А.К.: Несмотря на то, что «после драки кулаками не машут», хотелось бы услышать точку зрения человека, который в рамках гуманитарного проекта «"Буханка" для Донбасса» посещал территорию вооруженного конфликта с 2015 года. Как Вы считаете, можно было ли что-то сделать тогда, десять лет назад, для более-менее мирного разрешения ситуации? Или всё-таки обострение было неизбежно и так называемое «вторжение» России рано или поздно бы произошло?
А.Ш.: Начнём с того, что проект писательской помощи фронту «“Буханка” для Донбасса», который я запустил вместе Игорем Паниным, возник уже по ходу СВО – в августе 2022 года.
А вот лично мои поездки на воюющий Донбасс – действительно начались летом 2015 года...
Что касается вмешательства России, Анна...
Хороший вопрос.
В самом деле, весь Юго-Восток бывшей УССР (собственно Новороссия и Малороссия Российской империи) в 2014 году лежал и светился перед нами, как пасхальное яичко на Христов день!
От Одессы и Николаева до Харькова включительно.
Ждали русского солдата – освободителя и защитника.
Возможно, Вы даже знаете версию, что российская армия была уже развёрнута на юго-западных границах РФ и получила разрешение на вторжение от Совета Федерации.
Но... в Москву срочно прилетел президент Швейцарии (он же – на тот момент – глава ОБСЕ) и... решение о вторжении было отменено.
Чтобы Вы понимали – в РФ тогда не было собственных пластиковых карт и электронной платёжной системы.
Единая национальная платёжная система «Мир» появится только в 2015 году...
Я думаю, не надо объяснять, что бы случилось – после ввода российской армии на территорию бывшей УССР: «западные партнёры» тут же отключили бы нам электронные платёжные системы, и десятки, если не все сто с лишним миллионов людей в РФ остались бы без зарплат, пенсий, пособий и т.д.
Поэтому произошло так, как произошло.
В таких мировых событиях, как война или революция, процент человеческого своеволия минимален – слишком много человеческих воль должно сойтись в одной точке, чтобы Господь попустил этому произойти.
А.К.: Как Ваши близкие отреагировали на озвученное решение принять участие в СВО? Пытались отговорить или, напротив, полностью поняли и приняли?
А.Ш.: Конечно, родные пытались отговорить...
Поддерживать «наших» по телевизору или интернету, писать статьи и ставить лайки под патриотическими постами – и отправить своего лично сына, или брата, или мужа на войну, – разные вещи.
Поэтому у нас так много газетных, журнальных, интернетных патриотов, и так немного людей готовых к реальным делам и поступкам. К жертвам.
А.К.: В июле 2023 года на бахмутском направлении Вы получили осколочные ранения и были контужены. Немного позже Вы объяснили свое спасение чудесным Божьим промыслом. Вероятнее всего, осознание неизбежности смерти приходило и ранее, но что Вы почувствовали и о чем подумали в момент попадания той злосчастной бомбы?
А.Ш.: Вдобавок к перечисленному Вами я получил ещё перелом пяти рёбер... Что выяснилось уже после выписки из госпиталя...
Учитывая, что это было не первое появление костлявой старухи за спиной за без малого год моей службы в СВО (10 месяцев), мысли о смерти, конечно, приходили.
Нельзя идти на войну, не подумав об этом. Не написав завещания.
Понятно, что мне, пятидесятилетнему мужчине, отцу четырёх детей, автору свыше двадцати книг, переведённых на разные языки мира – думать о смерти проще, чем двадцатилетнему мальчишке, который ничего в жизни не сделал и не видел.
Но это – в теории.
Когда слышишь свист снаряда (а ещё хуже – если не слышишь, а сразу разрыв) носом в землю падают все – и те, кто в жизни всего насмотрелся, и те, кто ещё её не нюхал.
Если говорить об американской бомбе, которая нас накрыла... После того, как у меня снова появился свет (в глазах, в мозгу) и я понял, что жив, и наши откапывают меня из-под обломков кирпича и перекрытий, первое и главное, что я почувствовал: жизнь, жить!
И хотя обстрел продолжался, а кровь заливала лицо – понял: самое страшное закончилось... Ну или вот-вот закончится...
Всё это я по возможности точно описал в своей повести «Бранная слава», отрывок из которой, кстати, одна из первых опубликовала «Родная Кубань».
А.К.: Как Вы справлялись с эмоциями и переживаниями, которые нередко захватывают человека в стрессовых ситуациях? Рискну предположить, что зона активных боевых действий – сплошной стресс, но каково жить в условиях постоянного страха (если это слово уместно) за себя и своих сослуживцев?
А.Ш.: Стресс – это то, что выбивает человека из привычной для него жизни. Когда грохот боев становится привычкой – стресс скорее может случится от внезапной тишины.
Предаваться переживаниям и собственным ощущениям на войне может только бездельник, случайный человек, не пойми как попавший туда на какое-то время. Люди войны – заняты делом: снаряжают магазины патронами, копают окопы, маскируют блиндажи, идут за водой, разогревают на газовой горелке еду, налаживают связь...
А есть ещё приказы командиров: иди или едь туда, сделай то, свяжись с тем...
И любой боец или командир старается сделать это максимально хорошо, потому что от этого зависит лично его жизнь, жизнь его товарищей, выполнение боевой задачи, наша Победа в целом.
Что касается страха – это нормально. Не боятся только дураки и покойники. Причём первые в итоге достаточно быстро превращаются во вторых.
Просто есть страх, который парализует – и такой либо лечится волшебным пендалем старшего товарища (это как правило первый обстрел), либо не лечится вообще – и тогда человек возвращается домой, к мирной жизи. И там с удовольствием рассказывает досужим слушателям о своих недолгих военных подвигах.
А есть нормальный страх самосохранения: пригнуться при обстреле, спрыгнуть в подвал, забиться за обломок стены, вжаться в землю – чтобы потом бежать, стрелять, наводить беспилотник, докладывать по рации обстановку, вытаскивать «трёхсотых»...
А.К.: Как Вы переживали/переживаете утрату боевых товарищей?
А.Ш.: Потеря боевых товарищей – это тяжело. Но здесь тоже включается самосохранение: потому что каждый погибший, это гиря, которая ложится на твою душу, и если тащить всё это с собой – многотонный груз тебя в конце концов раздавит.
Поэтому человек оставляет этот груз за спиной, завязывает узелки на память – и вместо тяжести и уныния возникает ярость, появляется свой счёт к врагу.
И это не только погибшие боевые товарищи, это и убитые дети, и старики Донбасса, сожжённые русские Одессы, взорванные Даша Дугина и Макс (Владлен Татарский), Гиви и Моторола...
Дети, недавно убитые возле центральной городской ёлки в Белгороде...
Счёт растёт... А вместе с ним – ярость!
И без этого, без ярости к врагу, – победить нельзя!
А.К.: Изменилось ли Ваше сознание после того, как вы оказались непосредственным участником СВО? Или Вы были ко многому готовы и только уехали к «своим»?
А.Ш.: Безусловно я ехал к своим. Это Вы правильно подметили.
Потому что свои – это не те, кто кричат «за Россию» и размахивают флагами на митингах, свои это те, кто берёт в руки оружие; кто снаряжает гуманитаркой машину, и везёт её «за ленточку». Кто готов к поступку.
Что касается изменения сознания...
Я успокоился. И не просто верю, или надеюсь, или сознательно убеждаю себя и других, что мы победим (как это делает большинство телевизионных экспертов).
Я это знаю.
И поэтому сегодня на все эти тыловые истерики: «Где было наше ПВО? Почему не хватает снарядов? Когда наконец начнут работать средства РЭБ?» – смотрю со стороны и нервических всхлипываний не разделяю.
А.К.: Чем Вы, умелый боец и герой идеологической, третьей мировой войны, мотивируетесь и руководствуетесь?
А.Ш.: Спасибо, конечно. Насколько я умелый боец идеологического фронта покажет время, а матёрый – это да, во всяком случае тридцать лет своей сознательной жизни в русской литературе и в русской мысли я последовательно отстаивал всё то, что сегодня средства государственной пропаганды озвучивают на каждом углу.
И мне не стыдно за прожитые годы.
Грустно, конечно, что нас все эти годы не слышали.
Но всё это глубоко по-русски: пока СВО не грянет, власть не перекрестится...
Ещё Христос в Евангелии говорит: «нет чести пророку в Отечестве своём».
Не услышали ни Достоевского, ни Иоанна Кронштадского накануне первой русской революции начала ХХ века, ни Кожинова и Шафаревича, ни Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского накануне и в разгар второй русской революции конца ХХ века.
Что уж про нас говорить...
А.К.: Расскажите, какое влияние литература оказала на Вашу жизнь?
А.Ш.: Литература грубо и беспощадно вытащила меня из той жизни, которая меня окружала, и сделала самим собой.
Не лучше или хуже, а собой.
И это единственное, чего можно требовать от литературы – чтобы она выдернула человека из потока жизни, суеты, чужих мнений, собственных страхов и предрассудков – и поставила перед самим собой. С чувством вины и смерти. С желанием и надеждой – на извинение и бессмертье.
Но это должна быть настоящая литература, написанная кровью сердца и слезами памяти.
А.К.: Как привлечь внимание наших соотечественников к русской литературе, если постсоветское, либеральное прошлое прочно закрепилось в жизнях многих россиян, которые воспитаны на русскоязычной словесности, о которой Вы так точно сказали в статье «Суверенная литература»?
А.Ш.: Для этого литературу должны писать настоящие писатели, не постмодернисты, «играющие в литературу» или – ещё хуже – играющие в «настоящих писателей», «патриотов», «героев Донбасса».
Для этого у общества должен вернуться вкус к настоящему.
И война – это как раз то, что возвращает настоящее в жизнь: настоящую любовь, настоящую дружбу, настоящее братство, настоящее подвижничество и настоящую жертвенность.
Как писал Некрасов: «…дело прочно, когда под ним струится кровь...».
А.К.: В июне 2021 года, в интервью телеканалу ТОЛК Вы рассуждали на тему утраты культурно-исторического феномена «толстых» литературных журналов в России. Речь шла и о журнале «Наш современник». Нисколько не умаляя былых заслуг журнала, хотела бы услышать Ваш комментарий о пугающем захвате издания, о котором недавно вышел откровенный материал Александра Сегеня. Молодую кровь в руководство впустили, но ничего, кажется, не вышло. Какое решение из сложившейся ситуации кажется Вам самым безобидным?
А.Ш.: Решение проблемы не может быть безобидным. Для немцев фашистской Германии поражение от русских в Великой Отечественной войне было очень обидным, и 90% немцев не хотели, чтобы их освобождали от нацизма. Но после всего, что они сделали (одни сделали, другие молчаливо или деятельно помогали это делать) – их уже никто не спрашивал.
Также и с нынешними украинцами.
Их никто не будет спрашивать – хотят они или нет, чтобы их освобождали от нацизма.
Это произойдёт только потому, что это справедливо.
Потому что дикари и выродки, нарезающие торты в виде русских младенцев или аплодирующие сожжению русских людей в Одессе, – не имеют право на историческое существование. На размножение. На трансляцию своих изуверских идей в будущее.
Расчеловечившиеся и расчеловечивающие всё вокруг себя фашиствующие зомбоящеры должны быть уничтожены физически.
Остальным – долгий и тяжёлый процесс денационализации.
Как с немцами в фашистской Германии. И ничего, спустя полстолетия вполне себе приличные люди жили уже на территории бывшего Рейха, особенно на советской его части.
Извините, что, казалось бы увёл разговор далеко в сторону, но с «Нашим современником» произошла похожая история, как и с Веймарской республикой: обуржуазившееся руководство журнала оказалось не в силах противостоять более нахрапистому, более радикальному либерализму и русофобии в лице новых его совладельцев. Им тут же подоспела помощь со стороны материкового либерализма, из их новой идеологической и финансовой цитадели на культурном пространстве РФ, которая сегодня оформилась под эгидой АСПИР.
Таким образом, из журнала были изгнаны не только Минин, Пожарский и Сегень, но и подлинная русская литература.
Так всегда бывает, когда патриотизм пытаются приватизировать и передавать по наследству, сначала он вырождается, а потом и перерождается в собственную противоположность.
Решение проблемы с «Нашим современником» может быть только волевым и обидным для одной из сторон – а именно: захватившие журнал должны быть отправлены в родную тину, из которой они самочинно выпростались, квакать и дальше на бескрайних просторах интернета.
А журнал должен быть возвращён коллективу редакции.
Сделать это может только государство волевым решением.
Для этого у государства должна быть суверенная культурная политика.
Чего мы последние тридцать лет не наблюдаем.
А.К.: К слову, в том же интервью Вы упомянули и о статусе писателя, который «пал ниже плинтуса». Спустя два года Вы считаете так же или все-таки присутствует ощущение, что ситуация меняется в лучшую сторону?
А.Ш.: Скажем так: писатели, переставшие своей кровью, своими поступками отвечать за написанное, во многом сами виноваты в том, что общество перестало доверять им. А тут ещё бесконечные имущественные свары, передел общеписательской собственности в девяностые ХХ-го века и нулевые ХXI-го...
С другой же стороны – колониальная элита и не нуждалась в высоком (соприродном для России) статусе писателя, потому что колониальная культура держалась на шутовских ужимках не только в кино или театре, но и в так называемой «современной литературе».
Все эти клоуны с началом СВО дружно брызнули из страны – кто на свою историческую родину в Израиль, кто поближе к своим белым господам – в Америку или Западную Европу, ну а совсем уж завалящие – в Восточную Европу или Грузию с Прибалтикой.
Русские писатели сегодня возвращают себе свой высокий статус – на фронте, в ближнем тылу.
Союз писателей России, правопреемник Союза писателей РСФСР (по сути единственная легитимная писательская организация на территории РФ), потерял уже 6 (!) писателей на фронте.
Это, в том числе, та цена, которую нам приходится платить за восстановление читательского доверия к писательскому слову.
А.К.: Ваша повесть «Бранная слава» публикуется в журнале «Москва», где впервые напечатали роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», на который Вы изредка ссылаетесь и в своей книге. Как часто перечитываете произведение? 25 января этого года вышла новая экранизация романа, будете смотреть или скептически относитесь к современному кинематографу, о котором относительно недавно общались с Михаилом Крупиным?
А.Ш.: Безусловно, «Мастер и Маргарита» – великое произведение, чем дальше живу, тем больше понимаю. Моё отношение к нему менялось – с юношеского обожания, последующей неофитской подозрительности (после воцерковления) до, как мне кажется, уже взрослого понимания этого романа, написанного сыном богослова, преподавателя Киевской духовной академии.
Но мой опыт, который отражён в «Бранной славе», конечно, совершенно иной, чем у Булгакова. В его прозе есть многое: опыт человека, застигнутого Гражданской войной; провинциального драматурга, попавшего в перипетии литературно-театрального столичного междусобойчика; романиста, угодившего в жёсткие идеологические разборки нового государственного строя; даже морфиниста...
Военного опыта у Михаила Афанасьевича нет и, к его чести, он об этом не пишет (что было бы и смешно на фоне окружавших его писателей с реальным боевым опытом Германской и Гражданской войн).
Тем не менее, его внутренний Христос и его внутренний Пилат, искреннее духовное переживание Булгаковым евангельской истории двухтысячелетней давности – всё это мне очень близко, соответственно близко и моему герою, который достаточно автобиографичен. Поэтому в моей повести эти сближения есть, и это уже отметили критики.
Что касается новой экранизации...
Едва ли я её буду смотреть.
Как недавно выяснилось, снявший новый фильм урод, получив от Фонда Кино (то есть от моего государства) 800 миллионов рублей – поливает грязью моё государство и мою армию, моих боевых товарищей, в том числе погибших...
Очень надеюсь, что снятое им запретят в прокате и очень хорошенечко разберутся с теми, кто выделил такие сумасшедшие деньги подонку и врагу России.
А.К.: Как часто Вы посещаете творческие вечера, литературные фестивали, научно-практические конференции? Какое впечатление они производят?
А.Ш.: Увы, достаточно часто. Не уверен, что в этом есть какая-то польза, но иногда – это способ просто увидеться с людьми, которых не видел уже очень давно.
Или познакомиться с новыми достойными людьми.
А.К.: Алексей Алексеевич, Вы были участником двух Кожиновских конференций в Армавире и одной Селезнёвской – в Краснодаре, на факультете журналистики КубГУ. Ваши впечатления от Кубани, преподавателей, студентов-журналистов и не только их?
А.Ш.: В Армавире я познакомился с двумя крупнейшими русскими мыслителями последнего времени, к сожалению, уже оставившими нас – Владимиром Фёдоровым (Донецк) и Сергеем Небольсиным (Москва) и с наиболее последовательным, суверенным русским критиком – Юрием Павловым.
Конечно, по-настоящему я открыл для себя великого Фёдорова уже в ДНР, после выступлений на филфаке Донецкого национального университета и нашего прифронтового совместного общения с ним (и в этом тоже моя великая благодарность Донбассу, а также научение молодым журналистам и филологам: сидя в тепле и чихая от библиотечной пыли – ничего не высидишь ни в жизни, ни в профессии).
Но начиналось всё в Армавире...
А.К.: Как-то Вы вскользь написали о том, что русские писатели Вашего поколения нечасто попадают в поле зрения литературной критики. Почему же, как правило, удача улыбается литературным «сорнякам», духовно нерусским писателям?
А.Ш.: Я не уверен, что это действительно «удача»... Всем, кто идёт в услужение чёрту – поначалу достаются кувшины с золотом. Но это золото – совершенно неизбежно, в полном согласии с логикой жизни и истории (и русских народных сказок), когда приходит срок, – превращается в разбитые черепки.
Я даже не говорю про Страшный Суд.
Посмотрите, уже в этой жизни все эти несчастные, обласканные колонизаторами и русофобами, осыпанные премиями и литературными гешефтами – заканчивают, как правило, очень плохо: в домах престарелых, без семьи, без Родины, напрочь забытые и забитые.
Дети если и есть – наркоманы или трансгендеры.
Упаси Бог от такого!
А.К.: Кем Вы позиционируете себя в первую очередь: поэтом, прозаиком или критиком-публицистом?
А.Ш.: Я себя в первую очередь позиционирую русским мужчиной: воином, защитником Русского мира, мужем и отцом.
А остальным пусть занимаются литературоведы, это их хлеб.
А.К.: Какими Вы хотите увидеть через десять-двадцать-тридцать лет наших сограждан-потомков?
А.Ш.: Похожими на своих великих предков – и внешне, и в речи, и в поступках.
А.К.: В минувшем году Вам исполнилось 50 лет. Подведите, пожалуйста, предварительные итоги своей жизни. Каковы Ваши творческие планы на 2024 год?
А.Ш.: Мои творческие планы на 2024 год – это Победа в СВО.
Это очищение культурной и политической жизни в стране.
Это освобождение от колониального мышления в СМИ и государственном строительстве.
Это выпуск настоящей русской литературы, выход настоящих русских фильмов, постановка настоящих русских спектаклей.
Надеюсь, что мои новые книги будут этому способствовать. Что они будут экранизированы. Что правда о войне и рядовом, непарадном подвиге современного русского воина дойдёт до многих моих соотечественников.
Что мне не будет стыдно ни перед живыми, ни перед павшими моими товарищами.
_митр. Святогорский.png)
