени суетные лет.
И просияет то, что сонно / в себе я чую и таю,
Знак нестираемый, исконный, //узор, придуманный в раю» («Смерть»).
Эти знаки судьбы есть в жизни каждого человека, особенно творчески одаренного. И тут попытка Набокова отыскать узор своей судьбы назидательна и для нас. Может быть это самое главное, что сказал Владимир Набоков русскому читателю, т.е. не просто открыл закон судьбы, но и «продемонстрировал» это своей жизнью. И будем благодарны ему за это.
8.4. «Приглашение на казнь» антитеза романам-антиутопиям, появившимся в большом количестве в Европе и России в XX веке. Главный герой романа Орвела «84» сломлен и восхваляет своего главного поработителя. А вот Цинциннат не только устоял, но и победил. Благодаря чему? Благодаря внутренней жизни души, которая была в нем и над которой бессильны государство и общество. Быть верным себе, своему призванию (дару, таланту, данному Творцом) вот ключ к победе, основа для противостояния и победы. А ведь верность, важнейшая черта русского человека, воспетая еще Александром Пушкином («Дубровский», «Евгений Онегин», «Капитанская дочка»). Верность это и важнейшая христианская добродетель. «Будь верен до смерти и дам тебе венец жизни» (Откр. 2:10). И потому Владимир Набоков русский писатель, волею судеб, оказавшийся на Западе, т.е. русский европеец. И такие есть в Русской культуре, в Русском мире.
1. Не читал но не одобряю!