Прямо надо сказать: время это для нашей страны оказалось труднейшим. Именно так воспринимал его вместе с абсолютным большинством народа и советский писатель-коммунист Юрий Бондарев. Именно так запечатлел годы предательской «катастройки» и буржуазных «реформ» в своём творчестве. И, конечно же, горькие размышления о времени небывалых народных бедствий буквально пронизывают его беседы для «Правды» этих лет, фрагменты из которых я здесь представляю.
Сейчас опять поднялась «сверху» волна восхваления 1990-х, чему служит и ширящееся сооружение так называемых Ельцин-центров - во славу одного из главных разрушителей великой Советской страны. Молодёжи, которая уже не застала тех катастрофических лет, внушают, что это было якобы самое благодатное и счастливое время в нашей истории.
Для кого-то - да. Но для кого? Для шайки предателей и мошенников, грабителей и убийц. Ну ещё, разумеется, для тех, кто их обслуживал, всячески поддерживал, развлекал, помогал новоявленным «хозяевам жизни». Вот у них (это так!) был сплошной и упоительный праздник.
Для честных же и праведных наступило время трагедий. Об этом новые поколения узнают не из Ельцин-центров, а из потрясающего романа Юрия Бондарева «Бермудский треугольник» и его же повести «Без милосердия», опубликованных впервые в журнале «Наш современник».
Нет сомнений, что у них будет долгая жизнь, как бы ни пытались определённые силы замолчать или оклеветать свидетельства совестливого художника. Людям нужна правда, а Юрий Бондарев её видит и говорит.
Он говорит её и в своей публицистике, и в своих «Мгновениях», ставших его каждодневным трудом, и в газетных, журнальных беседах, в том числе адресованных читателям «Правды».
Виктор КОЖЕМЯКО,
обозреватель «Правды».
Куда ведут под уздцы Россию
Виктор КОЖЕМЯКО. Дорогой Юрий Васильевич! Этот наш разговор на исходе ХХ века мне хотелось бы начать с последнего вашего романа, которым творчески вы завершили столетие. Уже само название романа - «Бермудский треугольник», напоминающее о том месте в Мировом океане, где загадочно и бесследно исчезали корабли, несёт в себе пронзительную тревогу. Понимаешь, конечно, что «бермудский треугольник» у вас - это символ случившегося с нами.
А как унижен народ! Не только материально - ещё более духовно. И вымирание его, физическое вымирание, идущее по нарастающей все последние десять лет, опережается уничтожением духовным. Вот у вас в романе, среди острозлободневных размышлений и споров, которые ведут самые различные персонажи, не случайно ведь возникают строки вашего и моего любимого поэта Николая Доризо:
Неужто тот день
на планету придёт
В своём безнадёжном исходе,
Тот день,
когда будет не русский народ,
А память
о русском народе?
Серьёзнейший вопрос, который бьётся, по-моему, в головах у многих, кому не безразлична судьба Отчизны!
Юрий БОНДАРЕВ. В одном письме внимательная читательница пишет мне: «Я прочитала ваш роман и почувствовала такую безысходность, так жалко стало ваших героев, которых я полюбила, что даже заплакала. Потом увидела заметку в «Независимой газете», где говорится, что вы описываете злых людей, а жизнь - «как бардак», и подумала: как глупы и ничтожны защитники ельцинской демократии! Все они лжецы».
В.К. Чувство безысходности. Не у одной читательницы оно возникло. Вы знаете, что «Правда» организовала на своих страницах заочную читательскую конференцию по вашему роману. Во многих письмах её участников говорится о том же. То есть чувство у них сходное.
Ю.Б. Вы хотите спросить, почему же такое впечатление, которое опечалило многих моих читателей? Я почувствовал, что Россия начала терять разум, в конце 1980-х годов, насыщенных горбачёвскими сладкоречивыми обещаниями, ложью и удручающим пустословием. Я будто постоянно находился в запретной лаборатории и видел и изучал недозволенные опыты, и сам был предметом для болезненных вивисекций. России были обещаны горбачёвское чудо процветания, яковлевская гласность, материальное изобилие и некая невиданная свобода. И люди поверили, как верят наивные простаки в дармовую манну небесную, в беззаботную лёгкую жизнь, подаренную кем-то всемогущим!
Впрочем, «пятая колонна», пунктуально подготовленная американскими наставниками, отлично знала, куда ведут под уздцы Россию. И власовского толка интеллигенция, соединённая с «демократической» журналистикой и телевидением, начала обезумелый погром всего святого: отстегнув запонки и засучив рукава, взялась за циничную торговлю всем национальным, русским, всеми прежними свободами и правами, которые дала Советская власть. А великий народ меж тем безмолвствовал, оглушённый «новизной всепозволенности». Девяностые годы уходящего века стали знамениты повальным разграблением России, так называемой приватизацией, то есть уничтожением первоклас-сной промышленности гигантской державы, разложением и растлением народа, которому под видом социального поведения теперь разрешалось всё: жестокость воли рыночного дельца, безоглядная спекуляция, проституция, разнузданный секс.
Наконец, мы стали свидетелями кровавой любви Ельцина к Отчизне, разумеется, из несравненного чувства патриотизма расстрелявшего Верховный Совет России. И расстрелял несколько тысяч тех, кто нашёл в себе мужество и верность справедливости, чтобы попытаться защитить этот последний очаг Советской власти. Они погибли возле «Белого дома» и в нём. А большинство москвичей, да почти вся Россия, обманутая, ограбленная, униженная, пребывали тогда в позе стороннего наблюдателя и тихого безразличия, равного предательству.
Несказанно поразил меня и 1996 год, когда народ, как зачумлённый, отупевший и бесчувственный к своей судьбе, отдал голоса пьяному «вождю», беспощадному рас-стрельщику - как бы в слепом мазохизме торопясь к бесславному концу нации. В нашей России оказалось множество нерадивых учеников истории: ни ошибки, ни даже преступления, ни предательство, ни унизительное обнищание, ни угроза краха Отечества - ничто не научило их и, видимо, долго не научит. Я сам себе задаю вопрос: неужели омертвело у людей чувство национальной принадлежности и духовной гордости за собственную ярчайшую историю, чувство справедливого разумения?
В.К. Действительно, будто околдовали наш народ. Будто в каком-то чаду, тумане, дурманной замороченности махнул он рукой и на себя, и на всю страну, которая была и остаётся пока его домом и за которую как-никак он в ответе.
Ю.Б. Несколько лет Россия находится в состоянии «непроросших зёрен» и «несобранного урожая». Она ещё дышит, но она дышит с усилием. Она на коленях, с дрожащей протянутой рукой умоляюще и слезливо смотрит в сторону Европы и Америки, ожидая подаяния, которое, кстати, мгновенно тонет в таинственных финансовых безднах.
Проклятие моей родной России и в том, что все теперь разобщены, расколоты - все против всех. Можно ли принять человеческую разобщённость как норму существования, напоминающего одичание? Сильных мира сего объединяют общее криминальное дело, договорённость политической вседозволенности, управляющей простодушными «наивняками», безвольной нетрезвой толпой, которую без оговорок трудно назвать сейчас великой нацией с её былым достоинством и доблестью.
В 1993-м я слышал крутой разговор двух перевозбуждённых «демократов» после расстрела Дома Советов. Один цинично говорил другому: «Свинье за два дня до убоя не дают есть. В первый день - немного воды. Так вот, наше славное население пьёт водочку не первый день, не первый год - и успокаивается. Или в буйстве режет своих жён кухонными ножами. Туземцы, трёх мыслей собрать не могут. Только единственное в голове: во-доч-ка». Другой ответил: «Наше счастье - пьяным народом легче управлять. Екатерина Вторая была неглупая баба. Спаивание народа - смазка рычагов власти».
Встряхнуть людей из оцепенелости
В.К. Алкоголя у нас потребляется сейчас в среднем на человека уже больше, чем почти в любой другой стране мира. Причём это ведь всячески поощряют - рекламой, телевидением, настырными шутками записных эстрадных хохмачей. Пьянство едва ли уже не возведено в ранг главного русского достоинства - начиная с заповеди, якобы идущей от предков, будто «веселие Руси есть пити», и до новейших «киношедевров» типа «Особенностей национальной охоты», «Особенностей национальной рыбалки» и т.д. и т.п.
Неужели не осталось в стране уважаемых и авторитетных людей, кроме ленинградского профессора Углова, которые всерьёз подняли бы голос против всего этого, против вырождения нации? Неужели, видя, что народ окончательно спаивают и он спивается, нельзя начать общенациональную акцию самоспасения, сделав образцом для молодёжи трезвого, а не пьяного героя?
Ю.Б. Да, когда страна в нескончаемом тумане алкоголя да ещё плюс наступление наркотиков, есть ли смысл говорить о вере в духовное возрождение, в моральное очищение, наконец - в экономический подъём... Всё неисправимо, пока народ не осознает, что в конце 1980-х годов ступил и побрёл в безнадёжную пустыню, а теперь падает в удушающий сумрак, где происходит отживание человеческих связей, нарастает ощущение ненужности и тщетности бытия, где экономические идеи и культура утратили энергию и прекращается движение интеллекта в бесцельности, подавленности, разброде.
Маркес в романе «Любовь во время чумы» пишет о беспросветности и разложении мира, в котором не слышно детских голосов, повсюду трупы погибших от болезней и нескончаемых бессмысленных войн. Не стоит ли и нам вспомнить о 8 миллионах умерших в годы «великой перестройки», не говоря уж о тысячах погибших в последних войнах? Не живём ли мы под чумным флагом, зловещим символом ухода в никуда? Быть может, это знак наступающих времён, а трижды обманутые вождением за нос россияне всё ещё простодушно верят, что завтра будут жить в самой лучшей из обещанных «демократами» цивилизаций, где каждый (по философии самодовольного вольтеровского болтуна Панглоса) будет «возделывать свой лучший из возможных садов»? Не чужой ли он, этот сад, будет? Не сомневаюсь нисколько. Сейчас мы кое-как живём за счёт созданного старшими поколениями, проедая хлеб наших внуков и правнуков в конце концов.
И тут я слышу возражения приспособившегося и не очень глупого мещанина, моего знакомого: «Не согласен, жизнь - это наслаждение! А в нелёгкой жизни спасает не политика - спасают удовольствия, развлечения и забавы. Надо выжить! К чёрту мучить самих себя! Они - мельница, мы - зерно. Перемелется - мука будет!»
Некий самозваный африканский пророк сказал, что молчание Бога - главный признак божественного существования. Я, грешный и смертный, не могу молчать потому, что не чувствую подземные толчки социальных перемен. Жизнь - река Вселенной, но во времени мы плывём против течения, в обратном направлении, не понимая, что внушаем себе миф - поймать призрак не существующего на земле рая. Иначе говоря, мы все идём по тонкой плёнке хрупкого льда, под которым чёрная непроглядная глубина.
В.К. Я понимаю так: вы роман свой написали с целью раскрыть глаза людям на самих себя, на положение, в котором они находятся. По-моему, вы хотели таким образом как следует встряхнуть их, дабы вывести из состояния некоей оцепенелости. Но... многим показалось, что их лишают всякой надежды. А без надежды плохо, без неё жить нельзя! Пусть она даже иллюзорная - всё-таки как-то в трудной жизни поддерживает. Вспомните, когда под гиканье, улюлюканье одних и равнодушное молчание других уничтожали социализм в нашей стране, а по существу - саму страну, чем утешали людей и чем они утешались, обнадёживая себя: фермер нас накормит, Запад нам поможет. Был создан восхитительный, соблазнительный, гипнотизирующий образ прекрасного Запада. Дескать, там, «за бугром», всё только хорошо и замечательно - вот заживём, как они, как в Америке...
Ю.Б. Мекка эмигрантов - «американский рай», куда нацелена «демократами» Россия, давно уже при внешнем благополучии на краю катастрофы. Он в преддверии распада, хотя ещё военной силой и долларом распространяет свой уклад жизни на многие страны мира, связанные после великой войны экономическими путами.
Японки делают себе пластические операции, чтобы их лицо приобрело американо-европейские черты, более того - исторические традиции меняют облик исконного национального, подражая американскому образцу, вульгарной моде, захватывающей мир, как та же наркомания, как раскрашенные майки с девизами разных штатов, университетов и сект.
Россия, подобно десяткам других государств, тоже сделала пластическую операцию на лице. И постепенно утвердилось почти метафизическое ощущение несвободы, модернизованных контрреволюцией нравов, анархии самых низких инстинктов и вместе - как неустранимое качество существования - страх за завтрашний день среди урбанистического безумия, асфальтовой шизофрении и грозовых туч массовой голодной безработицы. Где они, добрые и дивные мечты о всеобщем братстве? Порой мне кажется, что в моё сознание вместилась вся Россия и весь её исстрадавшийся народ, а я оказался плохим пророком, надеясь, что ко мне прислушаются на XIX партконференции, когда я выступил перед пятью тысячами делегатов, сказав, что мы подняли в воздух самолёт перестройки, подняли с восторгом фальшивого оптимизма, однако не построили для него посадочную площадку.
Что ж, самолёт уже полтора десятка лет блуждает в воздухе, растеряв запасы провианта, с подгнившими парашютами, и горючее на исходе. Но тогда к моим словам народ остался глух и нем. Яковлевская печать открыла по мне огонь залпами вперемежку с автоматными очередями. И чувство «многолюдного одиночества» до сих пор не исчезает в душе - чувство горькой непрекращающейся боли, которая ежедневно преодолевается только работой. Так, через боль, мы познаём жизнь. Способен ли я показать и помочь читателю понять трагедию нашей несчастной России?
Мой писательский характер - от Бога или его «испортила» война, научив отвергать евангельское непротивление и покорность, жалкое стояние на коленях? Время пытается меня переделать, втиснуть в новые правила. Но это вряд ли возможно в моём возрасте. У меня нет запасного «я», а моё «я», единственное, не в силах ничего изменить.
Политик способен фальсифицировать самого себя
В.К. Наверное, вы приуменьшаете силу и влиятельность вашего таланта. Хотя образумить народ - задача не для одного, пусть даже самого мощного дарования.
Ю.Б. Твёрдо уверен: все раздававшиеся доныне призывы власть имущих к сладкому западному, американскому благу есть политика лжи, прикрывающей низведение недавно сильнейшей и богатейшей державы к уровню безропотной колонии, к придатку глобальной экономики. Тем более в Европе и Америке у нас нет друзей. В письме поэту Якову Полонскому ещё в 1876 году Иван Сергеевич Тургенев, прекрасно знавший Запад, писал: «Европа нас ненавидит - вся без исключения; мы одни - и должны остаться одни». Знаменательные выводы русского писателя и философа, выводы мудреца, которые, разумеется, вызовут яростное неудовольствие у наших «вождей», назойливо и льстиво лезущих с объятиями к тайным недругам России.
В.К. Но что же в конце концов случилось с нашим народом? Ведь по существу, насколько я понимаю, вы осуждаете сегодня не только вождей, но и народ, что ещё недавно для любящего свою Родину русского писателя было немыслимо.
Ю.Б. Вот знаки наступивших времён: равнодушие - как близнец предательства, оно же сродни тупому безразличию; предательство порождается и тем и другим. Россия предала себя. Потому и не видно «светлого» будущего в этом «лучшем из всех возможных миров». Будущее забетонировано для большинства, вместе с тем оно сияет радужными лучами довольства и пресыщенности для единиц, всяческими неправдами сколотивших миллиардные богатства.
Я люблю Россию с её несравненной культурой, с её историей, с её снегами и серым дождичком, с её талантливыми людьми. Но меня до горчайшего недоумения поражают мои соотечественники, потерявшие волю и характер, ставшие «электоратом» - теми механическими избирателями, которые говорят «да», совершенно не думая. Не могу согласиться, что это неспособность к самостоятельному мышлению, к защите будущего, к сопротивлению волчьим желаниям честолюбцев. И это убеждает в том, что жизнь наша неблагополучна, что мы перестали слышать, понимать и верить здравомыслию друг друга. Нас - как слабоумных - приучили верить рекламе, дешёвой телевизионной пропаганде, пошлой политической мистификации. Даже силу интеллекта, как известно, можно заглушить, в худшем случае подавить политическим, психофизическим, социальным действом, и возникает хрупкость человеческого духа перед средствами массовой информации, перед ложью, которая является неким третьим состоянием между жизнью и смертью. Кроме того, когда ты нищ и слаб и что-либо просишь у сильного, твой дух зыбок. Ты проглатываешь бессилие, а потом оно съедает тебя изнутри.
Многие известные политики, стоящие у власти, способны, подобно актёрам, убедительно притворяться, создавать придуманную жизнь, театральную правду, а зрительный зал верит им, как верит в пьесу, принимая её за действительность. Потому-то на обеденный стол народа царственные официанты от «демократии» подают вместо блюд только меню.
В.К. Да, сплошь и рядом господствуют обман, подделка...
Ю.Б. Голландский художник Хан ван Меерхерен стал чрезвычайно известен благодаря подделкам в стиле знаменитого Вермеера, подделкам настолько великолепным, что они были признаны самыми лучшими работами самого Вермеера. Меерхерен не был талантливым живописцем, он был талантливым фальсификатором, алчным корыстолюбцем, смысл жизни которого был в достижении славы, денег посредством искусства. Художник дьявольским трудом может научиться воровать чужую манеру, чужое искусство, повторять его. Политик для достижения цели способен фальсифицировать самого себя, свой характер и волю...
Легкомысленно-ветреное действо государственных мужей, страдающих, мягко говоря, фальсифицированным укороченным разумением, нельзя разделить между всеми. Известно: когда виноваты все, то не виноват никто. Впрочем, как в «готическом романе» - за внешними событиями скрывается неуклонное свинцовое давление таинственных мировых сил. Может быть, в угодливом послушании закулисному диктату проступил первый круг преисподней, в которой пока ещё нет мученической боли, но ползёт жёлтая тоска в пространстве существования на обочине жизни и смерти.
В.К. А что же народ при всём этом? Что он может, на что способен и не способен, зависит ли хоть что-либо реально от воли его?
Ю.Б. Я теперь говорю так: в то же время вина лежит и на народе, безбурно, то есть преспокойно, взирающем на избранных им депутатов, на их непротивление злу, на их трусливо-позорные жесты согласия с обезумелыми разгромщиками России, изготавливающими долгую беду русской нации. Не-обыкновенная поспешность думских избранников рано ли, поздно ли жёстко осудится умными и дальновидными политиками, но всё же - как сегодня не везёт России! Неужели русский человек так бессилен, молчалив, вял и лишь ждёт божественное провидение, что оно спасёт Россию? А если не спасёт?
Огромный корабль России в самом деле как бы безжизненно потерял ход среди Бермудских островов в мистическом треугольнике Атлантического океана, где в течение века бесследно исчезали в небытие десятки кораблей и самолётов - в этой страшной ловушке природы. Винты машины моей любимой Отчизны едва работают, стрелка компаса неподвижна, приборы показывают на нуль.
Вот откуда невесёлое название моего романа и невесёлое настроение его.
Будут ли перемены? Они нужны, крайне нужны!
Советскую литературу подстрелили на лету
В.К. Помните, вы дали мне целую пачку записок, полученных за последнее время на встречах с читателями? Там много вопросов к вам. Немало вопросов, вам адресованных, и в почте «Правды», «Советской России». Я отобрал наиболее интересные, на мой взгляд, не только для автора конкретного письма или записки, но для многих. Вот первый вопрос: как вы сегодня относитесь к давним и широко известным своим романам «Тишина», «Горячий снег», «Батальоны просят огня»? Ведь прошло более 30-40 лет со времени их напечатания. А «Берег» был напечатан 25 лет назад... Может быть, сегодня вы написали бы их иначе?
Ю.Б. Наверное. Если бы сейчас я стал писать эти романы, написал бы их по-другому. Но это не значит, что написал бы лучше.
В.К. Вопрос тоже литературный, но спроецированный на сегодняшнюю жизнь: скажите, как относиться в наше тяжкое время к толстовскому «чуть-чуть» в искусстве? Не парадокс ли это? Толстой сам ведь писал прямо и резко.
Ю.Б. В искусстве есть удивительный и почти неуловимый инструмент художественности. Да, Лев Толстой называл это качество таланта и художественности «чуть-чуть». Чудодейственное «чуть-чуть» не утончает стиль и форму до изощрённости и изысканности, но оно не терпит громоздкой перегруженности материалом, внеисторичности, смещения законов времени и пространства, модернизации, насилия над историей. Грубая намеренность, истерический юмор, истина вкось делают современную литературу или непристойно орущей в мрачной общественной уборной с разбитой лампочкой, или весело-пошленькой, виляющей голым задом на авансцене, перед глазами тысячу раз оглуплённого зрителя и читателя.
Бесконечно жаль, что нашу величайшую в мире советскую литературу подстрелили на лету, и она, ломая строй, кружит, снижается, но ещё держится на высоте раздробленной стаей.
В.К. Несколько читателей спрашивают вас: может ли человек, не воевавший никогда, написать талантливо о войне?
Ю.Б. Возможно, и появится когда-либо такой роман. Но всё-таки я испытываю большое сомнение в реальности рождения сильной, яркой, правдивой прозы о войне, написанной отражённой энергией дальних зеркал, в которых нельзя увидеть своё лицо.
Человек, ни разу не ощутивший смертельный ветерок осколка возле щеки, ни разу не вдохнувший удушливый хищнически-чесночный запах тела, или ни разу не видевший огненный жар раскалённого до фиолетового свечения металла, вонзившегося в землю перед ногами, или не испытавший знобящего удара первого ранения, - написать о войне правду не сможет. Предполагаемый роман способен нести только «отражение отражённого отражения», бледную тень событий и характеров, заимствованных из знаменитых книг. В нём не будет главного - искреннего чувства, что и есть в конце концов правда.
Рациональная художественная идея вряд ли может нас покорить, хотя имеет право на существование и литература оголённых формул.
Вместе с тем хочу добавить, что в последнее время появились два прекрасных романа, связанных с чеченскими и афганскими событиями, - это «Чеченский блюз» Александра Проханова и «Тихая застава» Валерия Поволяева, книги писателей, которых обожгли недавние войны.
Печальное порождение антидуховной оккупации
В.К. Ваш нашумевший в своё время роман «Игра» вызвал очень много серьёзных мыслей и споров по поводу того, каким вы видите мир нравственных людей. В уста Крымову вы вложили фразу: «Подвижники и правдолюбцы устали, справедливцы притомились и надоели». Почему? На что же тогда можно надеяться? И в связи с этим тот же Крымов говорит: «В войну погиб цвет народа, а дети не стали лучше отцов». Простите, а среди детей, по-вашему, нет ни подвижников, ни правдоискателей, ни справедливцев?
Ю.Б. Писатель, рождая своего героя, вкладывает ему мысли, чувства, фразы, формулы, умозаключения, исходя из сущности того образа, который он рисует. То есть автор знает, что было, что есть и что будет с его персонажем. Великая книга «Жизнь Клима Самгина» - история предреволюционной интеллигенции. Много там высказано идей и суждений, раздражающих нас. Но это высказывают персонажи Горького, а не лично автор в своём дневнике. Было бы ошибочно полностью соединять в мыслях и поступках писателя с образами, им созданными. Уже обдумывая книгу, автор «проигрывает» роли всех будущих главных героев. Он становится и влюблённым, и ненавидящим, решительным и растерянным до заискивания, робким и гордо непреклонным, то есть переживает множество душевных состояний. Ведь в каждом из нас посеяны зёрна добра и зла, то, что я называю миром и антимиром, поэтому в воображении писатель может преобразиться по мере своего дара в другого человека, прожить чужую жизнь, родиться и умереть.
Что касается детей, то на этот вопрос я смог бы ответить более или менее точно через 10-15 лет. Я не хочу лгать, потому что знаю, какие наряды, какие окраски, какую проверенную парфюмерию имеет бессмертная госпожа ложь! Ложь - правдоподобная, оголённая, завистливая, злобная, опорочивающая, подобострастная, лукавая, святая, спасительная, убивающая, ложь, преподносимая как истина, а истина, подаваемая как ложь...
В.К. А что вы думаете о школьном воспитании сегодня? Ведь учебники и программы за последние годы претерпели радикальнейшие изменения.
Ю.Б. Что ж, если говорить о литературе, например, то многие авторы включены в учебники по программе всевозможных господ Соросов, злых недругов России - с целью извращения сознания нашей молодёжи. Разумное воспитание правдой истории изгоняется «демократами» из школы, искалечено безыдейностью, торгашеским прагматизмом. Понятие «воспитание» стёрлось, затаскалось по догматическим либеральным углам и стало отдавать отравляющей пылью. А между тем воспитание есть передача опыта разумных правил, норм жизни в обществе, прививание нравственных привычек, что в конце концов и сделало нас людьми.
Иначе сбудется страшное пророчество апостола Павла, высказанное в его послании: «Знай же, что наступят времена тяжкие. Ибо будут люди самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны... Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут...»
Что ж, всё это уже заняло в России плацдарм и продолжает (да, пока продолжает!) овладевать господствующими высотами.
Выросшие на химическом навозе «демократических реформ» всяческие эротоманы в современной литературе, неисчислимые циники в кинематографе, величественные бездарности в театре и на телевидении, лжеакадемики разного рода, бойкие политики с незакрывающимися ртами - всё это порождение оккупации России антидуховной русофобствующей «культурой».
Известный определённому кругу «интеллектуалов» драматург Эжен Ионеско в одном из интервью определил задачу литературы как умение делать из слона муху или же как рассказ консьержки, которую занимает в жизни лишь одна правда: то, что подсмотрено в замочную скважину. Я понимаю напряжение Ионеско выказать себя сверхоригинальным, повторяя всех без разбора абсурдистов. Понимаю, почему герои его пьес изрекают не смысл, а бессмыслицу, разумея высокий смысл в каждом абсурде, где отсутствует политика. Что ж, он был бы прав, если бы отсутствие политики не было тоже политикой. Добавлю: искусство, лишённое общественных мотивов, рождает безмерную скуку.
Все творения бессмертных политизированы насквозь: Гомер, Данте, Сервантес, Бальзак, Толстой, Достоевский, Шолохов...
Когда писатель в нервозном ожидании, трепеща, раскрывает объятия навстречу массовому читательскому лобызанию, горя желанием любой ценой понравиться всем, когда любыми уловками он пытается стать кумиром всех, то он продаёт свой дар на «блошином рынке», убивает данный ему талант, которому призван служить до последнего часа. Есть некая тайна художника, а её он не имеет права нарушать, как таинство самовыражения наедине с чистым листом бумаги, где не должно быть места для фальши, предательства и продажности.
