Белая лихорадка, красная горячка

Прошло целое столетие, как закончилась Гражданская война в России. За это время написано о ней было очень и очень много, особенно за последние тридцать лет. И если в советское время практически вся информация о деятельности большевиков и Красной Армии благодаря мощной пропаганде всех информационных структур страны преподносилась в позитивном героическом образе, то о белых, их борьбе и мотивах тех или иных поступков и решений, можно было найти только негатив. Оно и понятно, советский строй обязывал авторов показывать противостояние красных и белых исключительно как подвиг граждан страны Советов в их борьбе с защитниками прежней России на пути создания первого в мире социалистического государства. Брешь в многолетнем лакировании деятельности строителей коммунизма пробила перестройка. На поверхность информационного поля страны, словно из падшего мира, повылезали свидетельства чудовищных злодеяний, совершенных большевиками над своими согражданами.

После развала СССР открылось еще больше источников, сохранивших правдивую информацию, как о реальной деятельности красных, так и о Белом движении. По архивным документам, а также по мемуарной литературе, написанной свидетелями тех событий, были созданы произведения, благодаря которым в народном сознании стремительно прояснялось, что же происходило в те, не такие уж и далёкие, времена. Одновременно в открытом доступе стало появляться большое количество литературы с иным толкованием недавних исторических событий, как-бы затирающим реальность и уводящим от истины. Пример тому – произведение под названием «Белая лихорадка», постулаты которого никак не соответствуют действительности.

Мы уже давно отошли от идеологических шор советского периода, стали реалистично относиться к деятельности Красной Армии и других государственных структур того времени. Мы давно поняли, что крови граждан России в послереволюционные и последующие 20-е и 30-е годы прошлого века действующей властью было пролито немало. Поэтому сравнивать эти «подвиги» красных с аналогичными действиями белых, выражаясь современным научным языком, попросту говоря – некорректно. Чего стоит только деятельность ЧК в Москве, Киеве, Харькове, в Крыму. Ведь даже читать свидетельства очевидцев и самих участников тех злодеяний просто невыносимо. Сравнение здесь уместно только одно: если белый террор, который вполне можно определить как «эксцессы на почве разнузданности [большевистской] власти и мести», не исходил напрямую от органов белой власти и не был обоснован, «в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря» (Мельгунов С.П. Красный террор в России: 1918-1923. Берлин, 1923), то красный террор большевиков был закреплен целым рядом декретов и приказов (Постановление СНК РСФСР от 05.09.1918 «О красном терроре»). Белые декреты и белая пресса не призывали к массовым убийствам по классовому признаку, к мести, к уничтожению целых социальных групп (Директива ЦК РКП от 24.01.1919 года «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах»), в отличие от таковых у большевиков. Хотя, в любом случае, оправдывать в этом отношении одну или другую сторону нельзя. В братоубийственной Гражданской войне исчезали и становились чуждыми прежде привычные для всех слоев населения христианские понятия. Так, вместо милосердия и сострадания возникало обоюдное озверение и ненависть, вместо спокойного течения жизни – состояние ужаса и страха.

Все это говорит о том, что обращаясь к истории любого периода истории нашего Отечества, нам, современникам, необходимо подходить к оценке или переоценке минувших событий очень и очень деликатно, не делая каких-то поспешных и резких выводов, дабы, во-первых, чтобы не внести сумятицу в сознание наших сограждан, а во-вторых, чтобы не оскорбить память боровшихся за свои идеи наших предков, воевавших с обеих сторон.

Чтобы показать, насколько опасны поспешные и непродуманные оценки послереволюционной истории нашей страны (а они сейчас в моде), попробуем проанализировать опубликованную на РНЛ статью Александра Бадьянова о культе Белого движения в современной России.

Начнем с утверждения автора о том, что большое число офицеров Императорской России служили в Красной Армии. Да, это признанный факт, но просто приводить цифры без указания причин такого служения было бы неправильно. В целом, ситуация была такова. Среди царских офицеров были, конечно, романтики и не только, которые действительно поверили в большевистские идеи и пошли служить новой власти по зову своего сердца. Другими причинами могли быть карьеризм, конформизм, необходимость обеспечения семьи, желание помогать своей стране независимо от политики ее властей. Но немалая, вернее – основная в этой категории, часть офицерского корпуса была вынуждена служить красным по принудительной мобилизации, главным образом потому, что такая «добровольная» служба Советам гарантировала жизнь членам их семей, которые являлись заложниками новой власти. Фактов, подтверждающих это, более чем достаточно. Они доказывают, что советская власть с первых шагов своего существования старалась воздействовать на своих потенциальных врагов через близких им людей и родственников, зачастую коварными и подлыми методами добивалась от всех категорий граждан выполнения тех задач, которые она ставила перед собой.

Чего стоит один декрет Совнаркома от 2 июня 1920 года, касавшийся офицеров, остававшихся в Белом движении. Стержневым пунктом этого декрета было использование патриотических настроений бывшего офицерства в связи с их противостоянием стремлению буржуазно-помещичьей Польши отторгнуть земли Советской Украины и Белоруссии. В декрете указывалось, что «все те бывшие офицеры, которые в той или другой форме окажут содействие скорейшей ликвидации остающихся еще в Крыму, на Кавказе и в Сибири белогвардейских отрядов и тем облегчат и ускорят победу рабоче-крестьянской России над шляхетской Польшей, будут освобождены от ответственности за те деяния, которые они совершили в составе белогвардейских армий» (Декреты Советской власти. М., 1978. Т. 9. С. 7-8).

Следует также напомнить о дальнейшей судьбе абсолютного большинства бывших царских офицеров, служивших в рядах Красной Армии, о чём в нашей советской литературе скромно умалчивалось. В двадцатые и особенно в тридцатые годы практически весь старый офицерский состав времён Первой мировой войны был репрессирован.

Следующий момент. Автор статьи делает очень серьезный вывод и утверждает, что «белые офицеры закономерно проиграли свою белую борьбу с красными за поместья и привилегии». Но и это заключение очень голословное, не подкреплённое никакими доказательствами. И сделано оно, скорее всего, опять-таки на основании так называемых пропагандистских «исследований» советского времени. Как мы помним, тогда во всех источниках указывалось, что во время Гражданской войны Белые армии чуть ли не целиком состояли из «дворян и прочих эксплуататоров», «которые только спали и видели, как бы пролить побольше народной крови и отстоять свои привилегии, недвижимость и богатства» (см. здесь). Автор просто подхватил этот посыл, стараясь на его основе развить тему противоречий между господствующими классами и народом в России, и усилить значимость данного идеологического клише. Для выяснения истины стоит рассмотреть это утверждение более детально, потому что если даже у некоторых учёных возникают определённые проблемы в постижении подобных вопросов, что говорить о простых читателях, не всегда имеющих достаточный багаж исторических знаний. С этой целью обратимся к документам и для начала попытаемся узнать, что же вообще представлял из себя офицерский корпус России, как он комплектовался в начале века и накануне Первой мировой войны, и каков был его состав во время Гражданской войны.

Из официальных документов тех лет явствует, что поступать и учиться в пехотные, артиллерийские, кавалерийские и другие училища имели право представители всех сословий, без каких-либо исключений. Так, по воспоминаниям В.В. Чернавина, служившего в штабе Виленского военного округа и просматривавшего списки поступавших и принятых в Виленское пехотное юнкерское училище (с 1 сентября 1910 г. – Виленское военное училище) в период 1908–1914 гг., «…не дворян… было более 75% юнкерского состава». Офицер писал: «Отчётливо помню, что преобладали в этих списках сыновья крестьян и мещан, затем шли сыновья купцов, духовных и т.д. и, наконец, дворяне» (Суряев В.Н. Сословное происхождение русского офицерства начала ХХ века).

Из отчета Военного министерства за 1910 год следует, что «сословное происхождение юнкеров, обучавшихся во всесословных училищах, в обобщённом виде характеризовалось следующими цифрами: выходцев из потомственных дворян – 15,77 проц., из крестьян – 17,92 проц., из мещан – 14,57 процентов. Сыновьями личных дворян являлись 20,13 проц. юнкеров, остальные происходили из купцов, почётных граждан и т.д.». (Всеподданнейший отчёт Военного министерства за 1910 год. СПб., 1912 / Приложение 9: Отчёт о состоянии военно-учебных заведений за 1910 год. С. 9) Здесь необходимо отметить, что личное дворянство к потомству не переходило (О разных родах состояний и различии прав, им присвоенных // Свод Законов Российской империи, издания 1857 г. Т. 9: Законы о состояниях. СПб., 1857. С. 13), поэтому дети личных дворян к дворянскому сословию не принадлежали. С учётом данного факта очевидно, что дворян среди юнкеров всесословных училищ было явное меньшинство.

Известный исследователь Белого движения и Русской Императорской армии Первой мировой и Гражданской войн С.В. Волков также указывает, что «среди офицеров же выходцы из потомственных дворян составляли менее половины. Так что даже если считать, что доля помещиков среди потомственных дворян, служивших офицерами, такая же, как доля помещиков среди всех потомственных дворян, то в конце XIX – начале ХХ в. среди всех офицеров-помещиков не могло быть более 10-15%» (Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 2003).

Таким образом, не вызывает сомнения тот факт, что даже до начала Первой мировой войны доля дворян-помещиков среди офицерского состава была очень незначительной. А после окончания войны, когда офицерский корпус России понёс огромнейшие потери, на чем мы остановимся далее, среди выживших белых офицеров просто не было тех, кто мог бы вести борьбу за свои якобы имевшиеся поместья и тем более за привилегии, которых, по сути, у них было только две, – служить Отечеству и умереть за Россию!

Теперь попробуем разобраться какие изменения происходили с русским офицерством во время Первой мировой войны, которая стала последней войной для армии Российской империи и её офицерского корпуса, и предопределила его трагическую судьбу. Исследования специалистов по данной теме показывают, что «в годы войны русский офицерский корпус претерпел огромные изменения, как по численности, так и своему составу (достаточно сказать, что в 1914–1917 гг. в офицеры было произведено больше лиц, чем за всю историю русской армии до мировой войны)» (Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг. М., 1988).

В то время условия производства в офицеры создавали чрезвычайную пестроту офицерского корпуса. Если до войны, несмотря на разное социальное происхождение офицеров, вся их масса (за очень небольшим исключением) проходила одинаковый путь – через военные училища, с той лишь разницей, что часть будущих офицеров оканчивала до этого кадетские корпуса, и имела сравнительно одинаковый уровень подготовки, то после начала войны военные училища перешли на сокращенный курс обучения (3–4 месяца, специальные – полгода), и их выпускники, как офицеры военного времени, производились не в подпоручики, а в прапорщики; причем уже с декабря 1914 г. так выпускались все офицеры. Исключением были лишь кавалерийские училища, где впоследствии срок обучения увеличился до 1 года, а три последних выпуска стали корнетами.

Важно отметить, что состав юнкеров училищ военных лет вследствие гигантского роста их численности по своей психологии и ценностным установкам существенно отличался от довоенного, поскольку в абсолютном большинстве эти юнкера не собирались становиться офицерами. Их образовательный уровень был относительно высок, так как в училища чаще всего определяли лиц 1-го разряда по образованию, т.е. окончивших не менее 6 классов гимназии и равных ей учебных заведений, а также с законченным и незаконченным высшим образованием.

На сегодняшний день представления как об общей численности произведённых в офицеры лиц, так и о числе служащих офицеров на момент крушения российской государственности в 1917 году не всегда отличаются точностью и заметно разнятся даже у специалистов. Так, численность офицерского корпуса к концу 1917 г. современники и позднейшие исследователи определяют от 250 до 320 тысяч, иногда можно встретить цифры в 400 и даже 500 тысяч человек. Это объясняется отсутствием обобщающих данных о произведённых за всю войну, и тем, что расчеты делались на основании общих цифр производств за отдельные периоды или по отдельным видам военно-учебных заведений, а также согласно численности офицерского корпуса перед войной и на отдельные даты, а также данным о потерях (Там же).

С учетом этих цифр принято считать, что в общей сложности за войну было произведено в офицеры около 220 тыс. человек, в т.ч. около 80 тыс. из военных училищ и около 110 тыс. из школ прапорщиков. Наиболее кропотливые исследователи определяют общую численность офицерского корпуса к концу 1917 г. примерно в 276 тыс. человек, из которых к этому времени 13 тысяч еще оставались в плену, а 21-27 тыс. по тяжести ранений не смогли вернуться в строй (Волков С.В. Первая мировая война и русский офицерский корпус // «Наша страна», Буэнос Айрес, 29 августа 2009 г., № 2874).

Самое интересное в этих данных заключается в том, что примерно 70% новых офицеров происходили из крестьян, 25% – из мещан или даже рабочих, и только 5% были из дворянского сословия (см. здесь).

Во время Первой Мировой войны наша армия несла очень большие потери, многие офицеры погибали, а их места занимали крестьяне и мещане, закончившие ускоренные курсы прапорщиков. Именно они и становились потом капитанами, подполковниками и полковниками, а иногда и генералами. Здесь уместно вспомнить генерала Кутепова, чей отец был простым лесничим, или генерала Туркула, который происходил из мещанского сословия.

Значительные изменения в численности офицерского корпуса сами по себе предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик. Но ещё более это усугубилось тем, что число потерь не распределялось пропорционально между кадровыми и произведенными за войну офицерами – основная часть потерь приходится как раз на первых: из 73 тыс. боевых потерь 45,1 тыс. падает на 1914–1915 гг., тогда как на 1916 г. – 19,4 и на 1917 г. – 8,5. То есть едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны. И вполне понятно, что к 1917 г. офицеры были уже совсем другие. К концу войны во многих пехотных полках имелось всего по 1–2 кадровых офицера, в других в лучшем случае ими было обеспечено батальонное звено, в среднем приходилось по 2–4 кадровых офицера на полк. Ротами (а во множестве случаев и батальонами) повсеместно командовали офицеры военного времени, многие из которых к этому времени стали поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже и капитанами. За время войны пехотные полки переменили от трех до пяти офицерских составов (Волков С.В. Русский офицерский корпус в 1917 году).

В результате «системообразующий» тип довоенного офицера – потомственный военный, носящий погоны с десятилетнего возраста, пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, – практически исчез. В кавалерии, артиллерии и инженерных войсках, а также на флоте положение было лучше. Во-первых, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск, и, во-вторых, потому что соответствующие училища все годы войны комплектовались в наибольшей степени выпускниками кадетских корпусов. Однако эти рода войск, все вместе взятые, составляли крайне незначительную часть армии.

В своих работах С.В. Волков констатирует, что к 1917 году офицерский корпус, в общем, соответствовал сословному составу населения страны. Однако этот сословный характер выражался в конкретной численности. И если до войны (1912 г.) 53,6% офицеров (в пехоте – 44,3) происходили из дворян, 25,7 – из мещан и крестьян, 13,6 – из почетных граждан, 3,6 – из духовенства и 3,5 – из купцов, то, как уже отмечалось, иная картина наблюдалась среди офицеров военного времени. Так, генерал Н.Н. Головин свидетельствовал, что из 1000 прапорщиков, прошедших школы усовершенствования в его армии (7-й) около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и только 40 из дворян. Такое соотношение подтверждают и послужные списки выпускников военных училищ и школ прапорщиков военного времени. По ним нетрудно убедиться, что доля дворян никогда не достигала 10%, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно росла, никогда не опускаясь ниже 60-70% (это при том, что большинство прапорщиков было произведено в 1916–1917 гг.). Приблизительно такие же цифры приводят и другие исследователи Гражданской войны (см., напр.: Галин В.В. Тенденции: Интервенция и Гражданская война. М., 2004).

Генерал А.И. Деникин в своих мемуарах высказывался об участниках войны так: «Офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры» (Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Мн., 2002). Кроме того, в составе офицерского корпуса оказалось несколько десятков тысяч людей с более низким уровнем образования. К тому же после февральского переворота были отменены всякие ограничения, касавшиеся иудаистов и по вероисповедному принципу. А.И. Деникин также отмечает, что в условиях военного времени свою социальную специфику офицерский корпус утратил. Его качественный уровень катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями.

Однако, поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, чтобы офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям. Подавляющее большинство офицеров военного времени не менее жертвенно выполняли свой долг, чем кадровые офицеры, и гордились своей принадлежностью к офицерскому корпусу. Часто это чувство у людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, было даже более обострённым, и нежелание с ними расставаться дорого обошлось многим из них после большевистского переворота (Краснов В.Г. Колчак. И жизнь, и смерть за Россию. Кн. 1-2. М., 2000).

«Но при столь огромном количественном росте, – добавляет к этому В.В. Шульгин, – офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных, таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени, но совершенно чуждых и даже враждебных ему и вообще российской государственности. Если во время беспорядков 1905–1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией, нашлось лишь несколько отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 г. среди трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших соответствующую работу» (Шульгин В.В. Дни. 1920: Записки. М., 1989).

Таким образом, можно говорить о том, что начавшая практически сразу же после отречения Государя-Императора Гражданская война, явилась, по большому счету, противостоянием образованных людей России, ставших в большинстве своём офицерами, кадетами, юнкерами, студентами и казаками, с её обманутым народом. При этом, как мы выяснили, реальность была такова, что далеко не все белогвардейцы были потомственными дворянами, далеко не все были богачами, и также далеко не все владели большим количеством недвижимости, поместьями и усадьбами. Даже главные организаторы Добровольческой армии – генералы Деникин, Корнилов и Алексеев – не были высокого происхождения.

Генерал Деникин – сын крепостного, отданного в рекруты и дослужившегося до офицера. Генерал Корнилов – сын младшего урядника и отнюдь не дворянского сословия. Генерал Алексеев – сын фельдфебеля, который также не имел к дворянству ровным счетом никакого отношения. Конечно, среди белых генералов были и дворяне – достаточно назвать таких военачальников, как Марков, Каппель, Келлер, Дроздовский, Колчак, Врангель, Юденич. Но даже они не имели поместий. И это не отменяет того факта, что Добрармию начали формировать именно небогатые сыновья крестьян. Например, в отряде тогда еще полковника Дроздовского, совершившего переход Яссы – Дон, штаб-офицеров было всего 6 человек. К ним прилагались 370 солдат, более десятка сестер милосердия и священников, и 667 офицеров, среди которых преобладали прапорщики и те, кто стал офицерами после ускоренных курсов. То есть, состав далеко не дворянский (см. здесь).

Все вышесказанное даёт основание сделать вывод о том, что идеологические ярлыки, которые накладывались на Белую Армию в советские времена, а именно утверждение, что её составляли исключительно эксплуататоры, воевавшие за свои фабрики, золотые прииски, поместья, заводы и пароходы, как утверждает в своей статье и А. Бадьянов, не соответствуют действительности. Следует также констатировать, что Гражданская война положила конец существованию русского офицерского корпуса, абсолютное большинство которого погибло в ходе Гражданской войны и «красного террора» (до 90 тыс.), либо оказалось в эмиграции (до 100 тыс.), либо было расстреляно или умерло в тюрьмах и лагерях в 1920–30-е годы (Волков С.В. Трагедия русского офицерства. М., 1999).

Нельзя обойти вниманием и высказывание А. Бадьянова о бывших белых офицерах, «обесчестивших свои погоны сотрудничеством с гитлеровцами». Согласен с автором, были и такие, в том числе, перечисленные им и, как мы уже разобрались выше, не имевшие никакого отношения к крепостничеству. Тема опять-таки очень деликатная. Надо понимать, что офицеры, которые пошли на сотрудничество с нацистами, были, прежде всего, идейными врагами советской власти. Они считали, что борются за прежнюю Россию, за Святую Русь. И нацистская Германия, по их мнению, была лишь «инструментом» в этом благородном деле, той силой, с помощью которой они пытались возродить свое утраченное Отечество. Но история поставила в их судьбе точку. И нельзя путать этих русских офицеров с предателями Родины типа Власова, которые, оказавшись в тяжелой ситуации, пошли на сговор с врагом ради спасения своей жизни. У власовцев был другой путь, отличный от пути Краснова, Шкуро и многих других бывших граждан Российской Империи.

Можно ли говорить, что офицеры, сражавшиеся за свое поруганное Отечество в союзе с врагами коммунистов-интернационалистов, запятнали свою совесть перед Россией? Возможно, но это отдельный вопрос, на который нам, живущим в настоящее время, ответить достаточно сложно. Во-первых, потому что неизвестно как бы мы сами поступили в подобных условиях. И, во-вторых, если провести аналогию между событиями в России, связанными с падением монархии в 1917 году, и событиями развала Советского Союза в 1991 году, то можно смело утверждать, что если бы в 1991-м мы имели представление о том, как будем жить через тридцать лет, то переворот, который устроили в Беловежской пуще Ельцин и другие высшие должностные лица и главы правительств трёх союзных республик, наверняка толкнул бы весь советский народ взяться за оружие, и вынудить руководство страны возвратиться в прежний СССР. Но, как известно, история не имеет сослагательного наклонения.

И, наконец, о фотографии «казни югославской партизанки карателями Русского Охранного Корпуса», которую опубликовал в своей статье А. Бадьянов. Зачем автору вообще понадобилось это фото, на котором крайне сложно определить, кто же набрасывает петлю на шею девушке. Специалист скажет, что по форме одежды делающий это человек похож на представителя либо Хорватских сил самообороны (Хорватское домобранство), либо хорватско-немецкой полиции. То есть это фейк. Надо сказать, что мне, как участнику Балканской войны в Югославии в 1990–1995 годах, встречаться с подобными фейками приходилось. Тогда нередко случалось, что сербов, находящихся в хорватском концентрационном лагере, фотографировали специалисты западных информагентств, которые затем в своих публикациях ставили под фото текст, пояснявший, что этот лагерь организован сербами для хорватов. Казалось бы, маленькая ложь, но какие гигантские последствия она рождала. После таких фото мировая общественность гневно требовала наказания ответственных за злодеяния против человечества. Так работал процесс по демонизации сербов, который во время этой войны был запущен и раскручен в полной мере. Поэтому не будем вместе с А. Бадьяновым поддаваться на провокации наших заокеанских «друзей» и выдавать их информационные вбросы за факты, а будем скрупулезно и тщательно проверять все «материалы», исходящие от западных СМИ. Тем более в настоящее время, когда против нашей страны и всего Православного мира ведётся активная информационная война.

Подытоживая свои мысли о статье «Белая лихорадка», напомню уважаемым читателям лозунги, под которыми сражались белые и красные. Белые, несмотря на отсутствие у них единой идеологии, руководствовались в своей борьбе такими призывами: «За спасение Отечества»; «Законность и порядок»; «Великая и единая Россия», «Помоги нам Господь отстоять нашу Русь». Красные же использовали иное: «Вся власть Советам!», «Мир без аннексий и контрибуций», «Превратим империалистическую войну в гражданскую!». Разница, как мы видим, существенная. У одних обращение к миру горнему, у других – к дольнему.

Таким образом, если говорить о целях сторон, то конечной целью белых было возрождение России, тогда как целью красных была мировая революция. Вывод прост: белые воевали за свое Отечество, красные – за мираж, за построение социалистического государства и его расширение в мировом масштабе. Кто здесь прав, кто виноват? История рассудила всех, по справедливости. Каждый получил своё и в своё время. Белые – в 1922 году, красные – в 1991-м.

Думаю, пришло время примириться с противостоянием красных и белых, тем более в современных условиях, когда новая смертельная опасность для России исходит от близких соседней, от некогда братской республики, бывшей части нашего Отечества. Сегодня как никогда вызовы современности должны нас не разъединять, а объединять ради будущего. А прошлое ворошить, не имея к тому достаточных оснований и знаний, создавая брызги от чрезмерного усердия по размешиванию в стакане мутной воды с осадком из псевдоисторических фактов, не следует.

И белые, и красные давно ушли в мир иной. Они там сами разберутся, кто из них был прав, а кто виноват. Тем более, что образцы их примирения у нас давно есть, и дошли они до нас в стихотворениях представителей русской эмиграции, высокодуховных людей, умеющих передать боль, глубину и сущность происходящих событий. Один из них Сергей Бехтеев, известный русский поэт-монархист и публицист, белогвардейский офицер, яркий представитель литераторов первой волны русской эмиграции. Вот его слова-молитва:

Пошли нам, Господи, терпенье,

В годину буйных, мрачных дней,

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

 

Дай крепость нам, о Боже правый,

Злодейства ближнего прощать

И крест тяжёлый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

 

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и униженья

Христос, Спаситель, помоги!

 

Владыка мира, Бог вселенной!

Благослови молитвой нас

И дай покой душе смиренной,

В невыносимый, смертный час...

 

И, у преддверия могилы,

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов!

Другой яркий представитель русского народа в эмиграции – Николай Туроверов, донской казак, офицер русской и белой армий, участник Первой мировой, Гражданской и Второй мировой войн (в последней он воевал против немецко-фашистских войск в рядах французской правительственной армии), который делает общий вывод по результатам Гражданской войны:

Перегорит костер и перетлеет,

Земле нужна холодная зола.

Уже никто напомнить не посмеет

О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью –

Утратою горчайшей из утрат –

Мы расплатились братскою любовью

С тобой, с тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,

Встречались мы, наверное, не раз.

Меня Господь спасал среди пожарищ,

Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,

Когда, почуяв смертную тоску,

Я, весь в крови, ронял свои поводья,

А ты, в крови, склонялся на луку.

Тогда с тобой мы что-то проглядели,

Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:

Не для того ль мы оба уцелели,

Чтоб вместе за Отчизну умереть?

Владимир Алексеевич Азаров, член Союза писателей России, кандидат политических наук, ветеран локальных войн и военных конфликтов