Почему народы такие разные

Из цикла об основных понятиях теории этногенеза Льва Гумилёва.

Лев Гумилёв часто повторял, что каждый человек, если его спросить, кто он, не задумываясь, скажет: русский, француз, поляк, армянин, японец. А потом уже добавит, что он рабочий, бизнесмен или студент. Классовую принадлежность можно сменить, перейдя из одного общественного класса в другой, этническую – нельзя. Это фундаментальнее. (Примечание. Исключение составляют люди без национальной идентичности или с ослабленной [плавающей] идентичностью; см. у Гумилёва об этнических химерах и антисистемах.)

«Всем известно, – говорил Гумилёв, – что люди жили и, вероятно, будут жить какими-то странными ассоциациями, объединениями. Скажем, на “великих стройках коммунизма”, где мне не раз приходилось отбывать сроки, все говорили по-русски... Но там были и казахи, и корейцы, и немцы, и китайцы, и латыши, и многие другие. Отличались ли они друг от друга? Ещё как! И каждый помогал своим. И каждый, в случае чего, держался своих».

Почему так происходит? И по каким признакам люди отличают представителей своего этноса от других? В первую очередь, по стереотипу поведения. То есть по тому, как человек себя ведёт в жизни, что он считает хорошим, а что плохим, что нормальным, а что ненормальным. Стереотип поведения включает в себя бытовые привычки, обращение со старшими, отношение к женщине, реакцию на те, или иные жизненные ситуации и т.д.

Ученый приводит такой пример: «На фронте мне рассказывали, как немецкий фельдфебель бил солдата по физиономии, а тот вытягивался в струнку и повторял: “герр фельдфебель, я виноват!” Попробовал бы мне старшина дать по морде! Был такой случай, он мне по шее, а я ему в зубы. Потом посмотрели друг на друга – ну всё, квиты. А если бы он ударил кавказца – тот схватился бы за оружие».

Или известный пример, касающийся отношения к труду. Если два европейца (шведа, немца, голландца) несут на стройке бревно и раздается звонок – конец рабочего дня – они его бросают. Русские – обязательно донесут (подумаешь, звонок!). А латиноамериканец, по словам Гумилёва, поработает, поработает, потом сядет под пальму, возьмет гитару и будет петь: «моя сеньорита, моя сеньорита!..». И если кто-то всем им скажет, что так работать не правильно, то они искренне удивятся. – Почему? Всегда так работали…

Стереотип поведения, подчеркивал ученый, не является чем-то незыблемым. Он меняется в зависимости от возраста этноса. При этом, добавим, ментальный стержень – на уровне наследственной памяти (архетипов) – сохраняется гораздо дольше.

Иногда этнический стереотип поведения меняется, точнее, деформируется под воздействием чужой культуры. Это, как правило, затрагивает не весь этнос, а его отдельную группу. Например, в XVIII – XIX вв. русское дворянство, а затем интеллигенция стали усиленно перенимать европейский стереотип поведения. При этом деформации подверглась и ментальная, мировоззренческая основа «образованных» людей. В конце концов, получилась этническая химера: «смесь французского с нижегородским». Французы называли наших дворян и интеллигентов, поваливших в Европу, «переодетыми татарами», а русские – «чужестранцами в собственной стране». В конце концов, после 1917 года этих несчастных людей отвергли как мешающий, лишний элемент в этнической системе…

Но возникает вопрос, под влиянием каких факторов складывается тот или иной стереотип поведения? Гумилёв отвечает: в первую очередь – под влиянием природно-климатического фактора. (Хотя есть и другие.) Ученый писал: «Этногенез есть, прежде всего, процесс активной адаптации человеческих коллективов в среде… причем ландшафтная среда заставляет людей вырабатывать комплексы адаптивных навыков – этнические стереотипы поведения. Следовательно, неповторимое сочетание ландшафтов, в котором сложился тот или иной этнос, определяет его своеобразие – поведенческое и во многом даже культурное».

Это к вопросу о «загадочной русской душе». Как справедливо отмечал философ Бердяев: «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность… устремленность в бесконечность, широта». Русский человек – человек стихийный. Только в русском языке существуют такие слова, как «приволье» и «раздолье» (В. Одоевский).

В Европе – по-другому; там все тесно, «все оформлено и распределено по категориям», все рационально. И еще всюду контроль, везде за тобой присматривают, и бежать в случае чего, просто некуда. А у нас было куда – на вольный Дон, Волгу, потом в Сибирь. Поэтому, например, на Западе никогда не существовало столь близкого русскому человеку стихийно-анархического понятия «Воля», вместо этого у них было понятие «свобода», в рамках закона.

Потому же, как ни парадоксально, наш человек при «политическом деспотизме», был внутренне более свободным (в быту, нравах, общественной жизни), чем европеец, на которого всегда давила близкая власть, буква закона и жесткая сословность – это нельзя, это нельзя – почти все нельзя – ходи по линейке, куда показывают указатели. В противном случае будешь толкаться, и мешать другим – ведь, действительно, тесно. И, опять же, кругом частная собственность. А это «священно».

Буржуазный уклад образуется в Европе раньше обычных сроков (фаза инерции) по той же причине – удобное географическое положение, плюс Гольфстрим (с/х), морская торговля и пр.

Бердяев писал: «Мы с немцем о понятии “свобода” никогда не договоримся. На вольном воздухе он ощущает на себе давление хаоса, немец чувствует себя свободным лишь в казарме».

Писатель С. Куняев вспоминал, как однажды в гости к Вадиму Кожину приехал профессор-славист из ГДР. Во время застолья немец попросил исполнить какую-нибудь русскую народную песню: «А мы как раз созрели для того, чтобы спеть “По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах” – песнь о бродяге. Исполнили с душой. И посмотрели на гостя, естественно, ожидая одобрения… А он спрашивает: почему вы так восторгались героем этой песни? Вот он к Байкалу подходит и “рыбацкую лодку берет”. А ведь лодка-то чужая! Он к тому же сбежал с каторги и опять за воровство принялся. Он же рецидивист! Мало того! Навстречу ему “выходит родимая мать” и говорит, что брат его тоже в Сибири “давно кандалами звенит”. – Ведь вся семья у них криминальная! Чему же тут восторгаться?»… Как говорится, без комментариев.

Зададимся вопросом, почему русские, в большинстве своем, не умеют работать так систематично и пунктуально как европейцы? Почему у нас так любят авралы? – В первую очередь, потому, что в России, в отличие от Европы неблагоприятный климат: короткое лето и длинная, холодная зима. Русский крестьянин должен был за короткий срок выполнить весь годовой объем сельхозработ («страда»). Поэтому работал наскоком. Да еще рискуя потерять урожай из-за ранних заморозков, затяжных дождей или засухи. Отсюда это наше традиционное: «Давай, давай! Быстрей, быстрей!» – «День год кормит»…

А вот, например, у китайцев или корейцев, наоборот – у них год год кормит. В их теплом, влажном климате крестьянин должен был работать целый год, практически без перерывов на межсезонье. Поэтому работал монотонно, как машина. Плюс специфическая рисовая культура, которая в отличие от зерновых – посеял весной, убрал осенью – требует постоянной, каждодневной заботы. Именно поэтому юго-восточный человек идеально подходит для работы на конвейерном производстве – ему не скучно быть машиной. А русскому человеку скучно, даже более того, противно и очень нервно. Он по своей природе более разносторонний, универсальный работник. Ведь земледелием русский крестьянин занимался всего пять-шесть месяцев в году и чтобы свести концы с концами должен был делать что-то еще: плотничать, столярничать, заниматься извозом (известно, что лучшие водители-дальнобойщики – русские), наконец, уходить в город на заработки в «отхожий промысел».

Другой пример. Небольшой этнос – чеченцы. Известно, что они с давних пор, еще до прихода русских, занимались грабительскими набегами на соседние племена, а иногда и друг на друга. Кроме добычи захватывались и пленные, которых или продавали в рабство, или возвращали за выкуп. Со временем набеги превратилось в национальную традицию – в них закалялся воинский дух, училась военному искусству молодежь. Эта страсть к постоянной, «малой войне» прочно закрепилось в стереотипе поведения чеченцев и других горских народов.

Но возникает вопрос: а, что, разве нельзя было обойтись без набегов? Ведь это же постоянный риск быть убитым… Оказывается нельзя. Дело в том, что пригодных для пашни земель в предгорьях и тем более в горах было очень мало. Развитие скотоводства так же было ограничено немногочисленными пастбищами, за которые шла постоянная борьба. Поэтому горцам зачастую не хватало еды и самых простых вещей, необходимых для выживания. Набеги явились, так сказать, способом добычи необходимого и прибавочного продукта. Причем, совсем небольшого. Главной ценностью для горца было оружие и боевая лошадь. Своего рода – «средства производства». В остальном довольствовались минимумом.

Ну а теперь вернемся к китайцам и зададимся вопросом: почему у жителей Поднебесной так развита чиновничья иерархия, общинность и культ семьи? Во-первых, потому, что ирригационное земледелие (строительство дамб на Хуанхэ и др.) требовало организовать большие массы людей, и, следовательно, содержать штат управленцев (государство-муравейник!). Во-вторых, в теплом и влажном климате субтропиков можно было вырастить много еды. А когда тепло и достаточно еды, и при этом почти никто не угрожает извне – с трех сторон естественные границы: горы, пустыни, океан – в семьях всегда много детей. При этом избыточная численность населения регулировалась жестокими междоусобными войнами, когда, порой, целые княжества уничтожались «под ноль», а тысячи военнопленных закапывали живыми. Поэтому в Древнем Китае человеческая жизнь стоила недорого.

Что же касается народов Индии (суперэтнос, включающий в себя несколько крупных этносов и множество этнический групп), то на стереотип поведения и менталитет индийцев повлияло чрезвычайное разнообразия ландшафтов. На этом субконтиненте есть всё – горы, степи, лесостепи, джунгли, пустыни, полупустыни, плюс бассейны двух крупнейших рек планеты и растянутое морское побережье. Добавим к этому «экономный» теплый климат, способствующий развитию с/х и, соответственно, приросту населения. Именно отсюда в Индии – жесткая кастовая система, выступающая социальным регулятором и организатором этого уникального этнического, религиозного и хозяйственного многообразия.

Заметим, что из географического фактора вытекает не только азиатский, но и русский коллективизм. Выжить в неблагоприятных климатических условиях Центральной России, при низкой урожайности, и рискованном земледелии, можно было, только объединившись в сельскую общину. Именно поэтому в России нашли свою питательную почву идеи социализма и коллективного хозяйства. И поэтому русские крестьяне, уходя на заработки, объединялись в артели, где каждый отвечал за всех, а все за каждого, и где стимулом к работе были не столько деньги, сколько ответственность работника перед «обществом». И надо сказать, что производительность работы таких артелей была очень высокой.

Как уже было сказано, на формирование стереотипа поведения кроме климатического фактора влияет фактор геополитический. В России – это огромная территория, долгое время не защищенная естественными границами: морями, горами, пустынями. И, следовательно, постоянная угроза нападения извне. Поэтому, начиная с XIV – XV вв. русский человек формировался не только и даже не столько, как вольный казак, но и как государственник. Он понимал, что только сильное централизованное государство может защитить его от многочисленных внешних врагов, да и от своих разбойников тоже. (И до сих пор продолжает нелиберально верить, что «государство – должно помогать!»). Поэтому наш мужик добровольно подчинялся деспотизму государственной власти, и порой отдавал этой власти последнюю рубаху, понимая, что без рубахи прожить можно, а без безопасности нельзя. Налетят те же крымские татары, побьют, пожгут, выберут самых здоровых парней и красивых девок, и уведут на продажу в рабство.

Однако все меняется и стереотип поведения – тоже. Русский человек за последние 150 лет (фаза надлома, плюс глобализация) заметно изменился. Он стал более буржуазным, и, соответственно, менее «традиционным». Новый русский индивидуалист сильно потеснил старого русского коллективиста.

Конечно, русский индивидуалист не похож на западного бюргера, он у нас еще недоделанный – одной ногой в общинном прошлом, другой в «цивилизованном» будущем, да при этом еще с евразийским уклоном. Но, тем не менее, он уже индивидуалист. Если мысленно представить себе тысячелетний путь, который проходит большинство этносов (суперэтносов) – от не очень комфортной, но героической и религиозной молодости до сытой, но пошлой и безрелигиозной старости (никакой духовности – только есть, пить и блудить), то нынешний русский человек находится где-то посредине. Поэтому идеализировать современного русского человека не надо.

Несколько успокаивают два обстоятельства. Во-первых, тот факт, что может быть гораздо хуже – ну, например, как в Европе. Её, очевидно, уже в ближайшие десятилетия ждет судьба Содома. Во-вторых, то обстоятельство, что даже при массовом «обуржуазивании» коллективная имперская психология у нас все еще преобладает над классической буржуазной (западного типа), а тем более – над «либеральной». Особенно в глубинке. При всех потерях – здоровый стержень в народе остался. Поэтому ставить крест на современном русском человеке тоже – не надо.

P.S. Говоря о непохожести разных этносов, надо особо заметить, что кроме поведенческих и ментальных различий есть что-то еще, выходящее за рамки человеческого сознания. Гумилёв писал: «Как любое природное явление этнос дан людям в ощущениях. Когда мы видим человека, принадлежащего к другому этносу, мы даже не можем определить, почему он не свой. Но мы чувствуем, что он – не свой». Но об этой важной особенности – в другой раз.

Евгений Альбертович Евтушенко, историк, Красноярск