Злат стремень
Сколько всего сгорело на Руси! Города и пажити, церкви и монастыри, древлехранилища и библиотеки со всем содержимым. А "Слово о полку Игореве" уцелело - и в этом есть какой-то знак нам, современникам. Под верстовыми столбами русской истории лежат манускрипты и книги за семью печатями, которые необходимо ещё прочесть, растолковать, дабы добраться до их сокровенного смысла. Драма новгород-северского князя Игоря Святославича, затеявшего бесславную брань с землёй незнаемой и претерпевшего плен у тьмы мира сего, под определённым углом чтения оборачивается к нам высокой мыслью о предназначении человека и о целях государства. Можно сказать - она заключена в вопросе государя, ратоборца, мудреца и христианина Владимира Мономаха: "Что есть человек, как подумаешь о нём?".
"Слово" настолько изучено, что в нём, кажется, не осталось ни одного места, которое не было бы истолковано тем или иным образом. Его исследовали историки, лингвисты, филологи, литературоведы, художники, астрономы, зоологи, орнитологи, военные, дипломаты и поэты. Сложилось впечатление, что об этом памятнике литературы трудно сказать что-либо новое. Все прежние переводы "Слова" освещались в исторических, военных, литературных аспектах с непременной отдачей должного поэтическим красотам и с неизбежным выводом о том, что смыслом "Слова" является призыв к объединению русской земли. Подвергалась сомнению роль князя Игоря, как положительного лица "ироической" повести, тем более, что, собственно, побегом из плена он не совершил ничего, достойного стать предметом восхваления.
Действительно, разве это содержание эпической поэмы: сумасбродный князь сперва повёл войско куда-то в Тмуторокань, потом решил изменить маршрут и испить шеломом Дону, будто другого времени не нашлось, в первой битве со степняками русские пограбили их, во второй потерпели поражение, Игорь был пленён, потом бежал на родину? Русские князья забыли о русской земле, грызутся между собой, увлекаются походами за добычей или из мести против то ли союзников, то ли врагов половцев: у них ежегодная обуза вроде сенокоса - топтать поле половецкое. Сперва они лущат половцев, потом их лущат половцы, потом русские князья в союзе с некоторыми половцами лущат других русских князей, потом... и до бесконечности. Лущили-то хорошо, героически, недаром женщины русские то и дело плачут, а готские красные девы звенят русским золотом. Поэма как бы пронизана звуками битв, бряцанием мечей, свистом стрел и треском копий харалужных. Из чего тут следует героика, когда в поэме описаны и поражение, и плен, и междоусобные дрязги, и всяческий позор? Из подобного содержания можно вычленить лишь один повод к написанию поэмы - трагический, и он по примеру греческих трагедий долженствовал привести к катарсису, очищению. В древнегреческих мифах воин отрекается от себя и начинает совершать подвиги в честь богини Геры, потому и становится героем. Но какие действия Игоря могут быть названы героическими, когда подвигов мы как раз и не видим, если не считать его отваги в битве? Трагедия неощутимо скрыта и мы лишь можем предполагать о катарсисе. В прежних переводах, толкованиях и интерпретациях произошло окукливание "Слова", его самоконсервация в круге определённых представлений и мыслей. В этот круг "посторонние" не допускались, а нередких угадчиков лишь выслушивали. Но все толкования и переводы поэмы не могли ответить на один-единственный вопрос: что случилось с душой князя Игоря во время его очередного похода на половцев весной 1185 года? В конце концов - зачем и почему написано заветное "Слово"?
И лишь в одном аспекте чтения обнаруживаешь, что автор поэмы оказался мудрее всех своих толковщиков и переводчиков и, сказав и о том, и об этом - о битвах, о плене, о княжеских распрях - свою главную мысль оставил нашему самому тихому вниманию и самому сердечному проникновению. И если вступить, по примеру князя Игоря, в злат стремень и въехать в "Слово" иным, чем прежде делали, путём, да посмотреть на поле поэмы под новым углом, открывается много неожиданного. Мы попробовали прочесть литературный памятник с точки зрения духовного научения, которое содержится в религиозном контексте "Слова" - о чём многие исследователи догадывались. Вхождение в "Слово" этим путем подобно тому, как если бы человек, сидевший в тёмном чулане и видевший свет по косякам двери, стал постепенно её открывать и вдруг обнаружил себя в просторном чертоге, освещённом ярким солнечным светом. Древняя поэма раскрывает свои тайны и, принадлежа своим содержанием временам давним, проливает свет на события последних лет. История оказывается не прошлым, если судить о ней как о летописи человеческих деяний, а обращённым в будущее повелением духовного действия, столь необходимого в годы смятения и утраты смыслов.
По легенде, череп коварно убитого степняками великого воителя древности Святослава был оправлен в серебро с надписью по ободку: "Чужих ища, своих погуби". В этой фразе тёмного язычника, тем не менее, заключён непреходящий смысл. Святослав расширил пределы Руси, завоевал много земель за пределами "своего", а в конце концов потерял и своё войско и погиб сам. Но мир должен иметь некую черту ограничения, в пределах которой он может быть понят, принят и обжит. "За чужим не ходи, а своё береги" - так можно обозначить одну из посылок этих заметок, в которых мы хотим доказать, что полк Игоря в землю незнаемую достиг-таки своей цели не на пространстве чистого поля, а в человеческой душе. Ведь каждый из нас в своей сокровенной глубине знает, что он может делать и какими путями ходить, и чего, несмотря ни на какие обстоятельства, никогда делать не должен. Перед тем, как допросить дьявола, почему из "Слова" исчез свет и почему его герой ходит во тьме - дабы узнать смысл затмившейся действительности - следует вернуться к началу "трудной повести" и, пожалуй, даже к титульной надписи. Кто автор поэмы?
"Володмери слово писаса"
Поскольку нет твёрдого указания на авторство "Слова", мы должны произвести одно простительное допущение, которое позволило бы воспринять всю теплоту отношения к этому литературному памятнику. Догадку об авторстве самого князя Игоря впервые высказал исследователь - "Слово"-вед Н. В. Шарлемань и подтвердил впоследствии убедительными резонами писатель В. А. Чивилихин: многие страницы его объёмистого романа-эссе "Память" посвящены поэме. Они считали, что имя автора находится в титуле произведения: "Слово" (обозначение жанра) "о полку Игореве" (содержание произведения) "Игоря" (автор). А чтобы никакого сомнения не оставалось, какой именно Игорь имеется в виду, он назван по "отчеству" и по "фамилии": "сына Святславля, внука Ольгова". То есть, "Слово" принадлежит перу Игоря Святославича Ольгова (или Олегова), и он же герой этого произведения. Подобное обозначение авторства основывалось на сложившейся традиции и её можно подтвердить примерами: "Слово Даниила Заточника", "Хожение за три моря Афанасия Никитина", и т. д.. Против авторства Игоря Олегова менее всего возражений следует по впечатлению подлинности атмосферы похода, точности психологических характеристик действующих лиц и по убедительности подробностей, которые могли быть известны только участнику похода 1 .
Замечено, что у древнерусских авторов не было ещё обычая придумывать за другого, сочинять, "беллетризировать". В этом смысле они, наверное, писали плохо, как евангелисты - только то, что видели сами, о чем достоверно знали из рассказов свидетелей. Творческая потенция осуществлялась лишь в точности, в соответствии деталей правде обстоятельств. Автор в двух местах поэмы то ли случайно, то ли намеренно оговаривается. Фраза "...Иже истягну умь кръпостию своею" следует за именем Игоря, а фраза "Что ми шумить, что ми звенить далече рано предъ зорями?" - перед его именем. Более того, сам приём автора, приписывающего конкретному историческому лицу мысли и впечатления, неотделимые от его облика, не позволяют делать это человеку постороннему даже в художественном произведении: на это как в древности, так и в современности необходимы какие-то серьёзные основания, которых более всего отыскивается у названного исторического лица, либо у человека, очень ему близкого - кому были бы известны эти мысли и ощущения. В преамбуле "Слова" повесть названа "трудной", что можно перевести как мучительно трудной, душевно мучительной. Почему же повесть о походе князя Игоря должен писать кто-то третий? Логичнее предположить, что автор и есть мучающийся. Наконец, в самом духе "Слова" содержится нечто такое личное, пережитое, что может составлять художественную задачу только того человека, который берется за перо.
Мы намеренно сузили авторство до одного-двух человек - Игорь и кто-то из его близких - чтобы сгустить образ автора по очень важным мотивам личного переживания происходящего в "Слове", а как это будет видно из нашего дальнейшего рассмотрения религиозного контекста поэмы - её написал поэт-христианин. И тогда многие "кандидаты" на авторство просто отпадают по одному этому признаку - как, например, киевский боярин Пётр Бориславич. Тот же Чивилихин обратил внимание на исторические документы (Патриаршая летопись о походе сына Андрея Боголюбского Мстислава на Киев вместе с ляхами, литовцами, чехами, половцами в 1169 году), в которых обнаружились факты, что Пётр Бориславич помог половцам овладеть Киевом, указав через лазутчиков слабые места обороны города. Мог ли Иуда написать Евангелие, поскольку знал грамоте и по-своему тоже любил Христа? Никаких иных доказательств, отрицающих авторство "Слова" за киевским предателем, не требуется.
Для того, чтобы обозначить именно "нашего" автора "Слова", мы обратимся к одному мало известному комментатору поэмы, чей тысячестраничный труд, доведённый лишь до половины её, находится в рукописном отделе Пушкинского Дома (Поступление №13 за 1981 год). Имеется в виду ныне покойный Василий Дмитриевич Воробьёв, брат известного русского советского писателя К. Д. Воробьёва, автора повестей "Крик", "Убиты под Москвой", "Это мы, Господи", романа "Вот пришёл великан" и других известных произведений, удостоенный посмертно Солженицынской премии. Более чем тридцатилетний труд В. Д. Воробьёва ещё не описан, требует своего публикатора и комментатора, мы же знакомы с ним по одному из экземпляров рукописи. Комментарии и расшифровки "Слова" в свете эпохи русского двоебожия, предпринятые В. Д. Воробьёвым, представляют несомненный интерес своими оригинальными трактовками так называемых "тёмных" мест и последовательными разборами текста поэмы, которую по собственной методике исследователь разбил на ритмические единицы и через это пришёл к схеме восстановления протографа (источника) "Слова" на листах берёсты 2 . Здесь нет места описывать собственно методику дробления текста на ритмические единицы, для нас оказывается существенно важной одна деталь, которая может прямо указывать на автора поэмы. В эпизоде подготовки русского войска к первой битве и начале битвы с половцами первые буквы строк текста образуют акростих: "Володмери слово писаса". Трудно поверить, что это могло стать следствием случайности или ошибки самого исследователя, ведь текст не изменялся, и перенос строк, вероятнее всего, был задан в утраченном оригинале.
Рискнём предположить, что этим "Володмери" мог быть сын Игоря Владимир. Да, тот самый, который женился в плену на дочери хана Кончака, а потом вернулся с нею на родину.
Дело в том, что время написания "Слова" точно не определено и по оценкам разных исследователей колеблется между 1185 и 1196 годами. После возвращения домой Владимиру Игоревичу исполнилось 17-18 лет и представляется, что молодой человек не мог написать литературное произведение, отличающееся необычайной выразительностью, яркой индивидуальностью и гражданским звучанием. Но он мог написать его и пять, и семь лет спустя, а люди в то время взрослели рано. Русские князья брали мальчиков на войну с малого возраста, и можно представить, сколько незабываемых, волнующих долгие годы впечатлений приобрёл юный князь, отправившись с отцом в далёкий поход в поле незнаемое, своими глазами видевший гибель родных людей, попавший в плен к половцам, а потом брошенный отцом в этом плену. Описанная в поэме драма, что называется, прошла трещиной через его сердце и не могла не оставить своих следов во всей его жизни. Можно догадаться, что потрясение, испытанное им в земле незнаемой, обострило и отточило его способность к глубокому осмыслению действительности, а обнаружившийся в нём поэтический и философский дар был реализован в "Слове". Авторство Владимира Ольгова объясняет исключительную пылкость поэмы, ее всеми ощущаемую родственную теплоту по отношению к персонажам и героям: ведь образ Ярославны в сцене её плача обретает совершенно новое человеческое и лирическое содержание - она мать Владимира, и её плач в последней части при обращении к солнцу удивительно напоминает плач Богоматери при кресте в стихотворении византийца Симеона Метафраста.
Итак, мы принимаем условное авторство Владимира Игоревича ради того, чтобы образ поэта сгустить до конкретной личности. Несколько слов необходимо сказать о "Слове о полку Игореве", о происхождении поэмы и истории публикаций и переводов поэмы.
Считается, что оно написано в период десятилетия после похода князя Игоря, но наиболее точно дата написания фиксируется в промежутке 1185-1187 годов. Рукопись поэмы граф А. И. Мусин-Пушкин привёз из книжного собрания Спасо-Ярославского монастыря. В 1800 году она была издана в Москве, а ещё раньше для императрицы Екатерины II с рукописи была произведена писцовая копия, имеющая более 300 отличий с изданной версией поэмы. Источник поэмы, записанный в одну строку без прописных букв и разделения слов, без соблюдения правописания и с использованием вышедших из тогдашнего употребления слов и выражений - сгорел во время большого московского пожара 1812 года. Несмотря на то, что над "Словом" была проведена большая подготовительная работа по расшифровке текста и по выявлению его смысла, в результате искажений, внесённых переписчиками и толкователями, текст поэмы обзавелся новыми "тёмными" местами, с трудом поддающимися толкованиям.
Совершенно очевидно, что "Слово" не является подделкой: по духу подлинности и старины, о которой заметил ещё наш первый поэт Пушкин, в этом убеждался каждый непредвзятый исследователь. Каким образом поддельщик мог скрыться от зорких очей Пушкина, когда подлинный поэт узнаётся по одной строке - если бы мистификатор жил во времена, близкие Пушкину (а даже скабрёзные стишки Баркова хаживали в списках по рукам)? И наконец: если "Слово" признаётся гениальным произведением, то разве возможно, чтобы подделываемая вещь оказалась ещё "выше" своей мистификации? Разумеется, речь должна идти только об оригинальном произведении, в той или иной степени искажённом переписчиками и публикаторами.
Много сказано о поэме, как о выдающемся литературном произведении. "Слово" названо "песнью" и, действительно, в силу своего особого ритмического строя могло так же исполняться как либретто древнерусской баллады под сопровождение музыкального инструмента. Но необычность "Слова" в большей степени заключена в высокой и яркой образности как авторского литературного письма с выраженным ритмическим строем, позволявшем певцу исполнять его "вживую". Современный поэт Андрей Чернов, оценивая звуковую ритмику и фонетический строй поэмы, усмотрел в её непрозаической организации неисчерпаемую многозначность подтекстов, которую в полном объёме можно восстановить лишь на электронно-вычислительной машине. Его исследование наводит на мысль о непознаваемой магической стихии русского слова, ныне утраченной. В лаконичной форме "Слова" заключены поэтические красоты, лирические откровения, публицистические отступления, а по смысловой содержательности, по богатству поэтического мира оно является образчиком непревзойдённого художественного изображения действительности.
В своих заметках мы исходим из того, что перестановок текста "Слова" не производилось, что в ней нет случайных слов и эпизодов, принимаем порядок расположения текста в её академической версии, сделанной Д. С. Лихачёвым, однако считаем необходимыми упоминания разночтений с писцовой копией в тех случаях, когда это будет расширять смысл содержания. Кстати, общая правильность академической реконструкции подтверждается в ходе прочтения поэмы именно в религиозном контексте, небольшой анализ которого мы собираемся произвести.
Свет миру
"Слово о полку Игореве" - универсальное художественное произведение и в своей стихийной поэтической форме содержит и религиозный контекст, который ощущали многие читатели и исследователи, но чему не было дано подходящего толкования. Карл Маркс, на которого в прежние антирелигиозные времена ссылались многие "Слово"-веды, по первому чтению определил, что "Слово" "носит героически-христианский характер, хотя языческие элементы выступают ещё весьма заметно". Советский исследователь поэмы, много потрудившийся на поле её комментирования и в необходимых случаях не раз ссылавшийся на Маркса, А. Н. Робинсон как бы не заметил этого указания классика материалистического учения, однако в некоторых местах своей большой статьи в юбилейном сборнике, посвящённом 800-летию "Слова", утверждал, например, что плач Ярославны - всего лишь языческое заклинание стихий, которого не могла произнести христианка, а молитва Богородицы Сыну не имела бы-де никакого поэтического значения. Другой исследователь поэмы, В. Ф. Ржига писал о том, что в ней религиозные образы языческой религии претворились в поэтические и послужили источником новой жизни в иных формах. Упоминаемый нами В. А. Чивилихин выказал удивление тем, что автор "Слова" якобы антирелигиозно ориентирован и нигде не выразил христианского духа.
Можно сделать вывод о том, что религиозный слой-подтекст поэмы либо диссоциирован в идолопоклонническую "конфессию" в работах одних "Слово"-ведов, либо исключён как христианский в работах других. Однако нужно было уметь не заметить христианского духа и христианских мотивов в произведении автора, живущего в конце второго столетия со дня крещения Руси, когда в ней ежегодно строились сотни церквей и монастырей, в которых удалившиеся от мира чернецы отмаливали народ. В широком обращении ходили труды святых отцов, в семьях читались "Хожения ко гробу Господню" игумена Даниила, "Поучения" Владимира Мономаха, "Слово о Законе и Благодати" митрополита Илариона, чьё влияние ощущается и в рассматриваемой нами поэме. Христианская этика обживалась особым отношением ко Христу русского человека, находила своё выражение и в иконописной традиции, и в архитектуре, и в искусстве, и в литературе. Воистину: чего нет в нас самих, того мы не замечаем и в мире! Не замечаем даже того, что есть в тексте поэмы: оговорена пятница, как день первой битвы русских с погаными полками - в пятницу был распят Христос; после выкликания Ярославны Игорю в его плену "Богъ путь кажетъ"; после побега князь едет к церкви Богородицы Пирогощей в Киеве.
В желании "снять" всякие возможные поползновения в область христианского подтекста "Слова", А. Н. Робинсон допускает даже удивительный словесный выверт, невозможный и под пером сатаниста Маркса. Отрицая за самим Игорем авторство поэмы, на что указывали некоторые исследователи, он утверждает, что восхваления Игоря самим собой противоречили бы "нормам христианской этики". В том контексте "Слова", который мы собираемся изведать, речь пойдёт не о самовозвеличивании, а об уничижении и смирении, и "нормы", о которых помянул Робинсон, уместны там, где автор пишет произведение, лейтмотивом которого является раскаяние. Великодушно признавая за автором "Слова" "непредсказуемую поэтическую гениальность", Робинсон со тщанием исследует баснословную дешевизну работорговли, которой занимались русские князья, и почти открыто смеётся над образом грозной половецкой опасности, по его мнению непомерно возвеличенной в поэме. Половцы-де самостоятельно не могли взять ни одного города - это удавалось им с помощью враждующих друг с другом русских князей. Достоинства поэмы он комплиментарно свёл к поэтическим совершенствам и к эпически преувеличенному поэтом масштабу незначительных в действительности событий - с естественным для князей хэппи-эндом: всё возвращается на круги своя, закатываются пиры и собираются для войн новые дружины, а погибшие забыты 3 .
Тон робинсоновской статьи пронизан явно ощутимыми смешками и шуточками, а его подловатый комментарий, надо думать, направлен на то, чтобы объяснить общий интерес к "Слову" рядом странных совпадений смертей Игоревых предков с солнечными затмениями. И битва Игорева войска с половцами произошла на десятый день после солнечного затмения - как это известно из Ипатьевской летописи, представляющей детали похода, которых нет в поэме (предполагается участие в летописи шурина Игоря Владимира Галицкого, коему в этой связи приписывается и возможное авторство поэмы). Да и сам Игорь умер, как утверждается, под декабрьское затмение 1202 года.
Пятницы Робинсону, конечно же, мало, но в его скрытом сопротивлении тем, кто хотел бы отправиться в религиозную подоплёку "Слова" чувствовалось нечто такое прозорливое, что понуждало это сделать. А "сходив" туда, мы объяснили себе, почему драма новгород-северского князя Игоря обернулась высокой мыслью о предназначении человека и об устроении русского государства.
Краснодарский писатель Пётр Ткаченко в опубликованных недавно в центральной прессе материалах высказал мнение о том, что основным содержанием "Слова" является духовное пленение князя Игоря и возвращение к свету веры. Это утверждение встретило, сколько можно судить, активное сопротивление - и совершенно напрасно: горькая мысль об отклонении человека от путей истины в поэме прочитывается и отрицать её невозможно. Мы не только подтвердили в расследовании этот вывод, но и получили доказательства того, что послужило причиной уклонения Игоря, что явилось глубинной сутью случившейся трагедии: в сюжете "Слова" обнаружились и ветхозаветные и евангельские параллели. Стало несомненно, что поэма написана православным человеком, с огромным художественным даром выразившем мысль о достоинстве человека в свете новой христианской эстетики. В таком прочтении поэмы прояснилось движение авторского замысла, последовательность сцен и эпизодов обретала иную, чем в прежних толкованиях содержательность, восстанавливались смысл и цельное впечатление по большим массивам текста.
Нужно только иметь в виду, что "Слово" - не хроника несчастливого "хожения" княжеских дружинников-десантников и ковуёв-омоновцев в половецкую степь, не поучение, не нравственно-сатирический роман, о непреодолимости которых писал Пушкин, а поэма - повторимся - универсального характера, литературное произведение светского содержания, исполненное философскими и художническими истинами. Отдавая должное прекрасной варварской архаике тогдашнего русского языка, ещё не устоявшегося в своих формах и правилах - со следами "множества наречий славянских" (Пушкин), с нарушениями склонений и падежей, когда одно и то же слово в тексте приводится в разных написаниях, в оргийной стихии "Слова" мы обнаруживаем и религиозное поучение.
Однако эстетика религиозного поучения - если такое определение вообще возможно по отношению к произведению мирскому, которое как будто не от Бога, а "от людей" - следует из существа этого произведения, когда оно исследует человека на предмет удаления от святости. Здесь риторика религиозного исключена собственно художественной задачей изобразить картину, из которой "всё видно". Эстетика изображения святого: скорбишь - читай молитвы, веселишься - хвали Бога на десятиструнной псалтири - к светской литературе вообще не применима. Достоевский написал "Преступление и наказание", дабы "доказать" непреложность библейской заповеди "Не убий", но сделал это на "материале" мирской жизни, перенасыщенной грехом. В пушкинских "Цыганах" собственно религиозная мысль о свободе, понятой как своеволие, совратила Алеко в гордыню и понудила его к человекоубийству. Мысль эта Пушкиным выражена не в терминах религиозной эстетики - в поэме лишь одно упоминание Бога, а само действие происходит на лоне природы. Но разве это доказывает, что Пушкин идолопоклонник и написал языческое произведение?
Н. М. Карамзин заметил, что "Слово" написано поэтом-мирянином, и это не противоречит нашим выводам. Хотелось бы отметить некие "случайности", сопровождавшие работу над этим материалом: то и дело как бы сами собой в поле зрения автора попадали аргументы, необходимые при логической доказательности его мыслей.
Возвращаясь к сути наших заметок, мы задали себе несколько вопросов, на которые должны были ответить в терминах духовного пленения, освобождения из тьмы и просветления мира, так кстати найденных Ткаченко: что случилось с князем Игорем и с его душой после похода в поле незнаемое, против кого на самом деле состоялся его "полк", что есть война и мир в "Слове о полку Игоревом"? Это лишь три вопроса, на которые можно получить ясные ответы, содержащиеся в религиозном контексте поэмы, но их на деле гораздо больше.
Благословясь, приступим.
Вальпургиева ночь, или день пророка Иеремии?
В Толковом словаре В. И. Даля более десятка значений слова "полк", и большинство из них могло быть использовано автором поэмы. Это и армия, и главная сила, и пря, и поход, и сражение, и рать. С кем же сражался в своём походе полковник Игорь Ольгов, против кого его рать?
"... Истягну умь кръпостию своею и поостри сердца своего мужествомъ; наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половъцькую за землю Руськую", - пишет поэт. Значит, цель полка, который Игорь намерен был осуществить в земле половецкой - земля Русская: неизвестно только, в какой форме должна была состояться Игорева рать. Конечный пункт полкового маршрута был ведом киевским боярам, о чём они доложили своему сюзерену, киевскому князю Святославу: Игорь слетел с черниговского отня злата стола " поискати града Тьмутороканя ". О том же зычит мифический див 4 , предупреждая половцев-степняков о двух предполагаемых путях движения Игорева войска - Волга, Поморье, Посулье, Сурож, Корсунь, и указывая ориентир, к которому стремился черниговский князь - "Тьмутороканьский блъванъ". Сразу поднимается смута в поле половецком и возникает ощущение нагнетаемой вражды, как будто тёмная сила собралась, в свою очередь, поискать души Игоря, потому что ей по какой-то причине неугодна именно конечная цель похода .
Но что значит "поискати"? Дорогу не ищут, а спрашивают, да и дорогу к Тмуторокани Игорь знает, если даже киевским боярам известна цель войсковой операции, которую собрался совершить князь новгород-северский. По словарю Даля ищут премудрости Божией , но и Бог ищет человека, взыскивая избранника либо карой, либо милостью . Исканье так же доправка по суду . В этом смысле все описанные в поэме события, произошедшие с князем Игорем, являются осуществлением Божьего суда, Его промыслом об Игоре. Он был взыскан сперва карой, потом милостью.
Нам известно, что солнечное затмение, описанное в "Слове", произошло 1 мая. Известно также, что эта дата совпадает с Вальпургиевой ночью, шабашом нечистой силы на Лысой горе. Поэт и описал события в поле половецком, как беснование погани, навалившейся на русских воинов, и на самого князя Игоря. Мы ещё будем иметь возможность подробно разобраться, что случилось в эту ночь, как бы растянувшуюся на большую часть поэмы. Но по святцам 1 мая так же день пророка Иеремии. В Ветхом Завете ему принадлежат две книги: книга пророка и Плач Иеремии. Иеремия - пророк страстный, самоотверженный, со страниц его книг, написанных во время разрушения Иерусалима царем Навуходоносором, страдание буквально сочится слезами и кровью. Нам важно, что он пророчествовал после того, как по нечестию иудеев, их отклонению от истинных путей, царство иудейское расшаталось и пало, а когда Иеремия стал призывать иудеев претерпеть плен у вавилонян - ибо плен этот был послан во испытание - они не послушались его, восстали против Навуходоносора, и тогда Иерусалим, столица царства иудейского, был разрушен, а иудеи депортированы в Вавилонию. Даже в таком коротком пересказе очевидна какая-то прозрачная смысловая сходственность рассказа о пленении князя Игоря с ветхозаветной историей падения Иерусалима.
Напомним ещё, что Иерусалим в истории евреев и в их представлении был не только столицей их государства, но и символом царства Божия на земле, прообразом душевного града, которого во все времена искали люди. Христос даже предостерегал клясться Иерусалимом, ибо он город великого Царя. Бояре в Киеве доложили князю Святославу о Тмуторокани, куда отправился Игорь, в таких же выражениях, как говорилось об Иерусалиме: "поискати града", то есть града высшего, духовного, как лада и мира с Богом. "Поискати" здесь значит не найти, постараться добыть, а обрести . В этом значении слово использовалось и в религиозной литературе.
Нужно добавить, что столица Византии Константинополь (русские называли его Царьградом), стала воспреемницей Иерусалима, как столица великого христианского царства. Царьграда искали не только паломники, но и полководцы: вещий Олег прибивал свой щит на его врата, а Святослав Воитель стоял у его стен. В свою очередь Киев стал ревнователем и Царьграда и Иерусалима: в нём были построены Золотые ворота, как в Иерусалиме, и храм Святой Софии, как в Царьграде. Киев стал соперничать с Константинополем как воспреемник столицы христианской империи. И это обстоятельство объясняет, почему Игорь, вернувшись из плена, едет в Киев поклониться иконе Богоматери Пирогощей: Киев здесь обретает значение столицы ещё не распавшейся в результате крамолы православной империи, а князь Святослав ассоциируется с образом византийского императора. Понятно, почему упоминаемые в "Слове" "нъмци и венедици, ту греци и морава" хвалят Святослава за его победу над половецким ханом, "поганым Кобяком", ведь эти народы были христианскими, признаваемыми Русью, и они радовались расширению христианского царства и победе над язычниками. И понятно, почему они метафорически "кають князя Игоря" за его жертву "русского золота" (православных людей), утопленных во "днъ Каялы, ръЂкы половецкыя", ведь в результате поражения Игоря христианское царство ослабело.
Вернёмся к Тмуторокани. Должны ли мы думать, что Тмуторокань, удельное княжество Ольговичей, находящееся к моменту Игорева полка в запустении, взошла на сердце Игоря, как Иерусалим, по слову Господа, взошёл на сердце Иеремии? На это есть необходимые указания в тексте поэмы: обозначены цель похода и маршрут войска, особый характер этого похода подчёркнут выражением "поискати", имеющим высокий духовный смысл, да и перед походом Игорь преисполнился возвышенными намерениями, препоясался мужеством и ратным духом, то есть, по аналогии, заявил о себе, как воин Христов. Здесь Игорь - идеальный воин, собравшийся на битву за святую цель, за землю Русскую. Тмуторокань в его воображении вполне отвечала бы образу испоганенного Иерусалима. Город погиб от нечестия, от того, что иудеи стали воздвигать ложных богов и поклоняться идолам, болванам. Тмуторокань, бывший греческий город Таматарха, находившийся, как предполагают историки, на территории нынешней Тамани, некогда считался богатейшим уделом черниговских князей, торговым центром Черноморья, но утратил своё значение и к моменту Игорева полка представлял собой жалкое подобие того, что хотя бы отдалённо могло сравниваться с Иерусалимом. Тем более, что он как бы повторил судьбу Иерусалима: с древнейших времён путешественники описывали воздвигнутые в окрестностях Тмуторокани статую языческой богини Астарты и огромную колонну в виде фаллоса, бога-оплодотворителя Санергу - знаки поклонения ложным богам, обозначавшимся в Ветхом Завете словом Ваал (Баал, болван). Именно этот фаллос, скорее всего, подразумевался в поэме под "тьмутороканським блъваном", и князь Игорь, наследник владетелей Тмуторокани и православный христианин, просто не должен был спать спокойно, зная, что в его далёком уделе торчит "такое"! И цель похода в этом случае читателю понятна: Игорь должен поискать Тмуторокани и возродить её, как душевный град, отвоевав у язычников. Ещё один смысл этого похода заключается в собирании духовных сил, чтобы сразиться за святое.
Если судить по тексту "Слова", Игорь мог идти к Тмуторокани двумя направлениями: спускаясь к югу меж Подоньем и Поволжьем фактически по территории половцев, и по рекам Суле и Днепру, Перекопом и южным берегом Крыма до города Корчева (Керчи), где язычников было меньше. На этом пути находился Херсонес (Корсунь), греческий город, примечательный многими важными для Руси событиями: в базилике Корсуни крестился князь Владимир Красное Солнышко ("Старый Владимир" "Слова о полку Игореве"). Ныне базилика раскопана и найдена крещальня, в которой совершилось историческое деяние. Через Корсунь на Русь к горам, на которых позже возник Киев, ходил Андрей Первозванный. Первоучители Кирилл и Мефодий, будучи в 861 году в Корсуни (о чём мало знают), произвели раскопки с целью обретения мощей святого папы Климента, погребённого на берегу бухты Казачьей под теперешним Севастополем, и перевезли их в Корсунь. Третий Римский папа Климент был учеником апостола Петра и обратил в христианство даже членов императорской семьи, за что был сослан императором Домицианом в херсонесские каменоломни, а затем казнён за продолжение своей миссионерской деятельности. Частичку мощей святого Климента князь Владимир после своего крещения привёз в Киев, где они сперва были помещены в Десятинной церкви, а потом перенесены в новопостроенный храм Софии. Сурож также находился на пути следования и упоминается в "Слове", вероятно, потому, что в этом богатом генуэзском порту уже во времена Игоря подторговывали русскими рабами, поставляемыми сюда половцами. (Кстати, как и в Корсуни. В XIII веке Сурож буквально разжирел на торговле русскими пленниками, жертвами татаро-монгольского нашествия). Может быть, князь Игорь собирался их немножко погромить, усмиряя алчность тамошних купцов и христопродавцев, но в любом случае причин для посещения этих городов на пути следования к Тмуторокани у него было достаточно. И упоминание Корсуни и Сурожа в "Слове" - если избегать явных натяжек, как это позволяют себе некоторые исследователи поэмы - не объяснимо ни с какой точки зрения, кроме как обозначение "пунктиром" пути в Тмуторокань.
Но затем что-то происходит. Увлекаясь лёгкой победой над половским арьергардом, который, как утверждают "Слово"-веды, просто заманивал русское войско в поле незнаемое, Игорь свернул с намеченного пути, потерпел поражение во второй битве и затем был пленён.
Мы заметили, что некоторые повороты сюжета "Слова" находятся в прямой связи с книгой пророка Иеремии. Речь идёт не о заимствованиях Владимира Игоревича у пророка, не о простых совпадениях некоторых тем и мотивов "Слова" и ветхозаветной книги, а, как нам кажется, о её пророческом пафосе и о духовном содержании, оказавшем на автора поэмы решающее влияние. Порой возникает впечатление, будто словами Иеремии поэт "озвучивал" некоторые эпизоды своего "Слова".
Вот пример. Смутившийся после затмения солнца Игорь говорит своей дружине: "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити а любо испити шеломомь Дону". Любили испить шеломом воды далёких рек и другие русские князья и завоеватели, и здесь Игорь просто повторяет выражение Владимира Мономаха. Однако оно имеет исток в Ветхом Завете и в иронически-сострадательном значении, которое мог приписать этой реплике Игоря поэт, взято из книги пророка Иеремии, в которой Господь говорит ему, упрекая народ Израиля в том, что он сбился с путей истины, переменил Бога и стал поклоняться идолам: "Не причинил ли ты себе это тем, что оставил Господа Бога твоего в то время, когда Он путеводил тебя? И ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила?". Он даёт понять Израилю, что страна опустынена и города разрушены потому, что он сбился с истинной дороги и захотел суетного дела. Испить шеломом Дону для Игоря, назначенного идти иным путём, выглядит здесь не только как бравада, как "хощь", похоть, безрассудный поступок, но и как измена. Не зря Господь предупреждает в следующем стихе Израиля: "Накажет тебя нечестие твоё, и отступничество твоё обличит тебя". Игорь возражает как будто примете, сулившей несчастье, но как он возражает? Главу приложить можно лишь за правое, святое дело, на которое он и шёл вначале - или за друзей - однако своим возражением выбрал между неглавным и суетным: то есть, пользуясь выражением автора поэмы, про малое "се великое" молвил. Он не обнаружил истинного в этом подоткнутом под него выборе и поддался лжи. Вот здесь бесы и нащупали его душу, здесь произошло их нападение известными способами, которые перечислим дальше.
Вернёмся к сцене затмения. Конечно же, в поэме имеется в виду не только солнечное затмение, но в широком смысле помрачение света. В этой сцене разгадка Игоревой измены, которая повлечёт за собой все последующие катастрофические события - от плена, до ответного похода половцев на Русь, в результате которого был сожжён и разграблен городок Римов, а его жители были уведены в полон. Только что Игорь возвеличился духом, чтобы двинуться полком за землю Русскую. Но взглянув на солнце, он увидел "отъ него тьмою вся своя воя прикрыты". Началось неполное солнечное затмение вечера 1 мая 1185 года. Какое-то время луна прикрывала солнце таким образом, что от него оставался виден только узкий сверкающий серп концами вверх, напоминая рожки известного существа, которое в разных местах и в разные времена называли по-разному, но которое - суть князь мира сего. Его явление можно принять за признак конца света: "И солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблятся"(Мф. 24,29). Именно в эту минуту на Игоря нашло помрачение духа наружным бесовским ужасом и в нём разожглась страсть, источник греха. Забыта цель похода, Игорь призывает дружину позрить синего Дону 5 . Что Игорю Дон, Дон - это "чужое"! Поэт замечает: "Спалъ князю умь похоти и жалость ему знамение заступи искусити Дону великаго", что В. Д. Воробьёвым переводится следующим образом: "(Спалала) спалила князю рассудок страсть (похоть) и рвение отведать (искусить) Дона великого заслонило ему предзнаменование". В переводе Д.С. Лихачёва смысловое наполнение этой фразы значительно сужено: страсть переведена как охота, а не как хоть, похоть, нечистое желание , а слово искусити во втором переводе потеряло признак соблазна, совращения - здесь речь идёт скорее о гастрономическом мероприятии, отведать . Как признание начавшейся брани с судьбой могут прозвучать слова Игоря: "Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти" (лучше смерть, чем плен) 6 . Но откуда Игорю было знать, что ирония этой судьбы, с которой ему вздумалось тягаться, заключалась в том, что он как раз будет не убит, а пленён! И этот плен окажется страшнее смерти, ибо привёл к духовному рабству. Речь может идти о том, что Игорю на самом деле была ясна подоплёка случившегося затмения: он ощущал её очистительную религиозную власть над собой. В представлении христианина за судьбой в её самых необычных проявлениях скрывается Промысел о человеке: Бог попускает испытать человека, и князь мира сего этим попущением воспользовался. Вероятно, Игорь этот Промысел распознал, но искушению поддался - ведь он был только человек. "И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну", - говорит Христос в Нагорной проповеди. Для Игоря лучше было не убитым и полонённым быть, а вырвать глаз, соблазнивший его, но он не вырвал и был ввергнут в геенну. Ибо "какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?". Отныне до заключительной сцены "Слова" в повести царит сумрак и солнце появляется на его страницах только после плача Ярославны и последующего побега Игоря из плена.
Мы не напрасно процитировали Христа в связи с солнечным затмением. Для верующего человека солнцем является светлый образ Христа, и в Новом Завете Он прямо называется Солнцем правды. У нас есть все основания считать затмение солнца в поэме метафорой разуверения христианина, помрачения его веры в Христа, что случилось вследствие козней дьявола. И одна из козней - встреча Игоря с курским и трубчевским князем, братом Всеволодом, собравшем в помощь Игорю курскую дружину.
Ещё до солнечного затмения всё могло быть иначе, но после него все события и эпизоды поэмы приобретают двойственный характер. Даже обращение Всеволода к Игорю, в котором он называет его светом светлым. Всеволод ещё не знает, что Игорем овладела похоть и бесы им руководят. Но и сам Всеволод не догадывается, что тоже духовно пленён, и что "сатана вполз в сердца" его дружинников 7 .
Всеволод в поэме несколько раз называется буй туром , что переводилось как отважный, сильный, и в сочетании с символом мощи, со среднерусским зубром-туром, Всеволод представлялся читателю, как образ неукротимого воина. Но слово буйный имеет ещё и смысл неразумный, дикий. Он как нельзя кстати в переменившейся после затмения атмосфере, начавшейся в душах людей брани. Всеволод говорит о своих курянах, что они "сами скачють, аки сЂрыи влъци въ полЂ , ищучи себе чти, а князю славъ". Как видим, и здесь не идёт речи о земле Русской: цель похода по Всеволоду - личная честь и слава предводителю. Его дружинники, которых он столь нахваливает, действительно только воины, бранники, бойцы, мастера битв, истребители вражеских батальонов, "серые волки". Образ напряжённых луков и отверзтых тул (колчанов) - точный образ готовности Всеволодовой дружины на молодецкую игру со смертью. Если забирать шире, она олицетворяет вообще брань с миром, непрерывное ратование с судьбой. Буесть , о которой с похвалой отзывались комментаторы "Слова", здесь - глупость, безумие . "Если ты мудр, то мудр для себя, если буен, то один потерпишь", - заключил ветхозаветный псалмопевец, и это определение наводит на мысль, что мощь, лишённая смысла, не освящённая высоким предназначением - превращается в ужасное орудие истребления, во что-то вроде американской военной машины, для которой где сила, там и правда.
Мы ещё вернёмся к мотиву "крамолы" - противостояния войны и мира в "Слове", а пока нужно обратиться к началу поэмы, чтобы объяснить, почему песнь об Игоревом походе новая, чем она отличается от "старых словес" "мифологического певца Бояна, которым как будто противопоставляется сам дух "Слова о полку Игореве". Автор поэмы находится с Бояном в восторженно-приподнятых и одновременно иронических отношениях, чему, кажется, пока не дали подходящего объяснения.
Все помнят первую строку "Слова", но каждый ли объяснил себе, почему автор обращается к читателям словом "братие"? Именно читателям адресовано это "братие", а не русским князьям, как принято многими считать. Действительно, русские князья - и упомянутые в поэме, и слушающие, вероятно, исполнение "Игоревой песни" на пиру - являются по отношению друг к другу родственниками в разной степени (как это доказал тот же А. Н. Робинсон), и к ним было бы уместно это обращение. С ним же мог обращаться к монастырской братии один из сотрудников монастыря, предполагаемый автор поэмы (кстати заметим, что список "Слова" сохранился именно в монастыре, хотя это не духовное, а мирское сочинение). Но христианину обращение "братие" понятно без всяких объяснений: брат - член христианской общины, ведь каждый православный по отношению к другому является братом во Христе, и такое обращение встречается и в духовной и в мирской литературе. Это означает, что Владимир Игоревич, как автор "Слова", обращается к православному миру, к "братии" "по былинам сего времени", то есть, "от стараго Владимера до нынъшняго Игоря" - в эпоху христианской Руси. Он имеет в виду крещёного читателя, которому понятен его язык. Поэт не случайно делает оговорку этого периода времени - от Владимира Крестителя до последних дней - и перед тем, как начать свою повесть, и перед походом, когда "истягнул умь", возвеличился и укрепился духовно. И поход в поле незнаемое князя Игоря, и сама повесть об этом трудном для него событии - два явления одного порядка. Князь канул в мир, который по определению Исаака Сирина есть совокупность страстей, и претерпел; поэт сел писать произведение, в котором обнажает вечные истины и приводит читателя к мысли, что мир - уникальная возможность спасти человеческую душу.
Поэт называет певца Бояна вещим, Велесовым "внуче". Велес (Волос) - скотий бог, языческое божество и Боян, следовательно, певец-идолопоклонник. Древние русичи считали себя не прямыми родственниками богов, как это было принято у многих других языческих народов, а потомками по нисходящей. До крещения Руси и долгое время после него русские считали себя внуками различных божеств языческого пантеона, отсюда и указание на связь Бояна с его предком. К началу 12 века Боян, как утверждается, был жив, и маленький Владимир ещё мог встречаться с людьми, которые знали Бояна лично, и от них слышать о непревзойдённой манере исполнения Бояновых песен. Поэт даже приводит пример его исполнительского мастерства и выражает своё восхищение даром древнего сладкопевца 8 .
Но в русском языке вещими считались чародейники, волхвы, колдуны, якшающиеся с нечистой силой. Поэт обращает внимание на то, что исполнительская манера Бояна и напоминает колдование, действо чар, когда живые струны как будто сами славу "рокотаху". И поёт он "старыми словесы" "пЂрвыхъ временъ усобицЂЂ", "звук трубы, тревогу брани" (Иер. 4, 19), войну и славу прежних времен. То есть, Боян воспевает и героизирует в мире состояние брани, вражды. Поэт же задаёт себе вопрос: "лЂпо ли", хорошо ли начать так же и "трудную повесть" об Игоревом полку, и отвергает Бояново "замышление" и выбирает иной способ рассказа: "Начати же ся тъй пЂсни по былинамь сего времени". Потому что у поэта иная история, которую Боян не может рассказать, так как жил во времена языческие, наполненные шумом битв и яростью сердца. Языком, который принесли на Русь первоучители славянства Кирилл и Мефодий, было поведано русскому читателю Евангелие, благая весть о любви: и не о войне, а о любви "трудная" (душевно трудная, мучительная, горькая) повесть "Слово о полку Игореве" . Автор пишет новым языком и в новых понятиях новую действительность, потому его "Слово" отличается от Бояновых героических славословий.
В этой связи можно вспомнить замечания Пушкина о "Слове", в которых он обращал внимание на то, что другими было названо духом начала . Все, что "начати", идет от людей, "начати же ся" (начаться) - от Бога. Повесть о полку начинается.
Владимир позволяет себе дружески пошучивать над Бояновой манерой несгибаемо петь о бряцаниях битв и на страницах повести как бы заочно предлагает Бояну воспроизвести в этой манере сюжет, приключившийся с Игорем: опять, дескать, пропоёшь о "комонях", ржущих за Сулою, о звоне славы, о трубах боевых и о стоящих стягах? Поэт-то знает иные слова: "Долго ли мне видеть знамя, слушать звук трубы" (Иер. 4, 21). И допускает скрытый упрёк в адрес Бояна, когда замечает о рысках его мысли, кои позволяют ему, летая умом под облаками, свивать славы "оба полы сего времени": обаполы значат не только в прошлом и будущем, или вокруг, но и - напрасно, попусту . И все шпильки поэта в сторону Бояна исходят из этого неприятия. Можно сказать, что в идеологическом смысле и поэма есть полк против Боянова миропонимания, но не против него самого. Потому что, невзирая на то, что Боян язычник, поэт его любит, не принимая основы его художества - битву, которая происходит из недружелюбия к миру, от ненависти, а любовь требует иного художественного воплощения, для чего ей и открыт новый язык, недоступный Бояну.
Вот теперь обратимся к дьяволу с допросом о свете. Поскольку его рожки не единожды мелькнули в "Слове", можно быть уверенным, что его царство пришло.
Многие читатели обратили внимание на то, что действие повести происходит в сумерках: в пасмурной, волглой, удушливой, тревожной атмосфере с пожарами зарниц, с блеском молний, с просверком волчьих глаз по яругам 9 . Читатель зрительно страдает отсутствием светила и видит мир "Слова" как будто в разрежённом облаками свете. "Ходящий во тьме не знает, куда идёт", - сказал святой Иоанн. Важно понять, куда бредёт Игорь под затмившимся небом, которое для христианина являлось местом божественного присутствия. На земле осталось лишь отражение солнечного света - золотое. В сознании русского человека золотой цвет имеет значение драгоценного, истинного, и все предметы, обладающие признаком золотого, в "Слове" нагружены значительным смыслом: "злат стремень", "отний злат стол", "русское злато", "златой шелом". Наверное, не случайно известный график В.А. Фаворский, принимаясь за работу над иллюстрированием "Слова", так точно нашёл цветовую гамму, выразившую драматичность сюжета - чёрно-красно-белую - с добавлением охры суперобложки и заставок в тексте, напоминающих о левкасном покрытии древнерусских икон. Золото!
Итак, помутившись страстью ("хощью"), Игорь 10 ступает в злат стремень и выезжает в чисто поле. Он впал в соблазн, но у него остаётся опора в истине. И вот поле. Что это за поле? Многие "Слово"-веды озадачились его точными координатами, с лупами в руках ползали по картам, до миллиметра высчитывая скорость движения Игорева войска, пытаясь отыскать и реку Каялу и это поле в то время, как поэт давно разрешил споры, написав о поле незнаемом и о чистом поле. Поэт знал, где тмутороканский болван находится, и направление указал, а тут - чистое поле. В русском языке оно и место жеребья, конанья, судебного поединка и - Божьего суда. Игорь впал в грех гордыни, и теперь его будут судить. Князь будет испытываться на глубину своей гордыни, на отвратительность своей измены - и это самая точная "география" чистого поля. Если предположить метафорический смысл в походе Игоря, как странствии в душевный Иерусалим (Тмуторокань), то он, конечно же, должен был пройти нечто подобное тому, что проходили настоящие паломники на своём пути в исторический Иерусалим - Мёртвое, Содомское море. Ужасы этого места описаны не только в древних "хожениях", но и в рассказе нашего современника Ивана Бунина. Игоря ожидают в чистом поле грязные места.
И вот со всех сторон во всём своём тёмном значении угрожающе встали "знаки" и "приметы": солнце Игорю тьмой путь заступило, "свисть зв Ђ ринъ въста", "орли клектомъ на кости зв Ђ ри зовутъ" - происходит нападение другим способом, прямым страхованием бесов, и весь инфернационал, вся нечистая сила поля незнаемого воспрянула и, оскалив клыки, стала стягиваться к чистому полю 11 . Партизаны-половцы "неготовами дорогами поб Ђ гоша къ Дону великому", заманывая полк в мутный раздор степи к первой обманчивой победе в то время, как основные силы половцев собирались к месту сокрушительного разгрома Игорева войска к реке Каяле. Искры адского огня теперь будто проскакивают в "Слове" буквально в каждом эпизоде.
Наступает пятница. "Съ зарания въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя", - фраза тяжёлая, с подчёркнуто вязкой звукописью пт, пн, пцк, рисующая образ топочущей, хлюпающей и чавкающей в грязи грузной схватки. Впервые в "Слове" половцы соотнесены с определением поганый . В древней русской литературе и в сознании христианина поганые ("головы змеиные" - Повесть временных лет) - безбожные, языческие народы, происходящие от рабыни Агари: агаряне, рабский, окаянный народ. Хан Кончак, половский вождь и будущий тесть Владимира Игоревича, в Ипатьевской летописи назван треклятым, богостудным. Но в поэме половцы выступают, конечно, не как ветвь тюркоязычного народа, исчезнувшего после прихода на Русь татаро-монгольских полчищ, а как безбожная бесовская сила, синоним духовной тьмы, ищущей русских душ. Богами язычников христиане считают демонов, падших существ из армады сатаны. С ними Игорь должен был сразиться за "своё", за град душевный, но совратившись с пути истины он, условно говоря, теперь шёл не отвоевать Тмуторокань, как удел своей души, а поклониться тмутороканскому болвану на территории "чужого".
В.Д. Воробьёв допускает ранее не принятое толкование слова пяток : в древности оно могло писаться через титло - знак, указывающий на сокращение в слове некоторых гласных и согласных. В устах исполнителя слово могло звучать петк, пек , и обозначало как дополуденный жар , так и адское пекло, очистительный огонь . Весьма к месту в свете случившегося на поле этого боя! Соблазняя русских, половцы подсунули им в своём обречённом обозе не только "красных д Ђ вок половецкых", но и всякое, скорее всего награбленное во время других своих набегов барахло и "стекляшки": и "злато, и паволокы, и драгыя оксамиты". Знает, чем взять заблудшую душу князь мира сего! И этим тряпьём, "япончицами, и кожухы", "и всякыми узорочьи полов Ђ цкыми" русские стали мостить мосты "по болотомъ и грязивымъ м Ђ стомъ" - то есть, по русской мифологии, стлать свадебные постели (мосты) с невестой-Обидой (смертью) , (как это место комментирует В. Д. Воробьёв). Вот когда наступила бесповоротная гибель! Вот к чему привело уклонение Игоря от истинного пути!
Во время чтения этого места "Слова" читателя не отпускало ощущение двусмысленности. В антирелигиозную эпоху трудно было дать хотя бы приличное объяснение тому, почему Игорь и его войско, овладев богатой добычей, поступили скверно. Ведь тогда все воевали и грабили, и это как будто не могло осуждаться, а наоборот, восхвалялось тем же Бояном, как признак доблести. Добыча-то считалась законной. "Чрьленъ стягъ, б Ђ ла хорюговь, чрьлена чолка, серебрено стружие 12 - храброму Святъславличу!" - за что? Вот эти символы ханской власти, преклонённые перед Игорем, и знаки родовой покорности - когда Игорь и его войско тонет в смрадной грязи! А именно так прочитывается это место поэмы в рассматриваемом нами контексте, именно здесь снимается недоумение и двусмысленность читательского отношения к русским "подвигам". Игорь собирался проведать святое для русских место в Херсонесе, крещальню "старого Владимира" (В Херсонесе Владимир ослеп, но после крещения прозрел и сказал: "Теперь узнал я истинного Бога"), пошёл "за землю Руськую", хотел града душевного поискать и много "утереть мужественного поту своего за отчизну" (Ипатьевская летопись), а оказался на поле незнаемом, в болоте, где под каждой кочкой распалённые лёгкой добычей дружинники Всеволода с чужой кровью под ногтями насиловали прекрасных половчанок. Об этом написано в тексте поэмы: "помчаша красныя д Ђ Ђвкы полов Ђ цкыя" как добычу, как забаву, и тешились с ними молодые на свадебных постелях в грязи. Произошло нечто совершенно противоположное тому, что служило основанием Игорева полка, и с чем читатель внутренне не мог согласиться, и чего не мог принять. Какая там Русская земля! И тут мы вспоминаем, что перед этой битвой автор воскликнул: "О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!", чем даёт понять, что Игорь попрощался с целью, ради которой вышел в поход 13 .
Нужно понять ещё одну сцену, которую поэт помещает сразу за картиной грабежа и разврата на болоте после бездарной "победы" над половцами. На минуту остановимся, чтобы восхититься великим поэтическим аскетизмом, перед даром художника насытить одну лапидарную строку огромным содержанием, которое позволяет вдумчивому читателю включать своё воображение и бесконечно расширять его смысл. "Дремлетъ въ п о л Ђ О льг о в о х о р о бр о е гн Ђ Ђзд о " - фраза, которой много восторгались, в которой все ощущали драматизм, многозначительно озвученный протяжным о-о-о , и чему не могли, как мы думаем, найти точного объяснения - в нашем контексте его обретает.
Обратимся к евангельскому сюжету - молитве Христа на Елеонской горе в Гефсимании. Перед тем ученики вопросили Христа, когда ожидать последнего часа, и Христос им отвечал, что никто не знает, кроме Отца небесного. Час этот близок, при дверях, и чтобы он не застал никого спящим, нужно бодрствовать и молиться. На горе Елеонской Христос смертельно скорбил, ужасался и тосковал, предчувствуя Своё страдание на кресте, и молился Отцу, чтобы, если возможно, эта чаша миновала Его. Трижды возвращаясь к ученикам, Он трижды находил их "спящими от печали" (Лк. 22, 45). Он говорил, чтобы они бодрствовали и молились, дабы "не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна" (Мк, 14, 38). Ученики могли последовать просьбе Христа и помочь Ему молитвой, однако их сон оборотился родом духовной дремоты, после чего появились Иуда со множеством народа и Христос был предан.
Игорево войско ещё могло помочь своему князю бодрствованием и молитвой, избавляясь от искушения - ещё не были закрыты истинные пути - но оно уснуло на поле Божьего суда, не распознав собственного греха. Поэт своим стоном о-о-о открывает, насколько точно ему известен смысл произошедшего - ведь "далече залет Ђ ло" "Ольгово хороброе гн Ђ здо", дальше некуда! Это горестный стон в предсмертном сне, к которому приводит духовная дремота. Мы вспоминаем, с чего началось: "Похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть" (Иак. 1, 15). В поле незнаемое выехал Игорь, весь мир хотел завоевать, а душе своей повредил. В грязи погибает его душа, в мире восторжествовала тьма и победили бесы - "поганые", дивы, волки, вороны - весь бестиарий поля незнаемого ("А кто кем побеждён, тот тому и раб"). Победили ещё до той последней битвы, так напоминающей Армагеддон, которая произойдёт на следующей странице. Да здесь преступление против Бога, воли Его быть совершенными! У читателя, наконец, открываются глаза: так вот против Кого направлен полк Игоря, вот с Кем на самом деле состоялась его брань!
Господь сетовал Иеремии на Израиля: "Неразумные они дети, и нет у них смысла; они умны на зло, но добра делать не умеют" (Иер. 4, 22).
Перед входом в Иерусалим путь Христа устилали ветвями пальм и одеждами, прокладывая Ему мост к будущей славе, но Игорев мост в его духовный Иерусалим был выстлан другими одеждами. В пятницу, когда свершилось сражение русских с половцами и произошёл грабёж, был распят Христос. И в этот день Игорь и его войско оказались среди тех, кто делил одежды Распятого...
Поэт замечает, что Ольгово гнездо не было порождено такому концу и в дальнейшем мы постигнем и смысл этой фразы. Необходимо упомянуть об образе сокола, который как бы сопровождает Ольговичей в их походе и, очевидно, играет какую-то важную роль в понимании фона, на котором разворачиваются события "Слова". В. А. Чивилихин в "Памяти" рассказал о восстановлении известным реставратором П. Д. Барановским черниговского храма Параскевы Пятницы (! - Б.А.), в котором некоторые плинфы были помечены знаками-клеймами в виде трезуба, символического изображения сокола, анималистического тотема Ольговичей. Автор "Памяти" предположил, что сам Пятницкий храм спроектирован был князем Игорем, который вложил в него недюжинное дарование архитектора: Параскева Пятница отличается необычностью композиции и не имеет аналогов в русской церковной архитектуре. Вполне возможно, что метки на плинфах кладки - шифр заказчика и попечителя храма. Важно, что образ сокола в "Слове" указывает на его принадлежность Игорю в метафизическом смысле. В одном месте названы "шестокрилцы" "не худа гнЂзда", что по аналогии с "Ольговым гнъздом" наводит на мысль, что речь здесь идёт о соколе. Гадали, почему соколы именно шестикрылые, но ссылку на шестикрылого серафима отвергали единодушно. А зря. В нашем контексте шестикрылый серафим в образе анималистического тотема Ольговичей как нельзя ясно указывает на воплощение охранительного, святого духа именно в сокола, небольшую отважную птицу семейства соколиных - балобана (Falco cherrug). Сокол не имеет врагов в поднебесьи и во время линьки способен бить и беркута, но на земле - "припешанный" - превращается в бездарное существо: известно, что пешего сокола и ворона бьёт. Богородица в молитве "Достойно есть" упоминается как славнейшая без сравнения Серафим. Напомним, что серафимы - высшие ангельские чины, в "Слове" они могут, по нашей догадке, ассоциироваться с прообразами ангелов-воителей из войска Михаила-архистратига. Сокол изображался так же на иконах святого Иоанна. Мы ещё вернёмся к образу сокола в поэме, а пока следует обратиться к эпизоду, следующему за дрёмой Игорева войска.
В поле нагнетаются элементы бесовской мобилизации: "чръныя тучя съ моря идуть", " а въ нихъ трепещуть синии млънии", "быти грому великому", и появляется эта загадочная река Каяла, коей восемьсот лет не найдут места. Гремит, грохочет земля, взмутились реки, поднялся в воздух прах и со всех сторон идут половцы. "Вот, Я приведу на вас, дом Израилев, народ издалека, говорит Господь, народ сильный, народ древний, народ, которого языка не знаешь, и не будешь понимать, что он говорит. Колчан его - как отрытый гроб: все они - люди храбрые" (Иер. 5, 15, 16). "ДЂЂти бЂЂсови кликом поля прегородиша", - заключает поэт, на этот раз прямо называя ту силу, которая обступила Игорево войско. Уж никак не имея в виду под бесами воинов хана Кончака, который впоследствии стал его родственником - он живописует осаду нечисти.
Брат Игоря Всеволод "на борони" описан как лютый тур - в своей стихии: рубит, колет, гремит мечом о вражеские головы и свечение его золотого шелома в этом аду заставляет автора оборачиваться и ловить его взглядом. Поэт восхищается мужеством дяди, его рыцарской яростью, но тут же со вздохом замечает: "Отъ тебе, яръ туре Всеволоде! Кая раны, дорога братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя ГлЂбовны свычая и обычая", что в академическом переводе опять-таки звучит однообразно: вражеские шлемы рассечены тобой, Всеволод и что он, дескать, не боится ран, забыв и честь и... В контексте, который мы рассматриваем, упрёк автора имеет иное содержание. Поэт опять обращается к читателям, называя их "дорога братие", и объясняет, почему не только восхищается Всеволодом, но и порицает его за то, что в пылу битвы тот всё забывает и как бы слепнет в своей ярости. "Вот тебе, яръ туре Всеволоде!", - восклицает он в смысле "Ужо тебе!" Ведь ты, по-русски говоря, бабу на битву променял, любовь и ласку милой жены Ольги Глебовны на брань, а крещёный человек не должен ни из чего воздвигать себе кумиров, тем более из войны. А в душе Всеволода, как это можно понять, брань и вражда, Всеволод - бык войны, звуки которой воспаляют ему кровь, от них он дичает. Всеволод назван поэтом яр туром неслучайно. В русской мифологии в тура оборачивается опять-таки волхв-чародейник, который на помощь себе может призывать силы тьмы. Непобедимые, внушающие ужас неприятелю воины берсерки из исландских саг в предвкушении битвы с пеной на губах грызли доспехи и мечи, что объяснялось применением наркотика на основе мухомора. Но таков же и Всеволод, для него наркотик - война. Его сила, воинское мастерство и мужество, не освящённые светом истины, не призванные к высшей цели, выглядят как неукротимая, неразумная, дикая мощь - и только. Мы вернёмся к объяснению того, как поэт видел место Всеволода в государственном устройстве - после возвращения Всеволода из плена 14 .
Закончим пока комментарий эпизода битвы, опуская на время авторское отступление о причинах усобиц на Руси - но то, что это отступление прилегает к описанию Всеволодовой брани с миром, имеет существенный смысл, ведь причина брани - вражда, ненависть, алчность, властолюбие.
Третьего дня пали Игоревы стяги. По указанию от пятницы - воскресенье, светлый, Божий день, и поэт специально это оговаривает. Но в "Слове" события имеют противоположный христианскому летосчислению смысл. В пятницу, когда Христа распяли, Игорь и его войско торжествуют бесовскую победу, в воскресенье, в светлый день - следуют военная катастрофа и плен. После "мутна сна" Святослава на киевских горах боярами оглашается ещё одна картина этой битвы. В. Д. Воробьёв на основании изучения Екатерининской писцовой копии заключает о важном разночтении этого места с академической версией. В строке поэмы "Темно бо бЂ въ 3 день" речь шла об обозначении буквой Г старославянского алфавита числа 3, как это ранее практиковалось в старославянской письменной речи, и которую затем могли выпустить ради формальной точности и в переводе заменить числительным. Но написанная со знаком титла выпущенная буква Г являлась также аббревиатурой Господа . Строка поэмы должна читаться так: "Темно в Господен день" . Это и есть день Божьего суда.
Пророки видели в этом дне страшное. "Горе желающим дня Господня! - восклицает пророк Амос. - Для чего вам этот день Господен? он - тьма, а не свет". "В день гнева Господня никто не спасся", - комментирует другой пророк. Не спаслись и "храбрии русичи", которые "сваты попоиша" (тех, кто сосватал их с невестой-смертью - Игоря и Всеволода), "а сами полегоша за землю Русскую" (когда отсутствовала причина битвы, как грабеж и завоевание, что было характерно в предыдущей битве, тогда русичи, погибшие в чужой земле в состоянии обороны, должны были считаться, конечно, погибшими за землю Русскую). Сватами здесь могут быть и хан Кончак и князь Игорь. Образ кровавой битвы, как свадебного пира со смертью, вообще характерен для фольклора и текст "Слова" в этом месте перекликается с поговоркой: "Сватов поить - самим упиться". Отметим: "пир докончаша", и "сами полегоша" (за землю) - относится и к "храбрым русичам", под которыми могут разуметься воины Игорева полка, и к самому Игорю, и к его брату Всеволоду. Фраза так построена, что упоминание земли после "полегоша" указывает читателю, что Игорь погребён. И возникает надмогильная картина: "Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось" - к земле, в которой находится Игорева могила. То есть, автор аллегорически описывает смерть Игоревой души, погружение её в геенну, в которой сверкали искры волчьих глаз, на территории "чужого", как пишет поэт - "вежи ся половЂцкыи". После битвы Игорь исчезает из "Слова" как действующее лицо, но мы вернёмся к его исходу из могилы и к его духовному воскрешению, которое следует за плачем Ярославны. Игорь воскреснет, потому что нет "воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих" (Мф. 18, 14).
Игорь сосватал своё войско смерти, оно испило чашу кровавого вина в поле незнаемом - из-за Игоревой "похоти" и Всеволодовой "себе чти". Игорь совершил жертвоприношение языческим идолам - а как христианин он мог жертвовать лишь собой и не губить своих братьев, детей одного Отца - и это был самый страшный результат Игорева полка, отклонившегося от истинной цели. Может быть, эта мысль и заставила некоторое время спустя свидетеля этих событий, участника похода, мальчика с чистым сердцем Владимира Игоревича, пережить, осмыслить их и написать трудную и горькую повесть. Игорь мог спастись и бежать с поля боя, но он не оставил соратников, которых полегло около пяти тысяч - всё войско. Неизвестно, будут ли писать нечто подобное тому, о чём стенал Игорь в Ипатьевской летописи: "И та вся створивъ азъ, - рече Игорь, - недостойно ми бяшеть жити; и се нынЂ вижю отмЂстье отъ Господа Бога моего... Почто азъ единъ повиньный не прияхъ страсти за вся си?" кто-то из нынешних "князей", сильных мира сего. Каются ли они, принесшие в жертву своих братьев в октябре 93-го года, в чеченской войне, в глухой федеральной войне против своих соплеменников? Стенают ли они и плачут ли, как плакал и стенал князь Игорь?
Отний злат стол
Трагедия Игоря и поражение его войска от половцев словно бы спускает публицистический лук со стрелами, напоёнными гражданским пафосом. Стрелы летят во все пределы земли Русской в адреса князей-областеначальников. Упреки могут принадлежать как киевскому князю Святославу, так и автору "Слова". В описанные в "Слове" времена русская империя под верховенством киевского князя находилась в состоянии дробления и близилось к распаду. Причина этого заключалась в крамолах и которах, в раздоре, который то и дело пролегал между русскими землями и побуждал князей к войне и предательствам. Такое впечатление, будто главой киевского княжества был не киевский князь, а князь мира сего. Читатели не могли не обратить внимания на то, что в "Слове" после эпизода, описывающего битву Всеволода с половцами, а потом и после "мутна сна" Святослава, все инвективные места повести пронизаны лязгом оружия, ржанием боевых коней; торчат знамёна, звучат трубы городенские - и поверх этой воинственности какой-то явственный упрёк князьям и едва ли не насмешка над их воинственностью, насмешка, которая сперва озадачивает. Особенно, если ощущаешь и тон какой-то общей над русской землей опасности, нешуточной угрозы. Но по порядку.
"Мутен сон" Святослава нельзя расшифровать, можно лишь перетолковать в той или иной системе поэтических или философских представлений. В контексте наших рассуждений об этом эпизоде поэмы речь может идти о верховном русском князе, цезаре Святославе, очнувшемся от какого-то тяжёлого физического и нравственного состояния и рассказывающего об этом приближённым боярам. Состояние это близко соборованию больного при смерти и причащении его "синим вином" с чем-то, напоминающим трут: возможно, это напиток с обожжёнными кусками тканей, на которых была собрана жертвенная ритуальная человеческая кровь, как это было принято в сатанинских сектах. Состояние мутности усугубляется и тем, что, как выясняется несколькими эпизодами позже, Святослав как будто пригвождён к горам киевским, что по аналогии наводит на мысли о Голгофе и о распятии на кресте, о плащанице-паполоме (она приснилась Святославу чёрной, а не белой, что указывает на распятие без последующего воскрешения) и губке с уксусом (синее вино с трутом) и, вспоминая Метафраста: "Всего мя спригвозди страху Твоему" - следует учесть широкий спектр возможных значений "мутна сна". Достоверно известно несколько вещей: "мутен сон" следует в поэме сразу за сообщением о пленении Игоря, когда "веселие пониче" и, естественно, метафизически это состояние могло передаться Святославу. Объяснив свое состояние, Святослав получает от бояр уточнение, откуда мог быть навеян подобный сон - они сообщают о случившемся с Игорем в метафорической, такой же, как и сон князя, форме. Хотя из дальнейшего понятно, что для Святослава не представлял секрета грабёж половцами городка Римова в результате ответного похода степняков. Здесь речь должна идти об известных поэтических условностях. Затем следует яркая краткая картина того, что произошло на земле русской вследствие поражения Игорева полка.
Непонятно, почему академик Д. С. Лихачёв называет Святослава "слабейшим" из князей киевских, ведь в предыдущем эпизоде поэмы - пленение Игоря - сказано было, как Святослав усмирил землю Половецкую: он "наступил" на неё (буквально, как на змею) и "притопта хлъми и яругы". То есть, проявил себя незаурядным полководцем и, как ясно из содержания сцены, дальновидным князем. Но историки судят о личностях по тому, насколько громкими были их деяния; если же правитель миролюбив, никого из соседей не обидел, но и не дал обидеть свою землю, если он был справедлив и судил людей своих по чести, если в его стране не было нищих - то такое "тихое" правление, которое наиболее говорит о христианине, о человеке, отличавшемся нравственными качествами, почему-то историку неинтересно. Почти все исследователи "Слова", историки и неисторики особо тщательно разобрали вопросы, кто из действующих лиц поэмы против кого какое зло имел или сотворил. Князья рассматриваются в аспектах феодальных распрей, личной воинской доблести или трусости, корысти, козней и славословий; в аспектах борьбы с миром за свой интерес, за освобождение от вассальной зависимости, или вассального доминирования. Здесь - поразительное знание тонкостей коварства, интригантских талантов и умения дальновидно мыслить в подсиживании, так что невольно возникала мысль - а откуда было знать об этой чертячьей подоплёке добропорядочным советским гражданам, в неурочный час заглянувшим в тексты древней поэмы. Но они изъясняли тонкости крамолы в общем верно, оценивая её, как зло, приводящее к гибели русской земли. Никто не пытался объединить эти факты в картину того, что можно было назвать признаком конца света - умалением любви (русские перестали брататься, никто не чувствует в другом не только родственника, а такого же, как и он, христианина). "Предаст же брат брата на смерть, и отец детей, и восстанут дети на родителей и умертвят их" (Мк. 13, 12). Это именно то, что происходит в земле русской. Поскольку в людях в результате беззакония охладела любовь, то всё в мире начинает двигаться ненавистью, враждой, опять слышится гром труб и плеск знамён, о чём псалмопевец Господа просил: "Рассыпь народы, желающие браней" (Пс. 67, 31).
Святослав как бы предостерегает своих вассалов от такого поведения и выдвигает к ним лозунги "отня злата стола поблюсти", переменить образ действий и политику княжений таким образом, чтобы она была направлена на помощь земле русской. Вы с вашей мощью можете Дунаю врата затворить и вы храбры мыслью, но что ваши златые шеломы, которыми вы можете и Дон вычерпать, и что такое ваши железные полки, восклицает князь Святослав, если вследствие ваших крамол происходят нашествия поганых на Русь. Понизьте свои военные стяги, верните мечи в ножны, обратитесь на истинный путь, призывает он, восстаньте за обиду сего времени (от оскорблений от поганых), за землю русскую, за раны Игоревы. Ведь к чему привели ваши распри и которы, что русские устроили себе побоище на берегах Немиги: "Снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцЂђ животъ кладутъ, вЂють душу отъ тЂла". Это впечатляющий образ смертной молотилки, кажется, находит и ветхозаветный отзвук: "...И будут повержены трупы людей, как навоз на поле, и как снопы позади жнеца, и некому будет собрать их" (Иер. 9, 22). Главные откольники от Христа - власть, князья, потому и главная причина всех русских бед в них же, в князьях. "О, стонати Русской земли!" - этот вопль рвётся из глубины души Святослава. Автор поэмы знает, что причина раздора на Руси зачинается все же не в "князех", не в областеначальниках, а в личности. Трагедия, совершающаяся в русской истории, берет основание в самом человеке, в глубинах его природы. Князь полоцкий Всеслав, которому посвящено много слов в поэме и чья "биография" наполнена невероятными вывихами и приключениями, в поэтической системе "Слова" уподобляется и волку и лютому зверю - у него "вЂща душа въ дръзЂђ тЂлЂ", т. е. колдунья сущность в дерзком обличье, в вызывающем, противоречивом воплощении. Всеслав - оборотень, он страшный князь, полузверь-получеловек. Звериное есть в каждом человеке, не только в князе полоцком. Поэт чувствует в нём нечеловеческую гордыню и, привязывая победу Всеслава под Новгородом к скорости его передвижения, объясняет это тем, что Всеслав "обЂђсися синЂ мьглЂ". Признак обесовления князя усиливается ещё и цветом синий: поэт допускает удвоения значения, что наводит на догадку о сатанинском воплощении во Всеслава. Тут даже Боян, вроде и родственная Всеславу душа, спел бы с укором, что ему суда Божия не миновать. Тем не менее отметим, что поэт, понимая глубину падения человека, видит в нём образ и подобие Божие и жалеет Всеслава, замечая, что тот и сам часто от своих бед страдает.
Если поискать причину и поражения Игорева войска и гибели земли Русской, которая должна была состояться с нашествием татаро-монгол, она заключается в том, что была смещена разделительная линия между великим и малым. Ведь это князья - брат брату молвил на малое "се великое" - превознесли суету над вечным, свое над общим, частное над целым - а сказано, где богатство ваше, там и сердце ваше - и перестали различать добро и зло. "Все действуют лживо" (Иер. 8, 10) , "Се мое, а то мое же" - и русский соборный мир рухнул и в сердца русичей вполз сатана.
Хотелось бы понять, что сам поэт вкладывал в строки, которые просим внимательно перечесть: "То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано!". Рать Игоря - против Бога, это невиданная рать, она была невозможна в мире Ветхого Завета и в языческом миропонимании, невозможна в прошлые времена, ибо не осознавалась подобным образом. К ней привела крамола, что князья сами на себя куют: "они сами от себя принимают славу", "более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы", "ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет". В какой-то степени эта тьма, объявшая русскую землю, и подтолкнула Игоря в поле незнаемое. Страшное заблуждение раздваивает русского человека, когда он переходит границу и "своё" отдает за "чужое", когда он на малое "се великое" молвит . Тогда произносится смещение ценностей - "Се мое, а то мое же" - и гордыня человеческая обращается в хулу на Бога. Человек как бы подпадает под обаяние внешнего выбора между видимой свободой и скрытой несвободой, и обращается в рабство, ибо "Кто кем побеждён, тот тому и раб", - говорит апостол Пётр, имея в виду торжество князя мира сего 15 . В случае с Игорем прямо доказывается рабское существо его заблуждения, когда "Игорь князь высеђдЂђ изъ сЂдла злата, а въ сЂ ђдло кощиево". Поэт настойчиво повторяет эту мысль - сами на себя крамолу куёте - почти в каждом обращении киевского князя Святослава к русским князьям 16 .
Здесь интересно было бы сравнить эпизоды поэмы: следующий сразу за картиной второй битвы, в которой буйствует ярый Всеволод, и в котором упоминается и Тмуторокань; второй со Всеславом, князем полоцким, в котором тоже упоминается Тмуторокань. Строки этих двух фрагментов поэмы будто смотрятся друг в друга как в зеркало, перезваниваются смыслами. Что заключается между двумя сценами повести, в одной из которых дед Игоря Олег, неукротимый крамольник, ступает в злат стремень в Тмуторокани, чтобы повоевать своих же братьев, а в другой оборотень Всеслав рыщет из Киева до Тмуторокани, богу солнца путь перерыскивая? А между ними помещён весь второй пласт "Слова", заданный в отвлечении, в рассуждениях и публицистических формах. Как раз между этими двумя эпизодами сконцентрированы образы брани с миром - лязг мечей, треск копий, звуки труб городенских. Тмуторокань и в первом и во втором случаях в нашем представлении - опознавательные знаки авторской мысли о том, что разрушает душевный град. Далее: в первом эпизоде упоминаемый Святополк повелел перевезти отца своего ко Святой Софии в Киеве, ещё ранее слышится "тъй же звонъ" (вероятно, злата стремня, в который вступил Олег); во втором есть упоминание о походе Всеслава к Киеву, в котором он слышит колокольный звон храма Святой Софии в Полоцке. В первом случае сеют стрелы и усобицы, во втором берега Немиги-реки не благом посеяны , а костьми русских сынов; на Нежатиной ниве стелется зелёная паполома (ковёр, на котором должен происходить судебный поединок), на Немиге снопы стелют головами. И т. д. Здесь какая-то интересная находка, на которую, возможно, набредёт дотошный исследователь, нам же пора вернуться к монологу князя Святослава после сцены с плачем красных готских дев.
Необходимо вслушаться в его речь, как в выражение идеи самого автора о государственном устройстве Руси. Святослав является верховным князем, ассоциированным русским правителем, но ещё не самодержцем. Он ищет мира русской земле и воссылает упрёки враждующим областеначальникам. Со слезами на глазах он заочно обращается к своим племянникам Игорю и Всеволоду, называя их "сыновчами": "Рано еста начала Половецкую землю мечи цв Ђ лити, а себ Ђ ђ славы искати", то есть - преждевременно стали злить, дразнить мечами (Воробьёв) степняков. В чём же заключается эта преждевременность, если судить по тексту "Слова"? А "нечестно одол Ђ сте, нечестно бо кровь поганую пролиясте". Кажется, что же нечестного в том, что было принято в тогдашнем княжеском обиходе: накопил силёнок, ринулся в степь пограбить половцев - тут "график" своеобразный, тут ум на зло нацелен. Но что говорит дальше Святослав? Рано, и позорно, и лукаво, и не по правде кровь льёте потому, что - внимание! - ваши "храбрая сердца въ жестоцемъ харалуз Ђ скована а въ буести закалена": ваши сердца ожесточены, находятся в плену дерзкой глупости, в дикости и безумии (буести) . Он на самом деле упрекает Игоря и Всеволода в том, что они пошли в поле половецкое не с добром, а с ненавистью! Это ли вы сделали, за что же вы опозорили мои седины, восклицает он.
И далее следует пассаж, который объясняет читателю великокняжеский - а шире и государственный (так его представляет автор поэмы) - образ сожительства Руси с соседями. Святослав вспоминает своего брата Ярослава, могучего и богатого князя, имеющего сильное войско. Историческая справка скупо докладывает читателю о том, что Ярослав в последнее время не ходил в степь и даже отговаривал самого Святослава от мстительного похода на половцев в 1187 году. Историк заметил, что такая политика Ярослава противоречила политике самого верховного князя киевского. Ничуть, если вникнуть в смысл сказанного Святославом далее (что, кстати, непонятно в любых иных прочтениях, кроме рассматриваемого нами). Он говорит боярам о том, что могучее войско Ярослава, собранное из княжеской дружины и многочисленных степных племён, осевших в пределах черниговского княжества - тех же татранов, шельбиров, топчаков, ревугов и ольберов - сжившихся с русскими и, возможно, постепенно обращаемых в христианство, без всякого оружия, лишь с засапожными ножами "кликомъ плъкы побЂждаютъ звонячи въ прадЂднюю славу" (вероятно, вспоминая свою прежнюю воинственность). Из монолога Святослава можно вывести мнение, что лучший противовес ненависти и жестокости - терпимость и дружелюбие - они заставляют людей разного роду-племени осознать своё единство и через это делают их неуязвимыми и сильными.
Да это же идеал межэтнического устройства русского государства, по которому, как история показывает, Русь в основном и пошла: приручение и обращение словом Христовым "поганых" и иных племён, о ком в Деяних апостолов было сказано: "Бог первоначально призрел на язычников, чтобы составить из них народ во имя Свое". Через это в своё время прошла и языческая Русь, пока не обратилась, по этому направлению мира, а не вражды, следовало строить в дальнейшем и разноплеменную империю, подпитываясь силами вновь присоединившихся народов. Святослав упоминает здесь сокола (также тотем Рюриковичей), который, омолаживаясь во время линьки, способен многократно увеличивать отвагу и силу. Но ныне на это князья неспособны, они повернулись к прежним годинам, замечает Святослав, и вот результат: после нечестного похода Игоря половцы разграбили владение переяславльского князя Владимира Глебовича городок Римов. Как можно судить по этому манифесту Святослава-государственника - жить с соседями в ладу и любви - он созвучен апостольской проповеди язычникам: кровь не лейте и не делайте другим того, чего не хотите, чтобы вам делали. Игорь же по мнению Святослава заслуживает порицания как неразумный владетель и опрометчивый авантюрист, своими действиями подвергший испытанию установившийся на долгие года после похода Святослава мир с половцами. Святослав как верховный князь сперва замирил силой половецкую степь, притоптал её - и теперь было самое время перевести отношения подчинённости и страха в отношения доверия и ласки.
Вот что, вероятнее всего, имелось в виду под выражением поэта "А сицей рати не слышано". Слишком много значили в государственном смысле неудачный поход и поражение Игорева полка. Святослав напомнил о первенстве отня злата стола, а в представлении поэта цель Игорева полка (себе честь, а князьям слава) была равносильна погибели русской идеи, если таковая могла им осмысливаться. Вот почему, если бы Игорь шёл в чисто поле с такой целью и с поддержкой ковуёв, то это войско не было бы порождено той обиде, которая постигла его после первой битвы и последующего грабежа.
"Тугою имъ тули затче"
Кажется, в "Слове" стало сбываться пророчество псалмопевца о рассыпании народов, желающих браней. Автор поэмы замечает об Игоре, что он "погрузи жиръ во днЂ Каялы - рђЂкы половЂцкыя, - рускаго злата насыпаша". В русских сказках за переправу через реку платили перевозчику куском полотна, либо деньгами. Каяла - река скорби и смерти (нечто вроде греческого Стикса), и Игорь, получается, вместо платы внёс речную жертву золотом (русским людьми). Битва сравнивается с пиром, со свадебным весельем со смертью, заваленное трупами поле битвы сравнивается с посевом пашни под копыта, а урожай - туга, печаль, тоска по русской земле (Воробьёв).
Действительно, нет сомнений в том, что "Слово" насыщено ссылками, прямыми и косвенными указаниями на элементы русского и славянского фольклора, на мифологическое творчество древних славян, имеет ясно прочитываемую дохристианскую языческую символику. Но вот эта строка поэмы имеет нефольклорный источник: "А Игорева храбраго плъку не крЂсити!". Её поэтический подтекст (не высечь, как кресалом, искры из павшего полка) расширяется за счёт христианского наполнения: ведь корень слова "крЂсити", крес, крест - символ скорби и грядущего воскресения, что точно указывает на евангельский источник подобного выражения. Религиозное наполнение этой строки допустимо при общении автора и читателя в системе христианского миропонимания. Такие посылки в поэме сгущаются в оттенок определённой окраски, которые начинают прояснять эпизоды и сцены повести в новом свете.
Вот русичи спят после битвы, вымостивши мосты по грязным местам, но не от усталости (битва заняла немного времени), а как будто чем-то опоённые. Мы теперь знаем, что это был за сон. Но вот утром в синих молниях со всех сторон встали поганые полки, взъярилась природа, возмутились реки, поднялась пыль, загудела земля, "отъ всЂхъ странъ рускыя плъкы оступиша" несметное количество ведьмаков, упырей и всяких несусветных мерзавцев. И наступила беспросветная тьма. И стало понятно, почему Игорева полка не воскресить. Потому что (строкой выше) сказано, что Игорю "утрЂпЂ солнцю свЂт" - для него померк свет, потому он и ходит во тьме, а искра, которой можно было воскресить Игорево войско, могло произойти только от света. Читатель ощущает глубокий смысл этого образа, просветлённого религиозным наполнением. Второй пример ещё ярче характеризует нашу мысль.
Речь идёт об описанных следствиях поражения Игорева полка: "За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянЂђ розЂ" (приводим цитату по академической версии поэмы). Карна и Жля (с заглавных букв) переводились как обобщённые образы скорби и печали. В. Д. Воробьёв трактует это место совершенно иначе, и его толкование ближе нашему прочтению религиозного контекста, чем академический перевод.
Музыкальный инструмент карнай был известен на Руси в XII веке и пришёл к нам от уйгуров через хазар или через купцов той же Тмуторокани. (И не были ли трубы городенские из "Слова" теми самыми карнаями?). Более того, В. Д. Воробьёву в одной русской песне встретилось упоминание о карне, "трубе жалостной", а в черниговских краях обнаружились и топонимы Карна. Если привязать клик карны в "Слове" к упоминанию Игорева войска, которого не воскресить, выстраивается законченный образ: "За ним (по нему - по Игореву войску) вскрикнули, запели жалостные карнаи". Точка. Конечно, на поле боя никто в такие трубы не дудел, речь идёт о метафоре, возможно, родственной библейской, которой намекалось на трубы иерихонские, от звука которых пали стены города. После карная "Жля поскочи". Что за "Жля"? Имелся в виду вестник смерти с пламенным рогом. В иллюстрациях к Радзивилловской летописи В. Д. Воробьёв обнаружил изображение предмета, похожего на пламенный рог, заимствованный скорее всего у половцев и выполнявший известное назначение. С места поражения в битве домой посылался конный гонец с древком, на котором были укреплены два турьих рога, заполненных горючей смесью нефти и серы. Во время движения это устройство необходимо было мыкать, качать, чтобы поддержать процесс горения трута-фитиля. Всадник с хвостом копоти за ним был заметен издалека и ждущие его догадывались о скорбной вести. Вспомним, что мычут не только пряжу, но и горе.
В христианское время появилось и слово жгля - как прообраз геенского огня. Автор этих строк из своего деревенского детства ещё помнит это слово, которым у мальчишек обозначался пожог полевой стерни или сухой травы в логу (жгля - от жглявый, жеглый, горелый, жжёный ). Возможно, именно так писалось оно в протографе поэмы, и так же его мог произносить исполнитель баллады, подчёркивая особую эмоциональную окраску эпизода, напоминающей о конце света: жгля жжёт, попаляет. И в христианском контексте смысл рассматриваемых строк можно перевести следующим образом: "Игорева войска теперь не воскресить, и вскрикнули трубы-карнаи (ангелов, возвещающих о начавшемся Божьем суде), и адский огонь покатился по русской земле". Мы помним, что вследствие серпообразного крепления рогов к древку этот предмет, испускавший серный дым, напоминал об известном существе, о котором мы догадались по сцене солнечного затмения - и тогда становится ещё яснее смысл произошедшей трагедии.
И уж потом наступает время плакальщиц и жёны русские плачут о своих милых ладах, жалеют об украшениях, которых не полагалось носить вдовам (да их, скорее всего, придётся продать, чтобы не впасть в нищету после потери кормильцев) 17 .
Много гадали, как называется жанр, исполняемый Евфросиньей Ярославной, женой князя Игоря, матерью княжича Владимира и невесткой буй-тура Всеволода с башенной эстрады над рекой Сейм 18 : то ли плач, то ли слава, то ли выкликание. Кажется, это и то, и другое, и третье, и ещё мольба за души любимых людей. В "Слове" женщина прекрасна и это не случайно: она воплощает в себе эстетический идеал поэта, и он возводит её образ к началу мироздания - женщина на Руси и печальница и молитвенница потому, что сущность её в любви 19 . Послушаем, как и к кому обращается Ярославна со своими словами, которые не устарели через века и свежо звучат и в век пластмассово-компьютерной литературы.
Она последовательно обращается к стихиям - ветру, воде, солнцу - что тому же А. Н. Робинсону дало повод утверждать, как мы это уже отметили, что Ярославна обращается к языческим богам и, следовательно, она идолопоклонница. Но эти боги - бог ветров Стрибог, бог воды Перун, ни высшее божество языческого пантеона Даждьбог (которое могло бы ассоциироваться с солнцем) не названы по именам в то время, как в других местах поэмы о них есть упоминания. В каждом обращении Ярославна называет сущность, обозначенную словом "господине". Если представить себе зрительно сцену плача Ярославны, мы не увидим фигуру женщины иначе, чем лицом в сторону раскрытого перед ней мира и с распростёртыми руками. В. А. Фаворский в иллюстрации к этой сцене поэмы точно почувствовал и воспроизвёл этот жест. У Иеремии жест принадлежит дочери Сиона, обобщённому образу женского начала: "...Слышу голос как бы женщины в родах, стон как бы раждающей в первый раз, голос дочери Сиона; она стонет, простирая руки свои: "о, горе мне! Душа моя изнывает пред убийцами". В апокрифе "Хождение Богородицы по мукам" архистратиг Михаил вознёс Благодатную пред Отцом у престола и Богородица, "воздЂ руцЂЂ свои", стала молить Сына о том, чтобы Он помиловал несчастных грешников в аду, страданиями которых она умилилась. Сквозь жалобы Ярославны на несправедливость, совершённую по отношению к её милым "лады вои", проходит мольба "возлелЂять" их обратно. По форме она произносит выклик опосредованным стихиям, но обращение "господине" (от прилагательного господен, Божий, придерживающийся путей Его правды - не только превосходная степень обращения к сеньору, владетелю) возможно в системе не языческого, а христианского миропонимания.
Ярославна олицетворяет стихии, как проявления Божьей воли, но в представлении крещёного читателя её выклики соотносятся с мольбой Богу Отцу, сотворившему мир и Чья воля на небе, как на земле.
Ярославна обращается к ветру, приговаривая ("а ркучи"): почему, господин, насильно (против воли, не миром) веешь, почему мечешь китайские стрелки 20 (в одной из богородичных молитв есть строка: "Сохрани мир и всех нас от вредоносных огненных стрел врага") на нетрудных (не требующих усилий) крыльях на моих любимых воинов (имеются в виду скорее всего не только муж, сын и деверь, но и все русские воины, ушедшие с Игорем в поход)? Тебе ничего не стоит взметнуть (взвеять) под облака и целые горы, и ты же можешь плавно качать корабли на синем море - так зачем же, господин, мою радость по ковылю развеял? Царь Давид в 134 псалме обращается к Богу со словами, что-то нам напоминающими: "Господь творит всё, что хочет, на небесах и на земле, на морях и всех безднах. Возводит облака от края земли, творит молнии при дожде, изводит ветер из хранилищ Своих" (Пс. 1,6,7). В другом Давидовом псалме "отзывается" и обращение Ярославны к Днепру, который "пробилъ еси каменныя горы сквозЂ землю Половецкую": "Ты послал источники, между горами текут... Ты напояешь горы с высот Твоих, плодами дел Твоих насыщается земля" (Пс. 103,10,13). Подобные смысловые перезвучки, а местами буквальное совпадение образостроительных "деталей" не могут быть случайными.
Затем Ярославна обращается к солнцу, называя его светлым и тресветлым. Как известно, светом светлым в поэме назван Игорь и в первом случае его так назвал брат Всеволод. Светлое солнце как астрономическое светило исчезло из "Слова" после затмения, и тогда же оно погасло и как свет истины, оставив на земле после себя отблеск - золотое. Ярославна, выкликая из могилы Игоря, молит и солнце вернуться на круги своя, чтобы осветить и согреть мир, овеянный хлопьями копоти после прокатившегося по русской земле адского пала. Называя ветер и воды в начале своего плача, Ярославна обращается к земному Творению, а читатель, восполняя воображением картину, открывшуюся с крепостной стены Путивля, понимает, что Ярославна плачет над уделом Бога на земле, над уделом, оставленном за русскими. Над этим уделом простёрла святые пелены Богородица, это Она хранит русскую землю. Ярославна продолжает, обращаясь к солнцу: зачем, господин, простёр горячий (жгучий, попаляющий) луч на любимых воинов? Она произносит слово простре (так и слышится: карающую длань Господню - потому что тон её обращений высокий, торжественный и скорбный).
Далее следует фраза, отмеченная вопросительным знаком, подчёркивающим вроде бы общий вопросительный характер Ярославнина обращения, и переводилась она одномерно: зачем ты, солнце, в поле безводном жаждой им луки скрутило, горем им колчаны заткнуло? В рассматриваемом нами контексте фраза слагается сообразней тому, что повлекло за собою перемену участи князя Игоря, когда по безмерной милости Божией он был помилован, освобождён из подземного ада и бежал в область духовной свободы. По сюжету и по расположению строк в эпизоде поэмы это могло произойти только после заключительной фразы плача Ярославны, и она звучит не как вопрос, а как мольба. Вслушаемся в новый перевод этой фразы: Ярославна умоляет Господине затчить ( затче вовсе не адекватно заткнуть академического перевода: здесь слышится краткая форма в повелительном наклонении - заточи , то есть закрой, замуруй ) им (милым воинам) тулы (колчаны) тугою (печалью, скорбью). Поэт образно выразил мысль о заточении колчанов, которые у боевиков Всеволода постоянно открыты, готовые послать смерть, (у пророка Иеремии они похожи на раскрытые гробы). Ярославна косвенно просит о прекращении вражды тресветлое солнце, которое "всЂмъ тепло и красно еси".
Для христиан тресветлое солнце - Христос. Для Ярославны тресветлым солнцем являются не только трое дорогих ей людей - муж, сын, деверь, Троица единоначальная - но как для христианки -и солнце правды Христос. В 6-й молитве Симеона Нового Богослова Христос прямо сравнивается со Светом трисолнечным, просвещающим мир. Выкликая Игоря, и сына, и деверя из тьмы, Ярославна в воображении читателя соотносится с Богородицей, Чья молитва преображает человека. И потом - случайно ли Ярославна упоминает ветра, которые в представлении крещёного русского воскрешают воспоминание о Духе святом, и воды - как крестильное "вещество"? Во всяком случае, эта сцена поэмы в глазах религиозного читателя насыщена многими гармоничными значениями, и воспринимается больше, чем глубокий художественный образ.
Эту мысль может подтвердить и параллель с сочинением Метафраста "Плач Пресвятой Богородицы при Кресте Спасителя". Богородица плачет о распятом Сыне словами, которые переворачивают чувствительное русское сердце. Она называет Его незакатным Солнцем и причитывает: "Чадо любимое, сладкий мой Свет, мне без Тебя ничего в мире нет! Вздохи, сердечные скорби и боли ныне, увы мне, удел моей доли..." Называет Его "радость, веселие дней" (Ярославна так же поминает развеянное по ковылю веселие), просит сжалиться над матерней скорбью-тоскою Его, истерзанного, нагого мертвеца: "Как ныне терпишь Ты крест и мучение!" - восклицает Она. - "Если б с креста я Тебя заключила в руки, в которых младенцем носила, - горе мне! сердце напрасно лишь ждёт: этой отрады никто не даёт!" Её слова перезвучиваются по смыслу с первыми строками плача Ярославны: "...Утру князю кровавые его раны на жестоцЂмъ его тъле". Параллели двух текстов не прямые, а эмоционально сопряжённые: для Ярославны плач Богородицы отмечен высоким градусом душевной скорби, он служит ей образцом выражения умиления.
И вот в мире происходит какое-то решение, что-то изменилось и определилось. Ещё крутят в поле туманы, ещё длится сумрак, но уже "Игореви князю Богъ путь кажетъ".
"Укажи мне путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою". "Избави меня и спаси меня от руки сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное, и которых десница - десница лжи" 21 (142 псалом Давида). У Иеремии Господь каратель может обратить гнев в бесконечную милость: "Разве упавши не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются?", и "Если ты обратишься, то Я восставлю тебя... и если извлечёшь драгоценное из ничтожного... спасу тебя от руки злых" (Иер. 8,4; 15,19,21). И в 50-м покаянном псалме: "Научу беззаконныя путям Твоим и нечестивые к Тебе обратятся" 22 . "Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мЂритъ".
Остановимся на этом очень важном для понимания духовного смысла поэмы месте.
"И полетЂ соколомъ подъ мьглами"
"Слово о полку Игореве" мы читаем под особым "углом чтения", если можно так выразиться. В него попадают не только библейские мотивы, сюжеты, тексты, но и их комментарии и толкования. Богословы утверждают, например, что Христос в своей недолгой земной жизни ничего никогда не боялся. Перед распятием Он скорбел, но смирился перед волей Отца, а страшился лишь одного: тех трёх дней после смерти на кресте и до последующего воскрешения, в течение которых Ему нужно было сойти душою во ад и впервые в истории грешного человечества произвести суд над умершими. Одних обойти молчанием, других помиловать волей, данной Отцом. До небывалой Христовой миссии на земле умерло несколько десятков миллиардов человек, и вот среди подземного серного смрада Он должен был произвести свой выбор и отделить погибших от тех, кто ещё мог быть спасён. Такое "задание" не может представить себе рациональный атеист, однако это, как мы думаем, произошло в поле мистического непознаваемого. Аналогия с евангельским сюжетом о сошествии Христа во ад поневоле возникает при чтении тех мест "Слова", в которых после выклика Ярославны князь Игорь в своём подземном обиталище начинает "мыслию поля мЂрить". Сперва Игорь спал, потом проснулся и стал работать душой, потому что мыслить - значит думать, размышлять, приходить к заключениям . Духовной способностью мышления Игорь стал "м Ђ Ђрить" поля. М Ђ ра по словарю Даля - предел, пора, срок и прилагается к протяжению и пространству. Можно понять это место "Слова" так, что Игорь в аду начал озирать события, случившиеся с ним на полях Божьего суда, протянувшихся от Донца до Великого Дона, то есть - за границей того, что в наших терминах обозначается как "своё". Это, собственно, и само "Слово" со смысловой пунктуацией событий: то, что по нашему представлению описано в поэме как причины и следствия.
Игорь из златого княжеского седла пересел в "сЂдло кощиево", рабское, и поэтический этот образ можно перевести перевёрнутой поговоркой: из князей - в грязь. Однако и Христос ходил в рабском виде, уничижая человеческую гордыню. Игорь был из тех первых, кто стал последним. С ним произошло затем какое-то превращение, которое может подсказать нам причину написания поэмы. Мы хотим знать, что было Игорю научением. (И Христос вспоминал пророков: "И будут все научены Богом").
В эпизоде поэмы, в котором Игорь стал мыслить, мы видим указание на то, что Игорь нащупал свой грех! Он его "вычислил", метнувшись мыслью в прошлое, он на него мужественно указал, потому что вначале, отправляясь в поход, воодушевился, истягнул ум. Качество ума "мЂрить" поступки и находить причины, Игоря не покинуло и, если судить по дальнейшему, чутьё меры побудило его сердце работать в истинном, нужном направлении. И скорее всего он стал себя судить не по намерению, с которым ополчался на брань в чистом поле, а по результату уклонения от этого намерения. Он перешагнул границу "своего" и поддался соблазну (похоти), который увёл его в сторону "чужого", где он нравственно погиб. Граница меж "своим" и "чужим" не географическая, а душевная. В христианстве меж добром и злом нет полутеней и, впав в соблазн, Игорь стал служить злу. Неспособность почувствовать границу меж добром и злом, между "своим" и "чужим", есть уже победа Люцифера над человеком, и когда граница была преодолена, полк Игоря обратился не против чистого поля за землю русскую, а против Бога.
Но то, что Игорь стал мысленно "м Ђ Ђрить" поля прошлого, точно наводит читателя на мысль, что в нём произошла перемена. Перемена сознания в христианстве называется покаянием . Игорь обдумал свой грех, который, как мы знаем, заключался в самовозвеличении, в гордыне, повлекшей человеческое жертвоприношение. Игорь с Божьей помощью определил свой грех и должен был его осудить, покаяться, переменить сознание и вернуться к свету на пути истины. Возможно, он читал молитвы. Он должен был понимать, что грехом погиб, но верою должен спастись, и конечно, молитвы приходили ему на ум. "Даждь ми умиление и сокрушение в сердце моем, и смирение в мыслях моих", "Боже! свят путь Твой" (Пс. 76,14) - вот что первым делом должно было придти ему на ум, о чём поэт ясно пишет в строке "Игореви князю Богъ путь кажетъ". "Я есмь путь и истина и жизнь" (Иоан. 14,6) - это Христос.
В религиозном мироощущении необходим взгляд назад с точки зрения высшей нравственности, и тогда человек замечает в прошлом многое из того, на что ранее не обращал внимания. Он ужасается тому, как себя вёл в те или иные минуты жизни, в тех или иных обстоятельствах, поражается, какими пустыми делами занимался, сколькими страстьми горел. Но осознав смрад этой жизни, человек приходит к необходимости перемены, потому что зло, совершённое им в прошлом, никуда не исчезает, а остаётся и продолжает свою самостоятельную работу. И что же - Игорь не понимал, что совершил? Поддался прихоти, которая обернулась трагедией, погубил войско, сам попал в плен. Вернуть назад ничего было нельзя, но оставалась возможность спасти собственную душу и постараться исправить или уничтожить зло, которое выпустил на волю.
В этих наших рассуждениях и в тех выводах, к которым мы приходим по мере вчитывания в поэму, нет ничего, что могло бы войти в противоречие с прямым текстом "Слова", а значит, наш взгляд на этот литературный памятник имеет признак соответствия истинности.
Сюжет о катастрофе, настигающей героя в назидание за греховность, а потом и о его духовном просветлении и освобождении от кары, оказывается, в мировой литературе "бродячий". Среди подобных произведений наиболее яркое - роман "Робинзон Крузо", написанный спустя более трёхсот лет после "Слова..." Английский разведчик, журналист, романист Даниэль Дефо ко всему прочему писал и нравоучительные трактаты. Благодаря полному и добросовестному переводу романа М.А.Шишмарёвой известно, что "моряк из Йорка" Робин Крузо потерпел крушение на необитаемом острове, на котором и прожил 28 лет не случайно, а вследствие причины, которая уясняется на первых страницах этого произведения из разговора Робина с отцом. Что-то роковое толкало Робина к горестной жизни и он впоследствии часто думал о "тайных пружинах, управляющих нашими влечениями!" Предчувствуя в судьбе сына большие страдания, отец предостерегал Робина от "огня честолюбия" и призывал его держаться середины, избавляющей человека от "нужды и лишений, от физического труда и страданий, ... и от роскоши, честолюбия, чванства и зависти". "Среднее состояние, - говорит отец, - наиболее благоприятное для расцвета всех добродетелей, для всех радостей бытия". То есть, отец прямо призывает сына к бесстрастности.
Но не испросив Божьего благословения и вопреки воле отца и матери Робин самовольно уплывает на корабле в Лондон. Отец замечает: "Мальчик мог бы быть счастлив, оставшись на родине, но если он пустится в чужие края, он будет самым жалким, самым несчастным существом, какое когда-либо рождалось на свет". Любопытно, что Робину дважды посылались предупреждающие знаки: судно разбито на ярмутском рейде во время жестокого шторма и капитан, знавший о самоволии Робина, говорит, что для него это событие - перст Божий. Робин не внемлет - и тогда на два года попадает в рабство к маврам. Но и после этого он не может унять страстность натуры, побуждающей его к скитаниям. Робин увлёкся "чужим", преступил черту, за которой "своё", и вдался в "поле незнаемое" - в его случае это бескрайний океан. И наконец, терпит крушение и попадает на остров.
"Тайные пружины", о которых он размышляет потом - страсти. И преслушание. Адам в раю не внял завету Бога и преступил запрет, проявив своеволие. С этого и началась человеческая история, которая представляет собой искупление этого греха. На острове Робин осознаёт свой грех, стенает и сокрушается, начинает читать Библию, искренне молиться и раскаиваться. Трудом до седьмого пота, духовными размышлениями и бесконечным терпением он искупил грех. После счастливого избавления от неволи он стяжает мирный дух, и затем возвращается на остров с колонистами с целью превратить его в цветущий сад 23 .
С подобной точки зрения, как кажется, ещё не рассматривался самый знаменитый роман ХХ века - "Тихий Дон" Михаила Шолохова. Судьба его главного героя Григория Мелехова насыщена более трагическим духом заблуждения, чем это представляется.
Игорь готов освободиться из тьмы, его сообщник половец Овлур ждёт его ночью на другом берегу реки, как бы повелевая Игорю "разумЂти". Академический перевод приписывает фразу "Князю Игорю не быть!" именно Овлуру, в устах которого она лишена смысла. Ведь половец лишь языческий проводник душ на другой берег реки, и предупреждает Игоря об осторожности, о разумности, о соблюдении особенностей ритуала перехода; уподобляется не Харону, перевозящему души умерших через реку смерти Стикс в хранилища тьмы, а совершает обратное действие - выводит из тьмы душу князя. Фраза эта должна принадлежать поэту и фиксирует перемену духовного состояния князя: прежнему Игорю уже не быть! По русской примете покойника не узнают. Ведь Игорь изменился, с ним произошло нечто подобное преображению и обратного пути ему нет. И вот разверзается ад и помилованная душа Игоря выходит в мир.
Читатель помнит, как над могилой Игоря склонилась в жалости трава и дерево с печалью к земле приклонилось. Эта могила находится (подвизашася) "вежи ся половецкии" - буквально в тени половецких шатров и повозок, как можно догадаться - это что-то вроде земляного поруба или погреба. И вот земля "кликну, стукну", грюкнула и расступилась, а трава "въшумЂЂ" - всшумела, сопровождая шорохом выход на волю. Но акт воскрешения Игоревой души должен ещё пройти несколько стадий.
Сперва происходит превращения Игоревой души то в горностая, то в утку, то в коня, то в волка - в согласии с сюжетами русских волшебных сказок, когда, например, девочка превращается в корову, а Иван-царевич оборачивается серым волком. Повторяется мотив некоторых сказок с обращением героя в зверя, чтобы очиститься от скверны и вернуться затем в человеческий облик. Вот горностай вынырнул из земли в норку, утка переплыла реку, конь и волк "потече" к долине Донца, к той границе между "своим" и "чужим", которую в начале поэмы переступил Игорь. Возвращение это совершенно необходимо из соображений определения места истинной гибели Игоря. Диалог Игоря с Донцом объясняет читателю, как точно он ощущает границу, которую перешёл. И вот душа Игоря обращается в сокола, который, как мы это знаем, являлся не только родовым тотемом Ольговичей и Рюриковичей, но и ассоциирован в поэме с духовным воплощением Игоревой сути, с его небесной ипостасью, с ангелом-хранителем Игоря. В пределах одного абзаца зрительно путь Игоревой души направлен по восходящей - от подземного хранилища в поднебесье, когда она "полетЂЂ соколомъ подъ мьглами". Овлур же оставлен серым волком в стадии превращений, ведь по Ипатьевской летописи известно, что он был отмечен Игорем, а потом крещён в православие только в Чернигове.
На границе "своего" и "чужого", на водоразделе поля незнаемого в приречных лугах происходит разговор Игоря с Донцом, не совсем внятный в любом переводе, если не иметь в виду того, что произошло с душой Игоря. Игорь сооблазнился, погиб, воскрес и возвращается к отню злату столу. Естественно спросить его: какой путь ты проделал, милый князь, что с тобой произошло? Донец его и вопрошает: "Не мало ти величия" - вот ты возвеличился, и что последовало? Кончаку нелюбие, то есть - раздор, ненависть, а русской земле от того мало ли добра, веселия? Игорь в ответе сравнивает Донец и реку Стугну, в которой утонул юный князь Ростислав, брат Мономаха, вспоминает о плаче матери Ростислава и говорит, что это случилось потому, что река имеет "худу струю". Дело в том, что Стугна правыми притоками вбирала в себя воды с земель лукоморских половцев, "чужи ручьи и стругы" (струи), оттого она казалась злой, пожирающей, и была расширена к устью вроде карная.
Вероятно, метафорически Игорь признаёт злонамеренность того, что стало осознаваться как "чужое", и хвалит родственную теплоту "своего" (Донец с его описанием - редкая лирическая сцена, удостоенная авторской похвалы). Игорь осознал границу, которую переступил. Незнаемое, куда его повлекло соблазном - это "чужое", а у него было "своё", в котором был заключён целый мир, за что нужно держаться и что необходимо защищать от последнего.
С Кончаком, гнавшимся за Игорем, ещё удачнее случилось: из врага он стал Игоревым сватом, а его дочь была позже увезена на Русь Владимиром, крещена под именем Свободы, и обвенчана с мужем (Татищев). Что было "чужим" и таило в себе разнообразные угрозы, было не разбито и завоёвано, а приручено, как целое. Напрасно опасаются Гза с Кончаком, что их почнут бить соколы в поле половецком - русское решение вопроса оказалось совершенно другим. Между диалогом Игоря с Донцом и погоней по следу Игоря Гзы с Кончаком (диалоги половцев и Игоря с рекой в своём роде так же интересны, как отражение в зеркале мыслей поэта) вся дичь, что населяла поле незнаемое и которую читатель соотносил и с половскими тотемами и с нашествием бесов - стала успокаиваться. Умолкли галки, вороны и сороки и только мирные русские соловьи "свЂтъ повЂдаютъ". Сцена прочитывается как намёк на окончание Вальпургиевой ночи с умалением бесов от бессилия овладеть Игоревой душой.
Фраза поэта, процитировавшего старого песнотворца: "Тяжко тебе, голова, без плеч, зло телу без головы, как русской земле без Игоря", возвращает читателя к мысли о "формуле" частного и общего, личности и государства: в афористичной форме автор поэмы высказался об их неразъединимой связи. Можно понять из сюжета, что "голова"-то просветленная мыслью, "новая".
Мы видим Игоря в Киеве на Боричевом взвозе - он едет ко "святЂй Богородици Пирогощей". Киев здесь не только матерь городов русских и символ столицы православной империи, он и обретённый град душевный Иерусалим. После всего, что с ним случилось, после суда Божия ("Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму", Иоан, 3, 19), куда ещё было идти князю Игорю, как не к покровительнице земли Русской? Мстислав из "Слова", князь тмутороканский, победивший касожского вождя Редедю борьбою, а не оружием, дал обет заложить церковь во имя Богородицы, которая ему помогла в этой борьбе, и выполнил обет, построив церковь в Тмуторокани (Чивилихин). Усердный воин Димитрий Донской перед тем, как отправиться на поле Куликово, в Москве идёт в церковь Богородицы. Игорь, смертью смерть победивший, и не должен был поступить по-другому, как посетить храм скорой на помощь христианам Богородицы. Строку "Слова" "Игорь Ђдетъ по Боричеву" поэт Чернов так и прочёл: "И гори побори" - Игорь горе поборол. Даже кровавый разбойник Кудеяр из народной песни, погубивший много душ православных, был помилован, когда раскаялся. А как мы выяснили ранее, женское в поэме имеет основанием любовь, и Богородица - воплощение любви. Есть ещё одно указание в упорном представлении крещёных славян, что премудрость - это Христос, а вот Церковь - Богородица: Она прямой выход в небо, Она храм любви. Игорь в крещении носил имя Георгий (Победоносец), но он поборол горе, победил в поле незнаемом не оружием, но духовной борьбой с собою, победил смирением, и диалог его с Донцом это подтверждает количеством ласковых слов, которые Игорь произносит. В мир вернулась любовь ещё и после плача Ярославны, плача, исполненного прекрасного смирения. Возвращение Игоря на родину уподоблено в поэме возвращению на небеса красного солнца. Фразой "Страни ради, гради весели" заканчивается этот эпизод.
Фраза почти дословно воспроизводится во многих святых текстах. После воскрешения Христос прежде всех явился Богоматери со словами: "Чистая Д Ђ во, радуйся". "Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радоваться во веки о том, что Я творю: ибо вот, Я творю Иерусалим веселием и народ его радостию" (Ис. 65, 17, 18). Как видим, в поэме речь идёт об обретении вышнего града, душевного Иерусалима. Тмуторокань 24 , которую Игорь собрался поискать в начале "Слова", обрела воплощение у храма Богородицы в Киеве. Однако к этому пролегал смертельный горький путь.
Но после воскресения Игоревой души естественно петь песни молодым (обновившимся) князьям. В каноне ко святому Причащению есть такие слова: "Пети песнь со благодарением и усердием Творцу". Тресветлое солнце, три русских князя - Игорь, Всеволод и Владимир (их имена перечислены в поэме в этом порядке) - должны по мысли поэта воплотить в себе три соборные государствостроительные ценности. Игорь - свет духовной мудрости, Всеволод - просветлённую мощь, Владимир Игоревич - миротворение, разомкнувшее цепь зла и ненависти и соединившее оба берега Северского Донца, землю русскую и поле половецкое. Ведь то, что произошло с Игорем, должно было произойти и с ними двумя - они очистились.
И будьте "здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки!". В помяннике о живых: "Помилуй богохранимую страну нашу, власти и воинство ея" (то есть - князи и дружина). А в утренней молитве за Отечество уж совершенно прозрачная параллель: "Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы православным христианом на сопротивныя даруя" ("побарая за христьяны на поганыя плъки!"). Добавить к этому нечего.
В заключение главы немного о повести-поэме. Она названа "Слово о полку Игореве". Слово есть образ делу: имеется в виду труд ("Слово" - трудная повесть) . Под определениям углом чтения увеличился её смысл: можно сказать, "накопленного" в культурном русском "котле" христианства оказалось достаточно для её сотворения. Религиозный контекст повести-поэмы для современников не составлял тайны - тогда люди веровали искреннее и глубже - и был со временем утрачен в сознании и в душе. Поэма сотворилась трудно , со страданием и смирением. Но она сотворилась не в свете смиренной религиозной риторики, а в пылкой, фантазийной, полнокровной художественной стихии. Начала, положенные в её основу - ни одного слова всуе, попусту, потому что правда гола, а красоте достаточно необходимого. Точность, краткость, жар сердца: что правдиво, то просто и прекрасно - вот три эстетических солнца древнего поэта. Текст "Слова" фонетически виртуозен, описания кратки и выразительны, мысль высока и метафорична. Расплавы языка, кипение его возможностей, огненная живость чувства поэта не могли не повлиять на современников и оставили следы в поздних сочинениях: в "Слове о погибели земли Русской", в "Задонщине". "Слово" написано с любовью - как молитва: недаром она и заканчивается аминем, обязательным элементом молитвословия. Каждый русский художник знает, что без любви не будет создано ничего, способного произвести у созерцателя душевную работу. Любовь - это и есть новое в "Слове". Сердцевину подлинно высоких образцов художественных произведений составляет трагедия: в ней на земле разрубаются узлы, которые могут быть развязаны только на небе. Но любовь - единственное, что развязывает их на земле.
Поэт косвенно охарактеризовал свой творческий метод после эпизода "мутна сна" Святослава: "изрони злато слово с слезами см Ђ шено". П оэт достигает сути вещей , ему открывается истина - потому его слово злато; слово написано с умилением и любовью - потому оно "с слезами см Ђ шено"; слово изронено , молвлено (как будто без личного усилия сотворено, в нём не видно напряжения сил, не заметно "творческих мук") и потеряно, как душа , до веку, до смерти (Даль) в тишине и в благости, происходит, как нечаянность ,"случается" , и в этой нечаянности - "высший пилотаж" художника.
Апостолы писали о том, что из древних пророчеств исполнилось в Новом Завете, поэтому у них не "старые словесы", а новые. Автор "Слова" не пророк, а ученик, последователь Христа. Отсюда и поражающая современность поэмы, как будто автор обратился к нам из прошлого со своим тихим укором: что сумятитесь, зачем на малое "се великое" молвите и сами на себя крамолу куёте? Эти мысли можно вывести пытливому читателю без насилия над текстом "Слова", без натяжек и суесловия - что внутренне непротиворечиво и что "уложилось" в религиозный контекст поэмы.
Кажется, никаких человеческих сил не осталось ни на что, кроме как на физическое выживание, но мы ещё сидим над "Словом" и ищем в нём несоглядаемую тайну. Она обнаруживается без усилий - нужно только не выпытывать её, не насиловать правду, а войти в поэму с открытым сердцем и во всеоружии нового знания, которое с Воскресения Христова никакая не тайна. Тянутся наши сумрачные днины, но мало кто замечает, что солнце никуда и не уходило с небес.
"Изумительное и ужасное совершается в сей земле"
(Иер. 5, 30)
А небеса для русских ныне - телевизор. В нём плещут синие молнии, в устах поганых всплывают мрачные образы инициаций диких племён, и всякая фрейдятина оправдывает новых болванов - того, что соотносится с третейской унцией, с тем, что можно купить и продать. Со всех стран слетелись бесы, содомский хохот следует за новостными выпусками, в которых кучками собраны разорванные взрывами и сгоревшие тела и застывают слёзы в глазах детей, бывших свидетелями массовых расстрелов своими одноклассниками, или очередного террористического акта.
А в телевизионных зеркалах птички-пигалички убогой российской "демократии" чирикают о правах человеков. Поседелые гуру-колдуны новой цивилизации обиняком убеждают телезрителя в том, что он существо слабое, грешное - "прокладочное" - и не должен мнить о себе невесть что и пытаться стать лучше, а должен принять "реализм" действительности. "Реализм" этот заключается в том, чтобы посильно удовлетворить свои потребности, желания, страсти и пороки (отсюда же и фаллические аллюзии в роликах телерекламы), ибо суть цивилизации, грядущей на российские просторы с западного направления - в оргазме, как в высшем воплощении наслаждения своим кратким пребыванием на этом свете. Не осталось тайн у человека, он раздет донага, изучен и в психическом и в генитальном "измерениях", в нём нет святого и духовного, а для удовлетворения его скудной потребности в небесном ему оставлена церковь, как экзотическая окраска бытия, как "злаченое", которым слабые люди могут восхищаться с улицы или о чём могут тосковать, даже не ступая под своды храмов и золотых куполов. И нет сна слаще для уставшего и ослабевшего под ударами "реализма" действительности человека, чем сон духовный, "от печали". Перестаёт он тогда отличать "своё" от "чужого", добро от зла, и готов заключить Сделку с кем угодно.
Из самых глухих российских деревень, от которых ещё не отрезали электричество, смотрят в это небо старушки, крестясь страха ради иудейска на синие молнии, то и дело рассекающие его, и высматривают клыки под шевелящимися усами телевизионного шамана. Случайного телезрителя не покидает ощущение, что сатанинское бельмо телевизора выискивает в мире мало-мальски приметные знаки конца света, а дикторы с мучительным удовольствием ведут собственную хронику Апокалипсиса. И что-то зреет в России, что-то решается.
Вспомним: римский стратег Веспасиан разрушил Иерусалим в 70-м году нашей эры в тот же день - 10 августа - когда сгорел иерусалимский храм Соломона, и когда сам Иерусалим был разрушен Навуходоносором в 589 году до Р. Х. Никто, конечно, не подгадывал эти два события к "датам" - подобные совпадения из тех, которые принято считать мистическими. Перед первым разрушением Иерусалима пророк Исаия, обличавший в нечестии иудейского царя Манассию, был подвергнут мучительной казни - перепилен живьём деревянной пилой. Следующий пророк - Иеремия - оплакивал несчастную судьбу иудеев уже на развалинах Соломонова храма. Перед вторым разрушением Иерусалима, которое предчувствовал Христос, христиане жестоко преследовались потомками тех, кто требовал распятия Иисуса со словами: "Кровь Его на нас и на детях наших". После ввода в Иерусалим римских легионеров от храма Соломона не осталось камня на камне, а место, на котором он стоял, было вспахано плугами. Миллион евреев были уничтожены, около ста тысяч попало в плен. По масштабам досредневековья это было грандиозное, ужасное событие, и евреи до сих пор плачут о нём. Однако из текстов священных книг непреложно вытекает, что эти события произошли вследствие нравственного разложения людей в лоне еврейского государства, от их жестоковыйности и нечестия. Уклонение людей от обязанности стремиться к святости влекло за собой разрушение не только их дома или города, в котором они жили, но и целой страны. Падает нравственно человек - и падает государство.
В "Слове о полку Игореве" прослеживается схожая зависимость. "Блок" инвектив в адрес князей расположен в поэме перед плачем Ярославны, за которым следует воскрешение Игоря и его бегство из плена, и завершается подробным "рассмотрением" особенностей "жизни" Всеслава полоцкого, с замечанием о его оборотничестве, обесовлении. Читатель воспринимает образ "крамолы" на русской земле как следствие "слишком человеческого", как результат уклонения людей от пути истины, как результат их двойственности. И ныне "князи" предали. Сперва предали прошлое - историю, теперь настоящее - "людие", своих братьев. Полк Игоря против Бога в земле незнаемой привёл к человеческому жертвоприношению языческому диву ли, "тьмутороканьскому блъвану" - Ваал мог быть каким угодно, важно, что он "връжеса" (сверзся) на землю и принял дань "русским золотом", душами православных людей.
Не напрасно повторяем мы эту мысль, ибо хотим от "князи" оборотиться посмотреть в глаза друг другу: а мы-то лучше, "русское" мы "золото"? Видим ли в себе, а не в других, источники зла? Каждый из нас? Узнаём ли мы время, в котором живём? Да-да, то самое, конца которого никто из нас не знает и которое всегда последнее? Судим ли мы по самим себе, чему быть должно? Тяжко и сладко жить в России, потому что и великое и малое совершается в ней, изумительное и ужасное в одно и то же время. Потому что борьба Бога и сатаны в сердцах людей, этих самых загадочных существ из всех сотворённых во вселенной, приобретает новое наполнение.
"Уже не приносим бесам в жертву друг друга"
Эти слова из сочинения митрополита Илариона "Слово о Законе и Благодати" ранее выпускались из хрестоматий по древнерусской литературе, а самого "Слова" нет даже в "Изборнике" из Библиотеки всемирной литературы в двухстах томах: вероятно, составителю этого тома академику Д. С. Лихачёву оно показалось незначительным. А между тем это основополагающее для русского самосознания сочинение. Оно не прошло и мимо внимания автора "Слова о полку Игореве": можно сказать, поэма пронизана пафосом тех строк, которые легли в название нашей главки, и читатель в этом полностью убедился. Они должны были стать эпиграфом к "Слову", если бы в те времена было принято ставить к сочинениям эпиграфы. "Тезис" духовного писателя о жертвоприношении русских буквально проиллюстрирован содержанием поэмы, как инфильтрация выводов из русской крамолы в образ будущего русского государства, в духовный град, в основу которого положена терпимость и любовь.
Но вернёмся к одному важному выводу древнего поэта, который он предъявил нам на страницах "Слова" в эпизоде совращения князя Игоря после солнечного затмения: выводу о безграничности русского человека. Мы все знаем об этой безграничности, и что тому причиной - то ли ровная линия горизонта нашей родины, которая тянет заглянуть за край, то ли климат полуночной страны, понуждающей селянина и к бесконечному терпению, и к проявлению безудержной страсти? Русский человек часто переступает границу "своего" и "чужого" и с одинаковым воодушевлением и саморазрушительным упоением начинает служить и делу тьмы и обоготворять свет. В смутах и гражданских войнах тогда русская земля "подъ копыты костьми была посъяна, а кровию польяна". В той или иной степени это происходит и в нынешней смуте, и происходит по давней причине - утрате родства. В деревне, населённой Ивановыми одного корня и племени через двести-триста лет никто уже не помнит степени этого родства, а соседи перестают считать друг друга братьями. История начинает течь на отрицании Отца, на отказе от прежнего - не с любовью к "дедине", а с презрением к ней. Когда русским становится нечем жить, начинается язычество. Оно пока не осознаётся в полной мере, но будет осознано при первой жертве своими братьями.
Автор этих строк ещё помнит рассказы деревенских стариков о порке на меже. После передела земли ребёнка раскладывали на границе отмерянного миром участка и пороли. Несправедливое и горькое для ребёнка наказание - ведь пороли родные люди - имело результатом одно важное обстоятельство: он навек запоминал место жестокой порки и на любом суде мог точно указать его, как бы ни менялись границы. Течёт время, минуют одни события и приходят другие и по безграничности русского границы меж "своим" и "чужим" постоянно сдвигаются. Но кто-то всё время должен помнить о месте, где пороли, и возвращаться на это место и возвращать других. Как князь Игорь вернулся в Донцу, как его сын Владимир в своей поэме возвращает читателя к словам: зачем про малое "се великое" молвите? В этом крамола русского человека, источник его бед.
Но как в слове корень, которому различными приставками, суффиксами и окончаниями придаются разнообразные смыслы и оттенки, но он, корень, в котором может оказаться лишь две буквы - тем не менее неизменяемая часть слова, так и в русском человеке должно оставаться нечто вечное, неколебимое, неизменяемое. Человеку в мире ничего не принадлежит, кроме его души, об этом мы знаем, но забываем. Душа - нечто такое нематериальное, неопределимое, чего нельзя ни потрогать, ни измерить никаким прибором, тем не менее продолжает существовать. И второй вывод поэта - самое ценное в мире и есть человеческая душа. Потому что всё в мире может погибнуть - и войско, и богатство, и власть, и государство, а она остаётся.
Однако человек лишь её временный "владелец" - душа принадлежит всецело и вечно Богу. И душа, как мы видим это по "Слову" - может погибнуть. Но в отличие от богатства, власти, государства - она может воскреснуть смирением и любовью.
Мировоззренческая "формула" Пушкина, повторенная Достоевским: "Смирись, гордый человек!", всегда вызывала ропот патриотов. Почему мы должны смириться, когда враг занял наши высоты и жгля катится по нашей земле? - возражают они. Нужна сила, а не смирение, которое ослабляет нашу волю к победе. Здесь какое-то застарелое непонимание. Смириться необходимо перед Богом и правдой Его, ведь вскрикнули карнаи и жгля покатилась потому, что мы отвернулись от Него. Когда выбита эта опора, всё начинает падать - и народ и государство, которые не могут, по догадке Достоевского, быть выше идеи Бога.
Но почему мы должны верить в какого-то иудейского "слабого" Бога, который зовёт к любви, когда вокруг ненависть и зло - возражают они под рокот патриотических гуслей и барабанов и под клики о чужеземных врагах, затесавшихся в их тесные ряды - и среди них, конечно, Христос. Почему, дескать, "слиплись" Ветхий и Новый Заветы? Ведь там - "чужое".
Да, чужое, навязываемое силой, приводило Россию к горю и к смутам. За то время, что поляки правили в Кремле, произошёл великий русский мор. С рыцарями, литовцами, Наполеоном и Гитлером были у нас "разговоры". Но ведь Иисус Христос не "иностранец"! Из славян Он самый славянин, из русских - самый русский. Потому что пришёл спасти души всех, а не только иудеев, и Его обняло и приняло русское сердце. Это для тех, кто кричал "Распни Его!" Он чужой, а никто так яро и последовательно не гонит отступника, как те, из чьей среды он вышел. Многие из потомков тех, кто кричал Пилату страшные слова, живут и в России. Но в чём их обвиняют? Чтобы прояснить мысль, почему "слиплось", процитируем книгу Ветхого Завета Второзаконие, в которой патриарх Моисей обращается к ассоциированному образу евреев, к Израилю, идущем за Иордан овладеть народами и городами: "Не за праведность твою и не за правоту сердца твоего идёшь ты наследовать землю их; но за нечестие народов сих Господь, Бог твой, изгоняет их от лица твоего" (Втор. 9, 5). Нас пришли испытать на нечестие давно, со времён Владимира Крестителя, но разве с той поры нечестия в русской земле стало меньше? Израиль пришёл в Россию за душой Христа, но разве это нас чему-нибудь учит? Чужеземный ли враг виноват, что "князи" наши совратились, сказали брат брату: "Се мое, а то мое же", воздвигли крамолу и "на поганыя погыбе"?
Находящемуся в поле незнаемом русскому язычнику вольно смеяться в день смеха, установленного 1 апреля на распятие Христа, или отмечать как праздник 23 февраля, назначенного на 303 год н.э. эдиктом императора Диоклетиана последней датой существования христианства, но ему, может быть, будет неприятно читать эти строки. Правды ли он искал, или лёгкой жизни, когда совратился на приманку "демократии", возмечтал о том, что "хотя бы дети наши поживут при цивилизованном руководстве" и отправился в очередной раз выбирать умного президента, который ему это устроит? И станет ли он теперь пред всею их господою с обвинениями в обмане?
Побег из тьмы
И к вопросу о "слабом" Христе. Разве Игорь, воин Христов, "истягнувший" умь крЂпостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратного духа" - слаб? Мстислав, взмолившийся Богородице, победил Редедю не оружием, а борьбою, святой Сергий Радонежский дал своим старцам-воинам Ослябе и Пересвету вместо тленного нетленное оружие - крест Христов на схиму, и Пересвет вышел с ним против богатыря-печенега Челубея на Куликовом поле. И разве Пересвет проиграл в схватке? В чьём воображении сложился образ воина Христова, как бездельника на диване? Нет, воин Христов бодрствует душой денно и нощно, нет, Игорь за христиан собрался, но погиб, когда совратился с этого полка. У него было "своё", которое он чуть не утерял - его душа. Он не с миром должен был бороться, рискуя положить голову, а за чистоту души (Всеволод не зря назвал его светом светлым), лютуя к собственной гордыне. В том был его главный человеческий талант, в том состояла его воинская слава. Он шёл в Тмуторокань, чтобы поискать его как "вышнего града, нетленного Иерусалима" (Иларион). "Всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет", - сказал Христос.
История полка князя Игоря странным образом напоминает четвёртый поход крестоносцев в Иерусалим в 1202-1204 годах, произошедший уже после смерти Игоря. Рыцари шли освободить от язычников святой город, но по пути, соблазнившись богатством столицы великой христианской империи Царьграда, осадили его и разграбили. В этом факте можно увидеть горькую гримасу истории, либо уж явно сатанинские козни, но он подсказывает, насколько в действительности тонка граница между "своим" и "чужим" в представлении религиозного человека и как легко её иногда переступить. Воин Христов в одно мгновение, когда падает похоть и произносятся слова "Се мое, а то мое же", превращается в пошлого мародёра и грабителя.
В христианской Византии, которую обезглавили крестоносцы, рядом мирно жили и христиане и мусульмане. В России, которая считала себя наследницей православного царства, Третьим Римом, так же рядом жили и христиане, и мусульмане, и буддисты и другие конфессии. Теперь по Украине и по Югославии заметно, как православие умаляется. На полотнище географической карты лоскуты православия делятся и скукоживаются. Христианство, православие оформилось в мире, как духовная философия любви. Но ислам, который исповедуют мусульмане, религия не любви, а воли. Если дополнить экспансию религиозности мусульман, которая наблюдается в последние времена, и связать её с увеличением рождаемости в исламских регионах, возникает картина перегретого котла. Пустых мест в России становится всё больше, а место пусто долго не бывает. Предстоит ещё одна русская драма - самым "малым", что есть - любовью, победить это большое - волю. Если "малого", которое, конечно, больше самого большого, недостанет русским, это будет означать одно - наступление конца света. Кто бы думал, что этого большого не хватит на своих, бегущих на прародину с полей незнаемых? Значит, ещё не было такой беды, которая пробудила бы в нас чувства угаснувшего родства - и в этом признании ещё одна русская драма и её горькую воду ещё предстоит нам пить.
В моём родном селении в Центральной России под пологим склоном Чёртова бугра весной неразумная ребятня пускает жглю беспрепятственно. После сошедшего снега к подсохшим крутоярам так и тянет сунуть спичку. С ахом занимаются полотнища склонов, трещат будылья сухостойного лопушаника, крапивы и татарской колючки, но потом огонь откидывается набок, на сухую мелкотравчатую прель. После прошедшего пожога первым, конечно, вылезает и прёт в рост дурнолом, но и до середины лета, случается, чёрную смагу не может зарастить повреждённая добрая трава. Никто теперь не может объяснить молодому поколению, как опасно пускать огонь на добрый корень. Детишки подрастут и станут пускать жглю уже не по склонам яруг, а по площадям. И не от зловредности, а от беспамятства или озорства.
По Ипатьевской летописи мы знаем, что князь Игорь бежал из плена тьмы в пятницу, в день, когда распяли Христа. Значит, и нам всем - и профессору глобалистики с двенадцатого этажа, "крутому" киллеру и бомжихе бабке Трындучихе, что прячется в подвале от дворников - тоже следует бежать в ближайшую пятницу.
В. А. Чивилихин в упоминаемой нами "Памяти" совершил немало больших и малых открытий в "Слове о полку Игореве". Например, он разыскал свидетельства современников о том, что князь Игорь снискал уважение подданных и был "муж твёрд", а по Любечскому синодику, в котором упоминались умершие князья, он обнаружил, что князь Игорь Святославич Ольгов мог быть похоронен под именем Феодосия. То есть, князь незадолго перед смертью принял схиму. Автор "Памяти" предположил также, что видел икону Богородицы Пирогощей в католическом костёле польского города Гданьска. Известно, что дочь византийского императора Анна привезла на Русь в качестве приданого князю киевскому Владимиру две иконы. Эта икона, считавшаяся наравне со второй - иконой Владимирской Богоматери - наиболее почитаемой на Руси, оказалась в 1230 году в польском Львове, в 1749 году польский король Август III попросил папу Римского короновать её, и главу Богородицы украсила корона. В 1946 году она оказалась в Гданьске. Пояснительная надпись рядом с иконой излагала те же данные о дочери византийского императора, но ничего не сообщала о том, каким образом она - если это была икона Пирогощая - покинула Россию.
А называлась она "Победительница".
Аминь!
_____________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Академик Д. С. Лихачёв в своих комментариях к тексту "Слова" заметил об авторе, что он более образован, чем летописцы, более знает книжную культуру, правильно употребляет воинскую терминологию, хорошо знает природу, разбирается в политическом положении тогдашнего времени и является современником описываемых событий. Похоже на парторга советской многотиражки при большом колхозном хозяйстве.
2 В. Д. Воробьёв полагал, что "Слово" не только читалось, но и исполнялось певцом. Поэма служила своего рода либретто певцу, в исполнительской манере которого сочетались виртуозное владение инструментом и незаурядное певческое мастерство. Поскольку текст "Слова" располагался в одну строку без знаков препинания, то исполнитель получал широкую возможность трактовать его, то усиливая голосом окончания одних слов, то ослабляя переходы между словами и фразами, иногда даже пропуская или заменяя один звук, что поразительным образом меняло смысл фразы и придавало ей полифоническую глубину.
Например: Святослав рассказывает боярам "мутен сон": "Си ночь съ вечера одЂвахуть мя, - рече, - чръною паполомою на кроваты тисовЂ..." Си ночь всегда переводилось как этой ночью, но если исполнитель присоединял и к ночь, то строка звучит совершенно иначе: "С иночь", то есть - с первой женой (иночью) второбрачного мужа (Срезневский). Святослава "с вечера одЂвахуть" приближённые, имитируя погребальный обряд, первая жена - черниговская земля и, как видно из содержания поэмы, беда постигла именно "иночь", черниговскую вотчину киевского князя, разорённую половским ответным набегом. Фраза Святослава звучит логически связанной и без ненужного обозначения временного периода (этой ночью с вечера).
Второй пример ещё ярче выразит "многосмысленность" "Слова", мастерство автора и философскую глубину поэмы. Повторявшаяся фраза повествователя "О Русская земле! уже за шеломянемъ еси!" переводилась со старославянского упрощённо, со значительным сужением области поэтического переживания: "О Русская земля, уже ты за холмом!" Действительно, "шеломянь" имеет значение холма или гряды холмов, за которыми, по мере удаления от них Игорева войска, скрывается родная земля. Шелом, шолом ещё и кровля, крыша: значит, скрывались вдали и крыши домов и луковки церквей, напоминающие абрисами и воинские шлемы и холмы. В этом выражении чувствуется печаль: ведь для многих и многих картина удаляющихся холмов была последней, связывающих их с памятью о родине.
В. Д. Воробьёв обнаруживает и выявляет в этой фразе ещё два смысла, не учтённые переводом, и которые он приписывает бытовавшему на Руси двоебожию - ведь и христианство существовало, и язычество гнездилось. Исполнитель "Слова" мог пропустить звук е в строке и тогда она звучала как "зашеломянемси", то есть, наденем шлемы и укроем подкрылками шлема шею и плечи, приготовляясь к бою. Фраза обретает смысл: "Уже настал час битвы!". Заменяя ш на с, исполнитель при повторе строки (припевкой) произносил "Уже засоломянемси", что по древнему русскому обычаю означало выбросить соломенную труху из телег обоза и из обуви на дорогу - засоломянить её. По примете воинов, на этой соломе должны были отдыхать души погибших. Фраза звучит так: "Как близко смерть!"
3 Между прочим, А. Н. Робинсону не может не быть известно, что с введением христианства на Руси менялось и отношение русских князей к работорговле. Литература полна свидетельств того, как князья тратились на выкуп христианских душ, дабы отпустить их на волю. Половцы действительно не брали городов, а совершали молниеносные конные набеги - как удар шилом в толпе - грабили и жгли сёла и предместья и уводили полон. Строка поэмы о поганых, что "емляху дань по бЂлЂ отъ двора" и которую переводили, как брали дань по белке со двора, нашла более точное основание в Толковом словаре В. И. Даля, на что не преминул указать в том же юбилейном сборнике писатель Юрий Сбитнев: "по обЂлЂ", то есть - по обелу, по кощею, круглому рабу. Не худая "дань" с деревни в сто дворов, а если ограблено десяток деревень? Робинсону от этого смешно, а нам не до смеха. Степнякам главный доход приносила как раз работорговля, и русские молодые женщины и девочки (белицы?) - был самый ходовой товар в ближней Азии, на южном берегу Крыма, а в тех же Корсуни и Суроже, которые буквально расцвели на торговле русскими рабами с началом татаро-монгольского нашествия - генуэзцы подторговывали русичами и раньше.
4 Див - невиданное существо, чудище. По народной мифологии появляется над местами битв и своими криками пророчит поражение тому войску, над которым витает.
5 В прежнем русском языке прилагательные, обозначающие цвет, указывали не на участок цветового спектра, не на окраску предмета, а на его характеристику. "Красные" готские девы в "Слове" прекрасны, синий же цвет обозначал сатанинское. Существительным от прилагательного, обозначающего цвет синий, характеризовался бес - синец. В этом смысле синий Дон, синие молнии, синее вино, синяя мгла - признаки бесовского наваждения, а не указание на цвет. Синий как раз чёрный - это цвет смерти.
6 Возможно, намёк на девиз Святослава Воителя "Мёртвые сраму не имут", но в том контексте, который мы рассматриваем, он ложен.
7 Дружинник учился не только конной вольтижировке, но и владению всеми видами оружия как в конном, так и в пешем строю. Он осваивал приёмы копейной борьбы, метал дротики, стрелял из лука, фехтовал мечом или саблей в ближнем бою, и один был в состоянии сдержать натиск полувзвода неприятелей, а под конец спешенный, сходился с противником грудь в грудь и применял булаву, шестопёр и засапожный нож. Известно, как сотня европейских конных рыцарей обращала в бегство пятитысячную толпу вооружённых чем попало крестьян, не знавших регулярного строя и правил ведения боя. Конечно, конные половцы представляли собой нечто иное, чем крестьяне, но были тоже изрядные вояки.
8 Если придерживаться указания поэта "тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедЂй" а так же если иметь в виду отличие от "замышления" Боянова и приверженность автора поэмы духу нового начала, о чём он заявил в первых абзацах, то всё это может найти отзвук в 143 псалме царя Давида: "Боже, новую песнь воспою Тебе, на десятиструнной псалтири воспою Тебе..."
9 По результатам долгого филологического и семантического розыска В. Д. Воробьёв вывел многозначность слова "всърожать" от корня род и производного от него рожъство, что означает геенна, адское пламя. "Влъци грозу въсрожать по яругамъ" значит воспламенять адов огонь по пропастям земли, по оврагам. Этим поразительным поэтическим образом можно бесконечно восхищаться: жёлтые с зеленцой искры волчьих глаз во тьме оврагов предсказывают Игорю неминучую беду, когда уже и закатная заря "свЂтъ запала" (запалала, запалила), а в покрывшем поля тумане потонули живые звуки. Картина предапокалиптическая, страшная. Но что же русичи? Они эти поля перегородили щитами, приготовляясь к битве, в которой - глухие ко всем прозвучавшим предостережениям и слепые к предъявленным знакам - опять хотят найти себе "чти, а князю - славы". Какая Тмуторокань, когда Игорь воинов к Дону привёл!
10 Всеволод называет его светом светлым. Игорь - рыцарь света, воин Христов, и после своего воскрешения на последних страницах "Слова" будет свидетельствовать о свете.
11 Для нас не имеет значения, что в образах птиц и зверей, озадачивающих знатоков природы нелогичным поведением, воплощены тотемы (родовые знаки) половских племён. У бесов иная "логика" поведения, и в поле половецком они ведут себя соответственно.
12 "...Вырубают дерево в лесу, обделывают его руками плотника при помощи топора, покрывают серебром и золотом, прикрепляют гвоздями и молотом, чтобы не шаталось" (Иер. 10,3,4). Речь идёт об идоле, который выстругивали топорами и обкладывали серебром язычники в Ветхом Завете. Можно предположить, что "сребрено стружие" половцев - изображение Баала, болвана, имеющего ценность боевого трофея, но - и указание читателю на то обстоятельство, что измена Игоря истинному Богу привела к идолам в самом прямом смысле?
13 Рискнём присовокупить к этим толкованиям одно, которое упустил В. Д. Воробьёв, близко подошедший к религиозному прочтению "Слова", но по разным и по объяснимым обстоятельствами времени причинам не сделавшем в эту сторону одного-единственного шага. Возглас "О Русская земле! уже за шеломянемъ еси!" первый раз прозвучал в поэме, когда ободрилась и воспряла вся нечисть поля незнаемого, и когда соблазненный хотью (хощью) Игорь забыл о русской земле. В нашем языке до сих пор бытует воинское выражение ошеломить: удар тяжёлой булавы или ослопа по шлему оглушал воина так, что тот терял сознание, а иногда и память. В устах исполнителя изменённая фраза (возможно, она так была записана и в исчезнувшем протографе) "Уже ошеломились еси!" приобретает новый, органичный в нашем прочтении поэмы смысл: "Уже обеспамятели мы!" В восклицании певца слышится явственная горечь от осознания той силы заблуждения, в которое впали Игорь и его войско. И горечь и отчаяние очевидным образом проистекают из знания следующих за этой строкой картин.
14 К прозвучавшему в местной прессе предложению курского историка Михаила Шехирева о постановлении в Курске памятника князю курскому и трубчевскому Всеволоду. В нашем воображении памятник выглядит следующим образом: Всеволод Святославич в полном боевом -"альфовском"- снаряжении, в не пробиваемом ракетами золотом шеломе, обвешанный графитовыми бомбами, с лучевым генератором в закупоренном колчане присел на камушек отдохнуть перед битвой, а стоящая сзади его прекрасная жена Ольга Глебовна одной лёгкой рукой касается мужнина плеча, а другой придерживает крышку колчана, как бы умеряя дикую натуру муженька, умягчая его неукротимую мощь. Без своей милой лады Всеволод, пожалуй, дел нарахает: войдя в состояние буести, начнёт всех подряд крошить, и прежде тех, кто ближе - своих.
В финале поэмы, когда проясняется замысел автора, мы обнаруживаем Всеволода в триаде имён, которые могут, по нашей догадке, олицетворять: свет мудрости (Игорь), мощь (Всеволод), и будущее (Владимир Игоревич) - и должны собой воплотить образ русского государственного управления. Просветлённая сила Всеволода тогда - щит будущей Руси.
15 "Грехи - признак духовно мёртвого человека" (Тихон Задонский).
16 Цари иудейские перессорились, воздвигли тельцов, государство разделилось, Иерусалим пал. Так в Ветхом Завете. В то же время Игорева песнь написана "по былинам сего времени" "от старого Володимера до нынешняго Игоря", то есть, с крещения Руси, в век Благовестья - в новых мировоззренческих измерениях.
17 Фрагмент поэмы о плакальщицах следует за "мутным сном" Святослава на горах киевских. Опять-таки В. Д. Воробьёв толкует это место способом, наиболее убедительным из всех нам известных. В прежних комментариях красные готские девы почему-то радовались поражению Игорева войска и звонили якобы русским златом, которое должно им перейти как часть добычи половцев. На самом деле готы-тетракситы жили совместно с племенами аланов и с русскими в Тмутороканском княжестве, хорошо знали русский язык, были христианами и считались надёжными торговыми партнёрами. Речь в отрывке поэмы идёт как раз о том, что готские девы сочувствовали Игорю, они звонили (метафорически) тем златом, которое дарили сваты невестам от имени женихов - в данном случае от убитых русских воинов - и пели свадебные песни, бусенные (Бус был богом свадебного суда). Готские девы величают убитых в отместку за поражение половского хана Шарукана Старого русичей - а не радуются их гибели. "А мы уже, дружина, жадни веселия!" - слова эти принадлежат готским девам и означают, что дружине (женщины, жёны, спутницы, невесты) лишены (жадни) радости. Они ведь - из чужого племени, откуда по обычаям выбирались невесты, и теперь остались без женихов, а "русское злато", которым они звонят - опять-таки русские люди, потенциальные мужья, которые полегли в половецком поле.
Есть ещё один смысл в этом отрывке, обнаруженный в книге пророка Иеремии. Из чужих набирали не только жён, но и плакальщиц. "Так говорит Господь Саваоф: подумайте, и позовите плакальщиц, чтобы они пришли; пошлите за искусницами в этом деле, чтобы они пришли. Пусть они поспешат и поднимут плач о нас, чтоб из глаз наших лились слёзы, и с ресниц наших текла вода". Красные готские девы, нанятые как искусные плакальщицы - вот самый точный поэтический смысл этого эпизода.
18 Ярославна обращается к реке своего детства Днепру Словутичу, хотя находится в Путивле на берегу Сейма.
19 Многое объясняет читателю налёт некоторой умилённости, сентиментальности в эпизодах "Слова". Скажем, в диалоге Игоря и Донца, или в финальной сцене поэмы. Почему к Богородице первым делом едет Игорь? Она покровительница Руси, её молитвенница. Вспомним розановское замечание о бабьей душе России, да и калёный немецкий канцлер Бисмарк не понаслышке судил о женской душе России, и название страны у нас в женском роде, и мы сами, русские - "прилагательные" к ней. Здесь разгадка для европейцев и для наших западников, которые в собственной стране как иностранцы - сущность женщины в любви. Русская женщина может годами жить с насильником, но никогда его не полюбит. Кто бы её ни насиловал - коммунар или демократ - она может долго существовать в надежде, увядая и старея, но омолаживается и воскресает к новой жизни, раскрываясь навстречу искреннему чувству. Богородица зачала и родила Сына, всецело душой отдавшись Богу Отцу. Бабья русская душа - в богородичном. Её любовь производит впечатление мягкости, рыхлости, даже расплывчатости.
20 Выражение "хинью пройти" известно и сегодня. Не станем гадать, кто такие "хинови", "хинь", а отвернём ворот купленной на рынке сорочки или пуховика и прочтём на этикетке "Made in China" (и по-английски, и по-китайски - Чина, Хина, то есть, Китай). Имелись ли в виду отравленные стрелы кара-китаев (чёрных китайцев), купленных на азиатских рынках кастрированных воинов, составлявших личную гвардию половецких ханов (Воробьёв), то ли головорезов из авангарда чингизидовой империи чжурчженей, что через полста лет после Игорева похода хлынут на Русь под именем татаро-монгол (Чивилихин) - неважно. Было известно, что они отличались невероятной жестокостью, посылались ханами на истребление остатков неприятельских войск и на беспредельный грабёж, и сеяли повсеместный ужас, передавшийся в русское потомство. С такими отморозками могли сразиться разве отчаюги из Всеволодовой дружины. Образ стрел, которые несёт ветер на людей - часто встречающаяся в Ветхом Завете деталь, и в этом смысле "хиновьскыя стрЂлкы" в устах Ярославны означают угрожающий знак беды.
21 Как раз о Гзаке с Кончаком, которые после побега Игоря пустились по его следу с тёмными, пустыми разговорами. Даже стрелы их, которыми хотят расстрелять оставшегося в плену Владимира, не золотые, что указывало бы на признак истинности, а "злаченые". Но трое "соколцев", на которых намекают Гза и Кончак, были обращённые в христианство их собственные внуки, дети дочерей, вышедших замуж за русских.
22 Это позволяет судить о том, что автор поэмы находился в "поле" христианского миропонимания, глубоко прочёл святые книги и при работе над "Словом" был под впечатлением библейских сюжетов и мотивов. Пророки и царь Давид лишь некоторые его учители.
23 Английское Крузо - это испорченное немецкое Крёйцнер (то есть - крещёный, христианин). Остров, на который Робина выбросило, он называет островом Отчаяния. Людоед Пятница послан Робину как напоминание о страстях Христовых и как духовное задание: Робин обращает его в доброго христианина и спасает его душу, погрязшую в языческих страстях.
24 Исследователи "Слова", как кажется, недостаточно выяснили, почему треть упоминаемых в поэме князей имеет отношение к Тмуторокани (владели ею, или бывали там), а дед Игоря Олег Святославич, владетель Тмуторокани, отмечен в "хожении" игумена Даниила. В лавре Св. Саввы в Иерусалиме поминается имя Олега.
