Синицы против журавлей

Источник: Октагон

Эпидемический конфликт последних лет, поссоривший и разделивший людей ничуть не меньше, а даже и намного больше, чем события в Киеве, Крыму и на Донбассе семь лет назад – то была драма большая, но всё же локальная, а это явление мировое и касается всех, – выявил, помимо прочего, и удивительные противоречия в поведении людей, вдруг избравших совсем не ту позицию, какую, казалось бы, они могли бы занять.

Наши либералы всегда утверждали, что свобода – это абсолютная ценность, которая стоит риска, и даже – во многих случаях – стоит жертв, в том числе и человеческих. Вперёд, говорили они, вперёд на баррикады, и пусть полыхнёт буря, сметая ненавистные власти, пусть случится прыжок в неизвестность, опасную чем угодно и как угодно – бунты окраинных националистов и террористов, региональные войны, подавление «реакционеров», территориальный распад, страдания неудачников, по которым катком проехали очередные реформы, – согласны, всё это прискорбно, но зато у нас появится выбор, появится шанс выиграть или погибнуть, а не терпеть эту бесконечную скучную инерцию жизни под чьим-то вечным руководством.

И вдруг всё поменялось. Выяснилось, что когда речь идёт не о политике, но о повседневной жизни – о медицине, вакцинах, локдаунах, масках, о санитарных распоряжениях чиновников и врачей, – те же самые люди, что только что защищали бескрайнюю свободу перед лицом любых рисков, оказались сторонниками безопасности, пусть даже ценой некоторых ограничений. Потерпим, зато будем здоровы. И когда государство – то самое государство, которое в либеральных глазах во всём виновато, – выпустило свой «Спутник», – именно его, государства, враги дисциплинированно выстроились в очередь на прививку, словно бы советские дети в школе. А потом, разумеется, продолжили ругать власть – но за то, что она недостаточно жёстко, не слишком последовательно вбивает новые санитарные нормы в непослушные головы.

С консерваторами случилось аналогичное преображение, но противоположного рода.

Они, консерваторы, всегда считали, что если надо, то можно и потерпеть. Лишь бы не было революции, гражданской войны, хаоса и распада, лишь бы сохранялись мир, тишина и порядок, и если ценой этого охранительства будет дефицит каких-то прав и возможностей – митингов, выборов, громких выступлений и разного рода публичной конкуренции, – что ж, это досадно, но, значит, придётся без всего этого базарного великолепия обойтись. Консерваторы легко жертвовали политическим выбором во имя политической же безопасности и с удовольствием напоминали про 1917 и 1991 год, когда этот неосторожный выбор привёл страну к катастрофе.

И вдруг всё поменялось. Выяснилось, что когда речь идёт не о политике, но о повседневной жизни – о медицине, вакцинах, локдаунах, масках, о санитарных распоряжениях чиновников и врачей, – те же самые люди, что только что защищали государственную строгость, полезное принуждение и скромное терпение во имя общего блага, оказались неистовыми анархистами, эгоистами и либертинами, защитниками неприкосновенности частной жизни и личных решений, сторонниками той самой свободы, которую они ещё вчера так высмеивали и разоблачали, имея дело со своими либеральными оппонентами. Пусть мы заболеем, пусть даже умрём, но это наше дело, не лезьте, мы не хотим вкалывать себе то, что вы нам дадите, и носить на лице ваши тряпки, и слушаться ваших запретов по части того, куда нам ходить и что делать.

Вот так и оказалось, что прогрессивная публика, страстно мечтавшая про журавля идеальной России, сжала в руках карантинную синицу, – а ретрограды и лоялисты, почвенники и охранители, предпочитавшие синицу стабильности, внезапно восстали и погнались за безмасочным журавлём.

Конечно, это превращение только внешне выглядит парадоксальным, а на самом деле логически связано с чем-то намного большим, чем отношение к государству, к начальству, – с общим взглядом на мир.

Для наших антивакцинных консерваторов их традиционно терпеливое, понимающее отношение к властям, готовность обойтись без демонстраций и выборов это просто мелочь на фоне их главных ценностей: «естественности» жизни, её закрытого от посторонних, розановского «тепла», и даже если не тепла, а строгости и послушания, то всё равно натуральности, незыблемости привычек и суеверий, семейных ролей и бытовых представлений. С их точки зрения, этот телесный, домашний, повседневный космос не место для правительственных приказов, и уж тем более общемировых, а значит, вдвойне подозрительных. Словно бы за их забор, в их квартиру пришёл чиновник – да ещё иностранный чиновник, как они думают, – и начал, размахивая шприцом, ими командовать.

В нынешних условиях этот взгляд кажется таким нелепым, опасным, таким устаревшим, но, прежде чем опровергать, его полезно понять.

И, наоборот, жизненный интерес либерала – это не протест как таковой, а прогресс.

Если консерватор видит мир как семью – где-то суровую, а где-то и нежную семью, спрятанную от лишних глаз за железной дверью, – то либерал видит мир как научно-исследовательский институт, этакую утопию из ранних Стругацких, где блестящие молодые кандидаты наук, ярко споря о своих теориях, соревнуясь и опровергая друг друга, ведут человечество к счастливому завтра. Главное – не быть «за» или «против», главное – искать тот горизонт, к которому прогресс нас ведёт. И если в политике, глядя с либеральной колокольни, для этого нужно бегать по улицам и кричать «долой!», стремясь к максимальной открытости, к максимальному единению с заграницей, то в повседневности – коль скоро мы в эпидемии – прогресс велит нам вакцинироваться, закрыть лица и держать антитела на высоте.

Семьёй нельзя управлять холодно и рационально, откуда-то извне, из казённых роспотребнадзоров. Она, семья, держится своей интимностью и подозрительностью к уличной жизни. Напротив, атмосфера хорошего НИИ предполагает постоянный контроль, измерение каждого вздоха, стекло защитного шлема и перчатку на руке. Вы работаете, чтобы менять реальность, а не защищать ее от чужих.

Эти два взгляда на мир – трудносовместимы. Мы видим, что пока одни ищут способы, чтобы в едином потоке направить миллионы людей от реанимаций и кладбищ – к тем самым антителам, другие – пытаются как-то скрыться от этой направляющей бюрократической воли, пусть и рискуя здоровьем, но отстоять своё упрямое «не хочу» и «это не ваше, это моё».

В их небе – разные журавли. Кому-то нужно всех вылечить, а там и освободить, пусть даже насильно, неважно, – а кому-то нужно, чтоб от него все отстали, хоть бы он и помер от этого, но лишь бы отстали.

Читатель может спросить: а за кого автор?

Автор – уныло и нехотя – за синицу. Причём любую.

Подобно тому, как я думаю, что лучше воздержаться от государственного землетрясения во имя мира и тишины, – я думаю, что можно и согласиться на маски с прививками, чтобы сохранить лёгкие. Я в каждом случае ставлю безопасность, здоровье, контроль и стабильность – намного выше свободы. Свобода прекрасна, но я не готов оплачивать её ни политическим разрушением, ни лежанием под ИВЛ.

Но это непопулярная точка зрения.

Так что война обречена продолжаться.