Либо ничего, либо хорошо?

Слушая однажды в храме притчу о богаче и Лазаре (Лк. 16: 19-31), я задумался о поговорке: «о покойниках – либо хорошо, либо ничего». Возникло сомнение: ведь в притче и в толковании её богач явно осуждается, и осуждается именно после своей смерти.

Тайна ухода человека из жизни велика, а душа человеческая бессмертна – так стоит ли нам грешить осуждением того, кто уже не может исправиться? Тем не менее притча явно наводит на мысль, что богач – личность отрицательная, а смиренный Лазарь противопоставлен ему. Понятно, что об этом рассказывает Сам Господь, имеющий право судить, – но нам, может быть, не следует осуждать богача, а лучше сделать вывод о том, как правильно жить, как по-христиански относиться и к богатству, и к бедности? К тому же следует учесть, что у богача в загробном мире проявилось некоторое прозрение, подобие запоздалого раскаяния: он просит послать Лазаря к своим родным – «пусть он засвидетельствует им, чтоб и они не пришли в это место мучения» (Лк. 16: 28).

По этому же поводу вспоминается басня И.А.Крылова «Сочинитель и разбойник», в которой повествуется о различной посмертной участи этих персонажей: оба попали в ад, но душа разбойника меньше мучается, поскольку он был страшен только при жизни, муки же писателя несравненно ужаснее: он хоть и умер, но сочинения его живут. А о чём же он писал?

Тлетворное влияние сочинителя не прекратилось с его смертью – теперь продолжают разрушительное действие его книги, расплодившиеся по свету. Ему прямо заявлено:

Спрашивается: можно ли это вредное влияние обойти молчанием? Или говорить о подобном сочинителе только хорошее? Не будет ли это лицемерием, примирением со злом?

Понятно, что и в басне и, особенно, в притче осуждаются в первую очередь не сами личности богача и сочинителя, а неправедный образ их жизни и деятельности. Известен древний святоотеческий принцип «ненавидь грех, но люби грешника» – но он касается живых. А как следует относиться к греховным плодам и самой личности умершего грешника? О какой «любви» к нагрешившим покойникам здесь можно говорить? Можно лишь, и то с натяжкой, осторожно вести речь о некоторой признательности к их памяти при условии наличия хоть капли положительного в их прошлой жизни. И, конечно, молиться за них, прежде всего – их родным и близким.

На наши воспоминания об умерших грешниках накладывается ещё и то, что всегда и грех и носитель его неразрывны: наклонности грешника порождают грех, а грех соответственным образом окрашивает личность грешника. Сразу вспоминаются серийные убийцы, педофилы, террористы и бандиты – очень трудно разделить здесь искажённые личностные качества и греховную деятельность, настолько это в них слито воедино. При их жизни понятие «любить грешника» сводилось лишь к осознанию того, что у каждого, даже самого последнего негодяя, есть в душе искра Божия – как надежда на покаяние и исправление. Но если она заплёвана, загажена и почти заглушена мерзостями – об этом нельзя молчать, хотя бы в целях осуждения зла, исправления и назидания. Это тем более важно, что в жизни зло часто маскируется, принимая вид добра, и в сложном переплетении ситуаций, поступков и чувств бывает очень трудно разобраться. Но разбираться всё же надо.

Основа трудной «любви к грешнику» – бессмертная душа его и наличие в ней искры Божией, то есть хотя бы малейшего проблеска совести. Того самого, о котором Е.Евтушенко писал:

Можно поставить вопрос и так: а душеполезно ли нам вспоминать о покойниках одно лишь плохое? И приятно ли будет нашей душе после смерти, если и о нас будут говорить такое? Интуитивно хочется на оба эти вопроса ответить отрицательно. Хотя возможна здесь масса тонкостей и уточнений. Самая простая ситуация – это если за умершим ничего доброго не водилось, откуда тут взять хорошие воспоминания? 

Однако и в этом случае лучше не перебирать плохое, а терпеливо исправлять дурные последствия его неправедной жизни. Другой случай (как с «героем» басни – сочинителем) – когда сильно проявляется вредное «последействие» покойника. Здесь, кроме нейтрализации вреда, может понадобиться и анализ жизни и деятельности грешника с целью назидания, духовной профилактики. 

Чаще всего бывает так, что умерший – обычный человек, никакой не грешник, но что-то делал при жизни не так, как нам хотелось бы. И в этом случае не надо спешить с осуждением его, потому что сами мы во многом бываем не на высоте. А осуждая, мы автоматически выгораживаем себя – «мы-то не такие, мы лучше». То есть к греху осуждения примешивается ещё и грех гордости и слепота к собственным грехам.

Выше было сказано, что святоотеческая духовная практика учит различать отношение к греху и отношение к самому грешнику. И если истинный христианский гуманизм предполагает любовь к грешнику и одновременное осуждение его греха – то получается, что любовь имеет как бы две стороны, обусловливающие друг друга. В этой связи русский философ И.А.Ильин ввёл понятие отрицающей любви, той, которая не может мириться со злом в человеке: «В один великий и страшный исторический момент акт божественной любви в обличии гнева и бича изгнал из храма кощунствующую толпу. Этот акт был и будет величайшим прообразом и оправданием для всех духовно и предметно обоснованных проявлений отрицающей любви» (И.А.Ильин. О сопротивлении злу силою). 

Можно утверждать, что изгнание Господом Иисусом Христом торговцев из храма было великой учительной и правовой санкцией на необходимость сопротивления злу силой. Он, изгоняя торговцев, бил их скот, опрокидывал лотки, рассыпал деньги и товары – и делал это из любви к этим же людям. Вот пример полной, всеохватной любви к человеку, действенно помогающей его вечному спасению. 

Так что не так проста и однозначна эта поговорка – «о покойниках либо хорошо, либо ничего». В каждом конкретном случае необходимо духовное рассуждение. Конечно, с помощью Божией.