Это довольно давний разговор о стандартизации массовых общественных и индивидуальных реакций, ведущийся в более-менее современной терминологии уже с 1960-х гг., однако на дворе 2025-й год, и при видимом и довольно значимом усилении технических и психологических средств давления на человека как на индивидуальность приходится вновь поднимать тему, которую впору назвать просроченной.
Основная претензия традиционной культуры к современным тенденциям общественного развития состоит в том, с какой лёгкостью при использовании массовых рыночных технологий любой человек сегодня сводится ими к некоему весьма низкому (и заниженному явно специально, при задействовании специальных средств) стандарту-знаменателю потребления и фактически обезличивается.
Электронная среда претендует не просто на звание «второй» природы – она жаждет стать основной. При этом полностью её создателями игнорируется исконно христианское понятие «свободы воли»: она знать не желает о неизбежных издержках цифровизации, выражающихся, прежде всего, в снижении интеллектуального потенциала целых наций, насильственно внедряемого в сознание народов и целых суверенных цивилизаций восторженного ожидания очередного «сервиса».
Отсутствие в современности титанов масштаба поистине возрожденческого в первом приближении представляет собой результат превращения людей в некое подобие муравьёв-потребителей, несущих в муравейник некие листочки и веточки извне – модель, уже осмеянная русской классикой («Хрустальный дворец» Достоевского – ассоциация первого ряда). «Муравьиное человечество» не мечтает: способность мечтать отнята у него вожделениями дельцов, хозяевами муравейника. Постоянно муссируемые разговоры о каких-то для «нового», разумеется, человека перспективах и даже планетарного уровня новых религиях – не более, чем вульгарный экуменизм, но уже опасного трансгуманистического плана. Ах, достопочтенные господа! Как вы поместите (загрузите) нечто в мозг, так и выгрузите из него, и никто вам уже не помешает, стоит лишь имплантировать в него подобающие устройства ввода-вывода, поскольку любые устройства сочленения натуры с интерфейсом – не более, чем дыры для вашего поистине беспредельного и день за днём легализующегося вами же воровства.
Сколько помнится, советский человек жил после Великой Отечественной накануне всеобщего коммунистического счастья, радостно и тревожно предчувствуя окончательное избавление от рабства физического труда за счёт «могучих и умных машин»: это была, как видится сегодня, мечта о мечте. Зачем ему освобождаться от повседневности, советский человек знал наизусть: чтобы ещё больше устремляться мыслью к отдалённым галактикам и вообще устройству Вселенной. Мысли сегодняшнего обывателя вот уже тридцать с лишним лет подряд устремлены в «тюрьму авоськи». Глянцевая пресса, сменившая научно-популярные и толстые литературные журналы на просторах «просвещения народного», демонстрирует обществу поистине омерзительные образцы «усреднённого пола», отнимая у женщин женственность, а у мужчин мужественность – именно такова бесполая, плоская и напрочь лишённая мечты буржуазная культура.
В пространство мечты советского человека уносили книги, подменённые сегодня электронным текстом, явившимся человеку в персональных устройствах, подключённых к WWW. В процессе замещения бумажной книги (намеренного увода книг в сеть при сокрушительном падении реальных тиражей) несложно видеть черты взаимного обезличивания текста и человека, лишения читателя чувства интимного общения с книгой и таинственных взаимоотношений, возникающих между ними. Каковы они, может припомнить каждый библиофил: стадиями они напоминают самое настоящее любовное чувство – выбор одной среди многих, вспыхивающую влюблённость и все последующие процессы душевного единения.
Высочайшей эмоцией при возникновении чувства (взаимного!) здесь выступает принципиальное бескорыстие автора, отдавшего свои чаяния на всеобщий суд без подразумевания конкретного адресата, но адресованные всем сразу наудачу, а также абсолютная свобода читательской реакции на текст, которую автор не способен контролировать или редактировать. При особенно аффектированном несогласии с автором книгу даже в сердцах «наказывают» – акцентированно захлопывают, отбрасывают, приговаривают к изгнанию на недоступные полки, но потом – в зависимости от степени тяжести нанесённого оскорбления – возвращаются к ней, дают второй шанс на нормализацию отношений. Мимика читателя при чтении совершенно вольна: автору подмигивают, автору выражают равнодушие, недоверие, и автору же восторженно рукоплещут.
Вспомним старозаветные определения библиофилов: «запах старой книги», «фактура её обложки», «увесистость вожделенного тома», «чьи-то едва разборчивые пометки на полях – "sic!"», «NB», «ergo»…», «замысловатые экслибрисы "из книг такого-то…", напоминающие гербовые печати», «причудливые выходные данные или их поистине загадочное отсутствие» – физическое и духовное соприкосновение с незримыми судьбами и авторов, и предыдущих читателей, библиотекарей «нос к носу»! Читатель «бумажной» литературы поневоле становится и детективом-исследователем, и гением своих обострённых чувств, подспудно возрастающей склонности к восприятию шедевра, его оценки. Читатель у книги и учится, и учит её сам, тем самым подлежа великой культуре и становясь её главным действующим лицом – адресатом и экспертом.
Но разве таков восприемник электронного текста? Он кто угодно, только не его пусть временный, но владелец, поскольку будто бы подглядывает за ним в замочную скважину: электронный текст лично его как эпистолярная единица будто бы совсем не ждёт, а существует сам по себе в зависимости от «настроения» прибора своего показа. Уже одно то, что текст может явиться в разном шрифтовом одеянии, убеждает в его подспудной изменчивости и, следовательно, неистинности.
Электронное устройство в сравнении с неизменяемой книгой выступает весьма и весьма ненадёжным посредником в отношениях человека и текста: «гаджет» может разрядиться, испортиться, обнулить баланс, позволяющий выходить в WWW, а также потерять контакт с внешними станциями, демонстрирующими текст. Сумма этих условий не позволяет надеяться на то, что каждое включение устройства гарантирует появление букв на экране, рождая подспудное недоверие к «электронному раю».
Книга куда прямее и честнее: даже временное владение ей гарантирует, что текст её никуда не исчезнет, и более того – не будет заблокирован по цензурным соображениям или подвергнут изменениям (требования законов различных стран, и особенно США в отношении BLM-повестки уже подвергли цензуре классические американские и европейские произведения, затрагивающие тему негров, а сегодня речь идёт уже о цензурировании Библии в интересах ЛГБТ-сообщества*.
Таким образом бумажная книга выступает не «архаизмом», отходящим в прошлое, но гарантией сохранения лучших начал мировой гуманитарной культуры: жажды правды о человеке, самых напряжённых вопросов человека к бытию и, наконец, правды, как она есть, в том, как её понимали в различные исторические периоды.
Поистине ужасны и анти-культурны мнения о том, что книга, будто в Средние века, должна стать «элитарным аксессуаром» для богатых: они настолько противоречат максимам Просвещения, что разбирать их мнимую «аристократичность» не представляется нужным: сегодня речь идёт о создании комфортно анти-конкурентной среды для воровских династий, остановке социальных лифтов, устранении «кухаркиных детей» не только из вузов, но и из весьма и весьма среднего нашего образования, уровень которого падает столь же интенсивно, сколь популярно открыто негативистское выражение «дети ЕГЭ».
Современные дельцы делают всё для того, чтобы исконные книжные версии тонких взаимоотношений читателя и бумажной книги вкупе с неизбежным обвинением мировой и национальной буржуазии в массовых убийствах ради прибылей были устранены как нежелательные свидетели «брожения умов», грозящего установленному на планете строю, и только применительно к антибуржуазной публицистической (социалистической, коммунистической) составляющей словесности, но и ко всей человеческой культуре, в лучших своих проявлениях открыто протестующей против жалкого ростовщичества, порабощения человека человеком и подминания под себя власть имущими свободы веры, слова, собраний, выбора и воли.
Пока тиражи бумажных книг в России и мире искусственно занижаются на фоне «всеобщей цифровизации» за счёт манипулирования ценами на бумагу, картон и работу издательских мощностей, и пока министерства и ведомства обвальной цифровизации в России будут осуществлять свою деятельность исключительно в интересах правящего класса, лично я буду понимать эти манипуляции только как откровенно антиобщественные, направленные в сторону установления тотального электронного рабства.
Сергей Сергеевич Арутюнов, доцент Литературного института им. Горького, научный сотрудник Издательского совета Московской Патриархии
Впервые опубликовано на сайте газеты «Завтра»
*движение, признанное экстремистским и запрещённое в РФ
