Как из трагедии сделали шоу

Теракты в Париже невозможно обойти стороной. Но среди множества откликов на эту тему хотелось бы затронуть другое. Когда в субботу утром я узнал о произошедшем, прочитал, что канал «Россия 1» меняет сетку вещания и будут идти только новостные передачи, связанные с парижской трагедией. Я нисколько не сомневаюсь, что это именно трагедия, и думаю, что с этим согласятся почти все. Это так. Но выходит, что не совсем.

Дело в том, что о настоящих трагедиях не принято судачить, их не принято обсуждать и смаковать. Сколько погибло по последним данным, какие были зверства, как убивали и т.п. Телевизора у меня нет, поэтому я не знаю, что именно показывалось, но догадываюсь, что речь шла, конечно, об этом – держать зрителя в курсе событий.

Вот это и удручает. Из нашей жизни исчезли настоящие трагедии, настоящие радости, настоящая печаль. Вместо этого мы добровольно погрузились в виртуальный мир, где все можно узнать, все увидеть, в прямом эфире наблюдать за только что совершенными убийствами и т.д. На все можно поглазеть. Но ни к чему нельзя по-настоящему прикоснуться. Ни в чем нельзя по-настоящему поучаствовать. А значит, исчезло соучастие, сопричастность, а вместе с ними и сочувствие. Жизнь стала картинкой. Для человека, не могущего ничем помочь, довольно и самого факта трагедии. Если она его не трогает, никакие подробности не помогут и не пробудят в нем сострадания. Телевидение же как раз этим и занимается – обесценить и выхолостить чувства при мнимом держании руки на пульсе событий. У нас отобрали саму жизнь, заменив ее симуляцией. Точнее, люди сами меняют ее на комфорт. И сами становятся симуляцией.

Я уже не говорю о том, что информационный поток вообще блокирует способность к самостоятельному размышлению. Уже почти не встретишь людей, у которых было бы свое оригинальное мнение, подкрепленное какими-то соображениями. Пусть оно ошибочно, но оно свое. Вместо этого вокруг ходят миллионы ретрансляторов принятых телесигналов, распространяющих их вокруг себя. Всё знающих, но ничего не понимающих. И верящих в то, что обладание полученной информацией – это и есть самый главный критерий полноценного бытия. Дескать, в информационном обществе живем. Мы «подключены» - значит мы есть. Это колоссальный (само)обман.

Я это пишу для того, чтобы выразить крайнюю обеспокоенность сложившимся положением. Мы перестали ценить слово. Его вес. А ведь во всех традиционных обществах существует такое явление, как табу. Есть вещи, которые нельзя обсуждать. Поэтому в русском языке названия некоторых животных – это слова-заменители, потому что их истинно название было табуировано (например, медведь или рыба).

Слово имеет вес! Вот что важно. Своей трескотней мы обесцениваем его. Мы опошляем саму тему, о которой идет болтовня. Подлинные чувства не пишут на заборах. Подлинное соболезнование и сокрушение не обсуждают днями и ночами со всеми подробностями. Обсуждая часами трагедию, наше соболезнование становится притворно-показным. Если у меня умер сосед, то правильным будет приглушить разговор, не включать музыку, телевизор, отменить разные развлечения. Хотя бы до похорон. Нас же приучают к тому, что нужно в прямом эфире сообщать, как происходит подготовка к похоронам, какие гости прибыли, как их встречают. То есть сделать из трагедии ШОУ.

При этом я вовсе не утверждаю, что про теракты в Париже нужно было умолчать. Вовсе нет. Но не сомневаюсь, что все то, что рядовой зритель узнал из всей этой говорильни, уместилось бы в один репортаж, который по мере развития ситуации можно было бы просто дополнять. К сожалению, у телевидения своя цель – привлечь к экрану как можно больше глаз.

Большое несчастье в том, что многие вообще не понимают важность слова. Якобы «это всего лишь слово». Самое главное – реальность. В итоге молодежь уже самые простейшие мысли едва выражает словами. Вот такая реальность. Пренебрегая словом, мы пренебрегаем и духом, который неразрывно связан со словом. А кроме того, слово непосредственно формирует образ. Многословие формирует уродливый образ трагедии, превращая ее в фарс. Почему резко возрос градус агрессии в среде детей и подростков? Потому, что насилие стало обыденным, его стали показывать везде и всегда. И оно перестало быть собственно насилием, т.е. аномалией. Оно стало восприниматься как что-то обычное. Подумаешь, кого-то убили! Да я тысячу раз видел по телевизору смерть. Изуродованные тела, кровь, подробности убийства.

Мы же сами калечим свои души! Отравляем их своей «подключенностью» к всемирному информационному полю, где правила, кстати, задаем не мы. Боязнь остаться в стороне от «последних событий» - это болезнь и ощущение какой-то неполноценности. «Погоня за временем» - вот как я охарактеризовал бы жизнь современного человека. Преклонение перед временем, перед сменой его событий, новостей, веяний, тенденций, мод, которые становятся божеством вырванного из общности индивида. Лишенный корней, он обожествляет шумы повседневности, воспринимая их за образ бытия. Хотя мы знаем, что ни в урагане, ни в землетрясении, ни в огне Господь, но в тихом ветерке (3 Цар. 19:11-12).

Молчание подчас весомее многословия. А недосказанность – подробностей. Этим, между прочим, и отличается произведение искусства от уродства «современного искусства», демонстративно бьющего по эмоциям провокацией скандала. Вместо того, чтобы предложить, оно провоцирует. Так же и телевидение. Вместо того, чтобы сообщить, оно глумится. Да, это глумление. Не всякую тему можно обсуждать. А если и обсуждать, то как. В этом и состоит такт. Нарушение этого правила есть бестактность. А мир СМИ насквозь бестактен. И формирует таких же людей, для которых нет ничего запретного.

Если взглянуть по-крупному на любую культуру, то основой любой из них есть то, что нельзя. Этим они различаются – что нельзя. Современная глобально-информационная «культура» продуцирует таких индивидов, у которых можно все, кроме одного – нельзя говорить «нельзя». Иначе ты «экстремист», «ксенофоб», «гомофоб» и т.п. И тебя уничтожат.

Если мы хотим сохраниться Россией, а не стать обезличенной территорией глобального мира, то должны и относиться ко всему по-русски. А в нашей культуре нет традиции судачить о трагедиях.