Обсуждение изменений в российскую Конституцию вызвало по всей Руси оживление умов и сердец, шевеление общественно-политических и идеологических сил совершенно разных ориентаций и целеполаганий. И не могло не вызвать! Русские патриотические силы о необходимости не только исправления, но, возможно, даже коренном пересмотре Конституции 1993 года, принятой под волевым диктатом узурпатора власти Бориса Ельцина и прямым патронажем западных элит и американских спецслужб (порой до грубого перевода отдельных статей Конституции с английского языка), говорили давно и непрестанно. Не столько надеясь, что их услышат, сколько создавая идейно-общественный фундамент на будущее.
Наступило ли это будущее? Обольщаться слишком сильно не стоит. Достаточно вдумчиво вглядеться в контекст запущенных с самой вершины власти экспертных и общественных обсуждений вплоть до восстановления практики прямых всенародных решений (голосований), которой также слишком обольщаться не стоит. И речь даже не о том, что главный смысл конституционных изменений на данном этапе лежит в плоскости подготовки транзита власти (несомненно, составляющего прямую ответственность руководства страны, не имеющей нравственного права отдавать его на откуп «демократии»), сущность которого – прежде всего, с точки зрения причастных к подготовке изменений элит – консервативна и заключается в сохранении текущего положения дел. В конце концов, существует и та часть элит, которая вполне настроена использовать время «системных перемен» для либерального реванша (а то и восстановления колониального управления Запада). Главная подоплека современного конституционного процесса в России вообще и, в частности, его текущей вспышки заключается в том, что его отправной точкой, мерилом и оппонентом является отнюдь не одна ельцинская Конституция Российской Федерации, а вся система постреволюционного законодательства, сложившаяся после крушения русской христианской государственности и стремившегося выразить ее основы «Свода законов Российской Империи».
Несомненно, «сталинская» и «брежневская» Конституции СССР 1936 и 1977 годов служили, по своей сути, воплощением попыток новых поколений советского руководства совершить если и не контрреволюцию, то оздоравливающее смягчение государственно-правового погрома русской цивилизации или, говоря прямо, Святой Руси, совершенного в 1917 года масонско-большевистскими революционерами и закрепленного в первой ленинско-троцкистской Конституции. Вполне можно говорить, что ряд их положений могли даже обогатить сам имперский «Свод законов», приблизив его к русскому идеалу. Но они не могли пошатнуть столповые принципы коммунистической государственности, основанной на указанном погроме, руинах тысячелетней России и марксистско-ленинской крипторелигиозной идеологии, – принципы, замещавшие собой священную триаду «Православия-Самодержавия-Народности». Конституция же 1993 года, равно как и предшествовавшие ее принятию «Перестройка» и развал СССР, а также последующий государственный переворот 1996 года, имели несомненный смысл пресечения назревавшего восстановления данных священных столпов и самой русской государственности, – пресечения, осуществленного самими же номенклатурными вождями КПСС (преимущественно хрущевской закваски).
Следует ли видеть в нынешнем «конституционном всплеске» сознательный возврат к первоистокам и постановке краеугольных вопросов о преодолении тяжелого наследия революций (точнее стадий одной и той же «Революции») начала и конца XX века, к которому-де созрело возглавляемое Владимиром Путиным российское государство? Повторимся: напрямую – нет. И дело отнюдь не в одном государственном руководстве и правящей элите, живущей совсем другими понятиями, целями и идеалами. Дело в том, что до такой постановки вопроса совершенно не созрел еще сам народ. Созревание которого, что очевидно для православных христиан, возможно только на пути его покаяния и духовного прозрения (в греческом языке выражаемых одним понятием μετάνοια), коренного изменения образа жизни.
Вместе с тем, тем же христианам прекрасно известно, что субъектом исторического процесса (в том числе конституционного, в том числе и особенно российского) является не только народ или правящие элиты, но еще и Бог. И не просто субъектом, а Высшим Субъектом данного процесса, его Промыслителем. И данный Промыслитель зачастую обращает первоначальные намерения людей в совершенно отличный от замыслов результат (вплоть до антипода), а также начинает осуществлять Свой собственный очередной план (так сказать, «дорожную карту») изнутри планов человеческих, отбрасывая потом последние как первые ступени ракеты или просто ненужную шелуху.
Именно так и следует понимать глубинный смысл происходящего ныне «конституционного реформирования». В этих условиях как раз изменение собственно предписывающих статей Конституции имеет вторичное значение. В конце концов, при всем перераспределении полномочий между органами федеральной власти, верховная власть в России будет зависеть от авторитета высшего должностного лица – Генерального ли секретаря, Председателя Госсовета или Президента. Или, к примеру, закрепление минимальной зарплаты на уровне прожиточного минимума – оно также носит более символический характер: уровень такой зарплаты, и без того утвержденный в подзаконных актах, все равно остается унизительным, да и отнюдь не закрывающим способы обойти и его.
Иное дело – Преамбула к Конституции: она не просто задает общий дух всего законодательства для русского и иных народов России, который высвечивает несоответствие себе тех или иных законодательных норм, – она предопределяет дальнейшее развитие конституционного и отраслевого законотворчества, задает вектор для дальнейшего движения умов и общественных инициатив не только правоведов, но и общественных сил в целом. Именно поэтому против преобразований Преамбулы Конституции так взбеленился ряд либералов, обосновывая это, разумеется, не своими подлинными революционно-консервативными установками, а, напротив, «незначимостью» (если не «смехотворностью») недирективной части главного гражданского закона страны.
Что же касается, собственно, желанных для русских патриотов охранительных нововведений в указанную Преамбулу, то здесь может и должен происходить творческий поиск со здоровой полемикой. Оттолкнемся здесь от трех элементов, которые уже прозвучали достаточно громко и de facto внесены в обсуждение поправок, хотя с учетом состава конституционной комиссии, вполне могут и «потеряться» к концу пути: а) упоминание Бога; б) упоминание русского народа; в) упоминание традиционной семьи и брака.
Начнем с последних двух, ибо именно они в данном случае представляют ту самую «Народность» как завершающую часть священной триады (далеко не исчерпывая ее). Вполне можно согласиться с патриотическими критиками идеи упоминания значимости традиционной семьи и брака как союза между мужчиной и женщиной в силу «защитно-оправдательных» ноток в данном упоминании, а в случае с браком – даже своего рода запуском дискуссии о неприкосновенном. Однако точно также необходимо признать и то, что брак и семья – ныне мишень массированного грубого и одновременно предельно ухищренного наступления со стороны западной интернациональной антихристианской элиты, да еще и в условиях размывания и утраты самим русским народом большинства духовных опор и защит, традиционных христианских устоев, что делает брак и семью последними естественными бастионами душ людей и самого Отечества. И их, несомненно, нужно защищать как Сталинград в 1942-м – с соответствующими лозунгами и декретами. Причем не только внутри самой России.
Разумным выходом было бы, вероятно, внесение положения о браке не в Преамбулу, а вглубь текста Конституции, на периферию одного из разделов (как бы, между делом), что, с одной стороны, ни в коем случае не допускало бы в ней унижения России до уровня полемики с глобальным Содомом, с другой стороны, твердо, раз и на всегда, пресекала бы даже возможность просачивания в российское законодательство и политику (в том числе на местах и в сфере культуры) даже намеков на «гендерную толерантность». А вот объявление традиционной (читай патриархальной) семьи первоосновой – наряду с личностью – само́й гражданской общности России, требующей соответствующих прав и их государственной защиты с приоритетом многодетным семьям, – несомненно, было бы большим и многообещающим достижением патриотических сил.
Упоминание в Преамбуле русского народа, несомненно, разрушало бы столетнее извращение как ретроспективной исторической основы российской Конституции, исходящее из якобы дореволюционного угнетения нерусских народностей государства Российского, якобы представлявшего собою тюрьму народов. Данная ложь, открывающая дверь не только перед дискриминацией русских, но и перед непосредственным уничтожением самого Русского мира как духовно-культурной основы государственного строительства и самой общественной жизни России, должна быть, сейчас или позже, преодолена прямым указанием на государствообразующую роль русского народа, строящего общее российское государство в союзе с другими народами. И, более того, – строящего не на песке с образованием некоего смешения в виде «объединенной многонародной российской нации» (или «многонационального российского народа»), а, сохраняя самобытность народов и народностей (что, одновременно, предотвращало бы отсечение от этой «общенародной российской нации» часть русского народа, проживающего за границами Федерации, включая малороссов и белорусов), на объединяющих началах русского языка и русской культуры.
А русская культура, – если подходить к ней не как к абстрактно-интеллектуальной категории, а выявлять в ней конкретный содержательный образ и отдельные его аналитические составляющие, – культура православная. Предполагающая, помимо прочего, и соответствующее православное отношение к иноверцам, предоставление им и соответствующего достойного места в жизни российского государства – достойного, но отнюдь не безграничного. И здесь мы подходим к первой (по упоминанию и по значимости) заявленной патриотами поправке в конституционную Преамбулу – о внесении в нее упоминания о Боге.
Да, между первой и двумя последующими «затерялся» второй столп священной триады русского народа – «Самодержавие». И, чего греха таить, русским патриотам известно, что без этого столпа, в конце концов, не вернуться ни столпу «Православия», ни устоять и столпу «Народности». Однако и в политической составляющей конституционной реформы, на первый взгляд, децентрализационной по сути, не просматривается ли тот же самый упомянутый Промысел Божий? Не является ли восстановление высшего дореволюционного совещательного органа Государственного Совета с одновременным умалением президентского поста, даже вопреки исходному замыслу, неким преддверием, освобождением места будущему приходу православного самодержца?
Проблема возвращения Бога (начиная с Его упоминания) в Конституцию – предельно сложна и диалектична. Должен ли Он сначала вернуться в умы и жизнь самого русского народа (то есть, быть там принятым), чтобы далее войти и в его государственное законодательство, или сам высший государственный Закон должен стать знаменем и подспорьем для буксующего духовного пробуждения самого народа? Допустимо ли соединять имя Бога в Преамбуле с богоборческим признанием в основном тексте народа высшим источником власти, свобод и прав индивида – высшей ценностью, Россию – частью мирового сообщества, и прочими демократическими и в целом либерально-гуманистическими «общечеловеческими» ересями? Или, напротив, как раз Бог и должен снизойти в ад либерального словоблудия, чтобы ослепить и низвергнуть его, извести из него русский народ с Россией?
Выходом из данных дилемм могла бы стать мудрая формулировка конституционного упоминания Бога. Например, «признавая Божье Промышление о России (а еще лучше – Промышление сугубое, да еще и о России, строившейся на началах Святой Руси) и выражая намерение созидать российское государства по Его воле…». Но возможно ли, чтобы под такими словами подписалось большинство нынешних «отцов нового конституционного слова»? Очевидно также, что по ряду причин даже представить себе невозможно упоминание в Преамбуле Православия и указания на Бога христианского. При этом совершенно несостоятельны утверждения о том, что у православных христиан, католиков, протестантов, иудеев, мусульман исповедуемый ими Бог один: иначе не упоминало бы постоянно Священное Писание о Боге Авраама, Исаака и Иакова. Бог один над всеми, но отнюдь не один у всех. Однако следует признать, что неопределенное упоминание Бога, приемлемое для всех иноверцев (кроме буддистов, атеистов и сатанистов), само по себе еще не утверждает экуменизма и на данном этапе является не только пределом мечтаний, но и пределом целесообразности. А вот упоминание сугубого Промышления Бога о России, наследующей тысячелетней Святой Руси, очевидным образом мягко проясняло бы вопрос о том, какой именно Бог стоит за общей формулировкой.
Пантелеимон Филиппович
