Источник: Луганский Инф. Центр
Фото: из личного архива Андрея Тузникова
О новом имени в современной военной литературе — ветеране ряда локальных военных конфликтов, участнике Луганского ополчения в 2014-м году Андрее Тузникове ЛуганскИнформЦентру рассказывает писатель и журналист Глеб Бобров.
Начало 2025 года выдалось невероятно щедрым на новые имена в жанре современной военной литературы. Сначала Кирилл Хаустов, затем Павел Волков. И вот новое имя — Андрей Тузников.
Правда, Тузникова молодым и новым назвать можно с большой натяжкой. Практически мой сослуживец — отдельная группа погранвойск Российской Федерации в Республике Таджикистан. Их база была расположена в Калаи-Хумб — село, центр Дарвазского района Горно-Бадахшанской автономной области Таджикистана, но работали они как раз у нас — в провинции Бадахшан, под родным практически Файзабадом. После была Югославия, несколько командировок на Северный Кавказ и, наконец, Луганск: лето 2014 — бои в Вергунке, Металлисте, гольф-клубе, аэропорте. Кстати, первый человек, вошедший в аэропорт, именно Андрей. Вернее, этих людей было двое. Но другой человек погибнет через месяц в Алчевске.
Тузников пишет давно, публикуется в толстых журналах. И вот новый литературный опыт. Сегодня мы публикуем его рассказ о событиях жаркого лета 2014-го. Совсем скоро в Луганске будет представлен изданный в России роман Андрея, написанный в соавторстве с его сослуживцем, героем Русской весны, одним из командующих Народной милиции ЛНР и легендой луганского ополчения. Сохраним же интригу, а пока…
Андрей Тузников
Пылающий закат (рассказ)
«Это были смелые, энергичные мужчины,
которые до конца дней любили помериться
силами с опасностью»
Виль Липатов, советский писатель
«Где?»
И, не услышав ответа, он еще раз ткнул в спину парламентера стволом автомата.
Парламентер, капитан медицинской службы, оглянулся и посмотрел на него удивленно и испуганно.
«Там».
Показал белым на коротком древке флажком парламентер.
«Там, за проволокой в бомбоубежище».
Теперь они не сговариваясь понимали друг друга, и Жорка заметил, что в уголках глаз парламентера слезы.
Жорка ничего не сказал. И, не торопясь, ощупывая взглядом участок, отделявший его от входа в бомбоубежище, медленно пошел к нему, не оглядываясь на больше не нужного капитана медицинской службы.
Он шел по черной от огня земле, среди глубоких воронок, обходя обгоревшие, спекшиеся от высокой температуры, раздувшиеся, с растопыренными руками и ногами трупы.
Перекинув за спину автомат, он перелез через две параллельно идущие трубы теплотрассы.
Подойдя ко входу в бомбоубежище, Жорка оглянулся, посмотрел по сторонам и, на мгновение выхватив взглядом одиноко стоящую среди разрушенных терминалов Луганского аэропорта на выжженной вакуумными снарядами земле фигуру украинского офицера-медика, вошедшего вместе с ним в аэропорт, чтобы оказать первую помощь раненым и освидетельствовать убитых, стал медленно спускаться по бетонным ступеням вниз к открытым настежь железным дверям убежища.
«Если там кто-то будет, я их всех захвачу в плен. Или пристрелю. Как бы они сами не пристрелили тебя», — подумал Жорка.
«Не пристрелят», — сам себе сказал Жорка, глядя на пятилитровые пластмассовые бутыли, стоящие по краям бетонных ступеней, ведущих вниз к железным дверям.
Бутыли стояли на каждой ступени, вплотную к бетонной стене. Они были наполнены какой-то жидкостью. И тогда он понял, что в бутылях была моча, и что люди много часов не поднимались на поверхность и только выставляли на ступени новые пластмассовые емкости, доверху наполненные мочой.
«Не пристрелят они меня. Даже если кто-то там и есть», — окончательно решил Жорка.
И вошел в незакрытую железную дверь, сделанную из цельного листа металла.
Пройдя три-четыре метра по неширокому бетонному коридору, Жорка остановился, привычным движением снял автомат и опустил вниз предохранитель.
Коридор уходил влево. Жорка решительно пошел дальше и оказался в просторном помещении среди железных коек, стоящих ровными рядами в два яруса. В проходах между койками стояли собранные большие рюкзаки. Рюкзаки были очень хорошие, новые. Такие обычно покупают туристы, отправляясь в путешествие по горным маршрутам.
«Не поместились на броне», — понял Жорка.
И он насчитал двадцать один рюкзак.
«Они уехали ночью, когда артподготовка не была такой интенсивной. В ней появились окна по тридцать-сорок минут. И к ним пробился бронетранспортер, и они, побросав рюкзаки и двух умерших от ран товарищей (один лежал на стоящих на полу медицинских носилках, другой — на одной из коек нижнего яруса), сели на броню и уехали», — рассуждал про себя Жорка.
«Они бросили убитых товарищей и личные вещи, но уже двадцать часов сидели здесь, под землей, и у них не было другого выбора, кроме того, который они сделали: просто все бросили и уехали на пробившемся к ним сквозь артобстрел бронетранспортере. Но им все же удалось спастись. Да им повезло. О них не забыли. Пошли на риск. Послали бронетранспортер и вывезли».
Жорка осторожно прошел дальше, через все спальное помещение, и попал в другую, смежную с ним, комнату. Здесь тоже горел свет.
Комната была поделена на две равные части металлической сеткой.
Сетка была стальная, пятимиллиметровая, натянутая на две железные рамы. Получалось нечто вроде железной клетки. Дверь этой клетки тоже была открыта. Жорка, посмотрев себе под ноги (он боялся растяжек) и ничего не заметив, кроме валявшегося на полу металлического замка с торчащим в нем английским ключом, шагнул в клетку.
И тогда он увидел, что сразу за дверью у стены стоят еще одни носилки, материя которых была очень сильно испачкана и пропитана кровью, а вдоль стены были шкафы с лекарствами. С какими-то картонными коробками. Склянками. И упаковками стерильной ваты.
«Полевой медицинский пункт», — подумал Жорка.
И он, немного постояв, вернулся обратно, на другую половину разделенной железной сеткой комнаты.
Здесь, в углу, возле большого железного сейфа, стоял письменный стол, на нем среди разбросанных бумаг горел монитор компьютера. На заставке экрана была надпись: «Я ЗДЕСЬ И ВСЕ ВИЖУ».
«Ничего ты больше не увидишь», — вслух сказал Жорка и прикладом автомата с размаху ударил по светящемуся экрану. Хлопнув искрами, монитор погас.
«Принтер стоит под столом, его заберет контрразведка», — опять вслух сказал Жорка.
Здесь больше нет ничего интересного, решил он, пошел к выходу, и, проходя между рядами кроватей, остановился там, где лежал убитый.
На кровати лежал совсем еще молодой человек, одетый в шерстяной военного образца зеленый австрийский свитер, камуфлированные брюки были аккуратно заправлены в новые солдатские ботинки с высокими голенищами.
«Красивый темный шатен с голубыми глазами и ямочкой на мужественном подбородке», — мысленно оценил его Жорка.
«Отвоевался», — добавил он вслух.
«Не повезло тебе. Жизнь — это путешествие во враждебной среде. Твое путешествие окончено. Я путешествую дальше… Во враждебной среде. И я не намерен поддаваться глупым, лишенным мужества или разочаровавшимся. Я никогда не скажу: „Прощай, оружие“. Как бы ни противодействовали мне обстоятельства. У меня нет никаких договоренностей с судьбой, и я не пойду с ней ни на какие компромиссы».
И Жорка посмотрел в незакрытые глаза мертвого солдата.
«Я не в обиде на то, что ты молчишь. Возможно, ты упрекаешь меня в том, что я тебя совершенно не знаю. И поэтому не имею права так обращаться к тебе. Отнюдь. Мы с тобой в отношениях. Мы бились двое суток не на жизнь. И наш штурмовой батальон взял аэропорт. А ваши ушли. И ты убит. И поэтому молчишь. А я жив и могу говорить с тобой, и это справедливо. Но не огорчайся: ты убит в честном бою, и это хорошая смерть. Смерть настоящего солдата. Жалко, конечно, что тебя так бросили. Но на броне не было места, а проигравшие войну не думают о своих павших».
И Жорка еще раз пристально всмотрелся в заострившиеся тонкие черты лица молодого человека, одетого в шерстяной австрийский свитер. И взгляд его скользнул по кровавой запекшейся корке, еле различимой в густых волосах убитого, и по лежащей рядом с подушкой надкусанной шоколадной плитке «Аленка», аккуратно завернутой в блестящую часть упаковки, и по маленьким лейтенантским звездочкам на испачканных черноземом погонах.
Рация в боковом нагрудном кармане штурмового горного костюма запищала, и из динамика раздался хриплый голос командира батальона: «Дон».
«Ну, что там?»
«Все чисто. Я нахожусь справа от здания аэропорта, в бомбоубежище, — ответил Жорка, не торопясь поднеся рацию к лицу и нажав тангенту переговорного устройства.
«Выходи наверх! — приказал хриплый голос командира. — К тебе идет десантура».
«Пойду, — сказал Жорка убитому. — Тебя заберут, не волнуйся. Тебе повезло, ведь ты не разорван снарядом и не превратился в трупную массу, мы не бросим тебя, как бросили твои. Мы похороним тебя как солдата. Мы великодушны, потому что мы победители».
И он отошел от убитого лейтенанта, и поднялся наверх по разбитым залетевшими снарядами бетонным ступеням, вдоль которых стояли пластмассовые бутыли с нечистотами.
Поднявшись, он остановился и стал всматриваться в незнакомую ему местность: и в разбитую, местами догоравшую технику, и в разрушенное здание аэропорта, и в развороченную снарядами и минами, всю покрытую воронками дорогу, идущую за теплотрассой, и пытался угадать — с какой стороны подойдут к нему десантники.
Но их нигде не было видно.
Он увидел только парламентера, который сидел на бетонном блоке у центрального терминала аэровокзала. И здание было разбито снарядами, кроме первых двух этажей. А земля и асфальт вокруг него были черные от огромной температуры, которая возникла здесь во время огненного шторма. И парламентер сидел там, обхватив голову руками. И непонятно было: то ли он плачет, то ли просто задумался.
И тогда Жорка поднялся на заросший дерном холм, под которым располагалась основная часть бомбоубежища, и долго стоял один, и солнце уже на половину закатилось далеко в степи, и его фигура резко выделялась уверенными контурами на фоне огромного, горящего диска, и тень от нее была очень длинной.
Жорка вдыхал степной, пахнущий полынью воздух, и ноздри его трепетали. И Жорка был возбужден и счастлив.
Он был рожден для войны и находил в ней то состояние, в котором он только и мог проявить себя во всей полноте.
Теперь он стоял на холме над бомбоубежищем, смотрел на запад и видел раскаленный закат над городом, в котором не было ни света, ни воды, ни телефонной связи. Но именно там родилась стальная воля победы. Там сложились ударные подразделения, где не было старших и младших, где не платили денег, скудно кормили, но победа была на их стороне, на стороне этих ударных подразделений, в рядах которых были люди с железной волей, волей победителей.
Он смотрел, как уходит за горизонт раскаленный диск огромного солнца, и понимал, что это только начало пути — пути победителей. Здесь в этих степях была отлита матрица победы. И Жорка был счастлив, что и он — та частица, та монетка, которой Родина расплачивается с врагами.
«Эта война — лучшее и самое ценное из того, что подарила мне судьба, — прошептал Жорка. — И этот бой за аэропорт — лучшее доказательство этому. Потому что что-то, что двигало наши ударные батальоны на смерть, было сильнее нас. И это „что-то“ есть в каждом из нас, но не всегда нам выпадает счастье это „что-то“ реализовать».
И тогда он вдруг вспомнил, как в Чечне, во вторую кампанию, их бригада проходила через Элистанжи, через Октябрьское на Ца-Ведено.
Было пять часов утра, когда бронеколонна, лязгая траками, двигалась через контрольно-пропускной пункт Октябрьского, и часовой, молодой десантник, совсем еще мальчишка в бронежилете и каске, подбегал к ревущим дизелями БМП и кричал людям, угрюмо сидящим на броне.
«Пацаны! Какие войска?! …Пацаны! Какие войска?!»
Они тогда промолчали. И механик-водитель обдал солдата дымом из инжектора и летящей из-под металлических траков грязью так, что часовой успел заметить лишь надпись, сделанную белой краской на корпусе поверх бойниц для десанта — «Бродяга из Сибири».
Из-за деревьев, что росли вдоль аллеи центрального въезда в аэропорт, к Жорке шли трое в разгрузочных жилетах и зеленых комбинезонах.
«Ну, как дела?» — спросил у Жорки старший. Грузный, небритый, с густыми черными бровями.
«Отлично».
И Жорка увидел, что глаза десантников блестели радостью. И он тоже был рад. Рад той огромной радостью, которая захлестывает тебя всего, но ты не позволяешь себе утонуть в ней, и держишься подобно скользящему на доске ловцу огромных волн прибоя.
«Да, ради этого стоит жить», — опять подумал Жорка.
«Там внизу компьютер. И сотовая связь у них тоже работает».
«Американский спутник делает им „окно“ над аэропортом», — сказал старший.
«В бомбоубежище два „двухсотых“», — сказал Жорка.
И старший из десантников ответил ему.
«Хорошо».
«Да, хорошо!» — мысленно согласился Жорка. Наши боевые машины в тысячи раз увеличили наши силы и помогли раздавить противника. Но лишь пылающий в наших сердцах огонь, был способен подавить их волю к сопротивлению. И, испепелив пестрый призрачный мир, играющий вокруг нас ложными образами, дал нам волю к победе.
Жорка видел этот огонь в горячем степном закате над осажденным городом. Отблески этого огня сверкали на касках бойцов его батальона. И еще в пламени горящего, взятого штурмом луганского аэропорта.
