Личный враг Андропова: беседа с Владимиром Николаевичем Осиповым

Для рубрики «Старейшины. Разговоры с теми, кого нужно слушать» главный редактор «Русской народной линии» Анатолий Степанов беседует с ветераном православно-патриотического движения в России, историком и публицистом Владимиром Николаевичем Осиповым. Беседа состоялась в октябре 2016 года.

В.Н.Осипов вспоминает свои детские годы, войну и эвакуацию. Интересен рассказ о том, как человек, отсидевший в советское время 15 лет в лагерях за «антисоветскую пропаганду», провожал в последний путь И.В.Сталина.

Осипов рассказывает о своей анархо-синдикалистской молодости, вспоминает, как стал в лагере православным монархистом и русским националистом.

Выйдя из лагеря, Осипов начал издавать машинописный подцензурный журнал «Вече», указывая на нём свой домашний адрес. Его распорядился арестовать лично всесильный глава КГБ Ю.В.Андропов. КГБ предоставил ему возможность уехать за границу, Осипов отказался и получил новый срок.

Всем, кто интересуется историей русского движения, полезно послушать этот рассказ.

 

Здравствуйте, уважаемые друзья! В эфире очередной выпуск программы «Старейшины. Разговоры с теми, кого стоит слушать». Сегодня мы в гостях у известного общественного деятеля, историка Владимира Николаевича Осипова. Здравствуйте, Владимир Николаевич.

Здравствуйте.

Хотелось бы поговорить о Вашем жизненном пути, чтобы Вы поделились с нашими читателями и слушателями своими воспоминаниями и размышлениями. Вы ведь принимали непосредственное участие в русском движении еще тогда, когда за это не просто критиковали, а сажали в тюрьму... Но давайте начнем с детства.

Я родился в городе Сланцы Ленинградской области 9 августа 1938 года. Я сын школьных учителей начальных классов. Моя мама Прасковья Петровна всю жизнь проработала в школе. Отец ушел добровольцем на фронт, воевал в артиллерии, но остался жив. После войны он закончил вуз и долго служил в армии. Когда началась война мы всей семьей, мама, тетя, бабушка Прасковья Егоровна - мамина мама, эвакуировались. Был знаменательный день - наш эшелон почти последним вышел из Сланцев в сторону Саратовской области. В Гатчине нас бомбил Гитлер.

Попали под бомбежку?

Да. Причем явно было видно, что идет эшелон с эвакуированными людьми. Как сейчас говорят с мирными жителями, не военными. Конечно, немцам было важно так поступать. Война шла биологическая, даже расовая. Во время бомбежки эшелона мама меня схватила, и мы выскочили с поезда, благодаря чему остались живы. А кто не стал спрыгивать с поезда, все погибли.

Эшелон разбомбили?

Да. Национал-социалисты и дарвинисты хорошо и удачно разбомбили эшелон. Мы прибыли в Саратовскую область в село Беринка. Недалеко был город Пугачев. Там мы жили очень тяжело: голодали, мама очень сильно заболела. Когда она лежала в больнице в Пугачеве мы с бабушкой Прасковьей Егоровной ее навещали. Было совершенно безвыходное положение, потому что в больнице не было ни лекарств, ни кормежки. Жуткое положение. Но бабушка решила, что Господь наказал за грехи - мои родители как школьные учителя не осмелились меня крестить, а это была уже вторая безбожная пятилетка. Да и храмов поблизости уже не было - закрыли или разрушили. И тут бабушка меня крестила. Стояло лето 1944 года. 3 сентября 1943 года была известная беседа Сталина с тремя митрополитами, после которой он повернул курс на более лояльные отношения с Церковью. Храм стоял, правда, мне неизвестно был ли он открыт до сентября 1943 года. Бабушка меня крестила. Младенцы, новорожденные все орали, когда их окунали в купель. Мне-то было уже лет пять или шесть.

Были уже взрослым...

И мне было непонятно, чего они орут? Что тут страшного? Окунули и хорошо! Слава Богу, меня крестили погружением, а не обливанием.

Мама выздоровела?

Да. Даже может быть именно после моего крещения. Я упомяну такой случай - еще когда перед войной мы были в Сланцах, меня напугал мой двоюродный брат большим игрушечным медведем. Когда голову медведя он опрокидывали назад, то раздавался сильный и страшный рёв. Медвежий крик очень страшен. В то время мне было полтора-два годика. Я закричал, испугался и упал с кровати. После этого со мной что-то случилось. Родители решили, что я умру. Я не знаю, как это называется по медицински, но я уже умирал. Бабушка, мамина мама, молодец была у меня. Она где-то нашла такого молитвенника, глубоко верующего православного подвижника, быть может, даже старца, который меня отмаливал - часами стоял на коленях и молился. Он вычитывал и отмаливал. И всё! Слава Богу! Меня спасли. Это просто какое-то чудо.

Действительно, это - настоящее чудо.

Во время воны меня уже крестили. В 1945 года настала победа. В июле мы выехали обратно в Сланцы. В то время я очень хорошо читал, декламировал разные стихи, особенно поэму Маргариты Алигер «Зоя». Домой мы возвращались в товарном вагоне. Ехали мы очень долго, почти месяц. На долгих остановках я частенько вставал и громко читал с подножки вагона про Зою Космодемьянскую «Стала ты под пыткою Татьяной, онемела, замерла без слез». Толпа стояла и слушала. Я уже был чтец-декламатор. Даже помню, что какой-то майор-фронтовик дал мне красненькую тридцатку.

Первый заработок был.

Да-да-да. Мы приехали в Сланцы, и 1 сентября 1945 года я поступил в школу, которую окончил через 10 лет в 1955 году.

Почему решили стать историком? Вы ведь поступили на исторический факультет?

Да. Я поступил на истфак. Мне были очень близки гуманитарные предметы - литература и особенно история. В школе посещал географический кружок. Мне это было близко. Аттестат зрелости у меня был такой - пятерки по гуманитарным предметам, тройка по тригонометрии и еще была четверка по физике или по алгебре. Когда я принес свои документы в приемную комиссию, то один из ее членов воскликнул: Это наш человек! А то приходят к нам с одними пятерками! Идите с такими оценками на физико-математический! А ты наш человек! И я был принят.

Вы поступили с первого раза?

Да. Был конкурс восемь человек на место.

МГУ - центральный вуз страны.

Даже в Сланцах завуч говорила: Куда он лезет!? Там не примут наших, и думать нечего! Что, он с ума сошел?!

Пусть едет в Новгород.

Да. Куда-нибудь туда. Но, тем не менее, я поступил. Еще скажу один факт из моей биографии. Когда я учился в восьмом классе мы переехали в село Новопетровское в Московской области. Оказались под Москвой. Умер Сталин. Тогда я был потрясен его смертью, просто потрясен вовсю. Я был политическим. Меня в классе называли политически настроенный. Я имел совершенно советские взгляды, а Павка Корчагин для меня был героем. Я был потрясен смертью Сталина. Утром проснулся и кричу: Мама, мама! Как же нам теперь жить без Сталина? Поэтому когда весь наш класс поехал хоронить Сталина, не знали же, что будет огромное половодье людей, то я у вокзала где-то потерялся - побежал за газетой и пропал. И мой одноклассник Виктор тоже потерялся. И мы не могли уже найти свой класс. Одноклассники махнули на нас рукой и поехали обратно, видя страшные толпы людей. Куда там пробиваться? А мы вдвоем устремились на похороны Сталина, пробивались-пробивались, прошли на Советскую площадь, где находится памятник Юрию Долгорукому. Я не знаю, стоял ли он тогда или нет...

Был. Памятник поставили вроде в 1949 году. (Ошибка, памятник установили в 1954 году. - Ред.)

Была конная милиция. Все серьезно. Местные московские ребятишки нам показали дорогу. И мы по крышам сараев пробрались во двор дома, близко расположенный к Колонному залу. Железные ворота были закрыты, но мы видели, что идет культурная нормальная очередь. Почти до двенадцати ночи милиция не знала, что с нами делать, потому что образовалась целая толпа. В основном были взрослые. В полночь нам открыли ворота и сказали: «Ладно, идите потихоньку в культурную очередь!» И довольно быстро я прошел мимо гроба Сталина. Я очень удивился, что он такой старый, потому что на портретах он был изображен хорошим моложавым и симпатичным. А тут - морщины. Я был очень поражен. Потом по трамвайным путям мы добрались до Рижского вокзала и уехали домой, где были нам очень рады. Ведь уже подняли тревогу, а родственница в Москве искала меня по моргам.

Вы проводили Сталина в последний путь.

Да. Я проводил Сталина в последний путь. В 1955 году я поступил в МГУ на исторический факультет. Через год я был в Новгороде в археологической экспедиции. Доклад Хрущева на меня впечатления не произвел. Я не стал антисоветчиком. Я следил за венгерскими событиями в октябре, но как-то я не был ими взволнован. И тут я читаю роман Джека Лондона «Мартин Иден». Главный герой был сначала простым человеком, а потом он стал великим писателем. Но самое главное, что эта книга меня пронзила идеей индивидуализма. Я же был совершеннейший коллективист. И тут вдруг в меня проникла идея индивидуализма. Худо-бедно в романе упоминался Ницше, которого я стал читать, доставать его книги с хитростями и без. И у меня появилось уже иное мировоззрение, не советское. Вышла смесь ницшеанства, индивидуализма и сильной личности. Но одновременно я не хотел расставаться с социализмом и социальной справедливостью. Мне был противен Маркс и марксизм, но социализм я считал хорошей вещью. Зачем от него отказываться? Поэтому я избрал анархо-синдикализм. Там все было нормально.

А в каком году вы стали анархо-синдикалистом?

Конец 1956 года и начало 1957 года. В это время.

И когда вы выступили в 1959 году, то уже были сложившимся анархо-синдикалистом?

Да! Сложившимся анархо-синдикалистом.

Вы были на четвертом курсе?

Да. Мой товарищ и сокурсник Анатолий Михайлович Иванов тоже был анархо-синдикалистом. Его арестовали. Я был потрясен арестом, зашел к родителям. Почему он был арестован? Мы с ним знали Игоря Васильевича Авдеева. Поэт и энергетик. Он окончил Энергетический институт, и придерживался антисоветских взглядов.

А какова причина ареста Иванова?

За что его арестовали? Это интересный момент. Как работало КГБ? Игорь Васильевич Авдеев после окончания Энергетического института по распределению уехал в город Сталино Кемеровской области. Сейчас город Новокузнецк. Он писал стихи, которые были названы антисоветскими. Да, самое главное - он переписывался со своим товарищем, которого мы не знали. Его не было в доме, видимо, куда-то отъехал, а мать этого товарища вскрыла письмо: О! Антисоветчик! Моему сыну пишет антисоветчик!

Она тут же побежала в КГБ: смотрите моему сыну пишет антисоветчик. И тогда его арестовали, решив в его доме найти какую-нибудь писанину. Нашли стихи, которые были признаны антисоветскими. Он немного знал английский и перевел статью одного американца, писавшего против культа личности Сталина. Либеральная статья! Можно сказать, мелкая, несущественная статья! Автор статьи пишет: «Дело не только в Сталине». Дескать, надо глубже смотреть. В этом заключался весь антисоветизм этой статьи. И этого хватило.

А Иванов здесь причем?

Я доберусь до Иванова. Этой статьи хватило для того, чтобы дать шесть лет тюрьмы, которые он полностью отсидел за стихи и статью американца. Он переписывался с Ивановым. Когда его арестовали, то нашли письмо Иванова, где указан адрес и т.д. Всё удачно. Был обыск у Иванова, его не сразу арестовали, в отличие от Авдеева. Иванова задержали в Москве, а мы тогда уже кое-чего соображали, обсуждали Кронштадтское и Тамбовское восстание, Рабочую оппозицию, анархо-синдикализм, Шляпникова, Коллонтай и прочее. И он накатал панигирик, статью в защиту Рабочей оппозиции и диктатуры пролетариата. Сейчас если почитать эту статью, то ничего страшного не обнаружишь, но для того времени она считалась антисоветчиной, раз не соответствует генеральному курсу и т.д. Статья была признана антисоветской, хотя это была настоящая чепуха. Больше не было никакого криминала, поэтому его отправили в психушку. Дескать, пусть его подлечат. Но я-то не знал, что его отправят в психушку, думал, что ему срок дадут. И только на седьмой день его перевезли в психиатрическую больницу. Да, одно любопытное совпадение - Анатолий Михайлович Иванов был арестован 31 января 1959 года в день, когда родился Сергей Николаевич Бабурин - наш современный патриот и известный деятель. Я выступил в защиту Иванова, но моя речь не была антисоветской.

А где вы выступили в защиту Иванова?

Я учился на четвертом курсе. В аудитории амфитеатром спускались кресла для студентов, на курсе было двести человек. И я выступил перед собственными однокурсниками в перерыве между лекциями. Я подбежал к трибуне и с юношеским запалом выпалил: Товарищи, в то время как Никита Сергеевич Хрущев недавно заявил на съезде партии, что у нас нет политзаключенных, но в КГБ нашлись, которые арестовали нашего товарища! Я призываю нашу комсомольскую организацию выступить в защиту Иванова. Выступление было безобидным. И через три часа ко мне подходят и говорят: Владимир Николаевич, оставайтесь после занятий, будет комсомольское бюро. Я остался. Меня тут же исключили из Комсомола.

Оперативно.

Мне кричали: «Мещанское обывательское выступление! Ты на кого работаешь?! Кто тебя учил?!» И я был выгнан с четвертого курса.

После исключения из Комсомола, отчислили и из вуза?

Да. Тут все сцепляется. Через две недели после исключения из Комсомола, отчислили из МГУ по формальной причине - за непосещение лекций. Я даже не стал спорить. Я посещал все лекции. Но думал, лучше исключить по этой причине, чем за антисоветское выступление. И в течение этого года я поступил в педагогический институт имени Крупской, сдавал со всеми экзамены. Но меня и оттуда тоже вышибли за то, что дал неправильные сведения о своей биографии. А потом окончил Московский государственный заочный педагогический институт. В июне 1960 года я получил диплом в то же время, когда и мои бывшие однокурсники в МГУ. И сразу же я побежал в Ленинскую библиотеку записываться в научный зал, потому что в него записывали только тех, кто получил диплом. Главное для меня было записаться. Кстати, я успел проработать несколько месяцев преподавателем истории. Я никому не говорил, что ушел из Комсомола, т.е. меня ушли. И никто не поинтересовался, состою ли я в Комсомоле.

В Московской области работали?

Нет-нет. В Москве в 727-й школе. Директорша школы являлась депутатом Верховного Совета РСФСР, но была очень хорошим человеком. И ко мне она очень хорошо относилась. Потом когда я освободился, то пришел к ней по поводу трудовой книжке. «Ну, что запишем? - вопросила она. - Напишем, что освобожден от работы без всяких мотивов». Она отнеслась ко мне по-человечески. Надо сказать, что диктатура диктатурой, но люди есть люди, особенно русский люди. Это очень важный момент.

И как вы оказались среди тех, кто организовывал «Маяковку»?

Я оказался таким образом - первым познакомился Анатолий Михайлович Иванов. Он отлежал больше года в «психушке», освободился и активно ходил на площадь. И потом я тоже стал туда ходить.

Это он Вас втянул?

Да. Он меня сопровождал в первые годы.

А что собой представляли собрания на «Маяковке»?

Когда в 1958 году был открыт памятник В.В.Маяковскому, то официальные поэты читали стихи. Маяковский - молодец! Всё хорошо! И закончили, но вокруг них собралась большая толпа, тогда появились поэты, которые тоже стали читать свои стихи. И с открытия памятника пошла традиция - собираться каждую субботу и воскресенье с восьми вечера до часа ночи, пока метро работает, и читать стихи, не только свои, но и репрессированных поэтов.

Собрания приобрели антисоветскую окраску?

Они были оппозиционными.

А кто собирался возле памятника?

В основном студенты.

Был определенный круг людей или просто разные личности приходили?

Сначала были случайные люди, которые потом познакомились, подружились и «спелись».

Но посадили трех человек?

Сейчас объясню. Сначала надо сказать, что там собирались поэты. Например, Юрий Галансков, который потом умер в лагере, Вишняков (Ковшин). Кстати, последние годы он работал сотрудником газеты «Правда». Его друг Аполлон Шухт. И самый главный яркий поэт был Анатолий Щукин, который умер несколько лет тому назад. 14 апреля 1961 года мы провели митинг. В это время товарищи из КГБ особо с нами не боролись, а создали некую дружину, которую возглавил некто Агаджанян. Нашлись борцы с площадью Маяковского - с отщепенцами и маргиналами.

Добровольная народная дружина?

Да. Они нас хватали, кричали и т.д.

Чему был посвящен митинг?

Годовщине самоубийства Маяковского. Правда, эта дата совпала с полетом Юрия Гагарина в космос. Один из нас сказал: Я снимаю шляпу перед Гагариным, но мы сегодня должны отметить годовщину самоубийства Маяковского, как было заранее намечено. Мы же не знали, что Гагарин полетит в космос.

Народа было много?

Это было знаменательное событие, собралось человек четыреста. Людской ком, в который вклинилась та сама народная дружина. Добровольцев особенно задели самые крамольные строчки стихов Щукина: Кукурузой, жив ли будешь кукурузой? Юные чекисты были потрясены, потому что кукуруза - это символ советской власти. «Хватать его!» - раздались крики из народной дружины. Решили его схватить. Толпа потянулась к кинотеатру, прижали Щукина к стене, схватили его и бросили в машину. А потом сказали: «Вот этот в шляпе, - показывает на меня, - он у них главный». Почему-то они решили, что я главный. И меня также схватили и бросили в машину. Мои ботинки выпали, но их подобрали и бросили мне в спину. Нас двоих, меня и Щукина, повезли в милицию. Отобрали у нас паспорта. «Завтра придете за паспортами», - заявили нам. На следующий день мы пришли за своими документами. Милиционер повел нас в суд, где судья нам сказал, что мы хулиганили и нарушали общественный порядок, нецензурно выражались. Я рассвирепел. В то время я был горячим: Зачем меня обвиняете в нецензурной брани, когда я в жизни не ругаюсь матом! Вы что мне такие вещи говорите?! Судья очень удивился, что я произнес такую яркую речь и скинул мне срок. Щукину дали 15 суток, как и полагалось, а мне только 10 суток.

Не выражался нецензурно!

Раз сам отрицает, что не сквернословил. Отсидел я десять суток и вернулся домой. Мама даже была немного довольна тем, что, испытав неволю, я, быть может, не сяду по-настоящему. Я такое почувствовал. Но, тем не менее, летом 1961 года за очень короткий период, с конца июня до начала августа, мы, небольшая группа людей, активно беседовали и обсуждали. И вдруг возникла идея создать какую-нибудь организацию за рабочий класс и анархо-синдикализм и прочее. В то время очень молились на Югославию, рабочие советы в Югославии и т.д.

Все были анархо-синдикалистами?

Условно, да. Был один еврей Илья Вениаминович Бокштейн, который был просто ярым антикоммунистом. Он многократно на самой площади обвинял коммунизм, чем мы не занимались. Дружинники его все слушали, а потом дали хорошие показания. Бокштейн был маленьким и горбатым, семь лет лежал в гипсе. Он был хорошим человеком, но антикоммунистом. А остальные были анархо-синдикалистами. Юрий Галансков послушал мою речь в защиту анархо-синдикализма и заявил: «Не знаю, кто я еще, но я анархо-синдикалист!». Молодость!

Вы завербовали Галанскова в анархо-синдикализм?

Да.

И летом 1961 года провели зачистку?

Да. Всё было бы еще ничего, если бы Анатолий Михайлович Иванов не подкинул идею. Как известно, 13 августа 1961 года Хрущев воздвигнул Берлинскую стену и заявил западным странам: Если будете летать на самолетах через эту стену, то мы будем их сбивать. Но мы, молодые люди, не понимаем всех хитростей кремлевских правителей. Это же война! Мировая война! Хрущев хочет развязать мировую войну?! И с подачи Иванова возникла идея: «С Хрущевым надо что-то делать!» Тут появился Виталий Ременцов, с которым Иванов лежал в «психушке». И он говорит: Я берусь быть...

Террористом-убийцей?

Да!

Как сейчас говорят - киллером.

Правда, мы поговорили-поговорили, а потом в середине сентября что-то произошло, наступила какая-то оттепель в отношениях. И тогда мы сказали: Ну, ладно! И мы прекратили эти разговоры. Мы поговорили какой-то период и прекратили. Но что произошло дальше? У нас был студент Института народного хозяйства Сенчагов Вячеслав Константинович, такой же оппозиционер, как мы все. Он даже ездил в Муром, чтобы узнать, какие произошли антисоветские события - там были массовые беспорядки. А тут вдруг он через кого-то узнает, что мы обсуждаем идею ликвидации Хрущева, и говорит: Что же это получится? Если они убьют Хрущева, то власть расправится с демократическим движением и настанет жуткая диктатура! Надо спасать демократию! И после этих размышлений он отправился в КГБ. 5 октября 1961 года он дал показания: «На площади Маяковского есть молодежь, разделяющаяся на два направления - наши советские люди, которые немножко ошибаются по части политики партии в отношении литературы и искусства, дескать, зажимают творчество. Этих людей можно не трогать. Но есть три-четыре человека, среди которых оказался и я, которые жаждут насилия и готовят теракт. На следующий день, 6 октября, нас арестовали.

Иванов вновь отделался «психушкой»?

Да. А нас троих посадили. Меня с Эдуардом Кузнецовым. Потом он прославился по захвату самолета, а теперь, если жив, находится в Израиле. К нам приклеили Бокштейна. «Зачем его отдельно судить? - решили в суде. - Маленький, горбатый, к тому же еврей. Скажут, антисемитизм». Поэтому решили приклеить к нам, хотя он не имел к нам прямого отношения.

Вам дали семь лет?

Да, нам с Кузнецовым дали по семь лет.

За подготовку теракта?

Нет. Нам дали за антисоветскую пропаганду. Статья 70. Теракта не было, только пропаганда. Но в приговоре среди слов, что мы поносили и осуждали, был такой абзац: «Обсуждали в своем кругу возможность совершения террористического акта в отношении одного из руководителей Советского государства». И за это обсуждение нам дали по семь лет.

Максимальный срок.

Да, максимальная планка. Я думаю, что нам дали бы три-четыре года. На квартире в частной беседе я Октябрь называл путчем. Грешным делом, а теперь каюсь, в то время я считал поганую преступную Февральскую революцию положительным явлением, а Октябрьскую революцию - путчем.

Анархо-синдикализм, демократизм. Вы как-то писали, что именно в лагере стали православным монархистом.

Да, да, да!

А что такое случилось в лагере, что переменились Ваши мысли?

Сначала я стал русским националистом.

Под чьим-то влиянием?

Сейчас я все расскажу. Когда я сел, то вспомнил про веру в Бога, которую мне внушала бабушка Прасковья Егоровна. А, будучи молодым, я от нее отошел. И тут вера снова ко мне пришла. Абстрактно, но пришла.

Стресс и испытание.

Я помню, что впервые перекрестился в камере. Моя рука не хотела подниматься. Вот что интересно, не поднималась и всё! Как будто её кто-то держал. Я был арестован 6 октября 1961 года, судим в феврале 1962 года, в апреле прибыл на зону в Мордовию.

В знаменитый Дубравлаг?

Да! Я сначала сидел в обычном лагере, но потом вышел указ Президиума Верховного Совета РСФСР о том, чтобы вместо четырех видов режима: общего, усиленного, строгого и особого, оставить только два: строгий и особый. И всем заключенным стали пересматривать приговоры, по стране прошли быстрые суды - всем давали строгий режим. Мне, Кузнецову, а заодно и Бокштейну прокурор сказал, что наша деятельность носила особенный злостный антисоветский характер, большие масштабы, поэтому мы заслуживаем не строгого, как всем, а особого режима. Что такое особый режим? Он отличается тем, что это - лагерная тюрьма: камера, полосатая одежда. Заключенный возвращается с работы и находится в камере. Утром снова на работу. В воскресенье - выходной, поэтому заключенный проводит весь день в камере. Там нет ларька, но можно купить только махорку и зубной порошок. В этом лагере нет никакой еды, такой как комбижир, конфетки «подушечки», повидло. В обыкновенном лагере продавались эти продукты. Если ты заработал деньги, то можно было отовариться. На особом режиме такого нет, там было довольно голодно.

Мы попали на зону в особый режим, где сидели, в том числе уголовники, у которых была фантазия, что очень хорошо живется политзаключенным. Поэтому они хотели вырваться на политическую зону. Уголовник писал что-нибудь против Хрущева, крыл матом, и крутился в лагере вокруг этой листовки. Ага! Антисоветчик! И ему давали срок по политической 70 статье. Чекистам было выгодно пересылать к нам уголовников, чтобы они портили атмосферу, поэтому их было много. Также в то время Хрущев охотно сажал всех верующих, среди которых было множество сектантов - иеговистов, пятидесятников, баптистов и т.д. И, конечно, были из бандеровцы ОУН-УПА, «лесные братья» из Прибалтики и т.п. Мы прибыли в эту зону, где, честно скажу, меня потряс рассказ одного эстонца, который служил в Финской армии и воочию убедился в мужестве русских. Он стреляет из пулемета, а русские идут и идут прямо в лоб. Нет никаких маневров, заходов с фланга или сначала бомбежка артиллерией. Ничего этого нет. Просто идут прямо в лоб. Эстонец говорит, что все уже мертвые лежат, а за ними еще идет ряд на верную смерть. И так без конца. Уже появилась целая гора. У меня, говорит он, отошла кожа, потому что пулемет накалился до предела, а русские все шли и шли. Что делать?

Я был страшно потрясен рассказом эстонца. И вот тут я стал русским националистом. Я был потрясен, что никому нет дела, а ведь это мои русские мужики из деревни. Это их гонят на убой. Цели войны меня не касались, но как можно так издеваться над русским народом?

Как же Вы сидели с двумя евреями и стали русским националистом? Как они реагировали на вашу перемену мыслей?

Во-первых, они не слушали этот рассказ эстонца. Так получилось. Причем, интересно, что оба они потом оказались в Израиле. Эдуард Самуилович Кузнецов являлся полукровкой, но, тем не менее, он полностью стал евреем. Он участвовал в самолетном деле.

Попытка угнать самолет?

Да-да. Потом его выпустили.

Обменяли.

Да. С тех пор я стал русским националистом и как-то само собой превратился в монархиста и утвердился в Православии. У меня появилась триада - За Веру, Царя и Отечество!

Вы вышли из тюрьмы сложившимся монархистом.

В 1968 году я вышел из лагеря уже сложившимся монархистом, сторонником самодержавной монархии, русским националистом в православном духе по И.А.Ильину и православным фундаменталистом. Единственная вера - Православная. Нет иной веры.

А Вы вернулись куда?

Я вернулся в никуда. В Москве я жить не мог.

Были ограничения по месту проживания?

Да. Я вернулся в город Калинин, ныне Тверь. И стал работать на Калининском вагоностроительном заводе, снимая койку в деревенском доме. Я проработал год контролером ОТК. Потом я подумал, почему я так далеко забрался от Москвы? Три часа на электричке до столицы. Надо поближе, а мне говорят, что есть город Александров, от которого всего два часа до Москвы. Все-таки не три, а два часа. Это большое дело. И я поехал в Александров. А тут еще Струнино. Я написал целый очерк, как мне не давали жилье в Струнино. Находили множество причин только, чтобы меня ни в коем случае не прописать. Но, в конце концов, я как-то ухитрился, и меня прописали. Потом я перебрался в соседний город Александров, где поступил в Пожарную охрану. Начальник предлагает мне стать инструктором. Хорошо, ответил я. Идите, продолжил он, на завод, поработайте два-три дня. А потом он говорит: Знаете, а вам нельзя работать на этом заводе. Вы сидели по политической статье. А это был радиозавод, и я мог узнать какие-то секреты. Сын Хрущева Сергей Никитич был специалистом по ракетам, благополучно отбыл в Америку, где помогает американцам производить ракеты. «Но вы же не будете работать бойцом-пожарным», - засомневался он. «Буду!» - выпалил я. Он ответил: «Хорошо!» И так пять лет я проработал пожарником.

А как появилась идея машинописного журнала?

В лагере я размышлял об этой идее. Я задавал себе вопрос: Чем я буду заниматься, когда освобожусь?

Вы уже вышли из тюрьмы с этой идеей?

Я овладел замечательной и прекрасной идеологией, с которой и живу по сию пору. Когда я еще был дурашливым, стоя на площади Маяковского, то чувствовал, что мне чего-то не хватает. Анархо-синдикализм - это одно, а нужна идеология. Тогда я подумал о позитивизме и даже начал осваивать это направление. Но, слава Богу, это был временный эпизод, а затем я овладел настоящей идеологией. В лагере я мечтал издавать журнал.

Когда Вы устроились на работу, то начали заниматься организационной деятельностью?

Да, но не сразу.

А как нашли авторов?

Во-первых, среди интеллигенции была молодогвардейская струя. Издавался журнал «Молодая гвардия» со славянофильской ориентацией. Я был дружен с В.В.Кожиновым, я к нему ходил, беседовал в Москве.

Вы посещали какие-то собрания?

Да-да. Был «Русский клуб» в Высоко-Петровском монастыре.

Вторники ВООПИК?

Я их посещал. Был священник Димитрий Дудко, который стал духовником и автором моего журнала. Он публиковался под псевдонимом. Народ набрался.

Через Русский клуб Вы нашли авторов журнала?

Да. Причем я сразу решил, что не будет никакой политики и антисоветизма! Не надо! Надо было просвещать народ.

Вашу идею журнала поддержали?

Да, все меня поддержали, кроме одного - П.В.Палиевского. Он сказал - выбросите немедленно и т.д. Остальные хорошо относились. Мне помогал Семанов. Кожинов давал советы. Дмитрий Анатольевич Жуков написал хорошую статью о старообрядцах.

Кто были основными авторами, помимо Вас?

Мне так трудно сказать. Допустим, у автора в «Новом мире» не взяли статью о демографической проблеме в России, ибо она оказалась очень смелой. А я печатал! Всё, что не брали в официальных изданиях, я печатал.

Когда вышел первый номер?

19 января 1971 года, на Крещение Господне. Я не знал тогда, но в этот день, как оказалось, был убит поэт Николай Рубцов. Такое совпадение! Я выпускал три номера в год. В течение трех лет я издал 9 номеров журнала «Вече».

Какой был тираж?

От меня было 50 экземпляров. Но потом перепечатывали. В Калинине жил писатель Дудочкин, у которого были машинистки, которые перепечатывали мой журнал, как и другие. Мой машинист Горячев Петр Максимович жил в Петербурге, т.е. Ленинграде. Я ему посылал макет, он печатал и рассылал по адресам, которые я ему давал.

А как посылали? По почте или поездом с проводниками?

Нет. Я через знакомого или сам приезжал. Но чекисты написали, что я выпускаю пять экземпляров. Я не стал с ними спорить. Пускай будет пять экземпляров. Так и было указано в деле, что я издавал пять экземпляров, за который мне дали срок. Самое поразительное, что Андропов, ярый враг русофильства, как он сам признавался, больше всего ненавидел именно русофилов. Он говорил: Диссидентов мы посадим за одну ночь. Это не страшно. А с русофилами гораздо опаснее, с ними надо бороться. Кроме антисоветской пропаганды, которой не было, мне приписали пропаганду традиционного славянофильства, которая была. Но в Уголовном кодексе этого нет.

За это не сажают.

Совершенно поразительно. Бородин Леонид Иванович еще при жизни написал в своих воспоминаниях, что мы хотели подчеркнуть государственность Осипова, что он болел за русское государство, какая бы идеология в нем не была. Но прокурор и судья отмахнулись, не хотели даже слушать, ведь им наплевать на это.

По этому делу Вас одного посадили?

Одного! Но сажать не хотели. Почему? Потому что пришло приглашение из Германии от «Amnesty International». Был известный писатель-диссидент Левитин-Краснов, который решил меня спасти и пригласил в Германию. Причем, в этой организации хорошо знали, что я не поеду в Израиль, через который выезжали все диссиденты потом в США и в другие страны. Поэтому, чтобы мне было легче, пригласили в Германию. Но я отказался. Была арестована моя почта, но это приглашение прошло ко мне.

Давали такую возможность.

Да, Горячев Петр Максимович уехал, потому что ему тоже пришло приглашение.

Он проходил по Вашему делу?

Да. Нас вдвоем посадили бы. Мне дали 8 лет, а ему бы за печатание года два. Я так думаю. Но ему дали возможность, и он благополучно уехал. Я же отказался уезжать.

К тому времени Вы уже закрыли «Вече»?

Да. Я закрыл журнал.

По какой причине?

У меня был конфликт в редакции, который, возможно, был инспирирован извне. Что было, то было.

Кто входил в редакцию?

Несколько человек, в том числе, к сожалению, Анатолий Михайлович Иванов. Он был историком.

Был главный редактор и редколлегия?

Да-да. В редакцию входил Иванов Анатолий Михайлович, инженер и патриотка Мельникова Светлана Александровна и, конечно, священник Димитрий Дудко, без которого ничего не решали. С ним обсуждали все номера. Когда меня обвиняют в том, что я пропускал язычников, то этого не было. Конечно, Иванов стал антихристианином, но я печатал его только чисто исторические статьи. Например, о генерале Скобелеве.

Тогда Иванов только начинал свой языческий путь.

Да. После случившегося конфликта я начал издавать журнал «Земля», успел в августе издать первый номер издания. Но 27 ноября 1974 года меня вновь арестовали. Я получил восемь лет.

Это было целенаправленное указание Андропова.

Да! Это было прямое указание Андропова. Более того, в деле находится распоряжение председателя КГБ Андропова возбудить уголовное дело по факту издания антисоветского журнала. Еще суд не определил, в чем суть издания - советское или не советское, а он уже решил, что журнал антисоветский.

Никто не пытался Вам помочь во власти, чтобы дело не дошло до суда? Это была позиция Андропова или всего советского руководства?

Мне известен один факт, который мне рассказали. За что купил, за то и продаю. На трибуне Мавзолея маршал Чуйков обращается к Брежневу с вопросом: Зачем посадили Осипова? Он патриот, издаёт патриотический журнал. У нас сейчас так плохо с идеей патриотизма, а надо работать с молодежью. Он делал нужно дело. Брежнев так уважительно ответил: Вы знаете, у нас каждый занимается своим делом. Вы обращайтесь к Юрию Владимировичу. Это по его части. Он не стал осуждать меня, что я такой-сякой.

Леонид Ильич умыл руки.

Да. Не стал говорить, что я антисоветчик, но предложил обратиться к Андропову.

Видимо, Чуйкова кто-то попросил?

Да, наверно попросил кто-нибудь из моих товарищей: Семанов, Кожинов или Жуков. У них были связи.

Вы отсидели по этому делу «от звонка до звонка»?

Да. «От звонка до звонка». Ко мне приезжал следователь Плешков и говорил: Мы вас не хотели сажать - вы сами себя посадили. Он имел в виду, что я должен был раскаяться и тогда меня не посадили бы. Последнее слово в суде было коротким, но ярким: Моя христианская и патриотическая деятельность по изданию легального, политически лояльного машинописного журнала «Вече» была необходимой и важной с точки зрения русского национального самосознания и русской идеи. Ни по одному пункту предъявленного мне обвинения виновным себя не считаю. Две фраза и восемь лет тюрьмы. Всё, до свидания. Меня судили не в здании суда, а в клубе имени Фрунзе во Владимире.

Суд был открытый?

В зале находилась своя публика, которой чекисты разрешили присутствовать. Видимо, всяческие идеологические работники. Но те мои люди, которые давали показания, затем оставались в зале суда. Мое последнее слово было произнесено в присутствии моих соратников.

Второй срок Вы отбывали также в Дубравлаге?

Да. В Пермских лагерях я не был. Отличие первого срока от второго в том, что зоны в первую отсидку были большие, по две тысячи человек, а в тот раз уже сидел на зоне, где находилось по 200-400 человек. Однажды было чуть ли не 100 человек.

В каком году Вы освободились?

Я вышел из тюрьмы 27 ноября 1982 года. Я поехал в Тарусу, где было мое жилье. Видимо, чекисты похлопотали, чтобы я не был снова пожарником или грузчиком, поэтому я работал в отделе снабжения и сбыта Таруского экспериментального завода. Я следил за отгрузкой продукции, ездил в Москву, но часто работал и грузчиком.

Вы находились под наблюдением?

Да. Три года я находился под таким наблюдением, которое можно назвать ссылкой. Я не имел права никуда выезжать за пределы Тарусы. Я только два раза ездил в Москву по разрешению милиции. Я не мог войти в таруский лес, ибо он находился за чертой город, которую мне запрещали пересекать. Я был под строгим административным надзором. Дважды мне выписывали протокол о нарушении режима. А если бы нарушил в третий раз, то дали бы мне еще один срок - год или три года.

С 1985 года, с началом перестройки и прихода к власти Горбачева, когда начались послабления, Вы вернулись к общественной деятельности?

Да.

И тогда вы создали Христианский социал-патриотический союз?

В 1987 году почти рывком я стал ездить в Москву. Я слышал о том, что другие стали выезжать, и я последовал их примеру. Вроде не задерживали. Тогда летом того же года вместе с Пашниным, Залесским и Грызловым мы создали инициативную группу «За духовное и биологическое спасение русского народа». К тому времени я уже успел выпустить 10 номеров журнала «Земля». Но отдачи не было, ибо издание уже не имело того веса, который был при советской власти. В это время выпускалось множество журналов. Все издавали. Поэтому журнал «Земля» затерялся. Это весьма характерный момент. Одно время я был знаком с отцом Львом Лебедевым, ездил к нему в Курск. Он мне помогал с журналом «Земля». Мы печатали его проповеди.

В конце 1987 года мы создали Христианский патриотический союз. Потом Русская Православная Зарубежная Церковь с помощью моего соратника Огурцова организовала мне поездку за границу. После моей поездки на меня начали «катить бочку», мол, я что-то не так делаю. В чем заключался криминал? Когда я прибыл в Вену, то прямо из аэропорта Огурцов повел меня на заседание Христианского интернационала. Я выступил с речью, что, несмотря на перестройку и гласность, продолжают зажимать Русскую Православную Церковь, партократия обижает Церковь и т.д. В то время уже все говорили на эту тему, но, видимо, чекистам это очень не понравилось, поэтому дали команду что-то со мной сделать. И сочинили, что я общался с католиками и протестантами.

Вас обвинили в экуменизме?

Да. Я с ними не молился, а только беседовал на политические темы.

Это привело к расколу?

Да. Но откололась малая часть, остальные были со мной. Это уже была какая-то дурь. И мы создали Союз «Христианское Возрождение». Был славный период, когда мы проводили пяти и десятитысячные крестные ходы.

Да, были многочисленные стояния.

От Славянской площади, памятника Кириллу и Мефодию, до Храма Христа Спасителя, в крайнем случае, до Васильевского спуска. Вечером все смотрят телевидение: Глядите, по Арбату шествует 20 ирландцев, которые отмечают праздник пива.

День Патрика.

А о нашем пятитысячном крестном ходе ни слова! Они нас в упор не видят. Потом придумали, как с нами бороться - нам выделили только одно место, где находится гостиница Украина, вблизи Кутузовского проспекта. Обрыв, а с другой стороны Москва-река. Высоко на обрыве стоят дома, поэтому нас никто не видит.

Я Вас, Владимир Николаевич, с интересом слушал. Много времени ушло на воспоминания. К сожалению, время нашей передачи подходит к концу, поэтому не могу подробно поговорить о современных проблемах. Но все-таки один вопрос не могу не задать. Вы сами к нему подвели. В начале нулевых годов проходили многотысячные крестные ходы, которых теперь нет. Что произошло? Я знаю, что Вы проводите стояния. Не произошел ли раскол в патриотическом движении?

Есть несколько причин. Самый ранний период нашего монархического энтузиазма, когда мы верили, что если так легко пала Советская власть, то также может быть легко восстановлена монархия. Почему бы нет?! Главное был кандидат - Тихон Николаевич Романов-Куликовский, племянник Николая Второго. Мы были с ним всей душой, как и он с нами. Мы ждали его на престол. Но готовясь к поездке в Россию, он умер. Я заметил, что на многих монархистов его кончина произвела тягостное впечатление. Верили! Ведь Тихон Николаевич - законный престолонаследник.

Были монархические совещания, на которые приезжал народ со всей России.

Да, но смерть Тихона Николаевича сильно подкосила монархический энтузиазм. Далее. Мы были нацелены на канонизацию Императора Николая II и его Семьи. Добились - Царскую Семью канонизировали.

Задача выполнена.

А дальше начались серые будни, и растаял энтузиазм. Я сам задумываюсь над этим вопросом. Я помню, сколько было народа и все, куда-то исчезло. На своих стояниях мы собираем 300-500 человек, но это не 5 тысяч.

Исчез монархический энтузиазм?

Да, иссякло вдохновение.

Это произошло во всем обществе?

Может быть.

И этот упадок коснулся патриотической части народа. Но ведь это касается не только стояний и крестных ходов. Я помню многочисленные собрания, встречи с писателями.

Да-да-да!

Но теперь трудно представить, чтобы народ приходил слушать, как раньше. Исчезло живое общение.

Я помню, что когда-то были огромные конференции, собиралось 500-700 человек по поводу праздника «Нашего современника». Сейчас ко мне обратилась группа молодых людей, в большинстве своем казаки, с предложением создать монархический собор. Хорошая мысль. Прекрасно, что жива монархическая идея. Они собираются в Сергиевом Посаде провести это мероприятие. Посмотрим.

Дай Бог, чтобы монархические идеи имели продолжение. Такие люди, как Вы являются живыми носителями патриотической традиции, как в советское, так и в антисоветское время. Пожелаю Вам доброго здоровья и сил. Чувствуется, что ваш ум и энтузиазм столь же крепок, как и в Ваши молодые годы.

Спасибо!

Я напомню, что в эфире была передача «Старейшины. Разговоры с теми, кого стоит слушать».