Сегодня Максиму Шмырёву — 50! Дорогой Максим Владимирович, поздравляем с юбилеем! Сил, творчества, новых идей, стихов и книг! Спаси, Христе Боже, на многая и благая лета!
(ещё не издан)
Флибустьеры
В неком странном океане
Затерялись флибустьеры.
Опустение в стакане,
Запустенье — в смысле веры.
Их преследуют не волки —
Сёстры их, акулья стая,
Снегопады веют, колки,
Паруса изничтожая.
Кто-то вспомнил порт знакомый,
Кто-то в песню выпел голос.
Океан шумит бездонный,
Океан, а дальше — Полюс.
Как Господь распорядится
Кораблём сим прокаженным?
Крыса серая таится,
Медлит прыгать в чёрны волны.
Танкист
Танкист обуглился в танке —
Не схоронил никто.
Встал он сам спозаранку
В сером гражданском пальто.
Были в пальто документы,
Но ныне — листья, цветы,
Ходит у края света
Среди звёзд, пустоты.
Воображает город,
Где он когда-то жил.
Околополюсный холод
Проникает до жил.
И, озирая дали,
Думает — это сон,
Проснётся в дыму и стали.
И согреется он.
Белое
Не скажут: «тебя не было».
Не скажут: «тебя уж нет».
В деревне, где белый-белый
Падает снег на свет.
Пусть изогнутой веткой
Отошёл от ствола.
Деревня сидит наседкой
Так же белым-бела.
Белые все её крыши,
Белые спины коров,
Прячутся белые мыши
От белоснежных котов.
Пращуры там векуют,
Зрят сквозь снегопад,
Тайны небес взыскуют
И запирают ад.
В деревне, где бело-бело,
И звёзды летят на свет,
Не скажут: меня не было.
Не скажут: меня уж нет.
Шинель ноября
Ноябрь тебя прикроет шинелью —
Он добрый, но только игуменно–строгий.
И поведёт тебя к новоселью,
По мокрому снегу, раскисшей дороге.
Ты увидишь вдали полустанки,
Там нет поездов, поезда запоздали.
Справа и слева светлеют ушанки —
Нимбы солдат на иконах из стали.
Ноябрь — он хром, он ефрейтор на Шипке
Идущий в метель, и вокруг всё спокойно.
А горизонты порвались как нитки,
Раненым больно — и больше не больно.
Сядет к костру, где поджарились рыбы.
Сядешь и ты — то привал, ненадолго,
Видя созвездья — огромные глыбы,
Айсберги звёзд рядом с полюсом Бога.
К истоку
Раньше не думал об этом много:
Лес опадает, реки текут от века.
Ныне взыскую огонь и присутствие Бога,
Его бытие в осенних годах человека.
Там закружились деревни, холмы и позёмка,
И листопад, ощутимое скорбное тленье,
Но бытие утончилось, становится тонко,
Белые призраки — в поле осеннем растенья.
С каждым листом хочу опадать я,
В водовороте листом жёлто-красным кружиться.
Шествуют тучи — чернознаменной ратью,
В храме огонь — озаренные вечностью лица.
В темном лесу все тропинки узки и кружащи,
Сырость, хруст веток, скорый шаг втихомолку.
Дальше, дальше ещё — неминуемо дальше,
Сквозь истонченье, в единую точку, к истоку.
Снег
Вижу я много снега, метель и кружение снега,
Ещё и катки — раздолье для конькового бега.
Фонари там мерцают, звёзды подняли вежды,
Поезд проходит скорый, по рельсам, что тоже снежны.
Там снеговик скатан, возле дома стоящий,
В оттепель шёл к опушке — с деревьями говорящий,
Им сообщает нечто, что вызнал через ладони
Детей, его слепивших. На горнолыжном склоне
Лыжники ввысь взлетают, как до Луны ракеты.
Снежинки летят и тают. Или не тают.
Где-то.
Четырежды ноябрь
Ноябрь, ноябрь, ноябрь, ноябрь.
Четыре раза напишешь — осмыслишь.
Солнце за тучами. Метели декабрь
Ожидают — в своих тоже мыслях.
Где-то затерян Иван Карамазов —
В поле идёт, пререкается с бесом,
Тоже в полях — бойцы на «Камазах»,
Едут и полем, потом едут лесом.
Церковь бывалая долго векует,
Крест подняла в темноту ещё выше.
Прихожанки плачут, целуют
Образа. На покатые крыши
Бурые листья падают кружно,
С ветром летят на иные планеты.
И отражают замёрзшие лужи
Поздний рассвет — отблеск Райского света.
Где-то идёт Иван Карамазов
Спорит и спорит — возможно, спасённый.
Едут бойцы сквозь лес на «Камазах».
Кругом же ноябрь,
безлистный, бездонный.
Далее
За горизонтом, за далями-далями,
Дальше ещё — там за трубами, гарями,
Там, где заводы остановились,
Мыкались люди, но как-то прибились
К некому берегу, чем-то торгуют,
Век не векуют, полвека бытуют,
И захоронены — ярки цветочки,
Многоточием ширятся точки,
То есть посмертием обретенным.
Дальше ещё — к океанам бездонным,
Дальше, за спутник, над миром кружащий.
Дальше ещё — и там мир настоящий?..
Огнь пожирающий, чёрное знамя.
Пламя и пламя, и далее — пламя.
Из сборника «Сны Павла» (2021)
Павел
«Пав-ел…»
«Well», — говорит англичанин,
Голос его скрежещущий странен —
Будто ножом по ржавой железке.
Офицеры нахраписты, дерзки;
«Кто был малым — станет большим», —
Шепчет им Пален,
Погибели сын.
Павел по лестнице тихо идёт,
Зрит серый вечер и солнца заход.
Свет Нетварный нисходит на Павла:
«Государь, где твой Крест и Держава,
Шпага и в море твои корабли?»
«Господи, зрю я юдоли земли:
Слёзная осень, кругом синева,
Папа коровку ведёт со двора.
И разрыдались русы-девчонки:
„Папа, куда уводишь коровку?..“
Я та коровка.
Я её боль.
Я хлеб земли. Я её соль.
Я — Государь, красноглина сих мест,
Я её жниво, я её Крест.
Я в объятия взял всех ничтожных
И донесу их до мест невозможных:
Райских Твоих.
Вот мои корабли,
Вот моя шпага».
Идут не свои
В замок Архангела Михаила.
Вороны каркают густо, уныло.
Беннигсен тараканом бежит.
Павел сияет,
Яро горит.
Кресты
I
Впредь знамёнам и штандартам служить бессрочно.
Император Павел I
Война проиграна, и что ж?
Мы стали старше, не моложе.
Из ухмыляющихся рож
Не станем выбирать пригожей.
Приливы вымерзших полей
Стучатся в чёрные деревни.
Мы живы, но среди теней.
Мы тени, только достоверней,
На ощупь, на глазок и в рост
Мы занимаем больше места.
Кто до победы не дорос,
Тот хочет умалиться в детство.
И, смутно на себя похож,
Вновь разгореться, словно пламя.
Война закончена — и что ж?
Мы будем там, где пало знамя.
II
«Смотри, твои крестные знамена всё ещё развеваются над этим полем битвы».
Св. Николай Сербский
Мир создан грозным и красивым,
И всё в нём предвещает Суд.
Как храмы, высятся обрывы,
И ели купола прядут.
В ночных деревьях полуочье —
Луны прищурившийся глаз,
И расстоянья всё короче,
И листопад, как в первый раз,
В деревьях высидели звёзды.
(Цыплят по осени не счесть.)
И зори — отражения розы,
Шипами прободившей смерть.
А в переулке — дом, и стёкла
С пятиэтажной высоты
Запечатлели свет и только:
Кресты, кресты, кресты, кресты.
На дне
Вижу линкор затонувший
С пробоинами в бортах
Размером с матросские души
(То есть широкими). Взмах
Мачтовый освящает
Воду крестом рыбарей,
Ибо флаг пребывает
На верхушке, на ней.
Сё великое диво!
Движется стадо рыб
Серебреньем-извивом
Между надстроек-глыб.
И поднимают к солнцу
Серебренье воды
Голытьба-богомольцы:
Кочующие киты.
На небесах офицеры
Видят глубины вод.
День исчисляют верный,
Чтоб дать машинам ход.
Великое освящение воды
В чин Великого водосвятья,
Как больные с кровати,
Поднимаются с дна корабли.
Мачты неся, как распятья,
(Шаг за шагом, по палате…)
Добираются до земли.
И стоят, как нищая братия,
В бинтах, в окровавленной вате,
С нимбами корабли.
У берега, как на паперти,
Рядом стоят они.
Памяти Владимирских князей, погибших в 1238 году
Брат мой, со стены взгляни:
Там огни, огни.
Брат мой, со стены взгляни:
Мы одни, одни.
Вот козлёнок проскакал:
Завтра будет мёртв.
Вот ребёнок пробежал:
Завтра будет мёртв.
Под рукой тяжёлый меч,
Завтра он — ничей,
Возжигает тыщу свеч
Город из свечей.
Возжигают много свеч
Просвеченья рук,
А молитвенная речь
Ходит ветром вкруг.
И размыты желтизной
Юрты при луне.
Встанем в час последний свой
Мы спиной к спине.
Об отшествии трамваев
Слушай, прислушайся:
Едут трамваи,
Это лишь ветер,
Но едут, похоже.
Ночью холодной
Уходят трамваи
В сумерках странных,
С заплатами схожих
Ворохах листьев,
Летящих повсюду:
Время закончилось,
Им не сказали.
Город усоп.
Помяни его, Боже,
Белой звездой,
Перезвоном трамваев,
Шёпотом их.
Стрелы-рельсы уходят
За горизонт,
Через звёздостоянье.
Эта луна — часовое подобье,
Словно клубок,
Намотав расстоянья,
Катится вдаль,
Где сверхновых пожары:
Утро миров
В Богоданном порядке…
Едут трамваи,
И молятся дуги.
Едут трамваи,
Горят, как лампадки.
Гриша
I
Тише, тише:
люди, мыши,
Говорит молитву
Гриша.
По его молитве
вдруг
Расточается испуг,
И уходит в жилы кровь.
«Гриша, как так есть?..»
«Любовь,
Истина, что стала
сущей:
Мальчика вы знали лучше,
Знали вы его святей?
Первым я уйду —
скорей,
И за мною вся Семья
В озарении
огня.
А пока — жив Алексей,
И молитвою
своей
Гриша забинтует раны».
Петроград холодный,
странный,
Ходит Гриша, бородат.
Вкруг него разверзся
Ад.
II
«Гриша, Гриша,
Слушай, слушай:
Возглашают мёртвы души,
Сели на иудин сук,
Разветвлён девятый круг:
И летят фигуры плоски,
Как дымок от папироски,
За твоей кружат спиной.
Полумёртв ты,
не живой.
Гриша, Гриша,
Ты послушай:
Вожделеют твою душу,
Не открестишься округ,
Закружили тебя в круг.
Где ворочается море,
У Петрова Лукоморья
Обезвидела земля,
Смотришь ты
и дышишь зря».
Кругло браунинг глядит.
Гриша тихо говорит:
«Вижу только белый свет.
Был тут я
И вот уж нет.
Я в Сибири колый лёд,
Цесаревич где идёт,
Ветерок я заревой,
Луг, проросший трын-травой.
Я лампадка, Бог спаси,
Что теплится по Руси
За увечных и убогих.
И спасенье грешных многих
Предрекаю через смерть:
Широка Господня сеть,
Не отпустит и ершей
В Крестной милости своей».
Замолчал унынья глас.
Час минул,
Сменился час.
Тащат тело к полынье.
Звёзды,
сфинксы на Неве.
Государева считалочка
Листьев ворох взвихрен в воздух —
К деревьям прирос, и сквозь мороз
Ветер гудящий, запах пьянящий,
Коровы мычат, расцветающий сад,
Звёзды дождём падают в дом,
Майский январь: грядёт Государь.
Стали ограды лозой виноградной,
Стали кувшины как исполины:
И для вина нет пределов и дна,
В поле девчонки, как колокол, звонки,
Грозные тучи, как трубы, певучи.
Вымета старь: грядёт Государь.
Чудные песни — и люди чудесны,
Песни и слёзы: цветущие розы,
Сумерек нет: кругом ясный свет,
Пляшут калеки – у Бога от века,
Сыты сироты, как пчёлы у сота,
Даль впереди. Государь, выходи!
Зоя — значит жизнь
Зоя Космодемьянская:
Жизнь Космы-Дамиана.
Будто заря райская:
Окна зарей багряны.
Вот, ходит живое
Житие страстотерпцев,
Холодом жжёт, что зноем
До глубины, до сердца.
Идёт, а поверху звёзды,
Понизу сияют перлы,
Сё бесовские козни:
Немцы-легионеры
В зле пребывают сами —
Бьют житие, глумятся,
Смотрят своими глазами
Как по сугробам, по святцам
Идёт житие живое,
Всё от крови багряно,
Истинное, святое:
Космы и Дамиана.
Будетлянская страна
Сё, Русь ещё не создана.
Она под Ноевым ковчегом.
То будетлянская страна,
И косяками рыб, как снегом,
Укрыто место, где метель
Твердь осолит Господней солью,
Там крест блестит, синеет ель,
И радость, смешанная с болью,
Заходит в сердце — во врата
Грядущего Иерусалима.
И Вифлеемская звезда
Летит, сопутствует незримо
Тем, кто глаголет и поёт.
И Ной с ковчега озирает
Грядущее сквозь толщу вод.
Святую Русь, лебяжью стаю.
***
