Кремлёвские особенности голодных лет

1. Из воспоминаний советского школьника

Моя начальная школа совпала с последними годами правления Сталина. Это было время, когда, говоря современным языком, информация доходила до потребителя через печатную продукцию и радиоточки. Приёмниками на длинных и коротких волнах, типа миниатюрной «Москвы», владели единицы, и волны эти контролировали «органы». О телевидении рассказывал писатель-фантаст Казанцев в своих скучных романах. Что касается интернета, который «в наши дни вошёл, как водопровод, сработанный ещё рабами Рима», то по поводу кибернетики всезнающая БСЭ отозвалась, как о «буржуазной лженауке». Поэтому дети утоляли свою любознательность, вне школьных программ, в библиотеках. Таковые имелись при каждом учебном заведении. Но, кроме этих обязательных книгохранилищ, энтузиасты заводили в своих классах мини-библиотечки, пополняемые из личных собраний учеников. Они хранились где-нибудь в углу классной комнаты, в шкафу, под ключом председателя совета пионерского отряда, выдавались на руки с пометкой в специальной тетрадке. Бывало, за  интересной (в общем мнении) книгой выстраивалась очередь. Но во времена всеобъемлющего дефицита  дети сызмала приучались терпеливо ждать своей удачи.

Помнится, в нашем классе такой книгой стал сборник  рассказов о Ленине и его верных соратниках. Автора и названия сего священного писания я не запомнил. Остался в душе книжный образ  самого необычного из  стрелков-охотников от палеолита до наших дней: выходя в лес якобы за дичью, он забывал, для чего у него на плечевом ремне ружьё.  Все вожди (мы знаем из древнейшей истории) любили пострелять, бывало, в соплеменников. Наш же (который Гениальный) мог часами, присев на пень, слушать пение птичек. Наверное, ружейный ствол служил любителю пения пернатых подобием слуховой трубки. Слава Богу,  в которого наш стрелок не верил! Не допустил Всевышний случайного выстрела, не опечалил раньше срока мировой пролетарьят. От таких рассказов о добром дедушке Ленине дети пускали слёзы умиления. Я тогда, 10-12-летний, убедился в правильности ленинского курса на расстрел детей гражданина  Н.А.Романова. Ведь в бытность их царевнами и царевичем, они безжалостно пожирали  сладкоголосых рябчиков, дюжинами за один присест. 

Глубже запал в душу другой из рассказов сборника. Он произвёл на меня столь сильное впечатление, что я запомнил название - «Картошка с салом». Сюжет прост, но поучителен. Соратники наркома Дзержинского по делу освобождения рабочего класса (в том числе и от продуктов питания), прибегнув к простительному обману, спасли своего шефа от голодной смерти в Кремле, солидарно голодавшем тогда с городами, где установилась власть Советов.

2. Ленинский гоРодомор

К слову здесь, отмечу: деревни в революционное лихолетье жили не впроголодь, поскольку крестьяне перестали, как прежде, тратиться на приобретение исчезнувших из свободной продажи промышленных товаров, а изъятая у помещиков земля давала прибавку к столу. Но «излишки» исчезли сразу, ибо на хлебную монополию  большевистской власти и резкое сужение рынков сбыта зерна деревенский «буржуй» ответил сокращением посевов. Тем более, что новая власть, назвавшая себя народной,  вновь, после короткого мира, стала отрывать уцелевшие в германскую войну крестьянские руки от сохи, вкладывая в них ружья для братоубийства. Кому пахать и сеять? Будь продразвёрстка направлена на чрезмерно переполненные хозяйские закрома, проводись она справедливо, с соблюдением хотя бы «революционной законности» (т.е. беззакония, возведённого в закон), то  крестьянин смирился бы, под дулом маузера, с неизбежностью расставаться «за так» с частью своей собственности. Однако романтически настроенных рыцарей революции, людей чести и справедливости, таких как Николай Островский (лит. Павка Корчагин), было ничтожно мало, и они добровольно ушли на фронт под пули контрреволюции. Смута потому называется смутой, что она поднимает мутные волны беспринципных масс, всегда готовых под лозунгами равенства и свободы поживиться  за счёт тех, кто не способен постоять за себя. Насильники и грабители по призванию, как правило, возглавили продотряды, которые орда за ордой пошли по деревням. Вот несколько примеров из воспоминаний большевистских вожаков, из документов РКИ, из циркулярного письма ЦК РКП(Б) об изъятии «излишков» у крестьян:

«Они (2-й Коммунистический продотряд. - С.С.) выгребают дочиста... применяя насилие... массу незаконных арестов... Выгружают подворно, проделывая обыск, и попутно берут, что попадает под руку, как-то: сукно, сапоги, мясо... Обыкновенно из реквизированного ничего не доходит до городов, поедают на местах. Продотряды катаются как сыр в масле, а если попадается спекулянт, то всё устраивается... (выгодней всего комиссары меняли хлеб на кокаин и золото, припрятанное населением на «чёрный день». - С.С.). В элеваторах Тамбовской губернии хлеба лежит порядочное количество, который часто сложен сырой и поэтому преет в складах». «В селе Хомутец Лебедянский продотряд... стал притеснять граждан, бить скотину и птицу, и угрожать смертью отдельным лицам... Продотряд перепился, ворвался во время богослужения в церковь и убил нескольких граждан».  И  ещё: «Собранный у крестьян хлеб гниёт на близлежащих станциях... При сборе хлеба реквизиционные отряды  применяют недопустимые репрессии: порют крестьян (чит. о зверствах Салтычихи и др. помещиков при проклятом царизме. - С.С.), запирают в холодные амбары...из отобранного у крестьян хлеба начальники отрядов заставляют тех же крестьян гнать для себя самогон» (В. Шамбаров, «Белогвардейщина», с.310-311. М., ЭКСМО, 2004).

Нечего удивляться, что при таких «снабженцах» в подконтрольных большевикам городах население жило впроголодь. Даже Его Величества Гегемона, с которым  со «скромным обаянием» заигрывали большевики, не щадила «костлявая рука». Судите сами: в 1918-19 годах по «рабочей карточке»(!) в Москве полагалось в день 124 граммов хлеба, 12 граммов мяса и столько же постного масла на рот, и ещё кое-что полусъедобное в граммах, что по пустым сусекам освобождённого труда наскребалось. Сколько же доставалась от народной власти  какой-нибудь школьной училке, вдовой домохозяйке-буржуинке, служащему казённого учреждения и всяким «нетрудовым (по большевистской градации) элементам», даже страшно дознаваться. 

Если я за давностью лет не перепутал второстепенное, в воспоминаниях красного царедворца Бонч-Бруевича описан трогательный случай. Для самого вождя мирового пролетариата,  чтобы накормить его любимого котёнка, во всей столице едва сыскали блюдечко молока и одну белую булочку. Нелюбимых котят полагаю, съели соратники, что рангами ниже. Думаю, не ошибся, так как вплоть до НЭПа в Москве редкостью были коты и кошки и прочие братья меньшие, включая ворон. Ради истины (пусть досадной для некоторых) отмечу, что в то же время, когда в города входили белые, там возобновлялась торговля, устанавливались твёрдые цены на продукты питания. «Ни в одном  из районов, подвластных белым, не было голода» (В. Шамбаров, там же, с. 345). Но не будем обращать внимание на такие мелочи.

И всё-таки, неужели в эти «суровые годы», как поётся в известной домкомовской песне из известного кинофильма, не было ни одной категории населения, где на голодный рот приходилось бы более 124 граммов хлеба на день? Например, дети? Ветераны? Пациенты клиник? 

В поисках ответа на эти вопросы я наткнулся на сведения о снабжении продуктами питания и промышленными товарами работников аппарата власти. Они-то, избранники новой эпохи, уже в 1918-19 годах жили в тёплом предбаннике коммунизма, отовариваясь жизненными благами через спецраспределители. Известно по документам: совнаркомовских спецпайков насчитывалось  почти 10 тысяч. Вот вам и поголовье отцов-основателей советской компартийной элиты. К ним я вернусь ниже. А пока поделюсь ещё одной находкой, подтверждающей верность принципу социализма «каждому - по его труду». 

Усиленное питание получали чекисты: на день - 800 граммов хлеба (за 6-х рабочих, с добавкой, жрал «чрезвычайный комиссар»), 200 граммов мяса (дневная норма 16-и рабочих!). Паёк по норме №1 содержал также муку, крупы, овощи, масло (по выбору - сало), чай, сахар, табак и мыло, чтобы «руки, по локоть, были чистыми».  Не знаю, как кому, а для меня это калька с истории «Опричнины». Но надо согласиться: не зря питомцы Дзержинского хлеб ели. Ведь воевали сразу на нескольких фронтах - на обычных, где сопротивление белых регулярная РККА сломить не могла; на внутренних карательных (по принуждению крестьян делиться хлебом с городами, которые большевики, в силу своего всестороннего непрофессионализма, морили голодом, см. выше; по подавлению восстаний обманутых рабочих, по выявлению и уничтожению «контры»; по назначению «контрой» всякого, кто «бывшей» рожей не вписывался в новый порядок).

В 1950-53 годах я с этими цифрами и фактами знаком не был. Поэтому, повторяю, сильно впечатлился рассказом «Картошка с салом», написанным, видимо, кем-то из круга Бонч-Бруевича. К сожалению, пересказать близко к тексту не могу. Поэтому позволю себе авторскую версию. Не зря же в писательской организации больше четверти века состою.

3. О картошке с салом

Представьте себе длинный, со сводчатым потолком, коридор в одном из кремлёвских дворцов. Держась  бледной слабеющей рукой за белую стену, еле передвигает ноги, обутые в кавалерийские сапоги, тощий человек. На нём неизменная солдатская шинель и строевой картуз. Испитому лицу придаёт интеллигентность узкая, несколько длинноватая бородка. В таком виде он взберётся, дайте срок, на каменный столп посреди Лубянки и, забронзавев, простоит на нём до новой (антисоциалистической теперь)  революции. А пока мы наблюдаем живого человека в стадии «доходяги» (именно так, судя по рассказу). Собрав всю свою сверхчеловеческую волю в кулак главного надзирателя пыточных камер Советской России, чекист №1 преодолевает последние шаги до своего кабинета. Он очень голоден. А здоровье осталось в царских ссылках и тюрьмах. На каждом полушаге  его охватывало сожаление: эх, лучше бы он, шляхтич по  документам, выправленным отцом Эдмундом-Руфином, и внук Иосифа из еврейского городка Ошмяны, что в Виленской губернии, выбрал путь иезуита, как мечтал, учась в  гимназии! Но на втором полушаге такая предательская мысль сменялась убеждением в правильности окончательного выбора. Он, Феликс Эдмунд-Руфимович, сумел сочетать в себе иезуита и социал-демократа, ненависть поляка и представителя другого гонимого народа к русским поработителям. Теперь России конец, скоро и название такое  мерзкое исчезнет с  политических карт мира;  запашок русского духа останется только в центральной глубинке, в окружении инородцев бывшей империи, дайте только... пообедать. Мысли опять обратились на мучительные призывы голодного желудка. С тех пор, как бабахнула «Аврора» по Зимнему, не даёт он,  пустой, покоя. «Хоть бы НЭП какой случился!».

С этим низменным желанием вождь 2-го ранга, по кличке Железный Феликс, чьи «немигающие глаза, писал современник,  горели холодным огнём фанатизма», приблизился к кабинету.

У дверей стоял часовой в «будёновке». Деревенскому парню тоже постоянно хотелось есть, с тех пор как призвали его для защиты власти рабочих и крестьян. Среди властных лиц в Кремле преобладали типы не местные, иноземные; среди них мелькали похожие на рабочих, только ничем «рабочим» они не занимались. А вот крестьянина Ваня-курсант не узнавал ни в ком. Разве что этот... Калинин. Но козлобородый сам на лужайке под стеной не пахал, только уговаривал «ходоков к Ленину» возвращаться домой и там пахать до окончательной победы социализма.

Сохранять вертикальное положение голодному  часовому помогала тяжёлая винтовка с примкнутым штыком, у ноги. За неё и держался кремлёвский курсант, сын бедняка. При виде народного комиссара подумал: «Чёй-то нонче нашего Хвеликса Эдмундеевича качает? Никак вчера отмечали победу Мировой Революции? Коль так, - вздохнул Ваня, - вапче жратвы ниде не станет». В дверях кабинета основатель ВЧК приостановился, спросил с надеждой: «Сухарика не найдётся, боец?». И, проницательно разгадав ответ в глазах часового, скрылся за дверью кабинета.

Ваня оказался смышлёным малым. Доложил командиру, тот - выше. Экстренно собрался совнарком. Он уже отзавтракал, что подтверждает большевистская хроника, картофелем (без масла) и посему был настроен на добрые поступки. Единогласно решили: отдать хворому соратнику последний кусок сала, чтобы «подогреть его сердце до соответствия с холодностью ума» (так в «Постановлении» за то всемирно историческое число). Сало изъяли из мышеловки, которую заряжали для поимки дичи на территории Кремля. Зная способность Дзержинского дотошно до всего докапываться, блюдо «картошка с салом» задним числом вписали в прейскурант того дня кремлёвской столовки для лиц, питающихся по норме №1. Кто-то заметил, что тарелку с редкой снедью ни в коем случае нельзя нести на квартиру четы Дзержинских. Варшавянка Софочка, жена наркома, особа вспыльчивая, выросла в богатой еврейской семье Мушката-Шмурло, где свинину в любом виде, чтобы не гневить Яхве, отвергали с порога. Поэтому блюдо  отнесли в кабинет голодающего, улучив момент, когда обладатель всегда чистых рук  освободился от любимого дела - лично допрашивать обвиняемых. 

Но вы не знаете Дзержинского! Учуяв запах редкого лакомства, он вышел в коридор и стал отлавливать пробегающих сотрудников. Каждому задавал один вопрос: «Что сегодня ели в столовой?». Вопрошаемые, загодя предупреждённые совнаркомовскими заговорщиками, делая невинные глаза, ответствовали: «Картошку... э-э-э.. с этим самым... с салом». Убедившись, что сотрудники врут ему слаженно,  Железный Феликс возвратился в кабинет и только тогда принялся за еду. Предполагаю, в эти минуты в немигающих глазах несостоявшегося иезуита, «холодный огонь фанатизма» сменился выражением, свойственным жующему человеку (если он не «человечинку жуёт», по словам поэта).

Теперь я отвлекусь от главной темы, озадаченный несовпадением описанного события с перечнем тех яств, которые фигурируют в списке «по норме №1». Придётся обратиться от художественной литературы к документам.

4. Территория совнаркомовских спецпайков 

С переездом «рабоче-крестьянского» правительства из Петрограда в Москву, тайно, под охраной латышских стрелков (март 1918 г.), Кремль превращается в освещённый электричеством, закрытый город большевистской безродной знати, окружившей себя обслугой и телохранителями на манер бояр. Образовался оазис относительного довольства среди разорённой смутой страны натурального хозяйства в деревнях и голодных, погружённых во тьму  городов. Со временем набралось на Боровицком холме чуть больше 1000 гражданских обитателей с детьми и почти столько же военизированной охраны. Улучшение повседневной жизни тех, кто узурпировал, через насилие, право представлять власть народа, происходило на фоне ухудшения жизни за кремлёвской стеной.

Здесь я рассматриваю только снабжение новых жильцов царской цитадели продуктами питания в годы Гражданской войны. Обеспечением «беженцев из Смольного» занялось Управление делами Совнаркома. 29 мая 1918 г. поступила оттуда просьба к  Московскому продовольственному комитету предоставить в распоряжение столовой при СНК «известное количество, как-то: ветчины, птицы, консервов мясных, сыра и т. п.».  В другие дни, в других письмах по другим адресам,  для Двора их сиятельств народных комиссаров просят (пока ещё вежливо просят) хлеба и крупы (видно, ветчина сама по себе в глотки не лезла), также «табак высшего!!! сорта».  А поскольку, как известно, аппетит приходит во время еды, доходит черёд и до редких продуктов - до икры, вина, орехов... Думаю, «народная» власть при этом учитывала потребности рабочих вне Кремля: к положенным на рот 124-м граммам хлеба, наверное, добавляла 1-у  паюсную икринку и окурок папироски с табачком высшего сорта, также давала возможность понюхать пробку от «Вдовы Клико».

В 1919 году, когда частные лавки и магазины, рестораны, закусочные, столовые и даже уличные торговцы национализируются, с продовольствием в «красной зоне» становится ещё хуже. Но  при этом состав пайков для кремлёвцев удивительно разнообразится. За пайки удерживают деньги, но меньше их стоимости. В разгаре борьба за более сытный список и за место в списке - зависть, суетня, мелочные пересуды о разнице в пайках. Списки привилегированных пайков начинались с имени Ленина. Число людей в тех списках  небожителей варьировалось от 100 до 200 чел. Другие жители Кремля получали менее значительные, но регулярные пайки. По сравнению с ними окружающий московский мир выглядел Голодной Степью. В меню кремлёвских столовых был большой выбор мяса, птицы, обычной рыбы, овощей, масла, яиц, круп, даже деликатесных  продуктов - колбас и редких лососевых. До коммунизма далеко, а белорыбица под рукой, каждому по потребности. На икру там уже и не смотрели. Ведь вся Волга стала красной, не только от крови. Все другие, причастные к власти, но живущие вне этого райского места, стремились получить доступ туда, где кушал Вождь мирового пролетариата, что порождало взаимную зависть и ненависть в партийной среде. Вокруг пайков происходило формирование иерархии, что в конце концов  приведёт к распаду Страны Советов в 1991 году. Ибо «закормленная» номенклатура безвозвратно противопоставила себя обществу бесконечного дефицита.

Новые хозяева России понимали опасность, исходящую от «власти пайков». Поэтому поощряли легенды об аскетичности вождей. Якобы то один из них, то другой падал в «голодный обморок», вдохновляя авторов сказочных повествований о тяготах кремлёвской жизни. Конечно, в отдельных случаях кто-то из ленинского окружения мог и забыть вовремя поесть (с последствием для здоровья, подорванного ссылками в Женеву, на о. Капри и т.д.). Ведь ответственные головы были перегружены мыслями о счастье народов России, ранее угнетаемых русскими шовинистами. Работали за полночь, думая думу, где прятаться, если конница Шкуро ворвётся в Первопрестольную. А столовки закрывались ввечеру. Так что ещё разобраться надо в природе  вождистских обмороков: от недоедания ли или от переедания деликатесами «не первой свежести», или от чего ещё... Но нельзя исключать и временные перебои с продуктами питания. Ведь, как описано выше, далеко не все обозы с реквизированными дарами деревни исполнители продразвёрсток довозили до места назначения. Да и телеги, въезжающие в ворота Троицкой башни, как правило, оказывались уполовиненными. На Руси как на Руси, хушь она белая, хушь красная.        

5. Взгляд за подкладку наркомовской шинели

Представляю читателям право самим решать, чем был случай в Кремле, описанный в рассказе «Картошка с салом». Легендой придворного бытописателя? Театрализованной постановкой высокопоставленного героя повествования - на публику, которая за кремлёвской стеной, в ожидании сытого  социализма, доедала свои 124 граммов хлеба? Реальным событием, вызванным  нерадивостью снабженцев в тот день? Поле для гаданий безгранично. Моё же собственное воображение рисует сентиментальную картину, достойную кисти Федотова (см. «Завтрак аристократа»).

Поковырявшись для виду в тарелке, нарком кликнул Ваню. Железный Феликс за своё короткое председательство в ВЧК уже столько отправил в расход разносословных Вань (в том числе из «беднейших» слоёв), что ему вдруг захотелось хоть одну молодую жизнь подкрепить лишним куском, продлить хотя бы на денёк. «Доешь, боец». Часовой, не выпуская из руки винтовки, не заставил себя ждать. Когда он удалился, гремя прикладом и смущённо отрыгивая картошкой с салом, знаток каторжных хитростей надорвал по шву подкладку шинели, извлёк из тайника плоский пакет, навороченный из серых листов газеты «Правда». В нём оказался аппетитный шмат мяса, приготовленного так, как готовили в лучших домах Варшавы. Верная Софочка с детства терпеть не могла свинины, от вида сала могла упасть в обморок, но толк в парной говядине понимала.