Можно ли с помощью спецоперации победить потребительство?

 В этом году мало кому удастся выехать отдыхать за рубеж. Казалось бы, велика ли потеря. Но для целой социальной страты (так называемого среднего класса) это — настоящая семантическая революция. Наш «белый воротничок» привык весь год жить, строя планы, куда он теперь поедет, и откладывая деньги, чтобы потратить их в эти ключевые для него две-три недели отпуска. После поездки было приятно делиться впечатлениями, растягивая период послевкусия как можно дольше. И так из года в год. Теперь этот цикл бытия с акцентом на выезд из страны оказался нарушен.

 Хороший повод поднять голову и оглядеться в поиске иных ценностей. Многие вспомнят, что у них есть дачи. Вместо заграницы поедут в деревню. Для кого-то распахнётся окно возможностей открыть для себя (снова или даже в первый раз) красоту отечественного пейзажа, оценить, насколько может быть благодарна земля, отвечающая каждому, кто её любит и вкладывает в неё свой труд. Такая простая школа патриотизма. Плюс наши деревни получат какую-то часть тех денег, что прежде увозились «за бугор». Небольшое стимулирование провинциальной экономики.

 В результате беспрецедентных западных санкций и реакции мировых брендов сократится ассортимент. Проблема выбора (нужна ли тебе эта вещь или нет, что купить — то или это) исчезнет сама собой. Время, когда поход в магазин был разновидностью развлечения, уходит в прошлое. А это значит, что культурная потребность больше не будет перекрываться шопингом. Хочешь развлечений — найди себе что-то другое. Возможно, некоторых это побудит обратить своё внимание в сторону более достойных вещей.

 Купить новую вещь теперь будет более проблематично. Даже при наличии нужной товарной группы на рынке. Цены неизбежно вырастут, а доходы по большей части останутся прежними. Это означает, что ценность уже имеющихся («старых») вещей возрастёт. Купил, попользовался, надоело — бросил, такая формула теперь не пройдёт. Люди будут относиться к вещам более бережно, ломающееся станут чинить, а не сразу же выбрасывать. И приобретать будут стараться то, что будет служить долго, а не то, что выглядит броско и красиво.

 То есть ситуация собьёт с нас потребительскую спесь, сделает повседневное отношение к жизни более здоровым. Наше общество было больно, и Господь нас таким образом вразумляет. Но надо спросить, а идёт ли нам впрок этот урок?

 Коррекция потребления остаётся чисто внешней, мы присуждаемся к ней извне, она не становится делом нашей души. На запрет поставок в Россию автомобилей представительского класса мы не отвечаем тем, что отправляем все эти Бентли, Мерседесы и Роллс-Ройсы в металлолом. Никто не отказывается ездить на дорогих машинах. Наоборот, то, что теперь приобрести такую машину будет сложнее, а поддерживать её на ходу — дороже, ещё больше подчеркнёт статус и успешность владельца. 

 На внешние ограничения потребительство отвечает созданием дефицита для массы и особых каналов потребления для избранных. Вместо патриотизма развивается культ предметов частного пользования, недоступных для приобретения обычным путём. Товарное преклонение перед заграницей. Оно было в СССР в условиях господства социалистической идеологии, тем более его следует ждать сейчас, поскольку мы сохраняем капиталистическую систему.

 Дело даже не в имущественном неравенстве как таковом, а в отсутствии идеологии на персональном уровне. 

 Сегодня мы радуемся: вместо аморфности и склонности к либерализму государство демонстрирует патриотическую решимость. Та же решимость транслируется большинством СМИ, а те площадки, что обслуживали либеральную публику, закрылись или лишены возможности работать у нас в стране. Общий курс ясен и совпадает с ожиданиями патриотической общественности. Нет ничего проще, чем выражать поддержку этому курсу. Также просто, оглядываясь по сторонам, находить идеологические отклонения и клеймить их — если раньше иногда это выглядело своего рода фрондой, то теперь векторы народного возмущения и возмущения официальных лиц совпадают. Правильная идеология в публичной сфере вроде бы торжествует. Мы прекрасно можем сказать, что из неё следует для других. Но знает ли каждый из нас, что следует для него персонально? 

 Мы по-прежнему мечтаем о лучшей (в материальном отношении) жизни. Санкции мы считаем несправедливыми, но градус нашего негодования поддерживается тем, что они ухудшают нас повседневный быт, сокращают возможности потребления. В общем-то, на то и расчёт: условный «холодильник» должен победить условный «телевизор». Мы должны быть потрясены падением качества жизни настолько, чтобы наше негодование стало влиять на политический курс.

 Однако, если от политэкономии перейти в сферу духовного, то придётся признать, что санкции — не просто выверт геополитики; они попущены Богом, а значит у происходящего с нами есть и духовная причина. Рубль испытывает трудности с конвертацией в доллар и евро; не следует ли нам читать это как знак, что главное в нашей культуре не должно оцениваться по способности приносить нам материальное благо? Служит ли патриотизм для прибытка? За что мы вообще ратуем? За земное благополучие? За протяжённость державы? За высоту флагштока? Или всё-таки за что-то укоренённое в вечности, непреходящее, освящающее и знамя, и державу? Помним ли мы об этих истинных ценностях, вносим ли мы христианство в обстоятельства нашей обыденной жизни? Стало ли христианского вокруг нас больше за последнее время — вот, как мне кажется, самый принципиальный и главный вопрос.

Андрей Владимирович Карпов, главный редактор сайта «Культуролог»