Смотрите также: Лествица к Богу: Иоанн Синайский – Николай Гоголь. Часть 1
Иоанна Синайского в свое время величали «новым Моисеем», который с помощью «скрижалей духовных» предложил возрождение Византии. Гоголь, словно подражая Лествичнику, выступает современным Моисеем, стремящимся воскресить человечество.
Гоголь уже в первой части «Мертвых душ» предусматривает возрождение своего героя: «И может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью Небес» [VI, c. 242]. В «Лествице» Иоанн Синайский тоже показывает зарождение и развитие страсти в человеческой душе. Главными страстями, овладевающими человеком, как ржавчина железом, по мнению Лествичника, являются славолюбие, сладострастие, сребролюбие, порождающие гнев, злопамятство, уныние, тщеславие, гордыню.
Андрей Иванович Тентетников
Первый, с кем встречается читатель второго тома поэмы, – «коптитель неба» Тентетников. Из текста известно, что он в отставке, потому что «Федор Федорович Леницын, начальник одного из отделений, помещавшихся в великолепных залах, вдруг ему не понравился». Дядя героя настаивал: «Ради самого Христа! Помилуй, Андрей Иванович, что это ты делаешь? Оставлять так выгодно начатый карьер из-за того только, что попался не такой, как хочется, начальник! Помилуй! Что ты? Что ты? Ведь если на это глядеть, тогда и в службе никто бы не остался. Образумься! Отринь гордость, самолюбье, поезжай и объяснись с ним!» [VII, с. 17]. Не помирился Тентетников и с генералом Бетрищевым. Герою показалось, «что он стал к нему холоднее, не замечал его, или обращался как с лицом бессловесным; говорил ему как-то пренебрежительно: любезнейший, послушай, братец, и даже ты» [VII, с. 25].
Гордыня обрекает жизнь скучающего Тентетникова на духовный упадок. «Разумеется, – пишет Гоголь, – с этих пор знакомство между ними прекратилось, и любовь кончилась при самом начале. Потухнул свет, на минуту было блеснувший, и последовавшие за ним сумерки стали еще сумрачней (выделено нами. – Н. С.). Всё поворотило на жизнь, которую читатель видел в начале главы, – на лежанье и бездействие» [VII, с. 25]. Читая «Лествицу», убеждаемся: «Гордость есть крайнее убожество души, которая мечтает о себе, что богата, и, находясь во тьме, думает, что она во свете. Сия скверная страсть не только не дает нам преуспевать, но и с высоты низвергает» [7, с. 265]. Совпадениями отмечены также символические образы света–темноты, которые присутствуют в обеих репликах. Вспомним благоденствие Иова и Божье одобрение посредством света: «…Когда светильник Его светил над головою моею, и я при свете Его ходил среди тьмы…» [Иов 29:3].
Генерал Бетрищев
Тщеславие генерала Бетрищева – главный недостаток самолюбивого помещика: «Он не любил всех, которые ушли вперед его по службе, и выражался о них едко, в колких эпиграммах… любил блеснуть и любил также знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает. Словом, он любил немного похвастать умом» [VII, с. 38]. Иоанн Синайский пишет: «Тщеславие по виду своему есть изменение естества, развращение нравов, наблюдение укоризн. По качеству же оно есть расточение трудов, потеря потов, похититель душевного сокровища, исчадие неверия, предтеча гордости…» [7, с. 250], объясняя, что эта страсть – начальная стадия всепожирающей гордыни и источник гнева.
В выписках Гоголя из творений святых отцов и богослужебных книг, найденных после его смерти, есть правила из «Лествицы», касающиеся гнева и безгневия: «Безгневие есть преодоление естества, которое подвигами [и потами] своими ко всяким ударам обид делается нечувствительно. Кротость есть неподвижное души состояние, которое как в бесчестии, так и в чести одинаким образом пребывает. Начало безгневия есть молчание уст при возмущении сердца»; «Текущий к бесстрастию и Богу всякой тот день почитает для себя потерянным, в который никто его не злословит. Как колеблимые от вихря древеса глубоко свои корни в землю пущают, тако и пребывающие в сем состоянии (в источнике: пребывающие в послушании) имеют крепкие и непоколебимые в себе души» [2, c. 467–468].
Природу гнева раскрывает Гоголь в образах Костанжогло и Улиньки, которые не отличаются от других героев, например, в сдерживании гнева или спорах: «Если бы кто увидал, как внезапный гнев собирал вдруг строгие морщины на прекрасном челе ее и как она спорила пылко с отцом своим...» [VII, с. 23–24]. Гнев героини, на первый взгляд, оправдан, ибо «вспыхивал только тогда, когда она слышала о какой бы то ни было несправедливости или дурном поступке с кем бы то ни было. Но никогда не гневалась и никогда не споривала она за себя самоё и не оправдывала себя. Гнев этот исчезнул бы в минуту, если бы она увидела в несчастии того самого, на кого гневалась. При первой просьбе о подаянии кого бы то ни было, она готова была бросить ему весь свой кошелек, со всем, что в нем ни [было], не вдаваясь ни в какие рассуждения и расчеты» [VII, с. 24]. И всё же Библия говорит: «Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик... да будут удалены от вас» (Еф. 4:31). Гейр Хьетсо, цитируя отцов Церкви, отмечает, что сам Гоголь, стремясь к самосовершенствованию, боролся с гневом и унынием [10, с. 9], а в своих выписках из «Лествицы» писатель заметил: «Жалостливое во гневливых людях приметил я зрелище, от потаенной гордости у них случающееся. Ибо они и на то гневались, что изнемогали от гнева. Удивлялся я, видя, что у них порок за пороком следовал, и сожалел, что грех грехом отмщевали, и весьма чудился бесовскому коварству, которое доводило их почти до того, что они о жизни [своей] отчаевались» [2, с. 467].
Петр Петрович Петух
Фразой «Обедали?» встречает своих гостей Петр Петух: «– Обедали? – спросил хозяин. – Обедал. – Что ж вы, смеяться что ли надо мной приехали? Что мне в вас после обеда?» [VII, с. 51]. Еда для обжорливого героя является средоточием жизни. Сравним приведенный диалог с «Лествицей»: «Когда пришел странник, чревоугодник весь движется на любовь, подстрекаемый чревонеистовством, и думает, что случай сделать брату утешение есть разрешение и для него. Пришествие других считает он за предлог, разрешающий пить вино; и под видом того, чтобы скрыть добродетель, делается рабом страсти» [7, с. 192].
Моральной леностью отмечен во второй части не только образ Петуха, но и Хлобуев, Платонов. Вот почему Гоголь, описывая этих героев, так часто использует образ сна, называя их сонными. Сон «есть некоторое свойство природы, образ смерти, бездействие чувств. Сон сам по себе один и тот же; но он, как и похоть, имеет многие причины: происходит от естества, от пищи, от бесов и может быть от чрезмерного и продолжительного поста, когда изнемогающая плоть хочет подкрепить себя сном»; «Бодрственное око очищает ум, а долгий сон ожесточает душу», – читаем в «Лествице» [7, с. 238–239, 242]. Бороться с леностью и рассеянностью ума, воззывая его ко вниманию, помогает молитва, которая, по слову Иоанна Синайского, есть «добродетель частная», «погибель унынию». В гоголевском Хлобуеве несложно заметить проявления этой добродетели: «Он молился, и – странное дело! – почти всегда приходила к нему откуда-нибудь неожиданная помощь…» [VII, c. 88]. Герой, конечно же, еще только становится на путь веры (молится, ходит в церковь). Получая просимое, он не задумывается о Давателе сего: «Благоговейно признавал он тогда необъятное милосердье провиденья, служил благодарственный молебен и вновь начинал беспутную жизнь свою» [VII, c. 88], хотя и рассуждает так: «Я знаю, что это я делаю не для человека, но для того, кто приказал нам быть всем на свете. Что ж делать? Я верю, что он милостив ко мне, что как я ни мерзок, ни гадок, но он меня может простить и принять, тогда как люди оттолкнут ногою и наилучший из друзей продаст меня, да еще и скажет потом, что он продал из благой цели» [VII, c. 102]. Между тем автор «Лествицы» уточняет: «Верующий не тот, кто думает, что Богу все возможно, но кто верует, что получит от него все, что просит» [7, с. 389], а «без веры молитва не может возлететь на небо» [7, с. 401]. Как бы там ни было, увещевания Муразова: «Так послужите же тому, который так милостив. Ему так же угоден труд, как и молитва. Возьмите какое ни есть занятие, но возьмите как бы вы делали для него, а не для людей…» [VII, с. 102]) – подвигнут Хлобуева на богоугодное дело – собирание денег на строительство храма.
Главная цель жизни, по Иоанну Лествичнику, – воскресение души человеческой, а основные причины гибели людей – страсти сладострастия, тщеславия и сребролюбия.
Величайший сребролюбец в поэме, конечно же, Чичиков. Его жажда к обогащению убедительнее всего проявляется в разговоре героя с Костанжогло: «– Уму непостижимо! Каменеет мысль от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриваньи букашки; для меня более изумительно то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы. Позвольте спросить насчет одного обстоятельства: скажите, ведь это, разумеется, вначале приобретено не без греха? – Самым безукоризненным путем и самыми справедливыми средствами. – Невероятно. Если бы тысячи, но миллионы...» [VII, c. 75] (сравним: «Сребролюбие есть поклонение идолам, дщерь неверия, извинение себя своими немощами…» [7, c. 230]).
Павел Иванович Чичиков
В конце поэмы Муразов говорит: «Ах, Павел Иванович, как вас ослепило это имущество. Из-за него вы не видали страшного своего положения» [VII, с. 110]. Но Чичиков, игнорируя наставления, опять оправдывается: «Но ведь судьба какая, Афанасий Васильевич. Досталась ли хоть одному человеку такая судьба? Ведь с терпеньем, можно сказать, кровавым добывал копейку, трудами, трудами, не то, чтобы кого ограбил или казну обворовал, как делают. Зачем добывал копейку? Затем, чтобы [в довольстве остаток дней прожить; оставить что-нибудь детям, которых намеревался приобресть для блага, для службы отечеству]. Вот для чего хотел приобресть. Покривил, не спорю, покривил. Что ж делать? Но ведь покривил только тогда, когда увидел, что прямой дорогой не возьмешь и что косой дорогой больше напрямик» [VII, с. 110–111]. Иоанн Синайский предостерегает в «Лествице»: «Не говори, что собираешь деньги ради нищих; ибо и две лепты вдовицы купили Царство Небесное» [7, c. 230]).
Гоголь, как и Лествичник, изображает внутреннюю природу человека, пытается раскрыть особенности его характера, истоки страстей, наклонностей, самообмана. В последних «словах» прп. Иоанна речь идет о союзе веры, надежды и любви как высших ступеньках «лествицы»: «Из одного камня не составляется царский венец: так и бесстрастие не совершится, если вознерадим хотя об одной какой-либо добродетели» [7, с. 414].
Призвание каждого, по Гоголю, заключается в исполнении своих обязанностей, в любви к Богу, к людям: «Смотрите на то, любите ли вы других, а не на то, любят ли вас другие. Кто требует платежа за любовь свою, тот подл и далеко не христианин» [VIII, с. 366] (сравним с «Лествицей»: «Тогда всякий из нас познает, что в нем есть братолюбие и истинная к ближнему любовь, когда увидит, что плачет о согрешениях брата и радуется о его преуспеянии и дарованиях» [7, с. 86]). Писатель во втором томе поэмы «Мертвые души» неоднократно касается именно этой темы. Так, именно любовь может разбередить сонную душу Тентетникова: «Одно обстоятельство чуть было не разбудило его, чуть было не произвело переворота в его характере. Случилось что-то похожее на любовь» [VII, с. 23]. Тема любви пронизывает также советы-наставления перейти на правильный путь, звучащие Хлобуеву и Чичикову из уст Муразова, и эпизоды о «черниньких и белиньких».
Известно, что Гоголь «одолжил» анекдот про «черниньких и белиньких» у актера М. С. Щепкина. Важной для понимания символического подтекста фразы Чичикова: «Все требуют к себе любви, сударыня» [VII, с. 42] (ср. «По христианству, именно таких мы должны любить» в ранней редакции [VII, с. 164]) является беседа Михаила Щепкина с Николаем Гоголем:
«– Как-то недавно прихожу к Гоголю, – так рассказывал Щепкин. – Он сидит, пишет что-то. Кругом на столе разложены книги, все религиозного содержания.
– Неужели все это вы прочли? – спрашиваю я.
– Все это надо читать, – отвечал он.
– Зачем же надо? – говорю я. Так много написано всего для спасения души, а ничего не сказано нового, чего бы не было бы в Евангелии. А я, признаться, думаю, что всего этого написано слишком много, запутанно.
Тут Гоголь принужденно улыбнулся, сказавши что-то вроде:
– Какой шутник! – А я продолжал.
Я и заповеди-то для себя сократил, всего на две: люби Бога и люби ближнего как самого себя» [11, с. 313–314].
В «Лествице» же сказано: «Любовь по качеству своему есть уподобление Богу, сколько того люди могут достигнуть; по действию своему она есть упоение души; а по свойству – источник веры, бездна долготерпения, море смирения»; «Любящий Господа прежде возлюбил своего брата; ибо второе служит доказательством первого» [7, с. 417, 420].
Именно слова Муразова, обращенные к Чичикову: «У вас нет любви к добру, – делайте добро насильно, без любви к нему. Вам это зачтется еще в большую заслугу, чем тому, кто делает добро по любви к нему. Заставьте [себя] только несколько раз, – потом получите и любовь. Поверьте, всё делается. Царство нудится, сказано нам. Только насильно пробираясь к нему, насильно нужно пробираться, брать его насильно» [VII, с. 114] – заставляют последнего задуматься о неправедной жизни: «Заметно было, что слова эти вонзились в самую душу Чичикову и задели что-то славолюбивое на дне ее. Если не решимость, то что-то крепкое и на нее похожее блеснуло в глазах его» [VII, c. 115].
Несмотря на размышления героев второго тома «Мертвых душ» о добродетели, они находятся в плену страстей, а «бесстрастие есть воскресение души прежде воскресения тела… совершенное познание Бога, какое мы можем иметь после Ангелов» [7, с. 410].
Образ лестницы проходит сквозь всю жизнь и творчество Гоголя. Писатель соизмеряет свой духовный рост с богописанными скрижалями. Герои же не в силах осознать Истину, они теряются по немощи в сетях бессилия, себялюбия, надменности, не находя узких ворот жизненного пути. Преподобный Иоанн Лествичник заканчивает книгу наставлением: «Да мещет пастырь, как камнем, грозным словом на тех овец, которые по лености или по чревоугодию отстают от стада; ибо и это признак доброго пастыря. <…> Когда тьма и ночь страстей постигла паству, тогда определяй пса твоего, т. е. ум, на неотступную стражу к Богу…» [7, с. 428]. Грозным словом «врачует» падшие души героев и Николай Гоголь, стремясь привести свою паству к Богу.
Иоанна Синайского в свое время величали «новым Моисеем», который с помощью «скрижалей духовных» предложил возрождение Византии. Гоголь, словно подражая Лествичнику, вплетая в ткань произведения библейские истины, правила внутреннего очищения, выступает современным Моисеем, стремящимся воскресить человечество, вывести его из плена греховности, найти гармонию между Божественным и человеческим законом жизни.
Наталья Сквира
Литература:
1. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Ссылки на это издание приводим в тексте, указывая том римскими и страницы арабскими цифрами.
2. Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 9 томах. М.: Русская книга, 1994. Т. 8. 864 с.
3. Єрофіїв Іван. Новий рукопис Гоголя // Червоний шлях. № 2. Х., 1926. С. 175–176.
4. Золотусский И. Гоголь. М.: Молодая гвардия, 1984. С. 100. 527 с.
5. Шeнрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. М.: Типографія Г. Лисснеръ и А. Гешель, 1897. Т. 4. 978 с.
6. См. о знакомстве Гоголя с историей св. Акакия и ассоциации Акакия Акакиевича с Акакием Синайским: Driessen F. С. Gogol’ als novellist. Baarn, 1955. Blz. 186; Seemann К. D. Eine Heiligelegende als Vorbild von Gogol’s «Mantel» // Zeitschrift für slavische Philologie. 1966. Bd. 33. H. 1. S. 9; Шкловский В. Энергия заблуждения. М.: Сов. писатель, 1981. С. 314; Макогоненко Г. П. Гоголь и Пушкин. Л.: Сов. писатель, 1985. С. 316–319; Смирнова Е. А. Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души». Л.: Наука, 1987. С. 143–144; Ч де Лотто. Лествица «Шинели» // Вопросы философии. 1993. № 8. C. 58–83.
7. Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица, возводящая на небо. 8-е изд. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2013. 592 с.
8. Shapiro M. Gogol and Dante // Modern Language Studies. 1987. Vol. 17. № 2. P. 37–54.
9. Матвеев П. Гоголь в Оптиной Пустыни // Русская Старина. 1903. № 2. С. 303.
10. Хьетсо Гейр. Гоголь-проповедник: новые материалы // Н. В. Гоголь. Материалы и исследования. М.: Наследие, 1995. С. 11–21.
11. Буслаев Ф. И. Комик Щепкин о Гоголе // «Записки актера Щепкина»: Приложение. Документы. Из критики, переписки, воспоминаний. Рассказы в записи и обработке современников / Изд. подгот.: Панфиловой Н. Н. и Фельдманом О. М. М.: Искусство, 1988. 382 с.
