Весна 1915 года была первой весной той войны, первой и не самой печальной, хотя русские армии потерпели поражение в Восточной Пруссии. Зато они возобладали в операциях против австро-венгров, и «железные стрелки» готовились спускаться в расцветающую Венгрию с вершин Карпатских гор.
Военная промышленность набирала обороты (медленно, как окажется потом, слишком медленно - особенно в части снарядов), однако тогда, весной, этого еще не было заметно, и артиллеристы враждующих сторон обменивались ударами на равных. Бравый Юденич под Сарыкамышем превратил в пыль турецкую армию, и будущую кампанию предполагалась вести наступательно: похожий на чистокровную арабскую лошадь - худой, высокий, с маленькой сухой головой - великий князь Николай Николаевич нацеливал армии на Будапешт, а император Николай II лелеял иной, возвышенный замысел. Согласно его плану, наступило время Босфорского десанта; и вот, той весной десантные части сосредотачивались у Черного моря, а полковые знамена в чехлах, напоминающие пасхальные свечи, ждали своего часа: еще немного и они расцветут священным пламенем на стенах города Святого Константина, возвещая начало какой-то новой, небывалой империи.
Историк Антон Керсновский писал: «По настоянию Государя в конце марта и в начале апреля в портах Черного моря сосредоточился V Кавказский корпус (стрелки и пластуны) и сюда ожидался и II армейский корпус. Руководить операцией должен был командующий 7-й армией генерал Никитин. Никогда еще российским войскам не предстояло совершить более великое и более важное дело, чем то, что вставало в те апрельские дни 1915 года перед черноморскими моряками, пластунами и молодыми полками кавказских стрелков». Сложно говорить (учитывая жесткую оборону турок в Дарданеллах) об однозначной возможности успеха этого десанта, однако в военной литературе того времени указывалось явная слабость босфорских укреплений: «последние же работы по исправлению укреплений, благодаря своей кратковременности и отсутствию современного вооружения, не могут быть признаны достаточными как для обеспечения от нападения на Константинополь со стороны моря, так и для противодействия прорыва через Босфор, по надлежащей артиллерийской подготовке, сильного флота, поддержанного десантом».
Однако и немцы не теряли темп: жестоко обманувшись с «непогрешимым» планом Шлиффена на Западе, они хотели взять свое на Востоке, спасти уже качающегося австро-венгерского союзника, уничтожить русские войска и навязать мир.
Не по линии «Астрахань-Архангельск», как будут мечтать их стратеги десятилетия спустя, а хотя бы сколько-нибудь приемлемый мир. Старые германцы были реалистами, они понимали, что время работает против них, и надо обратить против экономики, судьбы и неисчислимой мощи коалиции то, что они умеют лучше всего: оперативное маневрирование частями, мощь огневого кулака, отвагу и грамотность командиров. С Западного фронта (скрытно даже для австрийских союзников) перебрасывались войска. «Фалангу» возглавили испытанные командиры: старый «гусар смерти» Макензен, австрийский генерал Бороевич (который позже, во время революции, сохранит верность императору Карлу и предложит двинуть войска на мятежную Вену). Удар было решено нанести у Горлицы и на Дунайце; прорвав растянутый правый фланг 3-й армии, зайти в тыл русским армиям Юго-Западного фронта, увязшим в Карпатах, и уничтожить их. Карпаты должны были стать могилой для Русской армии, а Россия, лишившись вооруженной силы, должна была заключить мир. Наступление было запланировано на начало мая 1915 года.
Главнокомандующий Николай Николаевич не разгадал направление удара, предупреждение англичан (мастеров шпионажа) осталось без внимания: русские войска продолжали атаки в Карпатах, когда у них на фланге началось наступление невиданной силы. Атакующие германские части сбили войска 3-й армии генерала Радко-Дмитриева, ее части понесли огромные потери. В карпатских боях был пленен генерал Корнилов.
Девизом Ставки становится лозунг «Ни шагу назад»: обескровленные полки раз за разом подставляются под удар превосходящих сил противника, не имея возможности для маневра, только вперед - со штыками наперевес, в клубы разрывов, откуда немногие возвращаются назад.
В те черные дни на спасение 3-й армии был переброшен V Кавказский корпус, так и не увидевший купола Святой Софии. 22 мая оставлен Перемышль, 9 июня - Львов (за взятие которого генерал Рузский в 1914 году получил ордена св. Георгия IV и III степени одновременно).
В огне тяжелой артиллерии, облаках газа рассеивается тончайший золотой образ русского Константинополя: Босфорский десант признан невозможным, он отменен.
С этого дня начинается Великое отступление, и почти до зимних заморозков 1915 года русская стратегия будет подчинена воле атакующего врага. Генерал Андрей Зайончиковский в книге «Первая мировая война» отмечает: «Стратегическая мысль русского верховного командования, насколько она проявилась в летнюю кампанию 1915 года, отличалась примитивностью и расплывчатостью. Она жила фантазией, но не конкретным содержанием. С одной стороны, перспектива операций в направлении на Берлин, но обязательно через Восточную Пруссию, с другой - тяга в Венгрию, к Будапешту. Увлечение идеей вторжения в Венгрию выбивает у русского главного командования реальную почву из-под ног и лишает его чувства действительности. Оно не расстается с этим стремлением накануне ошеломляющего удара Макензена. Попав под этот удар, оно сразу теряется и противопоставляет ему нелепое желание не уступать ни шагу завоеванной территории. На самом же деле Юго-Западный фронт вынужден начать непрерывное отступление со 2 мая и до сентября, причем ни разу не удается организовать умелый контрудар».
...Хочется присмотреться, все же внимательнее приглядеться к этим генералам, которые командуют во время Великого отступления. Вот впечатлительный Радко-Дмитриев, переживающий свое двусмысленное «болгарство», талантливый себялюбец Брусилов, лихой кавалерист Келлер: они выделяются, они ярки. Но многие, многие другие сливаются в какую-то серую закатную тень, где безвольный Иванов почти однороден генералу Бобырю, который в августе 1915 года сдаст немцам крепость Новогеоргиевск, перебежит к противнику и уже из плена прикажет капитулировать сражающимся частям. Они будто бы величавы, эти «серые генералы», они отмечены орденами, они - как ни горько это говорить - плоть от плоти своего рода «охранительного консерватизма» времен Александра III и Победоносцева. Они не допустят никакой неблагопристойности, не закукарекают петухом, как Суворов; их не назовут «старыми сатирами», как Кутузова; они не имеют сомнительных похождений, подобно Скобелеву. Однако в них нет и другого: жертвенного героизма, рыцарства, мужества принимать решения; и бредут в плен печальные колонны солдат их разбитых армий, потому что они не умели распорядиться, лежат в земле убитые воины, которым было приказано раз за разом подниматься в бессмысленные атаки. Нечто вечно бабье слышится в причитаниях этих генералов, нечто младенческое зрим мы в их разноцветных лентах...
И когда от них требовалось просто следовать присяге - в феврале 1917 года - они предали своего государя.
Уже позже, в Париже, обдумывая причины поражения блестящих русских войск, Антон Керсновский горько замечает: «Жилинский, Рузский, Иванов и Эверт могли погубить любую армию, свести на нет любую победу, обратить в катастрофу самую незначительную неудачу. Лучших мишеней, лучших соломенных чучел для рубки Гинденбургу было невозможно желать - и прусский фельдмаршал всю свою удивительную карьеру построил на этих русских ничтожествах, пройдя по их головам, как по торцовой мостовой к высотам почестей и власти. Хуже всего было то, что при этом была брошена тень на ту безупречную репутацию, которой столетиями пользовались в мире российские войска. Этого позора Россия своим недостойным военачальникам никогда не простит. <...> Наши победы были победами батальонных командиров. Наши поражения были поражениями главнокомандующих. Вот причина той безотрадной обстановки, в которой протекло все участие России в Мировой войне».
...Нельзя сказать, что союзники не пытались помочь Русской армии. Нет, совсем нет: перемазанные глиной, в касках-горшках, с примитивными противогазами на боку они вставали в атаку под беспримерный рокот канонады, а на острие прорыва шли «пуалю» генерала Петена. Эти сражения войдут в историю как вторая битва при Артуа. Она длилась с 9 мая по 18 июня 1915 года, но ее залпы были совсем не похожи на победные салюты орудий тридцать лет спустя: 2 100 тысяч снарядов ушли впустую; французы продвинулись на 4 километра вглубь германских позиций, англичане - на 900 метров. Оттянуть войска с Восточного фронта на Западный не удалось. В мае провозгласили «Вперед, Италия!» незадачливые потомки римских легионеров, однако их атакующие полки не сумели продвинуться на австрийскую территорию; выбывшие на новый фронт части заменили германскими с Западного фронта, и вступление итальянцев в войну еще более осложнило положение русской армии. Федор Степун пишет о тех днях в книге «Записки прапорщика-артиллериста»: «О той войне, которую мы вели до 20-го апреля (даты даны по старому стилю), я теперь думаю и вспоминаю, как о самой мирной и уютной жизни. <...> Все это было, оказывается, сплошным пикником, и войны во всем этом, как я теперь понимаю, вовсе не было. <...>
Недели три мы были в беспрерывных безумных боях. Пехота таяла, как восковая свеча среди костров ада. В таких условиях и наша артиллерийская работа становилась невероятно тяжела. Мы занимали все время самые рискованные позиции.
Все наблюдательные пункты были в самих пехотных окопах или впереди их.
Все время мы имели дело с громадным количеством тяжелой и самой тяжелой артиллерии. Все время против нас были немцы (самым коренным образом отличающиеся от австрийцев). Все время бригада работала с громадным самоотвержением, и при всем этом, слава Богу, наши потери, в сущности, незначительны. <...> Были минуты изумительные по величию и по мрачности своего настроения, минуты истинно апокалиптические».
Понурый командующий Юго-Западным фронтом Иванов отступает, он уже подумывает об обороне Киева, однако у германских стратегов рождается иной замысел: подрубить с обеих сторон Польский мешок (так называли русскую Польшу, с трех сторон окруженную территориями противника). Новый удар наносится выше, и он обладает все той же несокрушимой силой. На юге действует Макензен, на севере все не так просто: у Гинденбурга, уже светила, но еще не такого ослепительного, как годом позднее, есть свой план, который он продвигает в пику начальнику генерального штаба Фалькенгайну. В итоге северный удар наносится «растопыренными пальцами», что помогает генералу Алексееву вывести восемь армий из намечавшегося окружения. Антон Керсновский отмечает: «На наше счастье, у Фалькенгайна не хватило авторитета заставить Гинденбурга принять свой план. Кайзер колебался, щадя самолюбие как своего начальника штаба, так и спасителя Восточной Пруссии. Решено было вести на севере одновременно два «главных удара» - Х армией на Ковно - Вильно - Минск и XII армией на Пултуск - Седлец, навстречу Макензену. Таким образом, неприятель разбросал свои усилия, мы получили два сильных удара, но это было лучше, чем получить один смертельный».
18-19 июля неприятель атакует со всех сторон. 5 августа оставлена Варшава и русские войска переходят на левый берег Вислы. Капитулирует Новогеоргиевск, где генерал Алексеев зачем-то оставляет значительные силы. Однако даже и при таком финале недельной обороны, по замечанию генерала Зайончковского, Новогеоргиевск исполняет «свою маневренную задачу по обеспечению отхода левобережной группы войск». Преступление Бобыря лежит темным пятном на репутации гарнизона, но, тем не менее, в сданной крепости были офицеры и солдаты, продолжавшие бой. Германские генералы во главе с кайзером, вступившие в крепость, увидели «полуразрушенные постройки, а меж них - тела русских солдат, продолжавших сражаться и после прорыва внешней оборонительной линии, вповалку с трупами лошадей. Заглянув из любопытства в некий, чудом уцелевший во время обстрела деревянный барак, триумфаторы обнаружили там импровизированную церковку - печальный итог прежнего храмового великолепия, - и лишь затем обратили внимание на множество свежих могильных холмиков вокруг. В одном из них была навсегда погребена храмовая утварь, кресты и иконы в дорогих окладах - солдаты накануне падения крепости погрузили их в гроб и укрыли в могиле, дабы не оставлять врагу. Имен последних защитников Новогеоргиевска на неказистых крестах из древесины в спешке начертано не было» (И.М. Афанасенко, Ю.А. Бахурин «Порт-Артур на Висле»).
Линия обороны гнется и прорывается: бежит, потеряв голову, комендант крепости Ковно генерал Григорьев, пал славный Осовец. Русская армия сопротивляется, но в войсках уже произошел надлом, они еще поднимаются в штыковую атаку, но все чаще бредут, подобно каликам перехожим - к сквозящим вдалеке русским лесам-перелескам.
Главнокомандующий Николай Николаевич теряет «нерв войны», барановическая ставка то призывает стоять до последнего, то отступать, куда глаза глядят, готовить позиции за Тулой и Курском.
Он, этот мощный, статный, высокий генерал растерян, он и сам не знает, что ему нужно, как некогда в парижском магазине, где его увидел юный Луи Фердинанд Селин, потом описавший эту встречу. «Среди наших покупателей была одна очень высокопоставленная персона, <...> он был настоящим, кажется, даже родным, дядей Царя, это был великий князь Николай Николаевич. Внешность у него была запоминающаяся... по меньшей мере, два метра росту. Именно этот великан и проиграл окончательно войну, погубив русскую армию. Ах! Я бы мог им сказать еще в 1910, что он все потеряет... Он ведь никогда не знал, чего хочет...». Однако при этом Николай Николаевич круторого уперт, кто-то подкидывает ему идею повторить бегство населения Москвы от французов в 1812 году. И вот бредут, забивая прифронтовые дороги, нищие голодные толпы «беженцев», согнанных из местечек и лавчонок, это не героические обыватели, запалившие в Отечественную войну свой город сорока сороков, нет - просто несчастные растерянные люди, идущие куда-то далеко, в сторону восточной зари. А в тылу растут шпиономания, комариным писком звенит слушок об «измене государыни», остервенелые толпы грабят и жгут немецкие магазины. В дневнике за 1 июня 1915 года известный публицист и теоретик монархизма Лев Тихомиров пишет: «В Москве пришлось пережить страшные дни, подобных которым я не видал в жизни. Говорю о немецком погроме. <...> Делалось это с исступляющей энергией. Выбивались окна, весь товар уничтожался, выбрасывался на улицу, разрывали, рубили ломами и топорами. <...> Когда регулярные отряды удалялись, на груды погромленного начали набрасываться разные лица, бабы и прочие - растаскивать. <...> Тут же явился и грабеж, особенно когда появились пьяные. Пьянство началось с разгрома немецких винных складов. У Шустера в погребах ходили по колено в водке. Разумеется, начали пить, поили и публику. Таких складов разбито несколько. Утром 21 мая наша Маша, выйдя на Смоленский рынок, видела по Новинскому бульвару и рынку множество спящих пьяных, около которых валялись бутылки. В том числе валялся и городовой».
А на фронте войска отступали, только все больше - сотня, другая, а потом тысяча, десять тысяч - в другую сторону от фронта, на Запад, в плен. Керсновский пишет: «Истощенные физически и морально бойцы, утратив веру в свои силы, начинали сдаваться десятками тысяч. Если июнь месяц был месяцем кровавых потерь, то август 1915 года можно назвать месяцем массовых сдач».
В этот момент происходит смена главнокомандующих: армию возглавил Николай II - в момент глубочайшего падения и разгрома. Потом царю будет адресовано много упреков, в том числе и справедливых - за недостаточный контроль над обстановкой в тылу, отъезд из столицы, где все серьезнее «сгущалась крамола». Однако в тот момент, когда в штабе появился невысокий ладный полковник с мальчиком в солдатской шинели, когда умнейший и бессердечный, как машина, наштаверх Алексеев стал «расшивать» запутанное управление фронтов, - стало ясно, что отступление завершено. В сентябре германцы остановлены в ходе Виленского сражения, Ставка овладевает положением и прекращает отход войск. Германское командование трезво оценивает свои силы и переходит к позиционным боям.
Великое отступление завершилось: оно стоило Русской армии огромных потерь. «Всех убиенных помяни, Россия,// егда приидеши во царствие Твое», - напишет поэт Иван Савин. А вот что напишет, подводя печальные итоги отступления, историк Антон Керсновский: «В обескровленных рядах русской армии в середине сентября считалось только 870 000 бойцов - в полтора раза меньше мирного состава. Весна и лето 1915 года обошлись нам в 2 500 000 человек. Было потеряно и 2 600 орудий: 900 - в полевых боях, 1700 - в крепостях Новогеоргиевске и Ковно. Утрачены были Польша, Литва и Курляндия, потеряна вся стратегическая железнодорожная сеть. Ответственность за катастрофу ложится прежде всего на Ставку. Упорство - стратегия «Ни шагу назад!» - имело результатом отступление не на «шаг», а на целых 500 верст и с разгромом всей вооруженной силы».
Потом будет медленное восстановление русской силы, победный Брусиловский прорыв, новый план Босфорского десанта (его отменит уже Февральская революция), почти гарантированная победа, о которой красочно напишет Черчилль.
Но мне хочется остановиться на другом: этом трагическом и прекрасном до жути моменте, когда в августе (как это будет потом, в 1991 году) кончится одна эпоха, и начнется другая. Великое отступление завершит старую империю, а возглавивший истекающую кровью армию император вступит с ней, с солдатами: живыми и мертвыми, с праведниками, мучениками и страстотерпцами, иконами и колоколенками, с наследником, царицей и царевнами, - он вступит на Крестный путь России, по отношению к которому все эти немцы мелки, ненужны и лишни...
http://www.stoletie.ru/territoriya_istorii/_vseh_ubijennyh_pomani_rossija_626.htm
