***
И вот я иду и рядом со мной идут
Я смотрю на них, мне кажется это дом мод
Наверное, прошлой ночью был звездопад
Но звезды как камни упали в наш огород
Цой начинал как романтик и мечтатель. Выйдя из хулиганской свободы панка, уйдя от упадничества, найдя равновесие между разноцветными волшебными лесами-небесами БГ* и скептической обнажённой чёрно-белой землёй Майка, Цой, казалось, нашёл «золотое сечение» слова, нужного своему времени – простое, ясное, глубокое созерцание: что вижу – о том пою. Ленинград второй половины восьмидесятых – не худшее для поэта место. При этом муза его, одновременно, простая и странная, приходила словно с другого края света (лучшей точке зрения поэта) и звала в неведомые дали:
Ты видишь мою звезду
Ты веришь, что я пойду
Я слеп, я не вижу звезд
Я пьян, но я помню свой пост
Ты смотришь на Млечный Путь
Я ночь, а ты утра суть
Я сон, я миф, а ты нет
Я слеп, но я вижу свет…
В конце концов, где-то между землей и небом должна была полыхнуть озарением молния, таинственная звезда ночи должна была явить своё солнце. И если у Цоя есть свой «Пророк», то это конечно «Группа крови». Ключевая строка здесь (которую обычно не замечают) вот эта: «я никому не хочу ставить ногу на грудь».
Песню эту сегодня, где только не поют, пытаясь даже ходить под неё строем. Воинский дух, несомненно, в ней есть, пацифизмом не пахнет, но речь всё же снова идёт о другом, точнее всё о том же – о войне духовной, войне духа-личности за обретение духовной свободы. Той «святой свободы неведомой большинству людей», о которой в одной удивительной книге говорится так: «Первый симптом освобождения – нежелание властвовать над кем бы то ни было; последующая ступень – внутреннее раскрепощение от власти других над тобою» (Арх. Софроний Сахаров. Видеть Бога как Он есть).
Среди всех тогдашних нестройных воплей о свободе, эти цоевские строки были, быть может, единственно настоящим и стоящим.
«Поймите, я не пишу лозунгов. Единственное, что мне хотелось и хочется, – чтобы люди больше чувствовали себя свободными от обстоятельств, чтобы человек сохранял скорее себя, нежели какой-то внешний комфорт», - говорил Цой.
Человек, ничем внешним недетерминированный – это и есть подлинная духовная свобода. Да, доступная единицам. Но именно о ней сказано: «вы – боги». И именно ради нее (утысячерённого человека) всё громадное и громоздкое предприятие творения-эволюции было затеяно.
Три последних альбома, самые популярные и известные – это вообще одно большое тревожное предчувствие: трещина мира (проходящая, как известно, по сердцу поэта) растёт, отпущенное время стремительно тает, и нет никого вокруг, кто готов взять на себя за всё это хоть крупицу ответственности:
…Через день будет поздно
Через час будет поздно
Через миг будет – уже не встать…
И ослепительно-медленным взрывом, разметающим «бойцов за нетленную плоть» в клочья, – миг откровения, о котором и сказать-то ничего нельзя, кроме:
Эй, а кто будет петь, если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить
А любовь стоит того, чтобы ждать…
Слава Богу, в отличие от многих тогда, Цой никогда не ощущал себя пророком с гитарой. Но дело его (дело поэта) было, в сущности, тем же. О чём в уже цитированной нами книге говорится так: «От отчаянного горя молитва собирается внутрь, в самую сердцевину существа нашего и принимает форму "спазмы": весь человек сжимается воедино, подобно крепко сжатому кулаку. Молитва становится воплем без слов».
Похоже чувствуя, поэт говорит иначе:
А мне приснилось – миром правит любовь
А мне приснилось – миром правит мечта
И над этим прекрасно горит звезда
Я проснулся и понял – беда…
Из той же спазмы растёт и главная его песня. (И если «Группа крови» – это «Пророк», то «Звезда», конечно – «Памятник»).
Пути земли почти необоримы и стена из «облаков-кирпичей» крепка, но высокий дух встаёт и делает шаг на перекрёсток, и освобождаясь от земных пут, поднимается туда, откуда ему открывается мировой Город в его бесконечной перспективе вековечной войны, как единственным его содержимым. Вот и вся экзистенциальная драма в её целостном обобщении у последнего барьера: мир со всей его бесконечностью-вечностью и свободный дух, прах земной отрясающий с ног – один на один.
И три ступени (три строфы), по которым ему остаётся взойти. Первая – и позади пространство, вторая – и время осталось за спиной, третья… и это уже судьба:
…Кто живет по законам другим – это законы совершенной свободы, свободы от собственной природы со всеми её вожделениями, самоутверждением и страхом. Только этой свободе доступно последнее откровение:
Он не помнит слова «да» и слова «нет»
Он не помнит ни чинов, ни имён
И способен дотянуться до звезд…
Едва ли наш поэт был знаком с аксиомами апофатической теологии, свидетельствующими, что прикоснуться к Неведомому можно лишь шаг за шагом, отстраняя от себя всё, что может быть познано, и что лишь «во мраке полного неведения», совлечённый всякое знания и всякого образа может «дотянуться до звёзд». Скорей всего, это было постигнуто интуитивно, скорей всего – это рассказ о некоем личном духовном событии.
Но не удивительно то, что энергия этих слов жива и сегодня. Ибо энергия, заключённая в них, далеко превосходит всё, что мы видим вокруг – возню клириков, миссионеров, имамов, борцов за свободное искусство и свободу от всякого искусства, марши согласных со всем и со всем несогласных, красных и белых, либералов и консерваторов, генералов и пацифистов, молодых и старых, больных и здоровых, тверезых и пьяных. В книге, которую мы избрали в качестве путеводителя по космосу духа, говорится об этом так:
«Перед нашим ипостасным личным духом в пределах земли стоит задание: пробить стену времени и преодолеть порог пространственности. Сему духовному событию в данной нам повседневности имеем некоторую аналогию: авион, переходящий на сверхзвуковую скорость, производит потрясение атмосферы, подобное взрыву. Так дух человека, вступающий в мир Божией вечности, бывает потрясён величием открывшегося ему видения. Вселенная при этом переживает некое изменение в своих судьбах: "Человек родился в мир" – это событие, сообщившее всему мирозданию новую, непреходящую ценность».
В эссе «Искусство при свете совести» Цветаева выводит следующую иерархию поэтов: большой поэт, великий поэт, высокий поэт. В этой иерархии Цой – типичный высокий поэт, которым, по Цветаевой, может быть (в отличии от большого и великого) «и совсем небольшой поэт, носитель самого скромного дара… Немного меньше – получился бы просто герой (то есть безмерно больше)».
«Высота – как единственный признак существования». Так, нет поэта больше Гёте, но есть поэты – выше, например, его младший современник Гёльдерлин, «поэт несравненно беднейший, но горец тех высот, где Гёте – только гость».
Так и «несравненно беднейший» Цой – горец тех вершин, на которые не дано было ступить, скажем, тому же Бродскому при всей метафизической глубине его переживаний. Ну а как удавалось этому юноше покорять свои головокружительные высоты – это ведомо одному Богу, который, как известно, любит скрывать Себя от «мудрого мира» и открывать младенцам...
Несколько десятков песен, тоненькая ученическая тетрадка стихов – вот и всё, что дано было ему сказать. Не так уж и мало. И сегодня на Богословском кладбище Санкт-Петербурга всё так же шумят ели, где-то проносятся электрички, дежурят поклонники.
И в подземных переходах новые поколения тянут на плохо настроенных гитарах «Группу крови» и «Звезду по имени Солнце». А на вопрос «почему» отвечают: «он честный». Вот так: шквал музыки на любой вкус, всемирный потоп информации, а настоящего – всё та же щепотка. Но тому, кто понял, что всё находится в нас, большего и не надо.
«Перед нашими глазами совершается невыразимо великое чудо творения мира, творения богов, которое ещё не завершилось. "Завершение" обетовано в грядущем веке. Но и теперь уже, когда нетварный свет нисходит на нас, сей духовный процесс вызывает в недрах нашего духа восхищение, возносит мысль в обетованное нам Царство», - говорится в упомянутой выше книге.
И ещё один стишок из ученической тетрадки напоследок:
Пой свои песни, пей свои вина, герой
Ты опять видишь сон о том, что всё впереди
Стоя на крыше, ты тянешь руку к звезде
И вот она бьётся в руке, как сердце в груди
Что теперь делать с птицей далёких небес
Ты смотришь сквозь пальцы,
но свет слишком ярок и чист
И звезда говорит тебе - «полетим со мной»
Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз
Но однажды тебе вдруг удастся подняться вверх
И ты сам станешь одной из бесчисленных звёзд
И кто-то снова протянет тебе ладонь
А когда ты умрешь, он примет твой пост…
Владимир Ильич Можегов, православный публицист
Впервые опубликовано в газете «Завтра»
БГ* - Борис Гребенщиков - иноагент
