Кинбурнская коса, кинжально сужаясь, входит в море, и самый конец её то оттачивается течением до игольной остроты, то затупляется волнами и становится округлым. Роща диких маслин, редея, тянется от Рымбов и как бы изнемогает в борьбе с первичными стихиями, завершаясь многоточием одиноких деревьев метров за пятьсот до конца косы. Здесь на песке, смешанном со скелетами моллюсков, растет только колючий сорняк с узорными жестяными листьями.
За полкилометра от кончика когда кавказского кинжала, а когда самурайского меча стоял памятник Александру Васильевичу Суворову.
Стоял он, стоял и вдруг — исчез. Мистически как-то исчез. Скрыть что-либо на косе даже теоретически невозможно. А тут — никто ничего не видел и не слышал. Похоже на правду, так как практической пользы от памятника аборигенам никакой.
Ничего эстетически выдающегося в скульптуре не было. На полутораметровом кубическом постаменте стоял бронзовый бюст генералиссимуса, раза в три превосходящий невзрачный в жизни оригинал, и недобро смотрел в сторону Османской империи. Чайки по-своему плевали на историю, на войну, на честолюбивые прожекты князя Потемкина, на героизм и талант генерал-аншефа Суворова, который в кинбурнских баталиях ещё не был ни графом Рымникским, ни князем Италийским, и исправно покрывали бронзовый парик и эполеты полководца белой патиной помёта.
Из пионерского лагеря ПТО «Экватор» сюда часто водили детей, и старший вожатый с неуемной фантазией и циничный, как все шоумены, устраивал всевозможные конкурсы и соревнования. Победители получали право отмыть бюст от следов нигилизма несвидомых пернатых. Однако это был всего только оскопленный вариант обряда, который изобрели местные весельчаки. Желающих осмотреть памятник отвозили к нему, предупредив о необходимости прихватить две бутылки водки. Одна бутылка выпивалась у памятника за русскую воинскую доблесть, после чего посвященный должен был очистить памятник от птичьего гуано, а вторую бутылку закопать неподалеку. Через какое-то время она выпивалась уже без любителя русской истории.
Короче, памятника не стало.
В областной метрополии исчезновение памятника заметили не сразу. Мелькнула заметка в прессе, интеллигенты стали по-своему, по-интеллигентски, шушукаться, мол, национал-патриоты стирают с лица земли памятники русской истории и славы… Народ попроще открыто говорил, что сдали бюст в металлолом. Зрел скандал. Потёк робкий ручеек писем в газеты, в градоначальство, в губернские канцелярии…
После вялой ведомственной переписки и проверок реакция была неожиданная — недоумение. Оказалось, что нигде, ни в каких бумагах памятник не числится. Нет его в природе, и никогда не было. А как известно, чего нет, того нельзя считать. Так говорили раньше. Видимо, со временем субъект и предикат поменялись местами, и чего нельзя считать, теперь, стало быть, нет.
Но ведь было же. А если было, то, что было?
Николаевцы — народ на подъем тяжёлый. Корабелы, одним словом. Корабль построим, и нехай он себе плывет. А мы — тут потихоньку. Так же и во всем остальном.
Вот был некий скульптор - любитель-энтузиаст. Исполненный благодарности к предкам, отвоевавшим этот песчаный аппендикс и забывшим о нем в своих имперских замыслах, он, как умел, воплотил историческую память. Имени его до сих пор никто так и не удосужился узнать. И воплотил он эту память в гипсе, и покрасил под старую бронзу зеленым. Сколько суровых кинбурнских зим и сжигающего летнего солнца пережил памятник, тоже неведомо. И скорее всего, просто рассыпался в прах. Так полагают краеведы.
Есть и другая версия, местная, больше похожая на байку. Рассказывают, что был, дескать, бронзовый бюст одного из усмирителей Пугачёва. Лихие очаковские парни, собиратели металлолома, сделали гипсовую копию бюста, подошли на катере и подменили памятник. А полгода спустя их херсонские коллеги приехали за бронзовым Суворовым, но, обнаружив подделку, в бешенстве разгромили копию.
Однако на том же месте был другой памятник Александру Васильевичу. О нём вообще мало кто знает.
Ещё в начале девятнадцатого века здесь установили каменную четырехгранную и четырех же метровую пирамиду с железным решетчатым крестом на вершине. На одной стороне пирамиды было на белом холсте под стеклом графическое изображение коленопреклоненного Суворова в походной форме. Он молился, сложив руки и обращая взор горе. Ниже была надпись: «О событии 1 октября 1787 года». Странный памятник о сражении — почему не батальная сцена? Но вполне объяснимый.
Суворова не любили. Не любили офицеры, за редким исключением, не любили крупные сановники и мелкие клерки. И самая верховная власть Александра Васильевича не жаловала. Павел его дважды дисквалифицировал. Почему бы это?
Ведь в русской истории, чтобы посчитать военачальников, которые побеждали «не числом, а умением», пальцев одной руки с избытком хватит. И среди них Суворов, пожалуй, непревзойдённый. В войне он ставил на первое место стратегический и тактический талант полководца, а не биологическую массу войска. Именно это и было противно элите. Ей положено относиться к биологической массе бестрепетно. Масса — она и есть масса. Её «должно резать или стричь». Или гнать на кинжальный пулеметный огонь, или ставить под бомбы, или при зарплате и пенсии, при которых ни вздохнуть, ни пукнуть, обложить ярмом налогов…
Суворов весь свой талант и труд полагал на то, чтобы сохранить солдата. А солдат — это народ. То есть стадо, с точки зрения любой власти. Столбовой дворянин Суворов не должен был бы так бережно относиться к скоту. Белых ворон стая клюет.
Когда турки в августе 1787 года нарушили Кючук-Кайнарджийский мирный договор и объявили войну России, то первым делом они решили закрыть выход в Черное море. Граница по тому самому договору проходила по Южному Бугу, и левый берег вплоть до косы был, так сказать, нашим, а правый с крепостью Очаков — турецким. Поэтому туркам нужно было взять крепость Кинбурн, противостоящую Очакову. Собирались они полтора месяца. Одно слово — турки. Нет, чтобы сначала собраться, а потом объявить войну. Светлейший Потёмкин сориентировался быстро и командировал в Кинбурн командующего Кременчугской дивизией генерал-аншефа Суворова. Светлейший, судя по этому, был вполне вменяем, так как гарнизон Кинбурнской крепости и четырёх тысяч человек не насчитывал. Он знал, кому командировку выписывал.
Первого октября 1787 года началась десантная операция. Понятное дело, что тогда перед боем все молились. И каждый своему Богу. Турки — турецкому. Русские — русскому.
А теперь представим себе. Ширина косы в том месте едва ли полкилометра — от одного берега до другого пятнадцать минут ползком. Песчаные валы — не укрепление для пехоты. Однако кораблям близко к берегу не подойти — мели. Нужно на шлюпках народ транспортировать. Обложили янычары и полезли с трех сторон прямокрылыми. Тут какому богу ни молись, а мошонку подтянуть всяко придется. Как уж там Ляксандра Василич соображал, сегодня сказать трудно, однако пушчонками отогнали корабли от берега, чтобы количество морских пехотинцев ограничить. Тем не менее, тысяч пять их до берега добралось. И почему это так выходит, что в любую войну у нас всегда история Брестской крепости случается?
Что происходило в тот денёк кинбурнского бабьего лета на берегу, толком поведать было некому, потому как одни беспрерывно стреляли по кораблям, другие стрелковым, а в основном колющим, режущим и рубящим дрались, не щадя живота своего. Генерал-аншеф фехтовал вместе со всеми, и два раза его ятаганами достали. Когда баталия закончилась, объявились две новости, как водится, — хорошая и плохая. Первая — что наших полегла всего пятая часть, вторая — что пленных кормить нужно.
Потому-то памятник такой и поставили, что аршином здравого смысла эту победу было не измерить. Не иначе как Бог помог.
После этого поручил Григорий Александрович Александру Васильевичу взять Очаков. Полагал светлейший, что честолюбия у Суворова не меньше, чем у него. Оно, может быть, так и было, только отличалось суворовское честолюбие качеством. Очаков был серьёзной крепостью, и гарнизон её оборонял неслабый. Суворов обложил Очаков и пробовал крепость на крепость с суши вылазками, а на море ему помогал авантюрный Пол Джонс. Не хотел Суворов ценой многих солдатских жизней брать Очаков и откладывал лобовой штурм, ожидая сдачи крепости. Такая тактика никак не устраивала главнокомандующего. Потёмкин с потерями не считался. Он отстранил Суворова, взял командование на себя, бросил на штурм полки, и Очаков пал. Произошло это в день Святого Николая.
Однако история памятника на этом не заканчивается. К пятидесятым годам XIX века на древе патриархальной политики Николая Павловича созрел плод Крымской войны. Многие знают о героической обороне Севастополя, и то благодаря Льву Николаевичу Толстому. А вот история обороны Очакова известна только узкому кругу. Была она отчаянной, но недолгой. Принимали в ней участие почти все жители города вплоть до протоиерея собора Святого Николая Гаврилы Судковского, отца известного художника Руфина Судковского. На косу англичане высадились без больших трудностей. Командир десанта генерал Спенсер увидел памятник, и картинка произвела на него впечатление. Эстет, блин. Он приказал картинку вылущить, а монумент разрушить. Графическое изображение великого русского военачальника до сих пор, может быть, пылится на чердаке фамильного дома потомков генерала, если только они у него были. А крест Гаврила Судковский потребовал передать церкви. Видимо, любитель живописи в генеральских погонах не усмотрел в нем художественной ценности, и крест отдали протоиерею. Его установили над фронтоном паперти церкви во имя самого почитаемого святого на Руси. Большевики храм не разрушили, но сделали в нем исторический музей и кресты, естественно, с собора сняли. Где он сейчас?..
В первом году ожидавшегося «золотым» двадцатого века офицеры Очаковского гарнизона били челом Николаевскому городскому голове А.Н. Соковнину об оказании помощи «в деле восстановления памятника бессмертному герою земли Русской». Недобили!
Дальше сюжет развивался по национальному сценарию: помер Максим — и хрен с ним. Но вот что радует — чем больше семья, тем, стало быть, больше в ней уродов. И нашелся-таки ещё один.
Заведовал портпунктом на косе Юрий Александрович Ястребов. Небольшой, лысоватый, с хитрецой, но мужчина серьёзный — дисциплину и порядок держать умел. Из полуразрушенного барака неясного происхождения и назначения в полусотне метров от ветхого причала порт малыми финансовыми затратами, но большой кровью Ястребова сумел сделать вполне приличное такое здание портпункта с видимыми функциональными признаками. Ну и причал новый построили. А перед боковым фасадом со стороны моря усилиями самого уже Ястребова установили на одном постаменте бюст Суворова с задорным хохолком и подвитыми пейсами, а на другом — пирамидку ядер с орлом на вершине. Из чего уж они там сделаны — Бог ведает.
Однако ухожены, и птички на них не гадят.
Приложение
Как англичане украли «Суворова»
Кузнец С.В.
Многие помнят бюст Суворова на Кинбурнской косе. Это было, наверное, единственное, что напоминало о знаменитых событиях русско-турецкой войны на Кинбурне. Но как часто случается в последнее время к истории не все относятся однозначно. Он исчез. И остался только в памяти да на фотографиях недавнего прошлого. Но исчез не в первый раз. Вспомним…
Ранней весной 1830 года в Петербург по служебным делам прибыл полковник Иван Буталов, комендант Кинбурнской крепости. Уладив свои дела в военном ведомстве, он добился аудиенции у одного из влиятельнейших чиновников – генерал-губернатора Петербурга Александра Аркадьевича Суворова. Когда внук Суворова узнал, что полковник служил у деда и ходил с ним в итальянский поход, дрался в Швейцарских Альпах с войсками французского генерала Массена, расположение к нему стало приветливым. Суть своего визита Буталов изложил кратко: «На Кинбурнской косе необходимо установить памятник Александру Васильевичу в честь 50-летия победы над турками 1 октября 1787 года».
Не откладывая дело в долгий ящик, буквально на второй день Александр Аркадьевич Суворов вместе с комендантом отправился в Академию художеств. Президент Академии порекомендовал сановнику отлить бронзовый бюст деда по модели скульптура Демут-Малиновского.
Александр Аркадьевич очень ревностно относился к памяти своего великого деда, собирая реликвии, связанные с ним. Поэтому неудивительно, что бюст Суворова он сопровождал лично: от Прибалтики до Черного моря. Летом 1832 года на парадном плацу Кинбурнской крепости со всеми воинскими почестями был открыт памятник полководцу: бюст на пьедестале, обрамленный вкопанными трофейными турецкими орудиями.
Дальнейшая судьба памятника полководцу Суворову драматична. Ему суждено было простоять всего два с небольшим десятилетия.
Весной 1854 года на траверзе Кинбурнской бросили якоря четыре корабля королевского флота Великобритании. Обветшалая крепость «времен Очакова и покоренья Крыма» с мизерным гарнизоном и устаревшими орудиями не могла противостоять английским кораблям и сдалась.
Англичане повели себя далеко не по-джентльменски: они вывезли из крепости все – до гвоздя, в том числе и бюст Суворова, не забыв прихватить трофейные турецкие пушки почти вековой давности.
С тех пор бюст Александра Суворова не «засветился» ни на аукционах антиквариата, ни в каталогах.
Прошло полтора века. Место боевой славы суворовских солдат – Кинбурнская крепость – засыпано песком и поросло дикой травой.
Памятники Суворову менялись.
В 1950 — это была плита с надписью: «Здесь будет сооружен обелиск русской военной славы в честь суворовской победы над турецкими войсками в 1787 году. В память 150-летия со дня смерти А.В.Суворова».
В 1967 г. был открыт памятник с бюстом из железобетона (скульптора Демут-Малиновского В.И.)
В 1989 г. - бронзовый бюст, установленный на 3-метровом постаменте из розового гранита.
В 2007 г. - на месте похищенного шедевра установлен памятный знак.
