Источник: Благодатный Огонь
.jpg)
Народившийся в начале ХХ века церковный модернизм, или обновленчество, не исчез в 20–30-е гг., хотя и потерпел сокрушительное поражение. К середине 40-х годов большая часть обновленческих архиереев и священников, принеся покаяние, присоединилась к Патриаршей Церкви. Это было время окончания Великой Отечественной войны и временного возрождения Русской Православной Церкви после двух с половиной десятилетий кровавых гонений. Было восстановлено Патриаршество, стали открываться храмы, монастыри, духовные семинарии... Однако в то время церковной разрухи не хватало священников, архиереев, многие из которых погибли в лагерях, не хватало преподавателей во вновь открывавшихся духовных школах. На кафедры, приходы и в качестве преподавателей в семинарии приходилось посылать епископов, священнослужителей и профессоров, разделявших реформаторские идеи и ранее находившихся в обновленческом расколе. Современные церковные историки подтверждают, что процент бывших обновленческих клириков, среди епископата в особенности, и среди городского духовенства в послевоенные годы был очень велик. Количество отрекшихся тогда от священного сана, при том, что уже не нужно было идти в тюрьмы и лагеря, было, увы, очень и очень велико. Это в значительной степени и были обновленческие клирики, которые после войны вернулись в Московский Патриархат, становились преподавателями и профессорами в открывающихся духовных академиях и семинариях.
В результате обновленчество, казалось бы, уже навсегда отвергнутое, на самом деле как бы растворилось в среде православного духовенства и мирян, изнутри незаметно влияя на верующих, в первую очередь на учащихся духовных школ. Постепенно взращивалась небольшая плеяда будущих пастырей, симпатизирующих идеям церковного реформаторства, склонных к критической переоценке Священного Предания и святоотеческого понимания духовной жизни в Православии.
В 60-е годы питательной средой для развития подобных идей стало участие нашей Церкви в экуменическом движении, когда некоторые православные богословы, в результате экуменических контактов заражаясь духом протестантизма и секуляризма, разрабатывали новое модернистско-экуменическое богословие, отвергающее святоотеческую традицию как «средневековую и устаревшую в наши дни» и искажающее православную экклезиологию о Единой Церкви, размывая ее границы. Согласно этому экуменическому богословию, существует не одна-единственная Церковь Христова, но различные христианские «церкви», границы между которыми «не доходят до неба».
Под влиянием западных идей «аджорнаменто», принятых католической церковью на II Ватиканском Соборе в 1962–1965 годах и имеющих целью приспособить Церковь к современному обезбоженному и секуляризированному миру, обновленческие идеи вновь стали оживать, сначала в виде псевдоправославных экуменических публикаций и статей в официальных церковных изданиях.
Главным проводником нового модернистского богословия стал известный экуменист ленинградский митрополит Никодим (Ротов), пытавшийся идеи «аджорнаменто» внедрить «сверху» в Русскую Православную Церковь. В частности, митрополит Никодим устно и со страниц «Журнала Московской Патриархии» предлагал богослужебные реформы, проповедовавшиеся в свое время обновленцами (богослужение на русском языке и проч.).
«Одной из важных проблем нашего времени – писал Никодим, – является постепенное введение в богослужебное употребление понятного для всех русского языка… В наше время, по мнению многих, становится весьма желательным, иногда необходимым, употребление русского текста Священного Писания для богослужебных евангельских, апостольских и некоторых иных чтений в храме (например, шестопсалмия, паремий и т.д.)» (Журнал Московской Патриархии, 1975, № 10, с. 58).
Однако, по признанию самого митрополита Никодима,
«наше аджорнаменто» (!) — введение русского языка в богослужение — «прекрасная сама по себе идея была опорочена раскольниками-обновленцами» (с. 59).
Во второй половине 60-х годов прошлого столетия митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов) ввёл в соборах Ленинграда практику чтения Апостола и Евангелия не на церковнославянском, а на русском языке, а также чтение Великого покаянного канона прп. Андрея Критского на русском языке в переводе самого митрополита Никодима. Данное «нововведение» было справедливо воспринято некоторыми верующими как обновленчество и «западная экуменическая закваска».
Противники церковнославянского языка в богослужении не скрывают, что «на непонятность славянского языка более всего жалуется интеллигенция», то есть вся проблема была навязана Церкви этой самой интеллигенцией. В настоящее время, как и сто лет назад, опять повторяются ссылки на непонятливую интеллигенцию в тех же выражениях, что и в начале века. Так, например, предисловие «От издательства» к «Сборнику суточных церковных служб на русском языке» в переводе священника-обновленца 20-х годов Василия Адаменко начинается словами ученика митрополита Никодима (Ротова) нынешнего Патриарха (тогда еще архиепископа Смоленского) Кирилла (Гундяева) о непонятности в наши дни церковнославянского языка:
«Этот язык не только для народа, но и для интеллигенции утратил ту долю понятности, которой он, бесспорно, обладал в прошлом» (Сборник суточных церковных служб на русском языке в переводе священника В. Адаменко. IMCA-PRESS, 1989; репринт с изд.: Нижний Новгород, 1926.).
Уместно ответить на эти сетования архиепископа Кирилла (Гундяева) словами участника Поместного Собора 1917–1918 гг., новомученика епископа Пермского Андроника (Никольского):
«Переводить богослужебные книги с славянского языка на русский для интеллигенции и вообще народа, не посещающего храмы, нет нужды, ибо они отошли от Церкви. Для интересующихся богослужением необходимо вести беседы, разъясняя непонятное».
Отметим, что Патриарх Кирилл еще в бытность архиепископом, а затем митрополитом Смоленским ввел у себя в епархии практику чтения Апостола и Евангелия, а также Великого покаянного канона прп. Андрея Критского на русском языке.
Но и «снизу» дух обновленчества оказался не изжитым. Например, в те же 60–70-е годы в самиздате, а затем перепечатанные на Западе, стали появляться статьи заштатного священника Сергия Желудкова, учившегося в конце 20-х годов в обновленческой академии. В статьях о. С. Желудкова «Литургические заметки», помимо критического отношения к литургической практике и традициям Православной Церкви (резкая критика «устаревшего» Типикона, высказывания об отрицательной роли иконостаса, предложения о сокращении богослужений и т. п.), предлагалась программа обновленческих богослужебных реформ и развивалась идея о некоем «внецерковном христианстве», в котором преуспевшие в деле общественного прогресса «люди доброй воли» — так называемые «анонимные христиане» – также принадлежат к Церкви Христовой, ибо «Дух дышит, где хочет». «Литургические заметки» были опубликованы в самиздате в 1973 г. Тогда же их начал печатать парижский «Вестник РХД», но из-за протестов православных христиан публикация была прервана.
Однако в то время все эти обновленческие идеи и течения не проявлялись открыто в Русской Церкви. Народ церковный молился в немногочисленных храмах, где шла традиционная православная служба на привычном церковнославянском языке, а экуменические статьи в ЖМП и самиздатские обновленческие публикации были малочисленны. Правда, в 60–70-е годы были отдельные случаи совершения богослужения (полностью или отдельных его частей) на русском языке: в Троицком храме Ленинградской Духовной академии митрополитом Никодимом (Ротовым), а также в Спасо-Преображенской пустыньке под Елгавой архимандритом Таврионом (Батозским; † 1978), на которого в 20-е годы оказали немалое влияние обновленческие богослужения епископа Антонина (Грановского) в Заиконоспасском монастыре в Москве (см.: Литургия отца Тавриона. Беседа со священником Георгием Кочетковым // «XPICTIAHOC». Рига. 1998, VII. с. 62, 63).
С началом так называемой перестройки и особенно после празднования 1000-летия Крещения Руси стали все громче заявлять о себе и священники-реформаторы, мечтавшие на практике возродить кое-что из того, что предлагалось обновленческим движением после революции. Своеобразным сигналом явилась речь архиепископа Смоленского и Выборгского Кирилла (Гундяева) на церковной конференции в Ленинграде в 1988 году, в которой владыка подверг критике используемый в нашей Церкви церковнославянский язык богослужения. Стали появляться печатные издания, в которых пересмотр богослужебных традиций, а также канонических и вероучительных основ Православной Церкви стали программой новой «церковной перестройки». Примером таких изданий стала книга священника Александра Борисова «Побелевшие нивы» и журнал «Православная община», издаваемый братством священника Георгия Кочеткова.
В начале 90-х годов реформаторское течение в Русской Православной Церкви получило наименование «неообновленчество». Этим термином на епархиальном собрании духовенства Москвы 20 декабря 1993 года Святейший Патриарх Алексий II впервые назвал модернистское движение внутри Русской Православной Церкви, в частности, деструктивную реформаторскую деятельность священника Георгия Кочеткова, разрушающую богослужебные традиции. Тем самым Святейший Патриарх Алексий показал, что современные церковные реформаторы являются духовными преемниками обновленцев 1920-х годов. Наименование «неообновленчество» абсолютно точно отражает сущность этого реформаторского направления: полную преемственность целей и совпадение взглядов обновленцев 20-х и 90-х годов в вопросе революционного переустройства Церкви, которое должно завершиться разрушением Русского Православия.
Подверженная зуду реформаторства часть интеллигенции, недавно пришедшая к вере, чуждая Православию и русской церковной традиции, стала проповедовать необходимость проведения «реформ» и во внутрицерковной жизни, стремясь приспособить Церковь к служению духу мира сего ценой разрушения канонического строя и отказа от Священного и церковного Предания. Свои идеи реформаторы распространяли через светские, порой антиправославно настроенные средства массовой информации, со стороны которых, одновременно с требованиями реформ, на нашу Церковь обрушился неслыханный с эпохи «воинствующих безбожников» поток клеветы и грязи. Стали звучать почти ультимативные требования перехода Русской Церкви на новый календарный стиль, перевода богослужения на современный русский язык и других литургических, канонических и даже вероучительных реформ. Все это предлагалось обновленцами и в начале 1920-х годов.
Особенно явно эта преемственность проявилась в отношении современного обновленчества к церковнославянскому языку богослужения. Однако если прежде идея русификации богослужения объяснялась только труднопонимаемостью церковнославянских текстов, то современные противники церковно-славянского языка приводят иной аргумент: необходимость катехизации современных неофитов, еще далеких от Церкви. Ради них и следует вводить богослужение на «общепонятном русском языке».
Наиболее активно отрицанием и разрушением укоренившихся богослужебных традиций Русской Православной Церкви и внедрением русского языка в богослужение занимается «Сретенское братство» во главе со священником Георгием Кочетковым. Изолировав себя от жизни всей Церкви, кочетковская община фактически стала на путь сектантства: отрицание церковного Предания и разрушение укоренившихся традиций Русской Православной Церкви, отказ от церковнославянского языка в богослужении, стремление противопоставить жизнь своей общины жизни всей Русской Церкви – все это активно пропагандировалось в 1990-х гг. «Сретенским братством». В братстве царил дух высокомерной исключительности и ложной харизматичности, духовной прелести и экзальтированности, всегда характерный для тоталитарных сект. Сектантский характер братства подтверждает и культ его «безошибочного, безгрешного и всезнающего» лидера-гуру. «Сретенское братство» активно занималось прозелитизмом среди православных христиан, создавая свои катехизаторские и «высшие христианские» школы в Москве и других городах, стремясь стать широким движением внутри Церкви, фактически вызвать в ней раскол и под лозунгом «возврата к древней апостольской практике» произвести ревизию Православия, превращая его в модернистское неохристианство, или протестантизм «восточного обряда».
Подобные тенденции, и в первую очередь обеспокоенность богослужебными новшествами в общине священника Г. Кочеткова, вызвали большую тревогу среди православных клириков и мирян Москвы, которые обратились в 1994 году с открытым письмом к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II.
«Богослужение Святой Православной Церкви на церковнославянском языке, спасительное для многих поколений православных людей не только в России, но и на Украине, в Белоруссии, Сербии, Болгарии, – говорилось в обращении московского духовенства, – является неотъемлемой частью церковного Предания, дошедшего до нас от святых просветителей славянских народов Кирилла и Мефодия... Наше церковнославянское богослужение является драгоценной жемчужиной Православной Церкви. Уже в течение тысячи лет оно просвещает православный мир и души верующих... Самочинное нарушение тысячелетней церковной традиции может послужить началом гибели тех устоев Православия, за сохранение которых исповеднически боролись и страдали многие поколения православного народа». Кочетковские эксперименты с «переводами» богослужения на русский язык в обращении оценивались «с духовной и культурной точек зрения как чудовищный вандализм, подобно тому, как переводить на современный русский язык поэзию А.С. Пушкина».
В приходе московского священника Георгия Кочеткова реформированное и русифицированное богослужение совершалось вплоть до 1997 года, когда 29 июня в алтаре храма Успения Богородицы в Печатниках случилось неслыханное со времен обновленческой смуты 1920-х годов преступление, потрясшее православную Москву. Запрещение в священнослужении о. Георгия Кочеткова стало тогда закономерным итогом его многолетней реформаторской деятельности.
Священник Георгий Кочетков издал несколько выпусков своих «русифицированных текстов вечерни, утрени, литургии». Ясности его «русификация» литургических текстов не прибавила, зато фальши и ошибок внесла несметное количество. Порочен был сам кочетковский принцип «русификации». Его следует признать антицерковным, разрушительным и содержащим духовную порчу, сравнимую с надругательством над святыми иконами.
Приведем несколько цитат из высказываний священника Г. Кочеткова по поводу введения «живого русского языка» в богослужение:
«Поразительно – Русская церковь настроена против русского богослужения! Мы много раз шутили по этому поводу: у нас единственный русский приход в Русской церкви»; «Наша задача способствовать рождению живого литургического русского языка. Мой личный богослужебный литургический опыт говорит о том, что у церковно-славянского языка нет преимущества перед этим русским... Я воспринимаю церковно-славянский просто как другой язык» («Независимая газета», 14.01.1994).
Еще цитаты священника Г. Кочеткова – из журнала «Новая Европа»:
«Я уверен, что будущее Церкви как раз в том, что мы пытаемся делать...»; «У меня нет сомнения: за тем, что мы начали, – будущее, и на это есть воля Божия (!). Это бесспорно. Более того: то, что мы начали, просто лежит на поверхности; это просто снятие пены и подготовка строительной площадки. На самом же деле необходимо еще и подлинное творчество в церковной традиции. Но это следующий шаг, начинать с которого нельзя. Охранительное Православие зашло слишком далеко, и потому к творчеству Церковь еще нужно подготовить» (1992, №1, с. 80, 82).
В своем докладе на «II Преображенском соборе» в Москве 19 августа 1991 г. священник Г. Кочетков как бы приоткрыл завесу над тем, что он собирался сооружать на «подготовленной строительной площадке»:
«для полных членов Церкви... (то есть для тех, кто прошел катехизацию у о. Георгия. – Н.К.) богослужение остается во многом недоступным. Дело здесь не только в малопонятном богослужебном языке... К нашему времени богослужение сложилось таким образом, что если его и перевести на русский язык, даже не на разговорный, а высокий, оно все равно останется непонятным и, главное, почти бездейственным» («Православная община», 1992, № 3, с. 31).
Из этого откровенного высказывания становится вполне ясным, что окончательной целью литургических реформ в общине о. Г. Кочеткова являлась отнюдь не русификация, а «создание» совершенно нового, «действенного» богослужения, так сказать, «литургии Георгия Кочеткова», взамен «бездейственных» литургий Святителей Иоанна Златоуста и Василия Великого.
О своей реформаторской практике священник Г. Кочетков не без гордости отзывался так:
«Я не знаю, есть ли в последние века подобный церковный опыт» («Православная община», 1996, № 31, с. 61).
Другой московский священник-реформатор, Президент Российского Библейского общества Александр Борисов в своей книге «Побелевшие нивы», изданной в начале 1990-х гг., посвятил несколько страниц доказательству необходимости русификации богослужебного языка, часто приводя в пример богослужения баптистских общин, а также «смелого реформатора епископа Антонина Грановского» (с. 175). В частности, о. А. Борисов сетует, что
«сейчас предстоит начинать все сначала, то есть заново доказывать необходимость реформы внутри Церкви вообще и русификации богослужебного языка» (с. 133). «Главное же из радикальных изменений, – пишет о. Александр, – это русификация богослужебного языка и введение русского языка при чтении за богослужением Священного Писания» (с. 172). «Необходимы, конечно, реформы в отношении значительной части богослужебного материала» (с. 54).
Пропагандой скорейшего искоренения из литургической практики церковнославянского языка на страницах обновленческих и антиправославных изданий и СМИ в те годы помимо священника Георгия Кочеткова занимались протоиерей Сергий Гаккель, канадский религиовед Д. В. Поспеловский, заштатно «практикующий священнослужитель» о. Иннокентий Павлов, ныне покойный архиепископ Михаил (Мудьюгин), который «вообще считает... служение на славянском языке антиканоничным...» (?!) («Сегодня», 12.02.1994). Тот же архиепископ Михаил называл в своей книге «Русская православная церковность. Вторая половина XX века» (М., 1995) чтение в храмах на церковнославянском языке одним из «сатанинских ухищрений», причем «наиболее мощно действующих».
Не менее страстным пропагандистом «литургического творчества» и русификации богослужения являлся протоиерей Николай Балашов – ныне сотрудник ОВЦС. В своих публикациях («Московский церковный вестник», 1991, № 19; «Континент», 1998, № 98) и радиовыступлениях (религиозные программы «Би-Би-Си» совместно с прот. Сергием Гаккелем) о. Николай Балашов старался ненавязчиво убедить читателей и радиослушателей в необходимости богослужебных реформ, приводя множество цитат сторонников «литургического обновления» из дореволюционных дискуссий по этому вопросу. При этом никаких новых существенных доводов в пользу русификации богослужения о. Николай Балашов не находил.
Таков краткий обзор деятельности неутомимых реформаторов традиционного церковнослаянского богослужения Русской Церкви в ХХ веке.
Источник: Благодатный Огонь
