Очертания современности как болезнь безверия

Эволюция западных взглядов на человека воспринимается из более консервативных стран открытым переломом и сознания, и бытийных практик. Никак не удаётся уловить смысл чудовищной метаморфозы, кроме как торжества бесовщины, и разброс мнений оказывается весьма невеликим, от «случайности» трагического рода до такой же трагической «закономерности». Так видят безвозвратное падение некогда возлюбленного брата, с которым после совершённого будет бессмыслен любой доверительный разговор.

Бездна, разделяющая русское понимание сути человека от евро-американского, ещё никогда не была столь непреодолимой и безвозвратной. Определения вроде «оскоромившийся» куда мягче эпитета «опоганившийся». С таким родственником если и разговаривать, исключительно через плетень. И есть с ним из одной посуды на общем торжестве уже нельзя. И здесь работает вовсе не тюремная этика, а элементарная брезгливость. Чистоплотность.

Скажут – Христос чистоплотен не был, и язвы врачевал. Но мы-то не Христос, и язвы если и уврачуем, то исключительно руководствуясь желанием со стороны врачуемого. Но если желания нет, и не предвидится, что ж делать? Санитарный кордон.

А ещё совсем недавно упорные, трудолюбивые, мужественные нации и народы Европы и США (одни пионеры прерий чего стоят) воспринимались мировой культурой как выразители уникальных способов сношения с природой, носители глубокого опыта и столь же глубокой рефлексии по его поводу. Их искусство, воля, красота – где они теперь? ЛГБТ-повестка множится на «пост-колониальный синдром», выдавливая на поверхность просто дичайшую и насквозь лживую перед лицом Создателя смесь эмоций – сперва покаяния перед бесстыдством.

Искажение исконной национальной сути берёт начало в сознательной и предписанной «свыше» девиации и предмета, и способа поведения перед прежде угнетаемыми меньшинствами. Момент, в который массовое покаяние превращается в угнетение и унижение, естественным образом пропускается, и наступает время буффонады, тотальной лжи. Негры, которым целуют ботинки, преступники, хоронимые в золотых домовинах.

На фоне глобального духовного кризиса неизменно эффективным является перенос акцентов на поиск внешнего врага, что в случае с Великобританией, США, а также с крупными европейскими странами показывает поразительно низкий уровень и реальной политики, и информационной сферы, и общественного восприятия. Самая разнузданная пропаганда оказывается принятой и усвоенной легковерной аудиторией, в которой уже не различается интеллектуальная прослойка. Экспертный корпус достиг состояния полного ничто и, кажется, не способен рефлектировать о простейших подменах. Оппозиции русофобии просто не существует, а еще буквально вчера отдельные контактирующие с Россией на постоянной основе клялись нам в дружбе до скончания века. Ныне контакты возможны лишь при условии оппозиционности русскому режиму, иные же оборваны под угрозой нового маккартизма.

Истерические приступы достигают порой таких амплитуд, что впору спросить, осталось ли в англосаксах подобие одушевлённости.

Взаимоотношения России с Великобританией в политике изначально выстраивались не лучшим образом. Желание англичан торговать по всей продолжительности Северного морского пути наталкивалось на понимание русского царя того, что впоследствии (как и интерес Соединённых Штатов к Дальнему Востоку и Сибири) эти территории неизбежно подпадут под влияние или заморской короны, или заокеанской то ли республики, то ли конфедерации. Английским послам отказывал в праве на торговлю ещё Иоанн Васильевич Грозный, чем вызвал изрядное недовольство и возбудил слухи о своей безмерной жестокости. Американским послам отказывали несколько раз, и особенно в отроческие годы страны, то есть, в XIX-м столетии. Впрочем, промышленные концессии сразу же после установления советской власти были на некоторое время разрешены. Омрачённые интервенцией отношения были восстановлены до момента, пока страна не восстановилась после Гражданской войны, но и в дальнейшем блок России, Великобритании и США удачно действовал против нацистской Германии.

История «холодной войны» слишком известна, чтобы здесь её излагать, и, следовательно, мы переходим к последнему тридцатилетию нашего бытия – к «Новой России», которую предпочитают видеть кающейся и смиренной перед лицом новых же вызовов. Страна сначала рассматривается как павший титан тоталитаризма и возможный союзник на континенте, однако отношение быстро меняется, и уже в началу нового тысячелетия она становится врагом номер один, об руку с не сдавшимися ещё бастионами социализма «изгоями». От идеи кающейся и платящей России риторика быстро скатывается в горячую фазу, и продолжение ущемлений (политика приближения НАТО к границам бывшего СССР и Российской империи) сопровождается уже идеей сперва смены российского руководства, раздела России (прямое нарушение Конституции), а затем и истребления России полностью вместе с населением.

Подобное людоедство необъяснимо даже тенденциозной русофобией, царившей на Западе в течение многих веков. Отношение русских людей к иноземной культуре никогда не носило характера уничижительного или даже критического. В русской, советской и постсоветской прессе никогда не звучали выпады против английской или американской литературы, музыки, иных видов искусства, кроме, пожалуй, отдельных видов кинопродукции. Представители англосаксонской культуры неизменно чувствовали себя в Москве и иных русских городах почётными гостями. Пропагандистские стереотипы уступали место живому опыту: русские представали Западу наивными, архаичными, в силу традиции открытыми, прямыми, пристрастными, возбудимыми и даже обидчивыми, но принимающими жизнь без особенных изысков целиком и полностью. Тоскующими, поэтичными, любыми, но только не жителями зоопарка. Пиетет русских людей перед англосаксонской культурой был продиктован вовсе не англофильством, владевшим русским дворянством, а затем и интеллигенцией, а подспудным пониманием истинного масштаба англосаксонских культурных явлений, часто заслоняемых подвигами Франции, Германии и Испании.

Как же могло случиться так, что представители англосаксонской культуры не выступили с протестами относительно постоянно муссируемой мысли о тотальном уничтожении России? Отчего оказалось возможным попрание прав на самую жизнь братьев по расе и по христианской вере?

Духовные причины кризиса англосаксов кроются в легкомысленном отношении ко Христу, постоянном искажении его облика, трактовок и Его, и Апостольских посланий, и всей ранней, а заодно и поздней богословской мысли. Суть же Христа состоит в том, что единожды принявшие Его не могут безнаказанно адаптировать Его к своим нуждам, а затем и вовсе отречься от Него. Христианская нация либо живёт по заповедям, либо подвергается самым тягостным испытаниям на прочность. И дальнейшая жизнеспособность англосаксонского мира сегодня вызывает самые большие сомнения: он оказывается не просто раздробленным и духовно оступившимся, но помрачённым с риском пожизненного лишения благодати.

Так называемая «ЛГБТ-повестка», сделавшаяся символом борьбы за права человека, отодвинула собственно права человека. Уж если белый гетеросексуальный мужчина обвинён в создании неприемлемо жестокого мира и должен быть заменён чёрным гомосексуальным мужчиной, то о каком будущем здесь вообще можно говорить? Нестерпимый зуд увидеть конец истории на протяжении жизни одного-двух поколений, владеющий англосаксами, способен стерилизовать и остатки здравомыслия. Кажется, что пост-колониальный синдром вины за содеянное в Азии, Африке и Латинской Америке заставляет нацию покончить жизнь самоубийством. Но стоит ли, в таком случае, перед запланированным исчезновением шантажировать ещё и соседей по континенту, ультимативно прививая им антихристианский образ мысли?

Те, что прожили хотя бы несколько десятилетий в Советской Союзе, помнят совершенно иной образ Британии. Путающееся в элементарных понятиях дикарство и агрессивное невежество не были присущи заядлым консерваторам. Стереотипический англичанин был образцом выдержки, насмешливого и блестящего интеллекта, оценивающего природу и людей с удивительно своей и инстинктивно понятной точки зрения. Англичанин был достоин уважения, потому что не позволял себе вольностей, а если страдал, то ни в коем случае не был низок или развязен в своём страдании, стремясь не оскорбить посторонних людей зрелищем падения. Гордая посадка головы, независимость суждений его говорили об аристократизме духа куда убедительнее, нежели хорошо сидящий костюм, сшитая на заказ обувь, гетры и трубка. В англичанине видели не вырождающегося содержателя имения, но прекрасного инженера, поэта, мечтателя и воплотителя мечтаний. Образ английского рабочего останется сродным образу общеевропейского рабочего – аскетичный, худой, в комбинезоне, с короткой причёской, уже начавшей седеть, в грубой обуви, но с умом и руками подлинного знатока своего дела, дерзновенного и вдохновенного. Образ английской женщины так же неколебим – скромность и сдержанность, домашний и конторский труд от зари до зари, и снова скрытая, тщательно подавляемая боль.

Так близко, знакомо, понятно, и вдруг эти образы девятнадцатого и двадцатого веков стремится выместить растлитель в радужном боа, кривляющийся на «парадах достоинства», невнятный «мужчина-домашний работник», женственный, кутающийся в какие-то неопределенного пола тряпки, и прочие выверты современного бытия.

Утеряны не стереотипы, а национальная идентичность.

Как можно русскому человеку забыть об именах, составивших английскую славу?

Я говорю здесь, в том числе, об издании «Английская поэзия в русских переводах», где совокупный труд лучших русских поэтов и переводчиков дал пусть не полное, но чрезвычайно многомерное представление о почти тысяче лет стихотворного труда. Алексей К. Толстой и Марина Цветаева, Плещеев и Пастернак, Маршак и Топоров сложили мозаику эпических масштабов. Английское стихотворство вдохновляло, звало к свободе. Донн, Свифт, Поуп, Блэйк, Вордсворт и Бёрнс – вот на чём строилось представление о том, где текут реки, полные звёздного молока, где разум и воля идут рука об руку, и вместе они составляют мечту о жизни полной, полной внутреннего достоинства. Кольридж и Вальтер Скотт, Саути, Мур и Байрон, Теннисон и Арнольд, Суинберн, Стивенсон и Россетти.

Из аналогичного тома «Американская поэзия в русских переводах» советские юноши и девушки узнавали об Эмили Дикинсон и Эзре Паунде, Роберте Фросте и Харте Крейне, Ральфе Уолдо Эммерсоне и Эдгаре Аллане По. Вступительную статью к сборнику, сделавшемуся антологией, писал один из моих учителей, Станислав Бемович Джимбинов… Какие имена! Какие буйные цветы на прибитом дождём и ветрами человеческом лугу! Они-то никуда не ушли, но что пришло им на смену? Есть ли сегодня в английской или американской поэзии имя, достойное не просто какой-то «премии», но звания подлинно вселенского духа? Кажется, высота, так явно давшая знать о себе, сегодня утеряна всем человечеством. Оно погружается во мрак самоубийственных войн.

Но так ли виновна здесь Россия, уже отдавшая на волю волн около трети своих территорий, и не могущая смириться с тем, что бывшие республики становятся ей лютыми врагами? Виновна ли она в том, что в этих теперь самостоятельных субъектах международного права стараниями неких специальных специалистов водворяется климат исступлённой ненависти к стране, старавшейся, пусть и на свой лад, чтобы и они были минимально сыты?

Неудержимое стремление урезать Россию, превратить её в груду радиоактивного пепла – девиация, которой немыслимо противостоять ни рационально, ни иррационально. Снести Третий Рим, словно золотой купол, сияющий на Востоке, превратить миллионы квадратных километров в жуткую пустыню – неужели ради этого рождаются новые поколения англосаксов? Кто избирает на должности управляющих ими самых отъявленных плутов и лжецов? Зачем так сладострастно мечтает европейская пресса о русском крушении? Мыслимо ли жить в круглосуточной ненависти к евроазиатской державе, поэзия которой так скупо переводится на английский язык? Самодостаточность англосаксонской культуры сегодня начинает казаться провинциальным варварством. Не зная ничего о современной русской культуре, она будто бы изолируется от неё намеренно, словно боясь, что случайно, сама того не желая, признает высокое достоинство потенциального врага, и тем внутренне надломится, утеряв значимую часть решимости.

Запад сегодня напоминает гипер-активного подростка, не могущего самостоятельно справиться с отклонениями в поведении. Поэтизация извращений была бы относительно тихой манией, которую Запад мог бы преодолеть, увидев несколько лет спустя людей действительно массово больных и опустошённых, но, видимо, речь идёт о помешательстве уже массовом, неостановимом.

Простым людям и объяснять ничего не надо, но верховным жрецам сатанинского культа следует, может быть, заново прочесть несколько лекций о целомудрии и буйстве плоти, и чем они различны, и что для чего предназначено. И цикл подобных лекций стал бы подлинным половым просвещением для дикарей, способных увлечь за собой в бездну сотни тысяч подрастающих юнцов и дев, и не подозревающих, что возврата к норме после опоганивания тела не будет.

Кто мы такие, чтобы учить? Но кто мы такие, чтобы отмалчиваться, видя погибель, и более того, испытывая ультимативное давление со стороны стремительно опоганивающихся?

Как просто, наверно, воображать, что русское пространство населено дикими ордами, сходными видом с монголами. Какая наивная ложь. Россия населена пусть и не сплошь голубоглазыми блондинами, но людьми, вид которых практически не отличим от сегодняшних исконных англичан.

Мульти-культуралисты определяют опасность предельно чётко: она происходит со стороны белого человека-традиционалиста, видящего свой долг в создании семьи, рождении и воспитании детей. Совершенно понятно, что исконно такой человек – носитель христианских ценностей. Следовательно, борьба происходит не столько против него, сколько против Христа. Тараном слома патриархальной семьи выступает радикальный (да и не радикальный) феминизм. Сокрушая достоинство и честь белого человека, поборники толерантности тянут мир к Апокалипсису, и уже не скрывают своих намерений. И невооружённым глазом видно, что идеологии сокрушения традиции основаны на дроблении крупных сообществ (народа, нации), фатальном эгоизме меньшинств и неумеренном превознесении того, что ещё недавно считалось стыдным и потому тщательно скрываемым пороком. Вынос на поверхность сексуальных девиаций, естественно, призван сокрушить мир белого человека и вместо него сотворить подобие цветного апокалиптического рая, нового Вавилона, но вероятнее всего, новых Содома и Гоморры, обречённых на новый же гнев Господень.

Появление радужных и эстетически омерзительных орд на улицах европейских и американских городов говорит о глубоком упадке цивилизационной идеи, сужении экзистенциальных перспектив бытия, отказе от национального образа жизни и от Христа. Иногда хотелось бы взглянуть в глаза обобщённому обитателю Британских островов и Соединённых Штатов Америки и с любовью и тревогой вопросить его, что, собственно, случилось, и что так изуродовало восприятие бытия и его смысл. Неужели не видно, что карнавальная весёлость содомитских шествий – траурна, и что все эти шествия – похороны разума, рассудка, чести, совести оптом и навсегда, что они есть обнуление прошлого, казнь будущего?

Очередными и неотложными мерами отхода от пропасти видятся примерно таковые:

- признание прав белого человека на то будущее, которое он инстинктивно видит перед собой образом достоинства, а не падения;

- повышение уровня культурного обмена (а не хаотической миграции) между странами во имя понимания перспектив ближайшего и отдалённого будущего;

- прекращение риторики ненависти в отношении России и других традиционно «белых» стран, относящихся к «радужной повестке» с должной степенью понимания её самоубийственности, и более того – признание в России собрата, а не экзистенциального врага, со сменой парадигмы в СМИ и массовой культуре;

- излечение, а превознесение пороков и девиаций;

- объединение усилий всех стран по выстраиванию мира на благо каждого обитателя планеты.

Сергей Сергеевич Арутюнов, поэт, публицист, доцент Литературного института им. Горького, научный сотрудник Издательского совета Московской Патриархии