Деформация ценностей

Константин Сергеевич Станиславский создавал свою знаменитую «систему», чтобы вывести театр из ремесленничества в зону высокого искусства. Ремесло – это обладание знанием и навыком применения особых профессиональных приёмов. Образцом ремесленничества являлся условный плохой провинциальный театр, в котором актёры показывали пьесы, используя типичные модуляции голоса и жесты, вроде прикладывания руки к сердцу при изъяснении в любви, разрывание ворота в момент смерти и вскакивания на ноги при произнесении особо выигрышных фраз. Тот, старый театр обогатил наш язык целым рядом слов с отрицательной коннотацией: актёрство, фиглярство, театральщина. Общий их смысл состоит в том, что нам предлагается нечто показушное, искусственное, ненастоящее. Неподлинность настолько очевидна, что лезет из всех щелей.

 В противовес этому была выдвинута концепция «жизни на сцене». В момент представления зритель оказывается настолько захвачен происходящим, что сценический мир оживает для него как имеющий право на существование. Возникает, как мы можем сказать сейчас, параллельная реальность, убедительная в своей внутренней логике. Условность театра стала интерпретироваться иначе: теперь она не является техническим дефектом, возникающим в силу замещения подлинной жизни игрой; условность – это инструмент, позволяющий отсекать лишнее, отвлекающее зрителя от погружения в создаваемую на сцене конструкцию альтернативного мира.

 В своё время театр «по Станиславскому» мог считаться «театром актёра»: «захват» зрителя в нём обеспечивался силой актёрской игры. Параллельно существовал театр Мейерхольда – изначально режиссёрский театр, в котором актёр был лишь функциональной единицей, а не самостоятельной сущностью, цветом в палитре, из которой режиссёр собирал итоговую картину. В настоящее время это противопоставление уже не столь значимо. Классическая постановка пьес встречается крайне редко. Никому не интересно буквально следовать пьесе. Обычно постановка строится на тех или иных режиссёрских «находках». При этом от актёров ожидается игра с полным погружением в сценический образ.

Эта конвергенция произошла во многом под влиянием кинематографа. Во-первых, он сделал визуализацию литературы (в общем смысле этого слова – как художественного вымысла) повсеместно доступной для каждого. Не надо дожидаться постановки и идти в театр, а с возникновением телевидения – и в кинотеатр идти необязательно. Сегодня же, с учётом интернета, любую, некогда сделанную визуализацию можно увидеть в любое время. В результате театр утратил одну из важнейших функций. В его функционале произошло перераспределение значимости, и на первое место вышло переосмысление литературного материала; простая (т.е. адекватная) репрезентация теперь кажется слишком пресной.

 Во-вторых, кинематограф и сам по себе – фабрика по созданию миров. Немое кино напоминало старый, классический театр: оно было насквозь условным. С появлением звука (а потом и цвета) возникла возможность глубокого погружения зрителя в мир художественного вымысла. Художественная (альтернативная) реальность вошла в повседневную жизнь, сосуществуя с подлинным бытием. И даже больше: вымысел стал частью нашего бытия, перемешался с ним, больше не существуя отдельно. Мы разговариваем репликами киногероев, воспринимаем их действия и манеры в качестве рабочих моделей, которым можно следовать, и то, что настоящая жизнь не укладывается в каноны кино, нас не отрезвляет, а скорее лишь раздражает. 

 Люди из виртуального мира – актёры, шоумены, телеведущие, спортсмены, политики, все те, кого мы не знаем лично, но чьи образы примелькались и вошли в привычный фон повседневности – оказываются субъектами влияния. Если раньше, в классическом мире, человек получал образцы для подражания из своего непосредственного окружения (кое-кто пытался брать модели из книг, но сила восприятия живого человека рядом потенциально всегда сильнее воздействия книжного текста), то сегодня информационное давление масс-медиа столь велико, а используемые ими приёмы настолько эффективны, что искусственно созданные образы совершенно оттеснили обычных людей, с которыми нам приходится встречаться по жизни. Люди обладают недостатками, устают, у них бывают неудачные дни, – виртуальные персонажи специально обточены таким образом, чтобы воздействовать на публику. Они выигрывают в конкурентной борьбе.

 Итак, обобщая, можно сказать, что современная цивилизация строится на модельных образцах, получаемых с экрана. Главным инфлюенсором нашего мира является собирательный образ актёра (персонажа из экранного пространства). При этом весь процесс репрезентации этого образа построен так, чтобы мы верили в реальность экранной вселенной, каким бы абсурдом она ни оборачивалась бы при объективном анализе.

 Последствий подобного состояния дел довольно много, но одно из них хотелось бы подчеркнуть особо. Хороший актёр должен быть пластичным. Ему необходимо входить в образ, решать задачу, поставленную режиссёром. Сегодня он занят в трагедии и плачет так, что зритель тоже вынужден всхлипывать. Завтра играет в комедии, и зритель, смотря на него, должен смеяться. А если режиссёр хочет, чтобы трагедия была смешной или чтобы посреди комедии вдруг зазвучала трагическая нота, актёру необходимо найти в себе средства для подобных эмоциональных парадоксов. Любой смысл может быть представлен любым образом. Истинной ценностью является актёрское мастерство (т.е. та самая пластичность). Остальные ценности – это объекты для выражения, иными словами – инструментарий, с помощью которого работает актёр.

На уровне режиссёра картина примерно такая же. Его задача – получить реакцию аудитории. Для чего могут использоваться любые операции над смыслами. Всё пластично; осью же, вокруг которой всё вращается, является профессионализм – то есть умение добиваться нужной реакции. Это и есть единственная истинная ценность. 

И можно было бы посчитать всё это обыкновенной профессиональной деформацией, когда бы мы жили не по образцам сцены (экрана). Но мы копируем то, что видим, и неизбежно впитываем ценность пластичности. 

Человек современного мира живёт по принципу: ставь себе цели и достигай их. Сегодня это может быть одна цель, завтра другая. Жизнь подкидывает вызовы, мы на них отвечаем. А ещё лучше научиться быть проактивным, то есть не ждать, когда ситуация заставит тебя реагировать, а действовать так, чтобы подталкивать развитие ситуации в нужную тебе сторону. 

Человек, который управляет собой и способен добиваться реализации своих планов, вызывает уважение. При этом сфера приложения усилий уже как бы и не имеет большого значения. Важно быть эффективным, профессионалом в том, что ты сейчас делаешь. Это как раз и есть воплощённая пластичность. Интерес человека сдвинут с объекта приложения усилий на то, что он делает, т.е. в конечном счёте на себя. Остальные смыслы оказываются вторичными. 

 За последнюю сотню лет, которые прошли с момента замещения реальных людей в роли модельных образцов медийными персонажами, это смещение настолько глубоко в нас въелось, что весьма непросто восстановить правильное восприятие: а как оно должно быть? А должно быть так, что у человека есть внешняя по отношению к нему система ценностей, с которой он соотносит себя. Цели не выдумываются произвольно, а возникают в результате следования системе. Некоторые вещи необходимо делать, даже если это у тебя плохо получается. Имеет значение не коэффициент эффективности, не результативность, а причастность, то, что ты исполняешь свой долг – как можешь и как умеешь, хотя, конечно, желательно стараться делать должное как можно лучше. 

 Такова философия традиционного мира. Возможно, что общество, ею руководствующееся, на круг будет менее продуктивно, однако такой подход позволяет сохранять ценности. Пластичное же общество ценности неизбежно утрачивает, что мы сегодня и наблюдаем. 

Андрей Владимирович Карпов, главный редактор сайта «Культуролог»