Первый после распада СССР крестный ход по Невскому проспекту. Санкт-Петербург, 1993 г. Фото из архива И. С. Арцышевского
- Алексей Константинович, 1000-летие Крещения Руси стало неким катализатором церковного возрождения в конце 1980-х годов. В какой момент лично Вы поняли, что нечто начинает меняться в отношении государства к Церкви?
- Когда я работал учителем в одной московской средней школе, со мной случился такой забавный эпизод. В то время, накануне тысячелетия Крещения Руси, появились значки с христианской символикой (с портретами Патриарха, изображением князя Владимира с крестом - копией знаменитого киевского памятника и т. д.). Будучи тогда уже прихожанином храма преподобного Пимена Великого, одним из таких значков я себя и обозначил. По молодости, конечно, - ведь в молодости хочется чего-то внешнего, может быть, даже эпатирующего. И значок заметил наш школьный парторг... Это был вполне симпатичный человек лет сорока, в меру циничный, исполняющий свою должность абсолютно из карьерных соображений. И он, конечно, попытался попенять мне за этот значок. Я что-то ответил, и на этом мы разошлись.
И тут состоялась встреча Горбачева с патриархом Пименом и высшими иерархами Русской Православной Церкви, членами Синода. Буквально на следующий день парторг подошел ко мне и дружески сказал:
- Ну что? Празднуем тысячелетие?
- Празднуем, - ответил я.
Вот тогда и понял, что мы действительно будем праздновать.
- В какой момент Вы сознательно пришли в Церковь?
- Я всегда чувствовал себя связанным с Православной Церковью. Хотя мы с семьей не были церковными людьми в полном, современном смысле этого слова - я не очень люблю выражение «воцерковленность», но могу сказать, что мы воцерковлены не были. Однако никогда я не слышал дома хульных или пренебрежительных выражений в адрес Церкви. В нашей семье был некий запас семейных традиций, были люди, которых я никогда не видел, но которые незримо присутствовали рядом... Мы происходим из священнического рода, что было мне известно и в советское время, однако подробности я узнал позже: мой прадед, дядья моего отца пострадали за веру. Мой дед окончил семинарию, позже отбыл срок как враг народа.
Поэтому понятно, что в доме были разговоры о Церкви, было стремление отца каким-то образом вернуться к семейной традиции. Сам он, например, пошел работать в Издательский отдел Московской Патриархии.
- А как и когда у Вас возникло желание поступать в Духовную семинарию?
- Поскольку отец работал в официальной церковной структуре, это прибавляло некоторой уверенности относительно выбора моего дальнейшего пути: я общался с людьми Церкви, с духовными лицами, и даже когда еще не принял окончательного решения, стало понятно, что школьным учителем я оставаться не готов ... У меня появилось ощущение, что дальнейшая жизнь будет связана с Церковью, и в определенном смысле это будет неким продолжением семейной традиции.
Семинария стала как раз результатом того самого сознательного выбора, который мы сделали с моей покойной супругой, с ее полного согласия и при ее активном содействии. Шел 1990 год - все-таки еще советская власть. Я считаю, что это был выбор, хотя было понятно по каким-то внешним событиям, что тем выбором, который верующие люди делали в 1970-е годы, он не будет.
- Вы имеете в виду - по последствиям?
- Да. Хотя отец мне говорил: «Ты понимаешь, что система такова, что если ты из нее вылетишь, тебя больше никуда не возьмут, кроме как в профсоюз?»
Прибытие мощей преподобного Серафима Саровского в Дивеево, 31 июля 1991 г. Фото Романа Яровицына
Народное движение и абсолютный идеализм
- Какие настроения витали, какие разговоры велись в Вашем кругу под конец 1980-х годов? Чего ожидали?
- Вокруг меня были люди, несомненно, церковные - это священнослужители, выпускники филологического факультета. Был более широкий круг - моих сокурсников по филфаку, с которыми мы вместе отмечали большие церковные праздники - Рождество, Пасху. И в тот период все чувствовали: что-то должно произойти. Мы учились еще в 1983-84 годы, когда властью была предпринята попытка ужесточения идеологической линии - я помню, выходили антирелигиозные статьи с гнусными названиями. Помню, была какая-то темная история с попыткой организации подпольной семинарии в стране... Но мы узнавали об этом либо по «радиоголосам», либо из официальных публикаций, в основном в газете «Известия». И никак не реагировали на эти внешние обстоятельства: многие мои друзья-сокурсники самым серьезным образом шли по пути воцерковления. Сегодня они православные христиане, среди них известные люди. Конечно, возникали вопросы: чем это все обернется, разрешат Церковь или не разрешат? Но жизнь шла своим чередом.
- Насколько предощущение перемен, ожидания, которые тогда возникли, оправдались в 1990-е годы?
- На самом деле, ожидания были робкими. Думали: «Открылись два монастыря - Толга и Оптина - а как дальше будет? Сколько отдадут храмов? Надолго ли разрешат служить?»
Главные ворота Оптиной Пустыни, 1991. Фото ИТАР-ТАСС
Интересно, что преддверие юбилея Крещения Руси сопровождалось народным движением: так называемые добровольные помощники реставраторов просто приходили в храмы, не думая, что там в итоге устроят - храм или концертный зал - и выгребали из закрытых церковных зданий мусор, помогали в их восстановлении. И, конечно, чувствовалось общее желание, чтобы храмы вернулись к своему предназначению, чтобы здесь совершалось Божественная Литургия. Среди этих людей существовал абсолютный идеализм, впоследствии многие из них образовали церковные общины, остались в Церкви.
- По телевидению впервые показали богослужение - насколько это было неожиданным или казалось закономерным?
- Все шло своим чередом. Первое вещание - это трансляция из Богоявленского собора, вел ее Николай Иванович Державин, человек, блестяще умеющий очень грамотно, спокойно, доступным языком объяснить людям довольно сложные вещи. Я не всегда мог следить за трансляциями, потому что бывал в храме на ночных богослужениях. Главным ценителем этих показов был мой покойный отец, он очень высоко ставил Николая Ивановича, да и для меня он - первопроходец и безусловный авторитет в этой области. Одно время я работал параллельно с ним - у нас начались трансляции Рождественской службы из Новодевичьего монастыря по телеканалу «Культура». Это было совершенно новое дело, в котором было безумно интересно участвовать! Позже появились трансляции из храма Христа Спасителя, но это уже более близкая к нам по времени история...
1227 человек против системы
- Каким было самое запоминающееся, отрадное событие того времени для Вас?
- Одно из самых радостных и бесконечно дорогих воспоминаний - участие в восстановлении храмов. Представьте себе момент, когда уже подгнившие, старинные двери церкви с изображением крестов, которые пережили времена гонений, вдруг открываются перед нами... А ведь раньше мы не могли не то что побывать там, даже заглянуть внутрь! Где-то сохранялись иконостасы, где-то - даже иконостасы с иконами, где-то, наоборот, совсем ничего не было, полная мерзость запустения. Участие в восстановлении этих храмов очень многое мне дало.
Мы всей семьей в этом участвовали. Даже когда сын был совсем маленький, тоже «помогал» - какие-то палки таскал с места на место. Мы таким образом побывали во многих местах, отправлялись в Подмосковье, работали в храме преподобного Сергия Радонежского в Бусинове, выезжали в какие-то монастыри. Все это было замечательно, очень радостно, отрадно! При том, что работа была довольно тяжелая физически: таскали кирпичи, на носилках мусор вывозили. Потом обязательно бывало чаепитие, беседы, которые ценились тогда на вес золота. Мы обретали единомышленников, видели, что есть другие люди, которым дорога вера, Церковь, что их много. Поразительное время!
- Люди бросали свои профессии, уходили в монастыри, становились священниками, церковными сторожами, иконописцами. Были такие примеры радикальной перемены жизни среди Ваших знакомых?
- Да, и в моем кругу это шло, скорее, естественным путем. Я иногда говорю, что филфак - это «филиал» Московской духовной академии. Самые близкие мне люди в то время - это будущий протоиерей Максим Козлов, будущий протоиерей Артемий Владимиров. Еще во время учебы стало понятно, что они пойдут по дороге служения Церкви. И надо сказать, их уважали на факультете - уважали за независимость, за их убеждения, за человеческую позицию, за отношение к другим людям. Это было очень здорово.
Еще один мой университетский товарищ по каким-то личным причинам бросил учебу и уехал трудиться в Оптину пустынь. Мы бывали у него, когда обитель открыли (тоже, кстати, в предверии празднования юбилея Крещения Руси). Жили там в монастыре. Вот это было чудо! Вообще тогда очень многие приняли монашество и сейчас продолжают свое служение.
- А что Вас связывает с храмом святителя Николая в Хамовниках? Неспроста о нем Вы впоследствии писали кандидатскую.
- Этот храм я посещал студентом, неизменно бывал там на богослужениях в Страстную седмицу, в ночь с Великой Пятницы на Великую Субботу и потом рано-рано утром - на Литургии Великой Субботы. Все, что связано с Хамовниками, мне бесконечно дорого! Мне объективно удалось зафиксировать предание о судьбе этого храма и его прихожан, донесенное людьми, которых с нами уже нет. Я очень рад и благодарен Богу за то, что успел это сделать! В алтарь этого храма меня ввел Сергей Павлович Лепехин, сын настоятеля, а его отец пришел туда еще в 1912 году. Поэтому я мог прикоснуться через него к истории дореволюционного периода, 1920-х, 30-х, 40-х годов. К примеру, он рассказывал мне о попытках закрыть храм, чему люди сопротивлялись очень мужественно. Об этом очень мало написано. Более тысячи прихожан в 1930 году успели подать петицию во ВЦИК (это можно было сделать в двухнедельный срок после официального решения о закрытии храма). Причем в петиции необходимо было указывать фамилию, имя, отчество, домашний адрес, телефон, место работы и т. д. И люди не побоялись! Я даже сейчас могу назвать точную цифру: подписались 1227 человек. И благодаря им храм в Хамовниках не закрыли. Это уникальный случай.
- 1200 человек прихожан, в одном московском храме, в 1930-е годы?...
- Храм был переполнен, потому что окрестные церкви закрывались, уничтожались. Например, церковь Знамения Пресвятой Богородицы в Зубове, церковь Живоначальной Троицы в Зубове. Святыни, храмовые иконы оттуда были перенесены в Хамовники, туда же перешли священнослужители, в результате собрался огромный штат священников, человек десять-двенадцать. И приход был огромный. 1227 человек - это еще не все прихожане, а только те, кто осмелились открыто выступить в защиту храма...
Причащение... некрещеных
- Как Вам вспоминается само празднование 1000-летия Крещения?
- Я не был еще сотрудником церковной структуры и праздновал, как все. Помню, что в Пименовском храме, например, служил митрополит из Финской Православной Церкви - необычное событие, особенное. Потом были празднования в Даниловом монастыре. Мы стояли около милицейского оцепления и могли только предполагать, что происходит за монастырскими стенами: вход туда был строго по билетам. Люди собрались самые разные: очень немногочисленные сотрудники церковных отделов, официальных структур, частично - духовенство. Были и представители науки, и это тоже очень важный момент. Ведь состоялись две большие конференции, посвященные юбилею Крещения Руси. И там вдруг выяснилось, что масса людей среди представителей светской науки - тех, кто занимается древнерусской литературой, русской историей, - заявили о своей позиции, позиции верующих людей!
На праздничной Литургии в Даниловом монастыре - это я знаю от тех людей, которые там были, - патриарх Пимен благословил причащаться всем, независимо от степени готовности. Даже некоторые наши ученые, будучи некрещеными, приобщились Святых Христовых Таин... Вот такой интересный момент. По крайней мере, об одном таком человеке я знаю: он впоследствии принял Святое Крещение и стал христианином.
- А было ли какое-то противодействие тому, что происходит?
- Отец Иннокентий Просвирин однажды дал мне «на рецензию» книжку одного «научного атеиста» (была такая категория людей, впоследствии многие из них переквалифицировались в религиоведов). Книжка эта как раз была продуктом советской официальной контрпропаганды против празднования юбилея Крещения Руси, вышла году в 1987. Все положительное, что можно было сказать об этом поворотном моменте русской истории, автор свел... к развитию огородничества. Дескать, попы ввели посты, поэтому у нас начали выращивать огурчики, помидорчики, горох и т. д. Меня это жутко позабавило, но я просто не понимал, зачем отец Иннокентий дал мне эту книжку, потому что опубликовать рецензию я не мог. Однако я ее добросовестно прочитал и батюшке «доложил» свое мнение.
- Кто из мирян или духовенства в тот период был для Вас примером, на кого Вы могли бы равняться? Кого могли бы назвать героем того времени?
- Все оказались героями этого времени, потому что духовенство направлялось всюду, куда только было можно. Я очень хорошо помню, что трудились неустанно, просто по-апостольски трудились и проповедовали: выступали перед самыми разными аудиториями - например, в Библиотеке иностранной литературы, и в профессиональном техническом училище, которое готовило секретарей, и на предприятиях, где работали люди с ограниченными возможностями, и в общежитии ткачих в Сергиевом Посаде и т. д.
Люди массово шли в храмы, уделить кому-то время было непросто. Я помню набитый битком огромный храм, помню исповеди на Великий Четверг, огромные очереди на исповедь, батюшка идет с епитрахилью через толпу, и максимум, что он может сказать кому-то лично: «Как у тебя дела?» Люди пошли в церковь, молодежь пошла - это, наверное, главное чудо того периода.
- Сейчас выросло новое поколение священников - за двадцать с лишним лет. Они уже другие, чем те, кто открывал храмы в 1980-1990-е?
- Ну, конечно. Это люди другого поколения, люди самые разные, с самыми разными судьбами. Что бесконечно радует, кто-то из них - из традиционно священнических семей: слава Богу, неиссякаем этот поток. Я бы особо выделил здесь своих первых учеников, семинаристов, мы с ними были почти ровесники, а некоторые - и старше меня. Это как раз те, кто пришел в Церковь на волне юбилея, поступил в семинарию в 1990-1992 годах. Очень серьезные молодые люди, как правило, получившие высшее образование (в большинстве своем, техническое), к встрече с которыми надо было каждый раз готовиться. Потому что они задавали глубокие, искренние вопросы - без всяких «подковырок», - касающиеся разных проблем церковной истории.
Это поколение я всегда отмечаю. Они мне очень дороги! Среди них были самые разные люди. Были даже мальчишки, которые не смогли получить в школе аттестат зрелости, но раскрывались в нашем семинарском мире - и потом уже с улыбкой вспоминали те конфликты, которые переживали в средней школе, в том числе и по мировоззренческим причинам, а может быть, просто по причине подросткового разгильдяйства. Был, например, человек, который в 14 лет сбежал из дома, поступил в семинарию и скрыл свой возраст: он был крепкий паренек и сказал, что ему 16 лет.
- И приняли?
- Приняли, потому что все было так правдоподобно! Сейчас он настоятель одного из московских храмов.
Накануне освящения Введенского храма. Мужской монастырь «Оптина пустынь», 1989. Фото РИА-Новости
Главное, чтоб сказали: «Как у вас хорошо!»
- Как человек, который занимается историей Церкви, Вы пытались взглянуть на происходящее с точки зрения исторической закономерности?
- Тогда - безусловно нет. Это было время молодости, был задор, был огромный подъем: мы жили тем, что сейчас принято называть «церковным возрождением»!
И потом, я считаю, что любое историческое событие может быть оценено лет через двадцать, когда более или менее будут видны контуры того, что происходило. Так, скажем, осмысление событий Великой Отечественной войны происходит лет через двадцать после ее окончания, появляются замечательные фильмы, публикации. То же самое можно сказать о юбилее Крещения Руси. Сегодня можно строить какие-то предположения, но тогда это была просто жизнь.
- Но прошло больше двадцати лет. Вы делали попытку как-то осмыслить то, что случилось?
- Говорят разное, но я сторонник той точки зрения, что события, связанные с празднованием тысячелетия Крещения Руси (считая несколько лет до того и несколько лет после), были продиктованы многими причинами. Были политические причины и некоторые достаточно циничные соображения, которыми, несомненно, руководствовалась власть. И был, конечно, момент, который можно отнести к области иррационального: готовность людей, духовный голод тех, кто очень быстро и массово вошел в ограду Церкви. Сейчас картина того времени мне кажется ясной: народный идеализм и политический цинизм.
- Если смотреть шире, с точки зрения всей истории христианства, Вы не пытались вывести некую закономерность в событиях конца 1980-х годов?
- Безусловно, какие-то аналогии можно провести. К примеру, время Раскола - трагедия XVII века, когда часть людей не желает принимать навязываемую церковную реформу, а большая часть людей - принимает за послушание. Или век секуляризации. В романах Льва Николаевича Толстого - хотя он не самый значимый авторитет для духовной среды - очень хорошо показано то поколение рационалистов: старый князь Болконский, отец Андрея; показаны мистические, болезненные поиски Пьера Безухова.
Маятник качается, и одна эпоха приходит на смену другой. Самое главное сейчас, как мне кажется, чтобы маятник не качнулся навсегда в ту сторону, в какую он качнулся в Европе, - в сторону постхристианства. Этого, слава Богу, в России нет. Что рождает надежду.
- Что Вас сегодня вдохновляет, как тогда вдохновляло восстановление храмов и возвращение их Церкви?
- Молодые ребята, которые приходят учиться к нам, в семинарию, в Духовную академию. Приходят с огромным запасом идеализма. И не только молодые вдохновляют, но и те, кто прошел духовную школу, и вот этот огонь в сердце сохранил.
- Как говорится, у кого «горят глаза»...
- «Гореть» они должны на первом курсе. А когда эти ребята пройдут через какое-то испытание своей почти детской, подростковой, веры, то придут к некой христианской мудрости. И эти глаза будут уже спокойными, доброжелательными к окружающему миру и разумными. Такие люди есть сейчас, поэтому я радуюсь.
- Многие люди пессимистично смотрят на будущее Церкви в ближайшее время. Вы рискуете делать какие-либо прогнозы?
- Я не хотел бы говорить о каких-то перспективах, о прогнозах, а хотел бы сказать об ответственности, которая лежит на нас. Поскольку Церкви по-прежнему доверяют. С моим другом, профессором нашей академии, мы часто подолгу обсуждаем внутрицерковную ситуацию и взаимоотношения Церкви и общества - это наше право и, я полагаю, наша обязанность. И мы пришли к выводу, что есть некая простая формула: что в Церкви все должно быть так, чтобы люди, глядя на нас со стороны, может быть, из-за церковной ограды, говорили: «У них так все здорово. Я хочу быть с ними». Это очень сложно. Но больше ничего не нужно...
Фото Владимира Ештокина
Алексей Константинович Светозарский
Родился в 1963 году. Окончил филологический факультет МГУ, работал в отделе рукописей Российской государственной библиотеки. С 1990 года преподает в Московской духовной семинарии и академии. В 1992 года окончил экстерном семинарию, в 1997 году - академию. Профессор, кандидат богословия, заведующий кафедрой церковной истории МДА. Комментатор телетрансляций праздничных богослужений на российских федеральных каналах.
Источник фото А. К. Светозарского - сайт МПДАиС.
Автор: ПОСАШКО Валерияhttp://www.foma.ru/prazdnuem-skazal-partorg.html
