Как ты смогла себя отдать на растерзание вандалам

«И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи» (2 Фес. 2:11)

В марте 1985 года произошли два знаменательных события. Первое — я женился, это было начало начал советской ячейки общества, так тогда говорили. Второе — генеральным секретарём ЦК КПСС избрали Горбачёва Михаила Сергеевича. Это было начало конца моей страны. Позже узнали, что на место генсека прочили Романова из Ленинграда. Но тот «запятнал» себя. На свадьбе дочери пользовался посудой из Эрмитажа, часть расколотил. Это было стопроцентное враньё, но на главный пост страны поставили ставропольского комбайнёра. Антипиар сработали блестяще. Мы тогда этого слова вообще не знали.

Горбачёв сразу привлёк всеобщее внимание. Говорил не по бумажке, разговаривал на улице в окружении толпы. Это впечатляло. Что творилось в стране, мало кто понимал. Ещё недавно говорили: «Экономика должна быть экономной». Теперь с экранов телевизоров нам обещали «социализм с человеческим лицом».

— А раньше, значит, с нечеловеческим? — Всё же, относиться ко всему с юмором — важнейшая черта нашего народа. Некий чиновник высокого ранга глубокомысленно вещал: «Одна беда — недостаточно социализма».

Появилось ещё словечко — «плюрализм». Поначалу применяли его с осторожностью. Некий генерал в интервью доказывал: «Должен быть социалистический плюрализм».

— Как вы считаете, нам нужна многопартийность? — Нет, несколько партий мы не прокормим (из разговора).

Заскучавшее от спокойной жизни население уткнулось в телевизоры. На следующий день на работе делились новостями. Мой коллега рассказывал: «Горбачёв, наверное, гипнозом владеет. Слушаю его речи по телевизору, рот сам собой открывается».

Народ стал юморить словечками генсека: «углубить», «начать», «мышление», «мы знаем, кто есть ху на самом деле». Мужики в курилке прикалывались меж собой: «Вы по процедурному вопросу? Обождите». Конечно, постановление о мерах преодоления пьянства и алкоголизма всех насторожило, а после появления словечка «ускорение» все поняли — будут повышать цены.

На заводе уже гулял стишок из народного творчества:

Было три, а стало пять — всё равно берём опять!

Даже если будет восемь — всё равно мы пить не бросим!

Передайте Ильичу — нам и десять по плечу,

Ну, а если будет больше — то получится как в Польше!

Ну, а если — двадцать пять — Зимний снова будем брать!

Прошли слухи, что где-то кто-то проводит безалкогольные свадьбы, по ТВ стращали о громадных штрафах за самогоноварение. Я осваивал разнообразные алкогольные напитки, но прижился только глинтвейн. Появились очереди в винных магазинах.

Я беру в магазине две бутылки красного сухого вина. Соседний мужик ехидно фыркает: «Ты это... зачем?» «Для глинтвейна», — отвечаю. «Как это?» Укладываю бутылки в сумку, мужик терпеливо ждёт. «Как-как. Подогреваю вино, только не до кипения, добавляю корицы, гвоздики, сахару, кору дуба». Про кору дуба присочинил, нечаянно вырвалось. Протискиваюсь к дверям сквозь толпу жаждущих мужиков, их возбуждённый гомон тонет в зычном окрике продавщицы: «Ты заберёшь свою водку или нет?».

В мае поехали с женой Татьяной в Адлер, завод выделил льготную путёвку. В целом жизнь почти не изменилась. Посему сразу бросалась в глаза недоступность спиртного. Первый раз выпили вина в кафе на озере Рица. В отличие от всей группы, мы отказались от обеда. Потом выяснилось, что он оказался чрезмерно дорогой. Это нас ещё больше развеселило. Человеку свойственно радоваться тому, что лох не он, а другие. В Сухуми нас чуть не забрали в милицию за обнимание в общественном месте. Ох времена, ох нравы!

На адлеровском пляже мы пили, в основном, тыквенный сок за 8 копеек. Вино купить было не так-то просто. Один раз нам удалось попасть в нужное время в нужный магазин. Бутылку вина распили на мокром ещё после ливня песке. Пустынный пляж, шум волн, лёгкий хмель, отсутствие запаха варёной кукурузы и надоевших цыганских голосов: «Тапочки-очки-очки, тапочки-очки-очки», привели нас в состояние тихого восторга.

Донеслись слухи о взрыве на чернобыльской станции. Что там произошло на самом деле, узнали гораздо позже. Мы привыкли, что от нас всё скрывают. Упал ли самолёт, произошла ли железнодорожная катастрофа, утонул ли теплоход, — мы узнавали об этом либо из вражеских голосов, либо из непроверенных слухов. Новости о запуске очередного космического корабля или о производственных успехах уже надоели. Зато на телевидении Урман Отс задавал неудобные вопросы знаменитостям: «А сколько вы получаете? А вы верите в Бога?» Появились новые программы «Взгляд», «До и после полуночи». Нам казалось, что это глоток свежего воздуха. Хотя у Невзорова в программе «600 секунд» несло далеко не свежестью. Нам не хватало зрелищ, ведь хлеб-то уже был.

У советского человека была потребность чего-нибудь эдакого, чтобы компенсировать стресс. Сергей Кара-Мурза приводит пример, где мать предлагает сыну, жаждущему наскоро перекусить в кафе, тарелку щей. Но сыну нужен именно бутерброд, красивый и непитательный, без него он чувствует себя обездоленным. При этом он слышал, что за бугром вся жизнь состоит из всевозможных плюшек в виде модных шмоток, машин с магнитофонами, ночных кафешек. «Таких «бутербродов» (в широком смысле слова) советский строй не производил, он предлагал тарелку хороших щей».

Андрей, наш свидетель на свадьбе, привёз нам футболки. Он уже жил на Кипре с женой гречкой, — так он звал Марину. Татьяне он подарил зелёную футболку с крупной надписью на шее «Формула», мне красную с картой Кипра. У нас в магазинах таких днём с огнём не найти. Надо ли говорить, что эта тряпочка повышала мою значимость у окружающих? — Не буду. Одновременно я гордился тем, что у нас одни из самых в мире лучших спорт, балет и ракеты.

Огромный интерес вызвал телемост «Ленинград — Сиэтл». Американцы задавали острые вопросы: о войне в Афганистане, о наказании инакомыслящих, о сбитом южнокорейском самолёте, о бедных евреях, — их не выпускали из Советского Союза. Как не вспомнить песню Владимира Высоцкого:

Он кричал: «Ошибка тут!

Это я еврей!..»

А ему: «Не шибко тут,

Выйди, вон, из дверей!»

Телемост время от времени прерывали на американскую рекламу. Думаю, что у многих, прикованных к ящику, рот открывался сам собой. В Америке шестьдесят восемь минут передачи урезали до сорока пяти.

Меня привлекало обилие информации особенно. Я работал в засекреченной организации от 1 отдела, мы делали подводные лодки. Если поскромнее, то наш завод поставлял некие детали к лодкам. Для обмена корреспонденцией между заказчиком и подрядчиком создали наш отдел под названием «Бюро №7». Отбор сотрудников в бюро жёсткий, — проверяли всех родственников, в анкете я указывал даже места их захоронения. Через пару месяцев, после учёбы в Москве секретному делу, я приступил к работе телеграфиста. В наш отдел имели доступ только два человека, — директор завода и помощник директора по режиму. Нашему бюро дали кодовое название «Философ-4», всего их в области было семь, в Ленинграде главный узел, — «Философ». После передачи или приёма секретной телеграммы, мы пропускали её через шредер, сделав соответствующую запись в журнале.

Очередная ежегодная проверка выявила серьёзное нарушение, в журнале отсутствовала запись об уничтожении. Два серьёзных дядечки из Ленинграда допрашивали всё наше бюро по очереди. — Куда дели телеграмму? — Уничтожили на шредере. — Где запись об уничтожении? — Забыли. — А может вы... — дальше шли разнообразные предположения, куда мы могли передать секретную информацию. Думаю, что дядечки в первый день поняли, что мы не врём. Но они мужественно отмурыжили нас три дня. У нашего начальника даже сердце прихватило. Такого дотошного отношения к делу я ещё не встречал. Кто бы мог подумать, что спустя семь лет американские советники будут открывать ногой двери в секретные кабинеты КГБ.

Впервые мы увидели по ТВ интервью со священником. Отец Артемий Владимиров произвёл приятное впечатление и непринуждённо отвечал на вопросы журналиста. Тот в конце, видимо, решил смутить священника: — Скажите, батюшка, а вы с матушкой ругаетесь? — Если только по-французски, — весело ответил отец Артемий. Священники появились и в кинотеатре, когда показывали западные фильмы о Христе. На сцену перед началом сеанса выходил поп и давал оценку фильму, заканчивал примерно так: «Раз уж Евангелие не читаете, то хотя бы так».

В видеосалонах показывали западные боевики, мультфильмы, ужастики и эротику. Для неискушённого советского зрителя это было диво дивное. Показывали и откровенную халтуру, плохого качества и с характерным гнусавым переводом.

Запомнился американский боевик, где жена узнаёт, что муж не бухгалтер, а секретный агент. — Дорогой, ты убивал людей? — спрашивала она. — Да, но они были все плохие, — отвечал главный герой, его играл Арнольд Шварценеггер. Это было смешно, плохих-то убивать вроде можно и даже нужно. Ведь если убрать плохих, то останутся хорошие.

Перед видеосалоном на афише сообщалось об очередном эротическом фильме: «Перевода нет», — и внизу крупными буквами добавлено: «А он и не нужен».

В кинотеатрах показывали прекрасные советские фильмы: «Кин-дза-дза», «Сошедшие с небес», «Зимний вечер в Гаграх». Но нас тянуло на клубничку, ведь интересно же. Ох уж эти коммунисты, столько всего запрещали.

Виктор Цой спел песню: «Мы ждём перемен». Это сейчас сразу вспоминается фраза, приписываемая Конфуцию: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен». А тогда всё новое воодушевляло. Советские люди ещё не научились подвергать сомнению новости, особенно телевизионные. Ведь раньше за публикацию недостоверной информации увольняли редактора, была даже статья в Уголовном Кодексе. Политические споры возникали не только на работе, а даже в транспорте. Появились люди с горящими глазами. В ленинградской электричке крепкая женщина лет сорока активно приглашала меня на встречу с Жириновским. Она везла ему самовар. В подарок.

Новый год встречал с Татьяной на Невском проспекте. На площади Александра Невского напротив гостиницы Москва стояла высокая ёлка. Под ней мы и устроились. Сейчас на этом месте установлен памятник святому князю Александру Невскому. Еловый запах приятно щекотал ноздри. Мимо проехал троллейбус с одиноким пассажиром. Десятиградусный мороз поторапливал нас заняться тем, ради чего мы укрылись под ёлкой. У нас с собой было. Когда я разлил по второму стаканчику глинтвейна из двухлитрового термоса, к нам подошёл милиционер. После взаимных поздравлений он поинтересовался содержимым термоса. Мы ответили одновременно, Татьяна назвала чай, я глинтвейн. Милиционер заулыбался, но попросил покинуть территорию, чтобы не смущать иностранных гостей. Что мы и сделали после боя курантов.

«Едва только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем», — писал Гоголь. Он писал давно, но в эту новогоднюю ночь действительно пахло гуляньем, — проспект сделали пешеходным. На нём установили торговые палатки, в кинотеатрах показывали художественные фильмы, народ фланировал с мороженым по Невскому, светящиеся окна кафешек зазывали на чашечку кофе. Всю ночь мы гуляли, пили кофе и глинтвейн, посмотрели комедию «Человек с бульвара Капуцинов», и ещё какой-то социальный фильм. Остались на обсуждение, лектор безуспешно пытался вывести зрителей на дискуссию. Советские люди не привыкли ещё выражать своё мнение публично. Наконец он понёс такую ахинею, что одна девушка не выдержала и ввязалась в спор. Через десять минут в зале оживлённо обсуждали постановку, у лектора-провокатора горели глаза.

К утру глинтвейн закончился, да и бессонная ночь давала о себе знать. Под стук колёс электрички, сонные, как оказалось и весь советский народ, убаюканный перестроечными лозунгами, мы вступили в новый, богатый событиями, 1988 год.

Сняли лимиты на подписку толстых журналов, в них публикуют книги авторов, не напечатанных ранее по идеологическим соображениям. Я выписал пять журналов: «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» «Юность» и «Неву».

«Верный Руслан» Вадимова, «Софья Петровна» Гинзбург, «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Белые одежды» Дудинцева, книги Солженицына и Шаламова, — разоблачения советского периода только начинались. Читали даже те, кто не имел к этому привычки. Повесть Василя Быкова «Карьер» прочитали двое моих знакомых. А дальше, как снежный ком, — именно этот журнал передавали друг другу. В итоге повесть прочитали 18 человек. Журнал обтрепался и стал похож на библиотечные книжки из детства. Журнал «Огонёк» раньше покупали, в основном, для разгадывания кроссворда. Теперь же в каждом номере печатали статьи о позорном советском прошлом. Воздух свободы буквально сбивал с ног. Думать некогда, надо успеть прочитать, посмотреть, послушать. Один классик сказал: «Человек перестает мыслить, когда перестает читать». Другой: «Есть очень много людей, которые читают только для того, чтобы не думать». Прочитанные книги содействовали приобретению иммунитета от либеральных писаний, но уже позже, когда я начал думать. Архитекторы перестройки вывалили столько лжи на советский период истории, что в итоге получили обратный эффект. Но было уже поздно, — СССР катился в пропасть.

Больше гласности, хорошей и разной. Я ознакомился с хатха-йогой, дзен-буддизмом и китайской философией.

Прежде чем сделать первый шаг, ты уже у цели. Прежде, чем открыть рот, ты уже все сказал. Прозрение приходит прежде, чем успеешь понять. Так ты узнаешь, что всему есть исток. А-а-а-а! Какая мудрость!

Появились в продаже книги Карлоса Кастанеды и «Роза мира» Даниила Андреева. Конечно, я их прочитал. Несколько моих знакомых серьёзно увлеклись экстрасенсорикой. Точка сборки, считывание информации, эманации и трансцендентность, — одно звучание этих слов будоражило.

Видимо, и этим нужно было переболеть. Думаю, что никакая научная статья в тот момент не повлияла бы на мой интерес к мистике. Попался весёлый рассказ академика Александрова о сёстрах, — они ещё до революции занимались спиритизмом. Отец высмеял модное увлечение: «Я еще могу поверить, что вы можете вызвать духи Льва Толстого и Антона Чехова. Но чтобы они с вами, с дурами, по два часа разговаривали — я в это никогда не поверю!». Посмеявшись, я вспомнил одну из любимых фраз своего старшего брата: «Стоп себе, думаю, а не дурак ли я?»

От таких, случайно прочитанных историй, я стал спокойней относиться к необъяснимым явлениям. А в начале девяностых осознанно пришёл в православную церковь. Понял, что развитие мистических способностей без очищения сердца ведёт к духовному краху. Как говорит русская пословица: «Не ищи за морем того, что сыщешь ближе».

Почему-то подавляющее большинство людей считали себя умными. Как-то я попал в Ленинграде на митинг. Конечно, за время моего детства и молодости я бывал на демонстрациях. Одна из последних запомнилась, ибо представляла собой профанацию. По городу поочерёдно шли колонны демонстрантов. При вынужденной остановке в центр колонны заходили два человека с ящиком водки. Все, кто желал, прикладывались к выпивке, — завод выделял на неё деньги. А над демонстрантами реяли транспаранты с надписями: «Мир! Труд! Май!». Подобные картинки характеризовали состояние общества. Власть делала вид, что строит коммунизм, мы делали вид, что верим.

То ли дело теперь! Свобода, демократия, гласность! На площади собрались люди, на лицах их горели улыбки, возможность свободно выразить свои эмоции опьяняла. Молодой пропагандист с наскоро сбитой из досок трибуны заорал: «Друзья! Мы должны были собраться на Дворцовой площади. Но власти перенесли митинг сюда, они испугались, что мост может не выдержать большое количество людей. Но я вам скажу: мост выдержит, даже если по нему пройдут танки!». Пропагандист слегка подпрыгнул со вскинутыми руками. Митингующие разом подняли руки, на площади разнеслись крики: «А-а-а-а!». С удивлением заметил на фоне голубого неба и свои руки. Да, толпа — страшная штука. Больше на митинги я не ходил.

О наркоманах читал только в книгах. Кто-то сказал, что их можно встретить в Сайгоне, — было такое кафе на Невском проспекте. Прошло несколько лет. Наши войска вышли из Афганистана, и в советскую ещё страну хлынули наркотики. Сухой закон способствовал интересу к ним. К началу девяностых в подъездах домов валялись использованные шприцы. На иглу в первую очередь подсаживалась молодёжь. Уже в конце девяностых моя знакомая рассказала, как она с дочерью пришла на гатчинское кладбище. Девушка насчитала около сорока могил своих друзей и знакомых, не доживших и до 30 лет. На ТВ и в прессе жургналюги и журналюшки, — такие слова появились, — уже не стеснялись цинично рассуждать: «А не надо было пить»; «Кто их заставлял принимать наркотики?».

Сладкие речи Горбачёва вызывали эйфорию, их сменяли выступления Кашпировского и Чумака. Экономисты убеждали о живительной силе свободного рынка. На первом канале берут интервью у девяностолетнего деда: «А какие вы помните продукты в магазинах?». Дедуля, польщённый вниманием, медленно, с пафосом отвечает: «Заходишь в лавку, а там висят окорока-а-а».Вот люди жили! А мы за колбасой в Ленинград ездили. Даже загадка такая была: «Длинная, зелёная, колбасой пахнет».

На телевидении журналисты будто соревновались меж собой, кто сенсационней покажет грязную изнанку человеческой души. На экраны кинотеатров вышли фильмы «Интердевочка» о проститутках и «ЧП районного масштаба» о распущенности комсомольских вожаков, появились статьи о людях нетрадиционной ориентации.

Отец жены, будучи у нас в гостях, отозвал меня в сторонку: — Серёжа, я хотел спросить... Кто такие геи? — Это когда мужчина с мужчиной, — дальше я не договорил. Николай Петрович презрительно кивнул: — Это п... что ли? Был у нас в армии такой. Один.

А через год на центральном канале видел сюжет: по деревне на велосипеде едет парень в цветастой одёжке, а за кадром журналист пафосно рассуждает о трудной судьбе молодого человека нетрадиционной ориентации. Немногие пытались бить в колокола, но общество реагировало на п... со смехом. В Дании официально разрешили однополые связи. Далеко нам ещё до Европы.

Опубликовали новый закон о трудовых коллективах. Я строил тогда себе квартиру в МЖК, — Молодёжном Жилищном Комплексе. Нас было 28 человек с четырёх гатчинских заводов, и все ж личности. Общее собрание проходило шумно, мы все участвовали в управлении нашего маленького коллектива. Уж если кухарка может управлять процессом, то тем паче и мы. Правда, Ленин говорил нечто другое, он требовал обучения государственному строительству сознательных рабочих. Далеко не каждый может признать себя несознательным.

Выбрали бригадира, поработал он недолго. Высказали претензию, что он целыми днями разбирается с чертежами. Поменяли на другого, тот работал наравне со всеми. Зато пришлось разбирать стену высотой в полметра. Выбрали третьего, четвёртого. У всех находили изъяны. Заканчивали стройку с первым бригадиром. Мы получили первый опыт демократии. Квартиры заработали все, по комнате на каждого члена семьи. Пока строили, у многих родились дети. Один холостой строитель записался на однокомнатную квартиру, через три года въехал в четырёхкомнатную с женой и двумя детьми.

Не везде заканчивалось так благополучно. Мой знакомый приехал на побывку в родное село, там выбирали нового председателя колхоза. — А старый-то вам чем не угодил? — спросил отпускник у соседей. — Дак он же пьёт. Мы непьющего поставим. Старый председатель действительно любил выпить дома вечером. Но бразды правления держал крепко. — Ну всё, пропал колхоз, — огорчился мой знакомый. — Зачем вы так говорите? — обиженно отреагировали соседи, — всё будет только лучше. Через три года мой знакомый вновь приехал в село. Соседка повинилась: — Как же вы были правы! Новый председатель развалил работу, поставили другого. Тот продал часть сельхозтехники. При третьем разворовали остальное, часть животины сдохла, остальных прирезали. А ведь в семидесятых годах я возила колхозного хряка на ВДНХ в Москву, он взял призовое место.

Жить становилось всё интереснее, но уже и тревожнее. Журнал «Новый Мир» опубликовал книгу Солженицына «Архипелаг Гулаг», полстраны подсели на мексиканские сериалы, на предприятиях стали задерживать зарплату, возникли первые конфликты между абхазами и грузинами, новая реформа об отмене ограничений во внешней торговле смела все товары с полок магазинов.

В магазин вбегает человек. Увидев пустые полки, взмолился: — Ну взвесьте мне хоть какой-нибудь еды! — Приносите, взвесим, — отвечает продавщица. (Анекдот того времени).

Позже мы узнали, что дефицит почти всех товаров был создан искусственно. Первым пропал сахар. В мой посёлок Вологодской области приезжали оборотистые люди, они принимали грибы, в основном, лисички. Бартер устраивал всех, местные жители получали за лисички сахарный песок. В отпуск я ездил с двумя бутылками водки, она давно уже котировалась, как валюта. Стали отменять рейсовые автобусы. Два мужика отвезли меня на мотоцикле с коляской в нужное место за бутылку. Они в порыве чувств буквально заставили меня ещё и деньги взять за водку.

— Что интересного в городе происходит? — Спекулянты везде, магазины товары придерживают, перепродают. Вот, что с ними делать? — Расстрелять для острастки десятка два. — Думаешь, это поможет? Другие придут на их место, тоже будут воровать. — И их тоже расстрелять. — Третьи придут. — Их тоже. — Не жалко? — Да и хрен с ними. — Но ведь и невинные могут пострадать. — И хрен с ними. — Придёт время и до тебя доберутся. — И хрен со мною! Порядок должен быть. (Из разговора с двоюродным братом).

Вспоминается мультфильм, где гриф предлагает страусу: — Эй, птичка, летим со мной, там столько вкусного! Советские люди соблазнились вкусненьким, прилетели прямиком в девяностые. В СМИ много рассуждали о необходимости реформы социализма. О том, что нам готовят переход к капитализму, большинство населения не догадывалось. Правда, говорили об интеграции в мировое сообщество, но леший её знает, что это за интеграция. Люди были сосредоточены на своей жизни, посему наблюдали происходящие события как в кино. Те, кто мог анализировать и предупредить о катастрофе были задавлены общим кагалом.

В девяностом году мы с Татьяной повенчались, у нас родилась дочка, я построил трёхкомнатную квартиру, моя строительная специальность оказалась востребована, мы были молодые, полные надежд на лучшую жизнь.

Накануне перестройки страна стояла на краю пропасти. Но потом она сделала большой шаг вперёд и стала двигаться с ускорением... (анекдот).

События в стране нарастали, как снежный ком. Начались армянские погромы в Баку, открыли первый в СССР Макдональс. По стране прокатились массовые демонстрации, на пленуме ЦК отменили 6-ую статью Конституции о руководящей роли КПСС, Горбачев стал президентом СССР, запретили цензуру, отменили пятую графу в паспорте, советская команда по хоккею двадцать второй и последний раз стала чемпионом мира.

Переименования городов, катастрофы, войны, суверенитеты, расторжение Варшавского договора и СЭВ, — каждый день приносил что-то новое. Ельцина выбрали президентом РСФСР, ГКЧП неудачно попытался предотвратить развал СССР, в ответ перестройщики снесли памятник Дзержинскому, запретили КПСС, — в 1991 году событий стало так много, что оценить их не представлялось возможным.

В 1896 году провели научный эксперимент. Лягушку с удалёнными мозгами бросали в холодную воду и медленно нагревали, лягушка, не чувствуя опасности, погибала в кипятке. Суть эксперимента состояла в том, что человек неспособен реагировать на изменения, которые происходят постепенно. Правда, здоровая лягушка выпрыгивала из горячей воды.

Творческая интеллигенция и лица демократической национальности с упоением включились в работу по оболваниванию народа. Они промывали мозги советским людям постепенно и очень умело. Но уже тогда встречал людей, предрекающих развал страны. Им никто не верил. Молодости свойственно просто жить, а не анализировать. Одна из основных потребностей человека, особенно молодого, — потребность в приключении, в движухе, в возможности проявить себя. Конечно, причин слома страны много. И предательство элит, и «помощь» Запада, и экономические проблемы. Но и весь советский народ приложил руку к развалу Советского Союза, доверившись красивым лозунгам перестройщиков. Народные массы привыкли, что за них всё решает партия, решит и сейчас. Равнодушию советских людей к судьбе страны способствовала пропаганда по разрушению исторической памяти. Она опиралась на мелкобуржуазное сознание населения СССР, на стремление к халяве.

Когда-то давно Марина Цветаева сказала: «Сознание неправды денег в русской душе невытравимо». Чтобы понять эту неправду, советским людям пришлось на себе испытать все прелести рыночного, бандитского, олигархического, и прочего капитализма. Такое ощущение, что роспуск Советского Союза большинство людей не заметили. А те «умные», считавшие себя достойными получения всевозможных благ, не предполагали, что окажутся «субстратом», создающего почву для самых наглых и беспринципных.

«Как ты смогла себя отдать на растерзаниям вандалам?» — Строчку из песни Игоря Талькова можно применить и ко времени распада СССР.

P.S. Пусть на улицах вражеской столицы шепчутся, что князь обворовывает народ, советники его предали, чиновники спились, а воины голодные и босые. Пусть жители калечат имя своего князя и произносят его неправильно... Пусть им при сытой жизни кажется, что они голодают. Пусть состоятельные жители завидуют тем, кто в княжестве Вэй пасЁт скот. Разжигайте внутренний пожар не огнЁм, а словом, и глупые начнут жаловаться и проклинать свою родину. И тогда мы пройдЁм через открытые ворота...» (Сунь-Дзы, «Искусство войны»; Китай, 5 ст. до н.э.).

«Темные предания гласят, что некогда Горюхино было село богатое и обширное, что все жители оного были зажиточны, что оброк собирали единожды в год и отсылали неведомо кому на нескольких возах. В то время всё покупали дешЁво, а дорого продавали. Приказчиков не существовало, старосты никого не обижали, обитатели работали мало, а жили припеваючи, и пастухи стерегли стадо в сапогах. Мы не должны обольщаться сею очаровательною картиною. Мысль о золотом веке сродна всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения» (А.С.Пушкин «История села Горюхина»).

Сергей Александрович Смирнов, православный публицист