О вере пытать на путях и на торжищах…

Ныне же и в домах, и на путях, и на торжищах иноки и мирские, и вси сумнятся, все о вере пытают… (Иосиф Волоцкий)

Шедевр русской религиозной живописи, икону «Святая Троица», написанную монахом иконописцем Андреем Рублёвым в похвалу преподобному о. Сергию Радонежскому в XV веке, власти передала из Третьяковской галереи, где она находилась большую часть времени, – домой, в Свято-Троицкую Сергиеву лавру. Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси уточнила, что решение было принято «в ответ на многочисленные просьбы православных верующих».

Не все согласились с этим решением. На инетовских площадках, которые в нашем случае следует уподобить торжищам, настолько сильные здесь клубятся страсти (философ Кьёркегор утверждал, что в новое время дьявол поселился в печатной краске, а теперь можно добавить – и в интернете), возникли вихревые, а местами яростные всплески возмущения, направленные против него. Во всём противоречии с упованиями о. Сергия, «Дабы воззрением на Святую Троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего».

Рознь взбухла и увеличилась в мире именно в связи с событиями по передаче «Троицы» в родной дом, в Церковь.

Работы Андрея Рублёва почитались чудотворными уже по факту принадлежности их кисти славного иконописца. Этому, в противовес утверждениям об ординарности образа, есть и документальные подтверждения: икона святой Троицы, находившаяся по правую сторону царских врат, в описи монастыря 1641 года, и в описи Троице-Сергиева монастыря лета 7150 года, называется чудотворною. Огромная творческая свобода и духовидческая глубина позволили иконотворцу написать не икону даже, а воплотить в ставший графическим символом образ единства трёх ипостасей Бога, запечатленный в рамки простой, идеально точной и выразительной композиции с преобладающей золотисто-лазоревой цветовой гаммой. Икона относит созерцателя к идее невечернего Света, наиболее полно выражающейся в убеждении, что Бог есть любовь…

Созерцание «Троицы» привело о. Павла Флоренского к логическому доказательству: «Если есть „Троица“ Рублёва — значит, есть Бог».

Но если послушать специалистов по разделу русской иконописи, докторов искусствоведения, руководителей музеев изобразительных искусств, владельцев частных музеев, частных лиц, они говорят следующее: «Икону категорически нельзя трогать и перевозить... Все это грозит полной катастрофой и гибелью памятника» (Лев Лифшиц); «За больным нужен надлежащий уход. Для того чтобы он был цел и здоров» (Марина Лошак); «Доски основы недостаточно прочно скреплены между собой, и это, естественно, влияет на сохранность грунта и красочного слоя, особенно в местах стыка досок» (Михаил Миндлин). Евгений Ройзман поддержал Льва Лифшица в его желании «сохранить» икону от православных, а известный своей искренностью Дмитрий Зильбертруд вместе с Маратом Гельманом, к которым присоединились и Михаил Фишман с Анной Монгайт, возражают против этого поступка московских культурных властей. Максим Кац, рассказывают сведущие люди, как всегда решительно предложил сдаться.

А на патриотических форумах царят едва ли не панические настроения: «Всем прогрессивным людям известно, что Бога нет, а веруют люди либо слабые, либо лукавые», «Попы всех дурят и потихоньку наживаются на их доверчивости», «Ничего нельзя оставить этим тупым православнутым, они и шедевру народного творчества, предмету национального достояния ладу не дадут, потому его нужно скорее спрятать от них в музей», «Вцепились как клещи в собаку, – сильно, видать, захотелось кому-то избавить народ от этой святыни», «Ничего святого у церкви. Даже иконы захапали!» – ещё более решительные голоса и реплики зазвучали и на патриотических сайтах и форумах.

Откуда аз грешный, раб ничтожный и ничего не стоящий, вернулся с нелёгким сердцем и попытался произвести выводы из этого вала публикаций, пропитанных напускной праведностью и неправедным негодованием, что позволяет судить и о размахе согласованного удара по моей Церкви. Достаточно посмотреть список последних публикаций по теме «Искусствоведы и Церковь»: все либо в условно-нейтральном, либо в отрицательном тоне в отношении Церкви – и редкие публикации в её защиту. У многих это решение «вызвало шквал негодования», будто не истинному владельцу передали оригинал его святыни, а доски в кочегарку – загородить выбитое окно. Что-то показалось в этом ненормальное. Общий смысл образа Троицы, как мы уяснили, заключается в соединении с Богом и проповеди мира между людьми, а кампания по «спасению» образа от Церкви и от верующих порождает рознь: значит, творится дело антихристианское.

Волны и «шквалы» протестов идут не только от либеральной части нашего общества, съехавшей в «Землю обетованную», либо застрявшей на грузинских перевалах, но и из правого, патриотического лагеря, а подобная смычка показалась настолько необычной, что захотелось во всём этом разобраться.

Губили-то икону, оказывается, тёмные попы и бездумные прихожане, а спасали вопреки им – и советские власти и нынешние.

К концу форумных дебатов отшелушивается какая-нибудь себе «народная духовность» и вылезает уже нескрываемый материализм. «Есть отрицательная динамика, продолжают возникать отставания паволоки и левкаса, продолжает шелушиться красочный слой вокруг волос ангелов. И, самое главное, стала расширяться трещина левкаса и живописного слоя, проходящая по лицу правого ангела». «Клячу уездили до такой степени, что она уже разваливается. Если ее продолжать таскать туда-сюда, там уже вообще не на что будет смотреть. Это не шутки».

Вот с левкаса бы и начинали, не с «духовности». И не с утверждений Льва Лифшица, что: «Троица» является одним из важнейших краеугольных камней национальной культуры. Это национальный стяг, это наше знамя. И мы не можем делить нацию, народ по принципу конфессиональной принадлежности, это то, что нас всех сплачивает, это наш символ веры в самом большом, самом широком понимании этого слова». Не с опрометчивых выводов, указывающих на глухоту автора к «предмету» распри на торжище: «Идея "Троицы" гораздо шире любой чисто религиозной, она имеет несравненно более глубокое, общечеловеческое значение».

И не с издевательского вскрика безвестного форумчанина: «Почему Троица принадлежит не народу, а церковникам? С какого перепугу иудеи, мусульмане, буддисты, атеисты должны ездить в мужской монастырь зачуханного райцентра, чтобы увидеть произведение искусства?»

Здесь и нужно будет объясниться.

Мне позволяет сделать это объяснение не только причастность материнской Русской Православной Церкви (так! а не используемая критиками аббревиатура «РПЦ», – для верующих это маркер, позволяющий отделить «своих» от «не своих»), но и убеждение, что ожесточённую гражданскую распрю, которая началась в русском народе со дня Крещения Руси и продолжается до сего дня, можно если не остановить, то хотя бы пригасить увещеванием. Поскольку, по нашему глубокому убеждению, продолжается не столкновение суждений о решении властей и Церкви, но давний распалённый спор о самих себе, спор о вере.

Вопреки мнениям всех прогрессивных людей мы веруем в Бога и «проповедуем Христа распятого – для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» (1Кор. 1:23), поскольку никогда и никем не было доказано несуществование Бога. А кто считает, что вера наша обманчива, а я, дескать, знаю, что Бога нет, можно ответить словами апостола Павла: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает…». И ученики Христа не знали, что можно погибнуть на кресте, а в третий день воскреснуть. Потому и уверовали безоглядно и приняли свой крест за Христа. А мы не по примеру Фомы должны уверовать во Христа, не видевши Его ран после Воскресения.

Не возьмусь судить людей, выбравших атеизм как форму отказа от права на веру, – Христос стучится в каждое сердце, но большинство выбирает право на отказ от веры и слушает того, кто стучится в голову. Нужно отдавать должное и той практике опустошительного отношения к вере – и даже в прямом преследовании верующих людей в советский период нашей истории – которая после семидесяти лет гонений на Христа основала такую прочную общественную традицию безбожия, что впору говорить о уникальном явлении в мировой истории, начиная с империи Юлиана Отступника. И ни к чему доброму эта традиция не привела: вера в созидательные силы человека, вера в его премудрость и порывы к светлому и доброму в государстве, основанном на христианском сочувствии к унижённым и оскорблённым, но без Христа – истаяла спустя полвека. Идеал, способный, по представлениям вождей нового общества завоевать мир, оказался обманкой – от него и поныне веет льдом разочарования. И вывод из нашей истории: никакое общество справедливости на земле построить невозможно по одной причине – по недостоинству самих людей. Но всё же зудит у многих: а вот поумнеем – и повторим, дескать, в следующий раз лучше получится. Не получится. Никакой прогресс в отношениях не созидает нового человека, поскольку чаемое изменение общественных форм приводит не к преображению человека, а к его мутациям. Преображение возможно лишь на пути к Богу, то есть в области религиозной и личностной, о чём свидетельствуют и жития святых.

Дальше найдём нужные слова у о. Александра Шмемана: «Никогда Церковь в России не была свободной. Она была официальной. Между тем Церковь есть то, что выходит за все земные рамки. Пора понять, что никакой опеки Церкви никогда не было нужно. Не надо нам обер-прокуроров Победоносцевых. Оставьте Церковь в покое. Поймите, что от Церкви нельзя требовать: вот тут послужи миру, там послужи миру. Церковь тем служит миру, что являет в нём неотмирное Царство».

Официальной наша Церковь была и в имперский период истории, и в советский. Царь, а не Патриарх был отцом Церкви в Российской имперской истории, Патриарх – в истории советской, но и там, и там она, прислуживая миру, имела не свободу, а только духовное стеснение. И лишь в новой России получила свободу исповедания и открытого отражения своей позиции в обществе.

И это многим претит. Неприятие позиции Церкви хорошо заметно по характеру реплик на форумах: со дна душ у людей буквально вываливается наружу вся та нечистота, которая, по слову Павла, «не должна даже именоваться», и которая должна была бы их постыжать – но не постыжает.

«Конфессиональная принадлежность», то есть, исповедание большой группой людей веры с проповедью любви, по Лифшицу всех делит, а символом его веры является не христианский Символ веры, а предмет «национальной культуры». Произведение искусства, как можно понять, а не святыня. А после рассуждения о «несравненно более глубоком, общечеловеческом значении» иконы «Троица» над значением религиозным, Божественным, подумалось: куда уж мне с моим крохотным Христом тягаться с «общечеловеческими значениями»: тут только, вжавши голову в плечи, переждать, когда ветер переменится. И ведь видно хотя бы из этой цитаты, что многие хотят верить не в Христа, победившего мир, а именно миру, обретшему прелесть злободневной безделушки.

В каких же выражениях описал бы этот комментатор значение иконы Рублёва как культурного сокровища?

В таких: «…Повышение значения проскомидии, согласно ordo вселенского патриарха Филофея (Коккиноса), предопределили существенные изменения в структуре иконостаса на Руси, где по благословению митрополита Киприана появляется новая иконография «Живоначальной Троицы» и образ данного извода впервые утверждается в составе праздничного ряда»; «…Впервые постулируется необходимость изображения крестчатого нимба у среднего ангела Троицы, освящающего чашу, поскольку «та же самая божественная Сила, или Божественность, которая освятила распятое вечно святое тело, полученное от Девы, освящает благословенный хлеб и благословенную чашу» (Иоанн Кантакузин. Беседа с папским легатом. Диалог с иудеем и другие сочинения)?

У них есть адекватный этому «шедевру» лексикон?

И как же убедить остальных, что используемый ими язык, в котором нет Бога, но гнездится некая «метафора» высших безликих сил, никаким образом не соотносится ни с догматом о Божественной Троице, ни вообще с религиозными ощущениями и воззрениями верующего человека? Пустое. Их либо убедили в ценности иконы «специалисты», или они поверили чувству возмущения против алчных попов и мерзких православнутых, и не «гражданская» духовность для них важна, не «всемирное значение» нашего «народного достояния», а скорее, возможность запереть от верующих их святыню.

И в этом они стали действовать как антихристиане.

Но если для изъятия иконы «Троица» из православного молитвенного обихода необходимо какое-то иное обоснование, кроме тревоги за её сохранность – нужно его обнародовать. Но обнародовать не хотят. И это умолчание наводит на невесёлые мысли, возвращающие к тому же вопросу о вере, о чём писал старец Иосиф Волоцкий, критик своего времени, выпавшем на духовное борение с тем раскольным течением в нашей Церкви, которое было названо «ересью жидовствующих». Церковь в итоге уцелела в своём единстве и самоочистилась. Но при ближайшем рассмотрении «дело» об иконе Рублёва заключилось не в ереси.

Ортодоксальные иудеи не признают догмат о Троице, для них это призрак чуждой веры, а не общая святыня. И образ Троицы, воплощённый Андреем Рублёвым, им неинтересен. А если вернуться к Лифшицу, пытающемуся изобразить из рублёвской иконы «национальное достояние», нужно вспомнить о том разделении евреев в российском рассеянии, которое вывел в своих работах философ Лев Карсавин. Ортодоксальные иудеи продолжают чтить Закон и все два безобидных миллиона предписаний Торы. Ассимилированные русской культурой евреи становятся важными носителями и культуры, и политики, и экономической деятельности в России. Они находятся в том же состоянии, что и русские – между верой и безверием. Если, по предсказаниям святых отцов, в конце времён из племени израилева спасётся остаток, то это и будут евреи из второй части рассеяния, взошедшие на крест ради Христа. И, наконец, третья часть российского еврейства по-Карсавину – евреи космополитические, оторванные от корней либеральные изгои, для кого чужие святыни не имеют значения. Они и отметились во всех началах, от их лица с нами и разговаривает Лифшиц.

Мусульманам России, избегающим использование всяких изображений, икона «Троица» не служит подтверждением божественной природы Христа – Его они почитают лишь как одного из пророков.

Наконец, хотелось бы увидеть у иконы хотя бы двух российских буддистов, отрицающих существование Бога и обожествивших человека – что бы они в ней открыли?

И остаются они, наши родненькие православные атеисты. Это с ними рознь, это они открыли тяжбу по Рублёву.

На форумах, как даже и в самих публикациях, используется язык со словами обратного смысла: возвращение чужой вещи называют мародёрством, дескать, под видом почитания иконы в храме «Троицу» пытаются запереть, устранить: как в древности, мол, целованием предаётся Сын Человеческий. «РПЦ в данном случае выступает в роли тех, кто способствует её уничтожению и вместе с ней части нашей культуры и веры». Начинаешь объяснять нелепость этих аргументов, следует обиженный всхлип: «Такое ощущение, что говорим на разных языках». И действительно – на разных…

На языках веры и неверия. Ибо невозможно, исповедуя Символ веры со членом «Верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь» тут же не только публично отказывать ей в доверии, но и прямо высказывать в её отношении самые гнусные подозрения: «Когда драгоценная икона и другие переданные РПЦ ценности появятся на Лондонском аукционе – с кого спрашивать?» Будто им известно, когда и какие священные предметы из храмов русская Церковь распродавала за рубежом.

Этим-то как раз большевики барыжили. Известный предприниматель и «искусствовед» из Америки Арманд Хаммер ещё к Ленину тропку набил, а в дальнейшем чуть не каждый год приезжал в СССР, где коммунисты его возлюбили, ласково встречали, награждали орденами Дружбы народов и тайком дарили такие хорошие вещи, что меценат рвался приехать снова и снова. А уж какие предметы потом всплывали на зарубежных аукционах – об этом лучше не знать, чтобы не расстраиваться.

И в связи с вопросом: «С кого спрашивать», и в потугах найти общенародный консенсус о судьбе иконы вспомнился давний случай из истории. Трое мужиков из нашей деревни с дедом Мареем во главе, в 1918 году во Льговском уезде Курской губернии подкараулили на охоте владельца поместья князя Гагарина, убили его, закопали в логу, а помещичий дом и домашнюю церковь разграбили и сожгли. Заодно разорили и приходскую Похвало-Богородицкую каменную церковь в соседнем селе Глиница, в которой младенцем крестили и моего отца. Новая власть судебного дела не возбуждала: эксплуататора же убили, да и злой был человек – никчемушный. Власть решала задачи своего укрепления и вела горячие дебаты о врагах пролетариата и лукавых попутчиках. Землю обещали отдать крестьянам, а как на практике должна выглядеть эта «отдача» – никто не знал. Потому махнули рукой, дескать, разбирайте по коммунам. Скот в коммунах стал дохнуть от бескормицы, поля не засеивались, а без хлеба с тощего огорода не прокормишься, – и в 1922 году у нас начался голод.

По рассказам моей матери, в филиале «Кайзербанка» в уездном городе Льгове стали принимать серебряные и золотые изделия, в зависимости от веса и ценности сданных изделий выдавали марки, на которые в отделении Торгсина можно было купить продовольствие. Так, во всяком случае, можно представить последовательность действий по законной на то время реализации награбленного. Деревенские и понесли серебряные, позолоченные и золотые оклады. Дед Фанас и сын-подросток, мой будущий отец, сдали в городе серебряный лом с риз, содранных в том числе и с княжеских икон, привезли зерна и другого продовольствия, скорее всего, загруженного в Советский Союз в рамках миссии Нансена – и как-то тогда спаслись.

А дед Марей с мешочком камешков, цепочек и колец местных работников ГПУ очень заинтересовал: откуда у простого мужика такое барахло? Начали таскать по кабинетам, дед Марей всё сообразил и, отказавшись от идей личного обогащения, сдрыснул из города в неведомые дали – почему и уцелел до 60-х годов.

Разыскания в инете о «Кайзербанке» ничего не дали: скорее всего, это был подставная касса, исчезнувшая с окончанием тихой кампании по ограблению страны. И напрасно доморощенные историки порочат Ленина: брал деньги на революцию со всех, и всех, дескать, и бортанул. Уж с кайзеровской Германией до образования Веймарской республики, которой нужно было по репарациям, начисленным нам в результате «похабного» Брестского мира, выплачивать огромные контрибуции ценностями и землями, он, а потом советская казна рассчитывались сполна – более 300 тонн одного золота успели вывезти.

Избежавший общенародного консенсуса по поводу княжеских икон оголодавший русский мужик сдал в обмен на жизнь то, что должен был бы почитать святыней.

Он и виноват – с него и спрашивать.

По всем опросам, в государстве Российском остались две незыблемые опоры: Армия и Церковь. Именно на обновляющуюся в буквальном смысле в крови Специальной военной операции Армию в последний год со всех сторон хлещет такая дрянь, что диву даёшься – сколько же шекелей Госдепа в это вбухано. Но мы ещё и знаем, что после окончания военных действий – а они, по нашему предположению, границами окраины не закончатся – наша Армия станет более сильной и современной, которую победить уже никому не будет дано.

И как же не видят наши патриоты, что сегодняшняя русорубка, военные действия на окраине, преследуют, кроме прочего и одну важную цель – преодоление «ненавистной розни мира сего», примирение и объединение русских! Которому помогают по признаку досадной для Лифшица «конфессиональной принадлежности» и буддисты, и мусульмане, и иудеи, и даже атеисты – пережившие раздор 90-х годов и объединившиеся в новом государстве.

Конечно, в фокусе особо пристального внимания находится и наша Церковь. По признанию одного из американских «ястребов» русское православие в глазах мирового правительства остаётся главным препятствием на пути «демократизации» мира – потому должно быть уничтожено. Что скрывается под этими желаниями, мы понимаем: уничтожь православие – и Россия рухнет. Это видно и по событиям на окраине. Началось, когда полуголая девка в Киеве в 2014 году спилила бензопилой поклонный крест, а заканчивается бесславная окраинская история запретом Православной Церкви – и вполне ожидаемым развалом.

Поэтому нападения на Русскую Православную Церковь будут ожесточаться. И не хотелось бы, чтобы мы, сами того не желая, по несказанности нынешней роковой минуты, снова, уж который раз за век, втянулись в это ожесточение. Нужно нам всем очухаться…

В конце концов – распря эта на пустом месте возникла по непониманию или из-за нечувствия друг друга? Ведь не из-за представления о правильном размещении творения великого иконописца мы все завелись? Зная, что Богу Богово, а кесарю – кесарево?

Будто бы в льготных условиях хранения – с турбонаддувом и нужным градусом поддержания красочного слоя – музейщики смогут обеспечить ему вечное бытие. Вечного ничего не бывает, и даже в музее с комфортным режимом хранения вещь продолжает стареть и ветшать – и здесь ничего не поправишь.

И сами музейщики оказались не без греха. На «Троицу», как и на многие другие ценные иконы в запасниках музеев, не оказалось заведено реставрационного паспорта, куда годами записывались бы все изменения слоёв и общее состояние иконы – и отмечались бы действия реставраторов. После возвращения иконы в музей в прошедшем году, когда она вывозилась на три дня в Троицкий собор Лавры, её подвергли сканированию и насчитали 61 повреждение слоёв, что отметили и в протоколах осмотра, в то же время при выдаче иконы проводилось не сканирование иконы, а визуальный её осмотр. Что наводит на нехорошие мысли – а те ли специалисты собрались в Третьяковской галерее? К тому же и в самих музеях условия хранения были неидеальны: и «простужались» иконы, и грибок на них заползал, и плесень подъедала. Осталось надеяться на специальный «скафандр», который обещала изобрести наша точная промышленность, либо отказаться музейщикам от хранения и реставрации и передать её реставраторам в иконописные мастерские, в которых дело знают.

Мой чуткий собеседник, критик Марина Маслова, преподаватель в иконописной школе Курской семинарии, прочитав на сайтах помянутые мной материалы и комментарии к ним, сперва эмоционально взорвалась: «А кому нужна будет икона, если молиться перед ней некому будет – всех русских истребят!» Потом поуспокоилась и рассудила, объяснив и мне некоторые мои затруднения в полном понимании проблемы: «Икона не музейный экспонат, её ценность не в досках, а в молитвах, впитанных этими досками. И не в тех молитвах, за которые иные принимают свои нечистые душевные излияния и эмоции, а в молитвах соборных, церковных, литургических. Вне литургического священного пространства икона как раз стареет и разрушается. Музейщики берегут доски и краски, не понимая, что икона живёт в духе молитвы, внутри литургического богословия, "слыша" ежедневно животворящие слова Евангелия, Апостола и гимнографических славословий.

Я и в музее Рублёва, оглянувшись воровато по сторонам (нет ли камеры?), упала на колени перед иконами и помолилась им не как музейным экспонатам. Но это ведь мой личный жест, моя степень веры. Так можно падать и перед самой простой иконой, ни для какого музея не представляющей культурной ценности.

Но мы же не перед культурой на колени становимся! Не культура же нас воскрешать и спасать будет в урочный час. Без неё никак, она нас очеловечивает. Но не спасает (искусствоведы бы сейчас разорвали меня на кусочки, обвинив во мракобесии).

Но не в культуре же Бог, в конце-то концов!»

И закончила уже на другой, более спокойной ноте: «…Когда мир тектонически сдвинулся, когда человечество встало на грань озверения, никаким музеям не сдержать дьявольскую стихию. Бессмысленно хранить материальные ценности, ложно называя их духовными, культурными, национальными, когда дух человечества повреждён. Духовная ценность музейных экспонатов никем не будет осознана, если не исцелить дух. А дух исцеляется не красотой мира сего, не нашими эстетическими потрясениями (что бы там ни писали), а только благодатью Бога.

Вне литургической молитвы и Причастия Святых Даров человек не способен принять эту благодать. Потому и происходит сегодня то, что происходит. Многие православные и те, кто считает себя таковыми, большей частью умиляются и собой любуются, даже не подозревая, что в это же время в храмах на соборной молитве люди молятся до пота и крови. Соборная молитва вызывает раздражение и злобу у тех, кто не умеет молиться без самолюбования и потому не верит другим, чуя ложь в себе самом».

Перечёл свои заметки, чтобы заметить следы осуждения или нетерпимости. Осуждение следует из чувства самопревозношения, из гордыни, что опознаётся как смертный грех.

Нет, не заметил. Разве только излишне разгорячился в некоторых местах.

А как сказал безумный в сердце своем: несть Бога! – то и продолжает он находиться в неосознаваемом мучении, и будет приставать к молящимся с обвинениями в неискренности, и везде на форумах обличать и прогнившую Церковь, и продажных попов, и требовать оставить «красивые разговоры о ментальных особенностях верующих и трансцендентности молитвенной ауры» - хорошо, что в зеркалах ещё отражается. И всегда всех будет он судить и присуживать…

Что ж – мы стерпим.

А Бог поругаем не бывает.

Борис Петрович Агеев, заместитель председателя Союза писателей Курской области, лауреат I Международной литературной премии имени И.А. Гончарова