Каким он был, таким он и остался...

Полагаю, что статья публициста Василия Бидолаха «Трагедия Патриарха Никона» огорчила меня не меньше, чем уважаемого оппонента то, что он обозначил как панегирик опальному Патриарху. «В огороде – бузина, а в Киеве – дядька»..., - и это, кажется, про нас... А также про удивительную способность при желании находить смыслы несуществующие, странным образом игнорируя зримо проявляющиеся...

Вначале о несообразностях не столь существенных... Василий Бидолах: «То смирение, которое проявил Патриарх Никон именно в ссылке, было высшим его деланием, выше всей его политической Патриаршей карьеры. Ведь упасть с такой высоты власти и остаться верным Богу не каждый сумеет. Это по силам только русскому человеку». Патриарх Никон: «Хотя я телом русский, но душой я грек». И это, между прочим, было его любимое высказывание... Как раз обвинение в недостаточной «русскости» являлось основным в претензиях к нему со стороны непримиримых противников – старообрядцев. В целом же, и это, пожалуй, единственное, в чём можно согласиться с автором статьи, они были людьми одного духа. Лишь кажущаяся чрезмерной широта, подчёркивающая вселенское, а не только национальное значение Православия – с одной стороны и стремление к национальной обособленности – с другой, по-видимому, делали их конфликт неразрешимым. И совсем не случайно совместное осуждение их на Большом Московском Соборе 1666-1667 года. Собственно, этим и было положено начало конца того, что до сих пор принято называть Святой Русью...

Согласие же с главным тезисом статьи, с тем, что «высшее делание» – смирение Патриарха – было лишь ситуативным результатом его сверхусилий уже на закате жизни, при добросовестном рассмотрении положения дел не представляется возможным. Патриарху Никону не нужно было смиряться, не надо было себя ломать; и уже по одной простой причине – он был человеком смиренным (конечно, если понимать смирение как смирение перед Промыслом Божиим, а не перед людьми; а только так его и можно понимать). Ярлык, который на него постоянно вешают – обвинение в гордости, на самом деле – не более чем скверная особенность человеческой натуры – судить о других в меру собственной испорченности. А то, что почему-то называют «политической Патриаршей карьерой» было лишь тяжкой и нелюбимой обязанностью, которую, тем не менее, он исполнял, как и всё в своей жизни, во славу Божью, с полной самоотдачей. Притом не слишком озабочиваясь посторонней оценкой своих поступков, и уж тем более, своей персоны лично. За драгоценными архиерейскими облачениями скрывались впившиеся в тело ржавые железные вериги, а знаменитая никоновская властность, столь ненавистная боярам-аристократам, свидетельствовала не о человеческих амбициях, а единственно о понимании значения и места Патриарха как главы Русской Церкви. Когда положение изменилось, ничего не изменилось в душе Никона, – в заточении и ссылке он – деятельный практик – скорбел не об утраченном патриаршем сане и почестях, а о невозможности участия в строительстве любимой Ново-Иерусалимской обители, невозможности молиться среди родных, близких его сердцу людей.

Неудивительно, что отсутствие какого-либо человекоугодия раздражает, воспринимается как гордость, хотя является оно, в сущности, её противоположностью. И не случайно, что не каждый понимает: саму действительность – земную, грешную, несовершенную, Патриарх Никон сопрягал с нездешними небесными категориями, не умозрительно, а реально сообразуясь лишь с высшим смыслом человеческого бытия – спасением в вечности. В этом – высота, а по земным меркам – утопия и юродство его служения. Человек нецерковного сознания в принципе понять не способен не только механизм, но и саму идею претворения земного, тленного, временного – в небесное, нетленное, вечное.

То, что автор называет подвигом смирения было только естественным продолжением прежнего первосвятительского подвига – без всякой ломки и внутренних противоречий. Как цельный человек и как истинный монах, Патриарх Никон видел смысл, цель своей жизни в угождении не людям и не государству или, может быть, не только и не столько им, а Богу, прежде всего. А прижизненные и посмертные чудеса, нетление тела в долгом пути к месту погребения, любовь к нему простого народа, всё, о чём предпочитают не вспоминать, если не прямо, то косвенно свидетельствовало о том, что цель эта была достигнута.

Комментировать прочие аспекты статьи, касающиеся роли Патриарха Сергия, значения строительства Нового Иерусалима, кажется, в своей вольности доходящие до неприличия, честно говоря, не хочется. Тем более, что достаточно аргументированно в своем комментарии на форуме РНЛ это уже сделала Прихожанка в самый день появления статьи В.Бидолаха. Вообще, как представляется, столь сложных исторически-фундаментальных вопросов должен касаться человек «в теме» и, желательно, профессиональный историк. Таковым, кстати, является насельник нынешнего Ново-Иерусалимского монастыря иеромонах Диодор (Соловьёв), обширную цитату из статьи которого, размещённую на сайте нашей обители, позволю себе в заключение.

«Из-за неразумных действий церковных и светских властей в отношении старообрядцев произойдёт раскол в Русской Церкви, впоследствии – при Петре Первом – и во всём русском обществе. Царь-реформатор, всё более вторгаясь в сферу церковной жизни, расцерковляя таким образом государство, в 1721 г. отменит институт патриаршества и объявит себя императором по образу римских цесарей и, при этом, крайним судьёй высшего управления Церкви. Россия из православного царства (где власть царя ограничена церковными законами и традициями) превратится в абсолютистскую монархию, лишённую жизненно важного стержня – института патриаршей власти (до того – власти московского митрополита), что закономерно приведёт к катастрофе 1917 г.

Образно говоря, царская власть подрубила сук, на котором сидела. Как верно заметил М.В.Зызыкин (профессор, автор монументального труда «Патриарх Никон. Его государственные и канонические идеи»): В результате замены аскетически-церковного идеала Московской Руси эвдемоническим направлением культуры Петербургского периода обессилела воля русских людей. Были забыты церковные основы царской власти. Сама царская власть перестала быть в совете и согласии с высшей духовной властью, которую прежде олицетворял Патриарх. Начался постепенный распад и атомизация русского общества. Вместо православно-христианского понимания свободы как внутреннего Божьего закона, образа Божьего внутри человека, в обществе, особенно среди интеллигенции, возобладало представление о свободе как о личностном беспределе. Отсюда – и восстание декабристов, и «охота» народников на Царя, и большевистский террор. С распадом «богоизбранной сугубицы» в лице благочестивого царя и христианского Патриарха, которой успешно управлялась Россия, произошёл перелом в общественном настроении; постепенно царская (императорская) власть в России оказалась в безвоздушном пространстве всеобщего остракизма и в результате погибла под обломками рушащегося национального уклада жизни. Осуждение Патриарха Никона - писал протоиерей Лев Лебедев - ... было чем-то вроде конца мира в том смысле, что закончился мир русской жизни, где главным и центральным во всём было то, что условно обозначается ёмким понятием Святая Русь... То, то произошло у нас в 17-том веке, явилось узловым для дальнейших судеб Отечества. Кончился мир жизни, где всё определяющим и всё организующим началом было святоотеческое Православие; вместе с Патриархом Никоном оно уходило как бы в некую ссылку»...

Игумен Даниил (Гридченко), специально для «Русской народной линии»