Часть 4. Победное шествие зверя от земли. Разрушение: Удерживающий зверолов (продолжение)
Причину того, что на сердце царю легли либеральные воззрения на устроение общественного уклада жизни, прямо противоположные николаевским, снова же необходимо видеть в логике глубинных внутренних блужданий русского государства. Заложены эти предпочтения были в образовании, которое царственному наследнику и его братьям устроил сам государь Николай I, допустив в нём одну из весьма немногих, но судьбоносную ошибку.
В то время как сам он от своего отца Павла I в наследство получил воспитание по самым строгим понятиям и порядкам (впрочем, существенно ограниченное в философской своей стороне с уклоном на военное дело, что также дало о себе знать), своих сыновей император, полностью отдавший себя государственным делам, доверил русским особам с либеральным мировосприятием - поэту В.Жуковскому, руководившему воспитанием царевича, и незабвенному М.Сперанскому - и иным учителям германского происхождения. И первые, и вторые были патриотами России и верноподданными царя, но здесь-то и сказалась нехватка философского умозрения в благородной и верующей душе Николая I, как и в целом пережиток непонимания высшим русским сословием сути столкновения с Европой: наставники Александра IIбыли европейцами, мыслящими себе человека и человеческое общество не в христианских, а в ренессансных категориях гуманизма.
Екатерининские времена покровительства Вольтеру и очарования Великобританией давно канули в лету: политическая и революционно-идеологическая враждебность Запада и его масонских орденов была уяснена - именно против них и была направлена вся энергия николаевской государственной цензуры и внешнего военного охранительства. При этом вся лукавая сущность самого корня европейской идеологии «Просвещения», некогда низвергшей в вавилонский блуд значительную часть Ветхозаветной и Новозаветной Церквей, - идеологии «свободы и прогресса», идеологии приземлённости и обустройства бесконечно возрастающего комфорта земного существования, наконец, идеологии горделивого полагания на собственные чувства и ум (рационализма) - постигнута не была. И самому царю, и его верному окружению казалось, что достаточно усовершенствовать закон в плане отражения в нём благонравия, утвердить на нём порядок (подавив крамолу), в котором даже и обеспечить широкую и свободную проповедь Православной Церкви, - и народ будет ограждён от зла, а подданные всех сословий потянутся к свету и служению общему благу. В то время как Святая Русь для сохранения в противостоянии со Вселенским лукавством предполагала (и предполагает) не европейское свободное упорядоченное гражданское общество (в которое тут же устремляются охотники за умами, властью и деньгами - невидимые и видимые, во главе с вооруженными Талмудом иудеями), а большую соборную семью с религиозно выстроенным укладом всей жизни и патриархально окормляемыми умом (во всех его предметах) и волей - соответственно, Церковью и Царём со служилой аристократией и общинными старейшинами - к служению Богу по совести, по подобию водимого Моисеем Израиля. Непонимание и отступление от этого русского Завета и приводило, с одной стороны, к частому фамусовскому недоверию и подозрению к охранительным мыслителям (славянофилам) среди чиновников, преобразованию университетских факультетов нравственных и политических наук в юридические, а, с другой стороны, к переходу от вольницы по-прежнему неприкаянного дворянства ко всё более заметному бюрократизму, сковывавшему церковно-государственно-народную соборность и подстрекавшему соблазн либеральных реформ.
В таких условиях и с такими поэтическо-законническими учителями, с акцентом на изучение естественных наук и военного дела, в симпатии к гражданскому обществу и проходило становление личности государя Александра II. Его мужество и доблесть закономерно сплелись, как и у воспитывавшегося в подобных условиях Александра I, с чувственностью, чреватую и сильной влюбчивостью - вплоть до готовности не раз отречься от престола ради морганистического брака. Её жертвой, ещё прежде самой России, стала (вместе с самим государем и всей семьёй) супруга-императрица Мария Александровна - ещё один случай чудесного превращения немки в поразительно русскую царицу. Будучи исключительно добродетельной жизни, совершенно чуждой роскоши, светского шума и дворцовых интриг, скромная и проявившая невероятное смирение по отношению к брожениям мужа, она как бы являла собою возвышенную часть души самого царя и всеми оценивалась как без преувеличения святая подвижница. Усердно продолжая традиции благотворения и попечительства государынь от Елизаветы Алексеевны, в них она самоотверженностью превзошла предшественниц. В то время как в почёт в системе образования, по заветам «Просвещения», всё больше входило накопление фактологических «знаний», государыня покровительствовала основоположнику русской научной педагогики на православных началах и апологета всенародного (а не узкоклассового) просвещения - Константину Дмитриевичу Ушинскому, возводившего на вершину образования (как воспитания, так и самих знаний) его духовно-нравственную сторону и впервые во всеуслышание провозгласившего закон, обличавший всю цивилизацию «Просвещения»: «злодей, обогащённый научными знаниями, - гораздо большее зло, чем лишённый их». Особенно поразительными у природной немки были сострадание славянским подданным Османской империи и вдохновлённость идеей их защиты и освобождения, став решающим доводом для Балканского похода русской армии. Ключом к её добродетелям стала глубокая и строгая православная религиозность царицы - в то время как для религиозной жизни её царствующего мужа (как и Александра I) была свойственна скорее мечтательность и поиск отдушины, нежели серьезность и духовный труд по заветам Святых Отцов. Вот эта мечтательность, взаимосвязанная с воспитанным легкомысленным доверием к западному «Просвещению», и предопределила двадцатипятилетнюю либеральную царскую политику.
Необходимо правильно понимать и последнюю. Александр II совершенно не желал, подобно идейным либералам, переделать своё государство на западный манер, превратив Третий Рим в эмансипированную, бессословную республику со свободной конкуренцией классов, олигархической борьбой за власть и, тем более, погруженную в неверие и вольность нравов, - он лишь посчитал возможным предоставить Россию самой себе в её внутренней жизни. Такой этап испытания свободой неизбежен для каждого народа и человека. И для России таковая вольность была не впервой: времена татаро-монгольского нашествия, значительная часть Смуты и «женский» XVIII век прошёл под знаменем безнадзорности, «свободного плавания» земщины, вынужденной народной самоорганизации. Однако в те времена в народе непререкаемым было слово Церкви (даже среди большинства вельмож) и святорусское самосознание, отсутствовал напор искусительного соблазна западного гуманизма и построенной на нём буржуазной жизни, наконец, сам Запад в лице его элиты, еще не сформировавшей масонскую «церковь зверя», ещё не определил Россию в своего смертельного врага, обречённого на заклание. Беспризорность же второй половины XIX века сулило и не могло не завершиться идеологическим и физическим растерзанием Двуглавого Орла его коварным шипящим двуликим супостатом.
Либеральные «Великие реформы» Александра II были великими лишь для приветствующих великие потрясения. И, прежде всего, масонских слуг «зверя из земли», которым удалось после смерти «тюремщика» Николая I вновь поднять голову и, вытеснив в первые годы правления молодого императора из его окружения старую гвардию государственников, окружить его улыбчивой лестью и вдохновить его «идеалами просвещённого правления». Сигналом к действию для них стало произведённая уже Высочайшим манифестом по случаю коронации амнистия и резкие послабления для декабристов, петрашевцев и участников Польского восстания - то есть, помилование не за раскаяние и исправление, а «во имя прогресса и цивилизации» (то есть, во славу и удостоверение безнаказанности).
Каждая из реформ имела под собой несомненную жизненную потребность и отражавшийся в планах великий замысел, содержащий в себе не либерально-гуманистическую закваску, а именно духовное целеустремление на справедливость, попечение о простом народе, невозможную без них соборность и рост державного творческого созидания. Безупречным примером истинного народного преобразования стал закон о всеобщей воинской повинности, заменивший рекрутские наборы и честно распределивший бремя вооруженного служения Отечеству, наваленное на несчастное крестьянство Петром I и окружением его преемниц. Вкупе с другими новшествами военной реформы (техническими и организационными) под руководством военного министра графа Дмитрия Милютина недосягаемое по духу русское воинство сделалось сильнейшей армией в мире, которая в таком виде и вступила в победоносную непосредственно для нее Первую мировую войну. И в остальном царь руководствовался желанием блага для народа через дарование ему свобод, но царскую волю подчинили и свободой воспользовались иные силы, которые и захватили в свои руки проведение реформ. Суть их сводилась к разворачиванию в России рыночного гражданского общества, высвобожденные разрушительные энергии которого в повседневной хозяйственной и общественно-политической жизни, увлекая за собой и многие энергии здоровых сил народа, неминуемо вели к формированию в богоизбранном Русском царстве смертельных для него капитализма и партийного парламентаризма, соответственно. Торжество над долгом и правдой самолюбия и самоугождения (эгоизма), беременных духом революционного бунта, - сие суть чадо демократического либерализма, особенно тщательно вскармливаемого извне и изнутри Вавилонской блудницей, восседающей на семирогом «звере из земли» неоязыческих империй, - антихристианской церкви во главе с масонством и его дано-иллюминатской верхушкой.
Уже первым преобразованием - ликвидацией военных поселений Александра I и графа А.Аракчеева,весьма напоминающих мирские монастыри (которыми, к слову, веками осваивались безкрайние русские просторы) - провозглашался отказ от поиска и строительства самобытного русского уклада, в частности, от возрождения служилого военно-земледельческого сословия и окраинного ополчения. Флагманом же либеральных реформ, заложивших основу нового строя, завершившегося партийной властью «Советов» (естественно, никаких не народных) с «безбожными пятилетками», «парадом суверенитетов» и нынешней либеральной комой Святой Руси, стала крестьянская реформа, которая отнюдь не сводилась к отмене крепостного права. Как указывалось, крепостное право западноевропейского типа было введено лишь при Петре I и дворянских императрицах XVIII века и неизменно смягчалось государями века XIX, начиная с благоверного мученика Павла I с поредением рядов самих крепостных: ко дню принятия Высочайшего Манифеста 1861 года их доля составляла от всех российских крестьян лишь 40%, из которых 2/3 были вместе с имениями безнадёжно заложены дворянами государственной казне. Права притеснения крестьян у помещиков были царями существенно ограничены, а уровень жизни крепостных, по свидетельству даже самых недоброжелателей России, превосходил уровень жизни французских и британских свободных фермеров, живущих в тепличных условиях Атлантики, и уж всецело - уровень жизни советских земледельцев. Само крепостное право, демонизированное либералами, ничуть не противоречило не только Христианству, но, в отличие от капитализма, даже представлениям о христианском укладе общественной жизни. Отмена крепостного права имела смысл отнюдь не как «торжество человеческого достоинства», но, о чём сугубо и увещевал Россию святитель Игнатий Брянчанинов, принимавший участие в составлении царского Манифеста, как стремление к возвышению русского мира и укреплению восстанавливавшейся его всесословной соборности. Главный же составитель Манифеста святитель Филарет Московский в нем самом и указал, что главной причиной отмены крепостничества является утрата патриархальной простоты и доверительности в отношениях помещиков и крестьян и, прежде всего, заботы первых о вторых, - вызванная духовной перестройкой аристократии XVIII века и не закрывавшимся «окном в Европу», прорубленным Петром и «птенцами его гнезда».
Подготовка к отмене крепостного права в первые годы правления Александра II продолжалась николаевско-кисилевскими секретными комиссиями и возглавлялась «жестоким крепостником», министром государственных имуществ старой закалки - поблуждавшим некогда и в тайных организациях декабристов героем Отечественной войны 1812 года, православным охранителем и возродителем белорусской народности графом М.Н.Муравьев-Виленским. Его идея состояла в продолжении дел великих державников и крестьянских радетелей графов А.А.Аракчеева и П.Д.Кисилева по постепенным преобразованиям с улучшением быта крестьян и освобождением их с полноценным землевладением за счет государственной казны при сохранении векового общинного уклада и патриархального строя самой России. Резкую неприязнь к этому глубоко почитаемому крестьянами «махровому крепостнику», его соратникам во власти и их общим идеалам выказало сбившееся в стаю либеральное большинство Главного комитета по крестьянскому делу, сумевшее передать свою неприязнь и монарху (который вскоре был вынужден прибегнуть к опальному графу для спасения империи от последствий деятельности своего либерального окружения). Граф М.Муравьева был оттеснён от руководства крестьянским Преобразованием через изъятие последнего из ведения кисилевского министерства госимуществ в «лапы» министерства внутренних дел, возглавленного к тому времени предводителем либеральной группировки и в целом сатанинской церкви масонов в России, одним из главных архитекторов «Великих реформ» С.Ланским и собранным им вокруг себя масонским ядром (в лице одного из предводителей декабристов А.Муравьева, А.Левшина, Я.Соловьева).
Пользуясь давлением представителей «прогрессивного» дворянства из глубинки, оно радикально перекроило выработанный государственниками в Редакционной комиссии план преобразований в сторону ущемления крестьян, старых малоземельных дворянских родов и государственной казны. Для этого Комиссия была ими очищена от самих патриотов, замещённых как раз настоящими корыстными крепостниками пошиба XVIIIвека, в поддержку которых ими же были созданы дворянские губернские комитеты, вносящие выгодные им правки: не видя смысла в дальнейшем использовании крестьян в качестве личной собственности (и лишаясь царями и чиновниками-патриотами такой возможности), они, подобно своим британским собратьям по духу эпохи огораживания, решили выдавить из них все соки (в денежной форме), выбросив их на помойную яму голода и масонской же социал-революционной агитации. От содержательной части Крестьянской реформы были снова отстранены Церковь, ученые охранители-славянофилы и, наконец, сами крестьяне. Таким образом, вместо собора русского народа переустройство общественного строя проводили дворяне-западники.
В то время как действительная, согласно священным православным русским понятиям, необходимость преобразования сословного строя и жизни обуславливало восстановление их соборности и справедливого сослужения Богу и друг другу в духе любви, «строительные работы» «вольных каменщиков» были, согласно своей природе, нацелены на уничтожение сословности, и противопоставление сословий с превращением их в классы, борющиеся друг с другом за эгоистические экономические интересы. Святительский Манифест о даровании крепостным свободы, отражая в себе и царское искреннее милосердие и жажду справедливости, мудро выражал надежду (то есть, призывал) на добросовестность дворян при последующем устройстве и разрешении споров - однако слишком зачастую она не оправдывалась, выявив практикой, что заметная доля помещиков духовно превратилась в гоголевские «мёртвые души». Добрая совесть и вправду в христианском мире, охранявшемся державой Двуглавого Орла (в отличие от культа законничества в цивилизации неоязыческо-талмудического Запада), является и главным его стержнем, и конечной целью существования - как и всей земной жизни человека. Однако она не отменяет необходимость в «лежащем во зле мiре» (1 Ин.5:19) закона (и утверждающих его властей), который призван как наставить человека на путь доброй совести, так и оградить людей добросовестных от злоупотребляющих своей свободой и, по законам «княжества мiра сего», имеющих особую помощь в виде временных благ от Мамоны и прочих бесов. Александр II же решил изъять из-под доброй совести закон (точнее, перевести его самого на либеральные рельсы «равноправной свободы») - и притом в разгар самого апостасийного исторического периода антихристова возвышения. Более того, сами реформаторы сделали всё, чтобы поощрить указанную недобросовестность и усугубить её последствия.
В своём содержательном исполнении Манифест, символично вышедший день в день спустя век (99 лет) «дворянской вольности», объявленной Манифестом Петра III, завершал упразднение служилой поместной аристократии, ответственной за простой люд, и превращение дворянского сословия в класс земельных капиталистов-рантье, а крестьян - в малоимущих арендаторов их земельного ресурса. Конкретные условия и механизмы «освобождения» были таковы, что с самого провозглашения Манифеста и Положений по областям со множеством крепостных (древним русским землям с русским коренными населением) прокатились волнения, невиданные в крепостную эпоху. Основаны они были на высмеиваемом либерально-большевистскими историками «наивном» убеждении крестьян в том, что «негодные бояре извратили волю царя», что, в действительности, и было истинной правдой. Условия «раскрепощения» были полным попранием понятия справедливости и, тем более, христианского человеколюбия. Сами дворяне православно-патриотического духа признавали пагубность условий Реформы и даже обращались к императору с просьбой об исправлениях. Величина выделяемых крестьянам наделов породило неизведанную доселе их малоземельность: средний надел в России в период царствования Александра II в сравнении с временами «мрачного крепостничества» сократился почти на 30 % (что, с учётом гораздо более обеспеченных 60% остальных крестьян, для «освобождённых» означало едва ли не огораживание). Хуже того, законом никак не оговаривался порядок раздела земель по качеству и расположению, вручая его полностью в волю помещиков: в итоге значительная часть бывших крепостных получала самые неплодородные земли, при этом традиционно открытый для крестьян доступ к жизненно важным для них лесам, лугам, водоёмам в новых рыночных условиях делался платным. Еще хуже, что закон не содержал сервитутного права и не запрещал помещикам при выдаче крестьянам земель ограждать их от прохода к потребным местам «отрезками», вынуждая их арендовать данные клочки земли по заоблачным ценам (за что державные государи, несомненно, предали бы этих бессовестных живодёров казни). Совершенным беспределом была политика по отношению к дворовым крестьянам (помещичьей прислуги), которые освобождались без земли и даже без жилья, превращаясь в совершенно нищих «без гроша за душой».
Особым издевательством над русскими пахарями и Правдой отличался порядок компенсации помещикам за выделяемые крестьянам наделы, больше напоминающий беспорядок. Выкупать крестьяне должны были не только земельные наделы, но и собственные дома с приусадебными участками. Выкуп земли изначально был не обязанностью, а односторонним правом помещика, что позволяло ему в случае выгоды сохранять безземельно-оброчное положение «временнообязанных» крестьян либо, напротив, навязывать им выкуп на самых отягощающих условиях. Никаких рассрочек по выкупам безрассудно не предусматривалось, и выплачиваться они должны были единовременно, что вынуждало крестьян входить в кабальную долговую зависимость. Формировалась она в виде выкупа их наделов государством с последующей уплатой крестьянами выкупных платежей по ростовщической 6% ставке (при почти постоянных ценах), что, в итоге, означало выплату трехкратного размера выкупа. Причём для выкупа крестьяне должны были скопить 20% от его суммы, оставаясь до этого «временнообязанными» и оплачивая пользование своей будущей землёй оброком или ещё более отягощающей барщиной - то есть, платя за своё дважды (точнее уже четырежды). Отдельным беззаконием был «порядок» определения выкупной цены, в котором рыночные правила «внезапно позабылись». Цена земли (как и временный оброк, от которого она высчитывалась) никак не была связана с её расположением и плодородностью и в итоге была многократно завышена. Особый гнёт лёг как раз на крестьян в низкоплодородных землях северных губерний, в которых и сложились в лихое XVIIIстолетие размашистого раздаривания земель придворным фаворитам крупные поместья, из которых и происходили в большинстве своём видные либеральные крепостники, западники, масонские кадры и государственные заговорщики (и которые и захватили в свои руки Реформу). Эти же негодяи в основном и шантажировали крестьян «отрезками». Наконец, все указанные выплаты никак не освобождали крестьян от уплаты податей в казну. Таким образом, условия отмены крепостного права были беспримерным издевательством и грабежом почти половины русского крестьянства, обращаемого в настоящую, а не вымышленную либералами кабалу.
Но вред крестьянской реформы, проведённой слугами масонского «зверя от земли», значительно превосходил одно лишь бездушное обдирание крестьянства и наложение на него «бремён неудобоносимых» (Лк.11:46): вопреки чаяниям адептов революции и последующей лживой клевете большевистских пропагандистов и историков, презираемые ими русские хрестьяне быстро смирились и громить поместья не спешили, а свергать царя не имели даже и в мыслях. Самый тяжёлый удар наносился именно по общественному строю Русского царства. «Благодаря» условиям реформы появился целый слой разорившихся крестьян, нищенствовавших и живших случайными заработками (с ними беднели и многочисленные сельские церковные приходы и причт), что было напрочь искоренено предыдущими императорами. Между крестьянами из бывших государственных и крепостных, южных и северных губерний создавался заметный имущественный разрыв, разрывая и единство тягла данного осевого сословия Святой Руси, и его психологическое единство. Полный распад многовекового крестьянского единства сдерживала община, до которой ещё пока не добрались масоны, в составе которой и происходило получение и распределение выкупаемых наделов. Но и здесь те сумели включить в условие досрочного погашения долга отдельными крестьянами право выведения выкупленной земли (естественно, лучшей) из общинной собственности в личную, что ущемляло малоимущих крестьян (прежде всего, многодетных и немощных) и возбуждало в крестьянах стяжательство (для максимально ускоренного накопления больших средств для выкупа) и подрывало общину. Тем закладывались основы того самого кулачества и капиталистических отношений на земле, которые нанесут удар как по государству в 1917-м, так и по самому крестьянству во время раскулачивания в 1930-е.
В свою очередь, из дворян образовывался слой людей, не имеющих никаких государственных обязанностей и ответственности за крестьян, со значительными угодьями, сдаваемыми в аренду, и доходами от выкупных выплат из государственной казны - притом с не меньшим внутренним расслоением. Из помещиков-землевладельцев (а особенно из их сверхсостоятельной части) «как будто» умышленно создавался новый класс рантье и одновременно крупных финансовых капиталистов. За счет крайне переоценённой надельной земли получаемый от государства финансовый капитал был огромен - оплачивался он либо из государственной казны (лишая её возможности буквально вопиющих от срочности расходов на промышленное развитие и перевооружение), либо в виде долговых обязательств под тот же самый выгодный процент. Вспомним, что значительная часть поместий была заложена помещиками и государство вполне могло их огосударствить в счет долга с доплатой, вместо же этого начался выкуп их под процент (предвосхищая залоговые аукционы Чубайса). Ссуды же были прекращены и заменены узаконенными частными земельными (ипотечными) банками, которые превратились в первые в русской истории легальные учреждения спекулятивных инвестиций и дополнительного развращения дворян легким приливом капитала. Основными же «инвесторами», сбивавшими себе на земельных залогах (как и на арендаторстве в прежние века) весомый капитал, как несложно догадаться, стали как раз в это время получившие вольницу талмудические евреи. В свою очередь, значительная часть помещиков, не готовых духом к «рыночной деятельности» либо, напротив, развращённых до ноздрёвского сибаритства, разорялись, пополняя собой армию городской интеллигенции и разночинцев (ядро революционного движения), прогуливая свои состояния за границей (часто с эмиграцией туда) либо транжиря средства на импортную роскошь (как раз в условиях серьезного внешнеторгового кризиса), помимо прочего вызывая отвращение к себе как к представителям аристократии и к монархии, которую они якобы также представляли. Соответственно, дворянский капитал (по сути, десятилетиями изымаемый у крестьян и казны) стал быстро перетекать в карман нового быстро создаваемого класса торговцев, фабрикантов, грюндеров и ростовщиков из числа «успешных предпринимателей» гораздо более западного буржуазного духа. Вкупе же такие сословно-имущественные сдвиги создавали весомый повод для бунтарского движения народников и разжигания революционерами межсословной вражды (которая долгое время захватывала не самих крестьян, а городских разночинцев, преимущественно из самих помещиков), столь вожделенной в России для звериного тандема Апокалипсиса.
Точно тем же кругом вольных (членов масонской церкви) и невольных слуг «зверя из земли», в том же либеральном духе и с теми же революционными последствиями проводились и прочие «Великие реформы», в частности, реформа самоуправления, дополняющая отмену крепостного права в качестве составляющих реформу сословного строя Российского государства. Безусловно, учреждение земств имело само под собой великий и уж точно никакой не либеральный смысл - как и в случае с крестьянскими преобразованиями - восстановления нарушенных Петром I и его преемниками XVIII века русских порядков управления, освященных древностью, и привлечение простого народа (как младших братьев во Христе и хранителя православного духа и мудрости, а отнюдь не средства извлечения податей и оброков) и, одновременно, дворян, лишившихся своего патриархального крепостничества, к соборному строительству святорусской державы Третьего Рима. Как следствие этого должно было происходить и преодоление иерархического бюрократизма, а также и всесословное участие в вопросах от самых мелких бытовых до великих мессианских (тем более, что, как легко увидеть уже из Пятикнижия Моисея самое великое начинается и зиждется на самом малом). Тем более, что в деревне эти порядки более всего и сохранились благодаря крестьянской общине, не прекращавшей своего существования (в отличие от большинства стран Запада) даже в крепостных поместьях.
Точно так же введение земского самоуправления, достигшего своего зенита в правление царя Иоанна Грозного, планомерно проводилось ещё Николаем I и его доблестными государственниками для уже преобладавших числом государственных крестьян. Точно так же, как и план Манифеста о даровании крестьянам свобод, общий план земств был также блестящ: земства вводились как всесословный представительский орган; призванием их было ведение местных хозяйственных дел, организация земских школ, врачебной службы и лечебных учреждений (к слову, безплатных), развитие агрономии и так не хватающей промышленности на селе, организованное исполнение царских указов и правительственных предписаний, наконец, старорусское соборное сообщение с общеимперскими и местными царскими властями с донесением до них нужд и идей народа. Деятельность создававшихся уездных и губернских земских собраний и их исполнительных органов (управ) подчинялась надзору и согласованию поставляемых царём губернских властей, а крестьянских сельских общин и волостных сходов - дворянских мирских посредников и их уездных присутствий. И точно так же это великое преобразование перехватили убийцы Русского царства в лице того же либерального кружка и, непосредственно, отвечавшего за данную реформу министерства внутренних дел в том же составе.
«Всесословный» орган самоуправления превратился в орган господства помещиков над крестьянами,который во многом и сопровождал реализацию «отмены крепостничества». Несмотря на введение земств через три года после начала крепостного переустройства, когда его «благодатность» показала уже себя во всей кабальной красе, масонская паразит министр С.Ланской со всей наглостью продекламировал «несколько» переиначенное собою видение замысла земств: «вознаградить дворян за потерю помещичьей власти, предоставив им первенство в местной хозяйственной администрации». Единственным критерием выборов гласных в дворянскую и городскую курию уездных земств оказался денежно-имущественный: был установлен высокий ценз, по которому в земское собрание могли попасть только землевладельческие, промышленные, торговые, финансовые и недвижимостные магнаты, что, по сути, означало господство в земствах людей с особым расположением к стяжательству, но никак не радетелей Отечества. Как следствие, полученное земствами право собирать для своих нужд местные налоги (земские сборы) обернулось сменой равного земельного обложения помещиков и крестьян (в том числе крепостных) на 3-4-кратное превышение его у последних (это при уже затянутой удавке кабалы выкупных платежей, оброков, податей и обязательных страховых взносов). Притом, если на уездном уровне сословное представительство было относительно равное (хотя помещики с купечеством и фабрикантами и здесь имели перевес), то на губернском уровне наблюдалось уже безраздельное господство богачей из знати. Замысел обеспечения через земства сплочения народа с высшей царской властью также был провален, и не только составом земств: при законном подчинении их царским чиновникам постоянного участия тех в жизни земств не предусматривалось - как и встречного.
Таким исполнением «замысла Ланского» (точнее, стоящей за ним либерально-масонской клики) о земствахдворянство не возвращалось к государственному служению, а, напротив, еще более отдалялось от него, а сами земства превращались из органов самоуправления в классовый представительский орган - ядро будущего революционного движения, в данном случае - со стороны либерально-рыночного блока, ставшего базисом для будущей масонской партии конституционных демократов. Совершенно ущербным в организации земств - как, впрочем, и во всех новых либеральных конструкциях - и, соответственно, деятельности земских управ (а значит, и учреждений, прежде всего, школ) было то, что должно было стать самым главным в державе Двуглавого Орла - участие духовенства Церкви. Подлинным его призванием в делах земств должно было стать их духовное и нравственное окормление и соблюдение (в том числе цензурное),как это и было в земствах и на земских соборах Московской Руси. Здесь же оно выступало как лишь одно из имущественных сословий, которому предписывалась защита своих сословных интересов, при этом имея очень скромное представительство, особенно на фоне численно гораздо меньшего дворянства (в губернских земствах и вообще отсутствующее). Этим-то и было положено основание, вероятно, самому страшному явлению в русской истории - формированию слоя политизированного духовенства, заботящегося о материальной выгоде и для этого вступающего в различные компромиссные (а значит, человекоугоднические) соглашения с властями и с партиями других классов, порождающие в священстве католическо-протестантский дух. Не «бесправие синодального периода», а именно либерализация нанесло удар по Русской церкви у порога революции.
Еще более плачевным было последовавшее за введением земств реформирование городского самоуправления - именно реформирование, ибо оно существовало с излишком (с нарастающим отрывом от дворянско-крестьянского мира) ещё с екатерининских времен, но ныне изменялось. К этому времени (начала 1870-х) стало явно заметным влияние на приятие в Петербурге решений «молодой» крупной буржуазии, порождённой новой политикой. Существовавшие городские всесословные собрания (по сути, те же городские земства) заменялись на бессословные городские думы, курии которых распределялись по тому же имущественному критерию, а именно - по величине уплачиваемых налогов (естественно, в имперскую, а не городскую казну), что обеспечивало безусловное господство в думах (и в назначаемых ими управах со школами и иными учреждениями) крупных купцов и заводчиков, к которым стали быстро добавляться порождённые финансовой реформой банкиры-ростовщики, а также начавшие перемещаться в город со своими раздутыми крестьянской реформой капиталами неприкаянные помещики. Очевидно, что такие городские думы менее всего заботились об утверждении благочиния и согласия в городах (полагаясь только на силу полиции), в которых начали разводиться легальные и подпольные «просветительские» и революционные организации, а сами городские думы - превращаться в типичные малые буржуазные парламенты, постепенно составляя собой ещё большие ядра будущей революции. Либеральный же ропот, неизменно сопровождавший собой проведение даже таких реформ самоуправления, естественно, возмущался отнюдь не ущемлением простого трудового народа и малоимущих его слоев, классово-капиталистическим принципом и, соответственно, характером формирования и духовной беспризорностью земства, но «несправедливостью» подчинения городских и земских органов самоуправления министерствам и губернаторствам (включая право на согласование, роспуск, отмену решений собраний, дум и управ).
Но если в сословных преобразованиях ещё находились светлые проблески - в замыслах, в добросовестном исполнении на местах их созидательных начал патриотичными служащими представительных и правительственных учреждений, - то питающая жизненную практику изменённого строя Третьего Римафинансово-экономическая политика источала из себя один единственный мрак и способствовала глубокому проникновению под его покровом в ум, волю и плоть Русского царства ядовитых токов антихристова «зверя из земли». Экономические «великие реформаторы» открыто провозгласили своим кумиром и политическим гуру апостола масонской политэкономической теории и экономического идеолога планетарной экспансии «зверя из моря» Британской империи А.Смита, устроив в народном хозяйстве России вакханалию, имеющую историческое подобие исключительно в 90-х годах XX века: характерно, что во всех принятых в это время цензурных положениях единственным врагом Империи объявлялась идеология коммунизма без малейшего упоминания о капитализме. И неудивительно: людям с наживой как главной целью жизни была дана полная свобода предпринимательства (вместе с властью в земствах и городах), что повлекло за собой быстрое формирование немногочисленного, но весьма влиятельного класса капиталистической буржуазии - одновременно и крупнейшего двигателя революции (требуя себе ещё больших прав, свобод и власти), и её топлива в руках находящихся под управлением иллюминатов талмудических марксистов (служа источником обнищания народа и жупелом, вызывающим у него отвращение и ненависть, далее переносимых «вождями трудящихся» на якобы априори покрывающих их царя, правительство, аристократию и священство).
Сердцем капиталистического переворота России стало, при содействии министерства внутренних дел (в то время соответствующего своему названию), имперское министерство финансов и судьбоносная смена в нём главного начальника. До начала «великих реформ» ведение государственными деньгами и связанными с ними хозяйственными отношениями Александром II было поручено выдающемуся патриоту николаевской эпохи и представителю старой канкриновской школы Александру Княжевичу, превзошедшему своего учителя. Соратник верховных со-зиждителей николаевского царства П.Кисилева и М.Муравьева, А.Княжевич получил в управление Казну в тяжелейших финансовых и дипломатических условиях после Крымской войны, что не помешало ему ввести защитные таможенные пошлины в ключевых отраслях, одновременно льготировав импорт для машиностроения, обуздать бюджетный дефицит и ликвидировать губительный для народа питейный откуп (обогащавший частных откупщиков), заместив его акцизами (ставящими под контроль производство и торговлю алкоголем и одновременно повышая на него цены), впервые ввести открытое обнародование всеми госучреждениями сметы доходов и расходов, нанося удар по одному из самых уязвимых узлов коррупции, наконец, учредить имперский Государственный Банк для сосредоточения всех народных сбережений в правительственных руках и развития государственной промышленности.
Настоящей трагедией для Русского царства обернулась замещение его на весь реформенный период молодым либералом М.Рейтерном, который был объявлен либеральной учёной общественностью Российской Федерации «лучшим министром финансов XIX века» (надо полагать, сравнимым только с «лучшим министром финансов XXI века» А.Кудриным, если возможно вообще найти различие в их подходах к политэкономии). Лучше всего его характеризуют, без преувеличения, истерика, которую он закатил для предотвращения священного Балканского Похода русской армии, подав в связи с неудачей в отставку, и всемерное сопротивление всяческим ограничениям для евреев, включая непосредственно ростовщическую деятельность, в обоих случаях «ослушания» предрекая крах России. «Процветание» же России должно было настать от финансового обеспечения «передовым» министром её экономического погрома, в котором разорялся народ, державная Казна и отечественная промышленность, обогащались финансовые воротилы и иностранные спекулянты.
Будучи категорическим противником государственных предприятий и производственных вложений,М.Рейтерн удосужился обеспечить стабильный, замораживающий развитие, профицит бюджета (при обнищании крестьянства) с истощанием Казны, бурным ростом внешнего государственного долга и оттоком валюты (в ту эпоху ещё драгоценных металлов) за рубеж. Этому в полной мере способствовала развернувшаяся первая в русской истории приватизация - и притом крупномасштабная - железных дорог (нефтедобыча тогда только зачиналась) - с особым привлечением иностранных инвесторов. Но первым делом, также служащим указанному финансовому «парадоксу», был осуществлён переход от политики протекционизма к тотальному фритрейдерству, чему можно было ещё найти хоть какое-то оправдание в связи с союзом с Пруссией в первые годы после Крымской войны (хотя министр А.Княжевич от такого оправдания отказался), но никак - впоследствии (в частности, при принятии либерального таможенного тарифа 1868, по которому произошло более чем десятикратное снижение средневзвешенного тарифа). Переключение рычага повлекло за собой обрушившийся потоп конкурентного импорта из тепличной Европы и неизвестный прежде хронический его перевес над товарным вывозом при кратном росте цен на зерно как основной вывозной товар России («углеводороды XIX века»). Вкупе с иными «прогрессивными» мерами (которыми обусловливался и обвал внутреннего спроса со стороны «освобождённого крестьянства», финансовое обеспечение которого также проводилось командой «лучшего министра XIX века»), это привело к резкому падению промышленного производства и занятости в начале реформ и безнадёжной депрессии до самого конца правления, коих не было ни до, ни после эпохи Александра II, и преодоление которых потребовало героических сверхусилий двух последующих государей, притом в условиях уже запущенного капитализма.
Между тем, и сама отмена крепостного права с введением частной крестьянской собственности на землю (в том числе для государственных крестьян), вопреки всем либеральным догмам, урожайность не только не подняло, но даже уронило, доказав, что распределение собственности имеет ещё какое превосходство над свободой её распоряжением. В условиях же дикого обдирания крестьян (растущего числом) польско-шляхетского образца впервые с екатерининских времён деревню начал посещать голод. Как будто желая добить хворающее народное производство, М.Рейтерн (и стоящие за ним круги) с первого же года правления стал в условиях значительной нехватки драгоценных металлов (усиливаемой поощряемым им наращиванием потребительского импорта) пытаться ввести прочное металлическое обеспечение бумажных денег, означавший тогда (современным языком) «валютный комитет», по сути, создавая дефицит денег, удушающий промышленность и земледелие, но насыщающий ростовщиков и иностранных финансистов.Одновременно в условиях депрессии происходил в указанных целях четырехкратный рост монетного фонда Госбанка (известного ныне как золотовалютный запас, точнее «кубышка»), подкрепляемый указанным пресыщением Казны, приватизацией и наращиванием заграничных долгов. Кубышка же государственной Казны, источника державного созидания, «не достойной» резервов Центробанка, как и положено пращуру Кудрина, пополнялась М.Рейтерном за счет резкого повышения подушной подати сугубо с крестьян, обложения крупными пошлинами кустарных промыслов и мелкой торговли, взметнувшихся акцизов на товары первейшей потребности (соль и сахар), наконец, слияния земского сбора (направленного на местные нужды во главе со школами, больницами и благотворительностью) с доходами Казны, - то есть, облагая очередной бессчётной данью простой народ и удушая народное хозяйство. Крупная же торговля в эту пору была, напротив, облюбована: с 1863 года отменялись почти все вывозные пошлины (на самом пике выкупов и «жирующей» Казны), среди товаров обложения которыми доминировало то самое зерно (при кратном росте цен на него на европейских рынках), нехватка и удорожание которого (из-за либерализации экспорта) и приводило к вышеупомянутому голоду, постыдному для государства Третьего Рима.
Отказ от естественного для русской соборности создания государственных производств и поддержки артельных трудовых объединений должен был, по мысли реформаторов-погромщиков, «компенсироваться» ростом частных компаний во главе с акционерными обществами и созданием для обращения их активов бирж, чему была призвана поспособствовать «сакральная» для «просвещённой общественности»финансовая реформа. Она действительно привела к буму частных контор и компаний, способствовавших (как и их правнучки эпохи АО «МММ»), однако, росту не производства, а спекуляций и быстрого нетрудового обогащения капиталистов. Созданный предшественником Государственный Банк, для которого М.Рейтерн добивался максимальной независимости от правительства (то есть, непосредственно своего же министерства), полностью менял свою природу, отказываясь от сущности всенародного средства сбережения и превращаясь в придаток запускаемой частной банковской системы по лекалам центральных банков Британии, Голландии, США и европейских вассалов этих вотчин дано-масонской талмудической элиты и крепостей «морского зверя» царства Антихриста.
Буквально через год после начала «новой экономической политики» учреждается первый в русской истории частный банк (Санкт-Петербургский коммерческий) - с участием крупнейших банкирских домов Европы и беспроцентным кредитованием из самого Госбанка, - зарабатывавший на русском хозяйстве неимоверные суммы (до 15% рентабельности в твердой валюте). Вслед за первым, при поддержке министерства финансов, Госбанка и лично М.Рейтерна, грибами после дождя стали повсюду вылазить из-под земли частные банки(включая упомянутые земельные ипотечные), облагавшие своей «полезной деятельностью» финансовых посредников народ и производство непомерной данью. Что не мешало им всё чаще впадать в предбанкротное состояние в условиях нарастающих финансовых штормов 1870-х (во многом ими же и спровоцированных), из которого наиболее крупные из них (вместе с крупнейшими частными предприятиями) спасались Госбанком и даже имперской Казной, потрясающе напоминая «лучшие традиции» современного транснационального корпоративно-банковского социализма. Сам же Госбанк, осиротивший народное хозяйство, в эту пору оскоплял себя краткосрочными ссудами, доступными только торговым и финансовым конторам. Именно рейтернская финансовая системы была объектом разгромной критики непревзодейнного в мире теоретика финансов, разработчика плана денежной системы христианского государства, православного охранителя-славянофила С.В.Шарапова.
Единственная отрасль российской экономики, которая увидела развитие за два десятилетия реформ, - железнодорожное строительство, но рост этот был ещё более издевательским для Империи, чем стагнация прочих отраслей. При разгуле в это время различных форм спекуляций, при государственном попустительстве и даже пособничестве, железнодорожное строительство выделялось полным беспределом. В условиях промышленной стагнации предназначалось оно преимущественно для вывоза русского зерна во благо крупного капитала и землевладельцев-рантье и ввоза в страну конкурирующей промышленной продукции. Осуществлялось строительство подчёркнуто лишь частными компаниями и отнюдь не за их собственные средства, но за счёт привлекаемых государством огромных внешних займов по безумным условиям: через частные банки-посредники с общей 50% комиссией, под 8% годовых золотом. Главным посредником российского правительства в этих займах выступил непосредственно член высшей иллюминатской элиты масонской церкви иудейский банкир Лайонел Ротшильд, клан которого и заработал на русской казне космические суммы в бюджет идущей и грядущей на Третий Рим сатанинской революции. Притом правительство ещё и обеспечивало частным железнодорожным компаниям гарантированный доход за счёт фантастических выплат прямых субсидий из захиревшей и одновременно жадной дефицитной Казны. Как следствие, к концу правления Александра II в ключевой сфере поездного сообщения господствовали «железнодорожные короли», среди которых доминировали опять же иудейские банкиры - Самуил Поляков, Ян Блиох и династия Кроненбергов.
Всё это происходило посредством возмутительных коррупционных проворотов. Впервые с екатерининских времён внезапно расцвел придворный фаворитизм, чему, увы, лично потворствовал сам государя с закрытием глаз на казнокрадство, что началось (как и в целом утрата им бразд правления над ходом «Великих реформ») со времени его фактического оставления благоверной жены ради княгини Е.Долгорукой, активно участвовавшей в коррупционной лихорадке. Мздоимство, которое не без успеха обуздывал Николай I и которое ныне «собирались» победить либерализацией, в условиях формирования капиталистических отношений, как и положено по логике, расцвело новым цветом, достигнув самых крупных размеров за XIXвек, - в виде прямого сращивания чиновников, всё далее отдалявшихся от благородного дворянства, с дельцами. Более всего коррупционное обогащение развернулось в сфере частного финансового посредничества Казне и концессий - частных компаний, работающих по госзаказам и получающим госсубсидии. Как в и конце XX века, стратегическая либерализация, подразумевающая «снижение прямого участия государства в экономике» (то есть, руководства ею и ответственности за неё), этому не только не мешала, но, напротив, как и всякая «косвенная» власть, напрямую способствовала - при том, что зарплата крупных чиновников выросла в этот «богатый» для Казны и простого народа период в несколько раз, что было немыслимо в предыдущие тучные правления.
По сути, происходило разграбление страны и одновременно развращение народа, сравнимые только с годами большевизма до прихода к власти Сталина и постсоветским последним десятилетием XX века, которое не прекратилось и доныне, и по тем же самым схемам, в том же самом духе.
Дмитрий Куницкий
