Добрицу Чосича, самого читаемого и самого влиятельного сербского писателя второй половины ХХ и начала ХХI веков, «Русское воскресенье» и журнал «Новая книга России» представляли в 2006-2007гг. двумя во всех отношениях интересными публикациями – «Россия разломного периода» (2006, № 12) и «Югославия разломного периода».
И вот имеется повод, – Славянский творческий форум в Москве, – чтобы знакомство с классиком сербской литературы продолжить и углубить. На этот раз предлагаем фрагменты из «Заметок» того времени, когда писатель Чосич стоял перед выбором, соглашаться или не соглашаться на пост Президента СР Югославии.
17 января 1992 года
Европейское сообщество признало Хорватию и Словению как государства. Болгария – также Македонию, Боснию и Герцеговину. Югославия действительно перестала существовать. Она больше не нужна Европе. Германия мирным путем одержала победу во Второй мировой войне и теперь разрушает все, что образовалось в результате ее военного поражения. Сербию она считает нужным наказать за ее победу и национальные амбиции. А силы, которая могла бы ей в этом воспрепятствовать, нет. Нет Советского Союза.
Даже Черногория отодвигается от Сербии; она постепенно устремляется к Италии с эмблемой «экологической страны». Народ охватило отчаяние, как в апреле 1941 года. Сербия неудержимо пропадает. Мы потеряем сербство в Боснии и Герцеговине. Потеряем также Косово и Метохию. У нас отнимут и северную Бачку. Мы проигрываем все освободительные войны, которые вели в ХХ веке. Слободан Милошевич, продолжая свою личную, самовольную политику, катится прямо в пропасть. Этот человек никак не поймет, что сам, окруженный кучкой приятелей-посредственностей, он не может создать сербское государство и объединить сербский народ. Ничего не дает его «югославская формула». Ее содержание исчерпано.
Что произошло с сербским народом? Он не способен существовать? Не достоин существовать? Его карает некая высшая сила за непростительные грехи? Если мы на кресте, на распятии, как говорит владыка Афанасий, то мы и распятия не достойны! Слушаю, читаю суждения «оппозиции» и утверждаюсь в мнении: мы – потерянный народ! Не знаю, кто хуже, власть или оппозиция. У нас просто нет ни ума, ни воли, ни умения спасаться. Если мы все-таки выберемся из этого исторического и политического тупика, это произойдет не иначе как благодаря врагам. Надеюсь, что и они совершат какую-то ошибку, которая позволит нам выжить.
Больше нет желания писать о начале своего творчества. Буду читать эссе Борхеса.
18 января 1992 года
Владислав Ёванович, министр иностранных дел, за время двухчасовой прогулки изложил мне, в каком крайне тяжелом положении находится Сербия. Из его объяснений я понял, что двухвековая национальная цель – объединение сербского народа в одном государстве – недостижима. И недостижимость этой цели обусловлена, прежде всего, последствиями изменения международной ситуации – развала Советского Союза и экспансии американского империализма, но также и нашей неправильной политикой. В Сербии сейчас нужна смена власти. Но уже трудно произвести качественные изменения того образа, который за Сербией закрепился в Европе и в мире. Как убедить Милошевича, чтобы он ушел из власти и новыми выборами обеспечил приход иных людей?
Сегодня на встрече с Матией (Бечковичем), Гойко Джого, Райко Петровым Ного и Джордже Вуковичем поведу разговор о том, какие имеются возможности и пути, чтобы вывести сербский народ из положения, в котором он оказался. На меня оказывают давление, чтобы я «сделал что-то», «собрал самых авторитетных людей, чтобы пошли к Милошевичу и высказали ему свое мнение».
В душевной тоске и подавленности читаю свои заметки, сделанные в июне 1982 года на Святой Горе (на Афоне – И.Ч.). Здесь нахожу первые записи о Максиме Капсокаливите (Паликолибе). Строитель и разрушитель как единство. Маслины. Дафины. Сосны. Запахи сосновой смолы, цветущей дафины, средиземноморских трав и других растений. Подробно описать их. Ответить на вопрос: почему монах Максим сжигал церкви, им самим построенные? Почему он уничтожал дело рук своих? Почему добровольно и сознательно поступал по-сизифовски? Может, для того, чтобы снова жертвовать и страдать, чтобы снова пережить удовольствие созидания, чтобы подтвердить свою преданность Богу, чтобы иметь творческую надежду? А может, потому, что был недоволен выполненным делом? Или понял бессмысленность достигнутого и осуществленного? Или испытал, что радость приносит только строительство, только само дело? Возможно, он считал, что с Воскресением Христа все чудеса потеряли смысл, а разрушение и сжигание церкви, построенной собственными руками, – это новое и единственное на земле чудо? А возможно, что жажда славы, которая сопутствует чудачеству – возмещение за неполную веру в Бога, недостигнутую благодать? Но почему тогда он объявлен святым? Антисизиф. Вечное повторение того же – ницшеанского. Но Сизиф был лишен возможности радоваться достигнутому. И он исполнял некую высшую кару, насколько я помню, за любопытство. Максим – метафора человека-разрушителя; он строил, чтобы сжигать, чтобы иметь чтó сжигать. Он гасил пожар в лесу, бросался в пламя, чтобы спасти молодую сосну и птичье гнездо, но сжигал свою церковь. Максим соединил в себе созидание и разрушение, созидателя и разрушителя – миф о всечеловеке.
Вся моя жизнь – борьба с неизвестностью. Должен ли буду я стать на колени перед поражением? Смею ли я сдаться? Не смею. В этой моей воле к борьбе содержится и сущность моего литературного творчества. Что есть написание романа как не овладение неизвестностью.
Мы, пятеро писателей, ничего умного и реального не придумали. Всякое напоминание о Югославии да титоизме у Матии вызывает жестокий гнев. У меня нет четкой идеи, как вывести сербский народ из этого тупика, в который нас завела Европа. И все мои собеседники не знают, что надо делать.
Не думаю, что еще кто-то из политиков сейчас несет такую же ответственность, как Слободан Милошевич. У него единственное решение – самопожертвование; он должен превратить себя в метафору политической и патриотической жертвы; а делать этого, очевидно, не собирается. Несчастный, трагичный властолюбец и себялюбец!
Славко Милосавлевски, македонский «либерал», нарочный Киро Глигорова и Крсто Црвенковского, посетил меня и передал их просьбу: Македония ждет, чтобы Сербия помогла ей в утверждении независимости. Они уверены, что я имею «большое влияние на сербскую политику» и ждут от меня, что я поддержу их в борьбе за независимость. Печально и абсурдно. Я вынужден был их разочаровать. Не оказал им поддержки в совершении национального самоубийства.
Каково, на самом деле, мое положение сейчас, когда от меня ожидают и того, что и никак не могу сделать – даже чтобы поддержал отделение Македонии, разрушение Югославии? Как развеять неверные представления о моих силах и возможностях? Я совершил несколько политических ошибок, высказал некоторые суждения, которые в глазах общественности связали меня с национальной политикой Слободана Милошевича по борьбе за равноправие Сербии в Югославии и отмене брионской Конституции 1974 года. В том июльском интервью, которое дал Милораду Вучеличу для «Политики», я сознательно и намеренно сказал несколько фраз в поддержку Милошевичу. Но я не замалчивал и серьезные недостатки его политики, его автократического характера. Тяжелое положение Сербии и недоверие руководству нынешней сербской оппозиции обязывали меня из патриотических соображений поддержать действующую власть и Милошевича, независимо, насколько существенными мотивами была обусловлена эта поддержка. И многие мои друзья, оппозиционеры по отношению к титоизму, люди либеральных и демократических убеждений, такие, как Павле Ивич, Антоние Исаакович, Воислав Джурич, Матия Бечкович, Мича Павлович, Ёван Рашкович, Милорад Экмечич, Жика Стойкович, Слободан Селенич и многие другие, разочарованные сербскими вассальными коммунистами Петром и Иваном Стамболичами, которые своей поразительной политической карьерой держат рекорд сербского и балканского протекционизма, разочарованные также властолюбцами Дражей Марковичем, Милошем Миничем и их сатрапами, поверили в Слободана Милошевича, поскольку он был первым сербским коммунистическим функционером, который поднял голос против неравноправного и унизительного положения сербского народа в титовской Югославии. Поверив, что Милошевич антититоист и что своей энергией обеспечит демократизацию Сербии, мы оказали ему поддержку. У нас, деморализованных и утомленных критиками сербских политиков с титовской идеологией и моралью, даже сама смена безликого конформиста Ивана Стамболича рождала надежду, что начинаются перемены, благодаря которым будет преодолен титоизм. Когда же Слободан Милошевич завершил свой «реформизм» отменой опекунства краев Косова и Воеводины над «узкой Сербией» и восстановлением конституционного равноправия Сербии с остальными республиками, когда он проявил свою автократическую природу и неприятие политического плюрализма, тогда возникли сомнения, тот ли он человек, который нужен для нового времени. Мы, старые оппозиционеры и диссиденты, начали критиковать его и дистанцироваться от него. Некоторые образовали новые партии или вступили в уже существующие, а я, не готовый вступить в политическую борьбу, постарался сохранить самостоятельность и действовать по своим убеждениям, служа общему делу. Чувствую: может повториться заблуждение моего революционного поколения: что во имя добра будет осуществляться служение злу; во имя патриотизма доведется служить чьему-то властолюбию. Даже лучшие представители сербского народа из патриотических побуждений устремлялись к перевернутым и злосчастным целям. И Ёвана Цвиича, и Слободана Ёвановича, и Драгишу Васича «разыграла» история. Почему то же самое не может произойти со мной и моими авторитетными современниками?
Прошлой ночью мне звонили Никола Колевич и Радован Караджич. Говорили о том, что мусульмане поспешно вооружаются, а Партия демократических действий Изетбеговича демонстрирует воинственность. Радован и Никола готовятся к решительным действиям. От меня ожидают, что поддержу их. Они разочарованы и злы на Черногорию, которая повторяет свою ситуацию января 1915 года. Завтра приедут Караджич и Краишник, чтобы обсудить их предложение создать новое сербское государство на территории Боснии и Герцеговины.
20 января 1992 года
Караджич и Колевич рассказали мне, что Алия Изетбегович спешно вооружает мусульман, объединившихся в Патриотической лиге. Их намерения понятны: создать исламское государство Боснию и Герцеговину. А сербы не желают оказаться снова в турецком рабстве. Они спасение видят в создании собственного государства и объединении с Сербией. И хорватам не нужна мусульманская гегемония: они тоже хотят объединиться с Хорватией. Босния накануне судьбоносных событий.
Я считал, что об этой ситуации надо проинформировать Слободана Милошевича, и мы втроем обратились с предложением, чтобы он нас принял. Но встреча с Милошевичем не состоялась. Он хочет сам решать судьбу сербского народа. А к Караджичу и Краишнику не имеет доверия; считает, что они отстаивают четнические идеи.
Откуда у Слободана Милошевича такая самоуверенность, чтобы самые трудные и самые рискованные решения относительно судьбы сербского народа принимать самому? Может, это не более чем его личная отчаянность? Это одиночество его как главы государства и политика, это его руководство политикой и, соответственно, государством по телефону и в разговорах с глазу на глаз с кучкой друзей семьи да с женой, напоминают поведение классических диктаторов. Из-за этого намереваюсь прекратить с ним всяческие разговоры о национальной политике. Мои патриотические мотивы гаснут перед его патрийно-коммунистическим своеволием. Не время, чтобы я составлял ему оппозицию, поскольку к оппозиции примкнули и многие политические реакционеры, четники и негодники; некоторые и на кормушках иностранных сил. Но, кажется, пора прекратить с Милошевичем и те нечастые бесполезные разговоры, от которых ему и Сербии немного пользы, а меня они лишь компрометируют нравственно и политически.
21 января 1992 года
Обед с американским послом Циммерманом и Любишей Ракичем в «Интерконтинентале», по приглашению Циммермана. И согласно позиции Америки, которая вслед за Европейским сообществом признáет все отделившиеся республики при неизменности границ между республиками, сербский народ потерпел историческое поражение. Теперь ему остается либо воевать, либо согласиться на подчинение. Если будет воевать, реальных шансов одержать победу над хорватами и мусульманами у него нет. Да и не готова Сербия к войне. А что можно еще сделать? Не знаю. Разве сербский народ страдал и погибал для того лишь, чтобы написаны были несколько книг? Чтобы я написал «Время смерти» и «Время зла»? И разве я жил только для того, чтобы перевести сербскую судьбу в романную трагедию? Стоит ли испытывать удовлетворение от своей силы в своем творчестве? Несчастное самолюбие!
Мы с Циммерманом говорили и о Косово. Он хотел услышать мое мнение, о котором уже кое-что знал. Я изложил ему свою идею о разделе Косова и твердом размежевании с Албанией. Когда я закончил, посол Циммерман спросил: «А сербы соглашаются на треть Косова?» Я ответил, что соглашаемся. Понимаю, что мне никто не давал полномочий на такой ответ. Лишь несколько моих друзей разделяют такое мое мнение. Циммерман сказал, что проинформирует о моем предложении Вашингтон.
Идею разделения Косова и основательного решения албанско-косовской проблемы я в прошлом году излагал и Борисаву Ёвичу, тогдашнему Председателю Президиума СФРЮ. Он меня внимательно выслушал и переадресовал к Милошевичу. А Милошевич мое предложение отверг. Он считает, что о разделе Косова и разграничении можно было бы вести переговоры с Тираной, а не с Руговой, причем лишь тогда, когда возникнут для нас более благоприятные условия.
Сегодняшнюю ночь кошава (своеобразный ветер – И.Ч.) надменно гудит по Белграду. Для меня ветер – всегда голос космоса и бесконечности. Слушаю гудение ветра и чувствую свою человеческую никчемность перед бесконечностью и вечностью.
22 января 1992 года
Большие заботы в мои годы – это не только нагрузка, но и убежище при жизненных трудностях. Старики прячутся за «беспокойством». Они этим защищаются; это позволяет им оправдывать уныние и бессилие. А забота о Сербии под заголовком «Куда идет Сербия?» для нашей «демократии» превратилась в патологическую трескотню на разных трибунах и «научных собраниях». Этой праздной риторикой подтверждается демократия, нравственная и интеллектуальная ответственность. И все это настолько бесполезно и бессмысленно, что напоминает больше политические ритуалы, чем серьезную общественную деятельность.
Какую книгу заслужит это время? Идеологический и политический бедлам! Если о несчастье будут столько болтать, если современники его своей болтовней покроют, оно может перерасти в трагедию. И это мое «дневниковое» записывание – не более чем оправдание при отсутствии сил заниматься настоящим делом, то есть переводить реальность в романную фикцию.
Вы вынуждены меняться. Если к этому не готовы, гибель неминуема. Эти изменения должны мотивироваться ориентацией на современные цивилизационные ценности и соответствующие цели. Конечно, сербы не могут стать немцами или японцами, но они могут усвоить некоторые черты их – прилежность, предприимчивость, гражданскую ответственность и мораль. Более всего нам сейчас не свобода нужна; более всего нам сейчас нужны строгие законы и рациональная организация общества. Как стать современной нацией – вот в чем суть сербского вопроса теперь.
Ни одна политическая партия не может составить национальную программу для решения сербского вопроса, поскольку у партий свои социальные и идеологические рамки. Они занимаются тем, что завоевывают и удерживают власть. У партий ограниченное видение ситуации; их спутывают практические, прагматические интересы и мотивы.
24 января 1992 года
Что на самом деле означает быть патриотом? Означает ли это заботу о судьбе народа и жертвование своей жизни за него? Кто имеет право и силы принять на себя такую заботу? Только тот, кто желает управлять этим народом. А гибнуть может каждый, кто считает, что жизнь его не имеет иного смысла.
Я так придавлен сербской судьбой и гибелью, что не в состоянии делать что-либо серьезное и разумное. На что потрачу остаток жизни? На заботу о Сербии? А кому нужна эта забота? Никому! Есть в этой заботе и какая-то глупая мегаломания. Нет в ней мудрой скромности – чувства меры, собственной силы, прав личности.
Читаю «Гностические евангелия» Элема Пейгелса.
«Правоверные иудеи и христиане упорно твердят, что человек отделен пропастью от своего Творца: Бог – это нечто совсем иное. Однако этому противоречат некоторые гностики, писавшие эти евангелия: самопознание есть познание Бога; «я» и «божество» тождественны…». «Живой Иисус» в этих текстах говорит об иллюзии и просветлении, а не о грехе и покаянии, как Иисус из «Нового Завета». «Вместо того, чтобы прийти ради спасения нас от греха, Он приходит как проводник, обеспечивающий нам духовное понимание. Когда ученик достигнет просветления, Иисус больше не служит для него духовным учителем: они становятся равными – даже тождественными».
«Иисус восстал из гроба». Это извещение означает начало христианской церкви. Фундаментальный элемент христианской веры. В любом случае, самый коренной. Иные религии восславляют циклы рождения и смерти; христианство утверждает, что цикл в определенный исторический момент перевернулся и мертвый человек вернулся к жизни. Для последователей Иисуса это поворот в мировой истории.
Январь 1992 года
Прошедшей ночью, после полуночи, пришла Анна и сказала мне:
«Папа, твоя политика потерпела поражение. Для молодежи ты ничего уже не значишь. Они считают тебя человеком прошлого. Оставь ты все это. Пусть молодые берут на себя заботу о нации. Пусть они создают свою Сербию…»
Задели меня эти слова дочери. Она высказала большую правду. Потерпели поражение социализм, Югославия, замысел по объединению сербского народа в одном государстве. А я боролся за все три эти задачи. Мне на самом деле нужно отойти от общественной жизни; точнее, нужно избавить от иллюзий моих современников, которые верят, что я могу им чем-то помочь, что у меня есть сила и ум для исполнения более значительной роли при этом необозримом сербском несчастье. Но до того следовало бы высказать всю правду о нашей современности – о Милошевиче и оппозиции, о сербской политике с 1914 года по нынешний день. А кого это интересует? К чему некое претенциозное «свое мнение», коль я в романах высказал все, что понимал о судьбе человека и мира.
26 января 1992 года
Разваливается Босния. Изетбегович хочет создать унитарное боснийское государство, которое за десяток лет станет исламской республикой. Караджич прилагает отчаянные усилия, чтобы конфедерализацией спасти сербскую Боснию и Герцеговину. Хорваты следуют за Изетбеговичем в антисербской политике, а в то же время организованно и интенсивно действуют, чтобы присоединить свои этнические территории к Хорватии с целью создания «великой Хорватии». Сербы решили отделиться от БиГ (Боснии и Герцеговины – И.Ч.) и создать свою «Сербскую Боснию и Герцеговину». Это решение в значительной степени ухудшает положение Сербии в мире, усиливает ее конфронтацию с Европой и Америкой; это ведет Сербию к изоляции, к задержке развития, ко внутренним расколам. Если же отказаться от глобального объединения сербского народа и создания сербского государства, то сербская диаспора будет подвергнута ассимиляции, зависимости, вытеснению, национальной депрессии. Кто в Сербии отважится предоставить такой судьбе четвертую часть сербской нации? Как менее всего ошибиться, где ждать наименьшего поражения, что ведет к меньшим бедам – это бытийные вопросы народа сербского на данный момент.
Соотношение сил и внешние факторы, которые всегда определяли судьбы балканских народов, вынуждают покориться, отказаться от своих прав, сербов по ту сторону Дрины оставить на произвол их врагов. Но какой нравственный серб, патриот, посмеет согласиться с таким политическим реализмом? Смеет ли демократ порицать и отрицать права сербов в Хорватии да в Боснии и Герцеговине, права такие же, какие признаются за хорватами и мусульманами? Разве защита легитимного права сербского народа жить в своем государстве – это «великосербство» и национализм? Разве это не основное демократическое право?
1 марта 1992 года
Алия (Изетбегович – И.Ч.) объявил референдум о независимости Боснии и Герцеговины, в котором сербы не участвуют, поскольку знают, что при голосовании будут побеждены.
В первый день референдума активность слабая. На второй день хорваты массово высказались за независимую Боснию и Герцеговину. Очевидно, по директиве из Загреба, а это доказывает, что Туджман решил: с мусульманами, против сербов. Сербы против независимости Боснии и Герцеговины, однако они в меньшинстве. При голосовании они побеждены. По сути, Алия Изетбегович объявил референдум о войне с сербами. Он вооружил Партию демократического действия, чтобы воевала за исламское государство. «Страна ненависти» быстро станет страной крови. Сербы не согласятся на новое исламско-усташское рабство. Они готовятся к сопротивлению.
И прошлой ночью мне звонил Радован Караджич, чтобы рассказать, как фальсифицировались результаты референдума и как Сербская демократическая партия не может согласиться с образованием унитарной Боснии и Герцеговины. СДП будет бороться за конфедерацию трех национальных сообществ в рамках Боснии и Герцеговины, а позднее, когда создадутся условия, боснийские сербы наконец осуществят свою вековую мечту – объединение с Сербией.
Я советовал ему, чтобы по отношению к мусульманам вел толерантную политику и объединял сербский народ, отвергая существующее с прошлой войны разделение на партизан и четников. Сейчас, в борьбе за существование, между сербами не должно быть никаких идеологических различий. Радован меня убедил, что он к этому стремится и что народ сам устраняет различия, обусловленные гражданской войной, ибо чувствует настоящего врага.
2 марта 1992 года
Вчера на Башчаршии, в свадебной процессии, убит отец жениха, Никола Гардович, который по свадебному обычаю, нес сербский флаг. Убийца-мусульманин потоптал флаг и, к изумлению всех участников свадьбы, спокойно ушел по улице… Между мусульманами и сербами – посреди злосчастного Сараева – объявлена война. Начало ее традиционное, жестокое и для сербов унизительное. Караджич утверждает мне, что сделает все возможное, чтобы избежать гражданской войны. Не верю, что это ему удастся…
Я продиктовал из записной книжки последнюю политическую заметку для книги «Перемены». Это запись, сделанная 26 августа 1991 года, о крахе Октябрьской революции, ее социального и государственного образования – Советского Союза. А в течение семи месяцев, на протяжении которых я болел и лечился, История безумно действовала на пространствах бывшей Югославии, бывшего Советского Союза, а также и все еще прежней Европы, и прежнего западного мира.
Сегодня ночью несколько раз перечитал ту последнюю запись, недовольный ее краткостью, слабой наполненностью, обыденностью. Неужели я, для кого Октябрьская революция со своей идеологией предопределила судьбу – а она предопределила и пять десятилетий исторического существования сербского народа – я, сам принадлежавший к категории тех, кто верил, что Октябрьская революция завершила предысторию человечества и начинает историю настоящую, которую люди сознательно создают ради счастливого будущего человечества, я, автор романа «Время зла», завершенного за год до развала Советского Союза и всяческого «реального социализма» в этом веке, не имел более содержательных слов, нежели записанные 26 августа 1991 года?
Бессонница затянулась до момента, когда мой сосед, отъезжая на работу, заводил машину; бессонница сплошь в вопросах, без ответов…
Карл Ясперс в 1949 году писал:
«В описаниях современного человека, сделанных за последние полвека, есть то, что не может не вызывать страх: человек разрушает мосты, соединяющие с прошлым. Живя текущим моментом, он отдается на волю ситуации, случая. Точнее говоря, живет между кулисами, которые остались от прошлого; но они уже не составляют настоящего поприща его жизни, а имеют вид груды старья; они для него – лишь фикция. Человек, похоже, дошел до ничтожности…
Жизнью человека становится жизнь массы. Индивидуализм утрачивается, индивидуальность приспосабливается к типу, который навязывают пропаганда, кинематограф, нивелирование повседневной реальности. Чувствуя себя потерянным, человек хочет снова найти чувство достоинства в «нас», включаясь в некую колоссальную силу. Некоторые, между тем, на протяжении всего времени своего существования, верят в Бога…
Сейчас создается впечатление, что в человеке налицо хаос; мы видим, как напряжение растет без ограничений. То, что, на первый взгляд, было укрощено, разрывает тонкий покров, который цивилизация обрела на протяжении истории. Современная психология, открывая это подполье, уловила его адский характер. Считая, что исчерпывает его познанием, она ищет, и невольно, своего рода оправдание».
В последнее десятилетие двадцатого века мы не имеем оснований и аргументов, чтобы верность мрачных мыслей Ясперса поставить под сомнение. Мы можем только расширять и дополнять их своими фактами. Мое знание более биографическое, чем спекулятивное или скрупулезное.
Двадцатый век, начавшийся в 1914-м году Первой мировой войной, закончился в 1990-м. Имея продолжительность в семь десятилетий, этот самый краткий в новой истории Европы и мира век заканчивается развалом государств, которые возникли в итоге Первой мировой войны. Их гибель вызвана крахом социализма – исходной точки Октябрьской революции. Эти эпохальные перемены в структуре мира, которые политологи обозначают как распад «биполярного мира» и конец «холодной войны, завершают ХХ век. Настает новый век, новая эпоха с гегемонией Америки, а это сопровождается национальными катастрофами России и Сербии, человеческими трагедиями и духовными заблуждениями. Американизация западной цивилизации с иррациональным возрастанием значимости денег, субкультурой и духовным нигилизмом как глобальный процесс охватывает планету. Эпоха которую политологи называют «посткоммунистической транзицией» и «демократической революцией» является эпохой всеобщей криминализации, грабежа, планетарной лжи и лицемерия, разрушения традиционных ценностей. Этот посткоммунистический период, в котором триумфаторствуют Америка и Германия, не скоро закончится. У Европы сейчас нет Гюго и Ницше, Ясперса и Манна, Мальро и Камю, которые бы нам говорили, что есть мир сейчас, что есть человек сейчас, что будет при цивилизации с неограниченном стремлении к переменам. А смысл этих быстрых и поразительных перемен заключается в них самих. Мир как одержимый несется в неизвестность. Как всегда, впрочем. Сейчас, я бы сказал, известности даже больше, чем в начале века…
В молодости, читая Гегеля и Маркса, я поверил в диалектическое движение Истории к абсолюту, которым был для меня коммунизм; я принял марксистское понимание Истории, согласно которому, человеческое общество находится в перманентном развитии, а общественные формации закономерно сменяют одна другую, в прогрессивном направлении; я был убежден, что социализм – закономерная высшая фаза развития человеческого общества; как и миллионы моих современников, я верил, что Советский Союз – это вторая или первая в мире сила, которая с учетом имеющейся у него военной мощи, независимо от общественного строя, может пропасть лишь в атомной катастрофе. Я верил, что Горбачев своeй «перестройкой» и отказом от советского империализма, демократической эволюцией преобразит общество «реального социализма» в реально социал-демократическое или иное свободное плюралистическое социалистическое общество. Я верил…
Должен ли сейчас я признать, что все мои надежды были не более чем заблуждениями? Должен ли я поверить в реверсивное направление диалектики истории, признав закономерными парадоксальные повороты ее? Останавливается ли та реверсивность на капитализме в глобальных масштабах, несмотря на то, что он как раз под влиянием Октябрьской революции, существования Советского Союза и техническо-технологической революции уже не существует в марксистском определении да и в классическом виде?
Не продолжится ли это обратное движение, эта социально-политическая реставрация, этот тектонический сдвиг на «шестой части земного шара» переменами в положениях «ниже» или «выше», для людей более тяжелых и мучительных, чем жизнь в обществе, в революционную и прогрессивную энергию которого верил миллиард людей на нашей планете? Очевидно, что «светлое будущее» по коммунистическим, большевистским планам построить не удалось. И людям нынешней эпохи остается разве что замышлять, придумывать себе новую утопию – новое, по-иному справедливое, по-иному свободное, по-иному равноправное, по-иному гуманное общество. В соответствии с технократической проспекцией, это «информационное общество», в котором будет создаваться искусственный интеллект, а с помощью биоинженерии также некий новый человек – конечно же, совершенный. В такую и подобные утопии я не могу и не хочу верить. Останусь до конца жизни сторонником той давней мечты – нереального социализма, той гуманистической утопии ума и сердца, утопии насчет справедливости, свободы и человеческого достоинства, надеясь, что строители такого социализма смогут увидеть наши ошибки и заблуждения. Эта надежда сейчас у меня слаба, но я ее не отрицаю, ибо все еще не отрицаю исторического разума в человеческом бытии.
Что же осталось от «процветающей и счастливой страны социализма», как называли Советский Союз в то время, когда я становился коммунистом? Говорят, осталось тридцать-сорок тысяч ракет с ядерными боеголовками, чего достаточно, чтобы уничтожить всю планету. Мастодонтская индустрия вооружения, запущенные поля, пустые силосные ямы, склады и магазины. Остались убежища от смерти под землей, а на земле – нищета, хаос, жажда свободы, отчаяние из-за столь больших перемен и невозможности влиять на ход событий. Но являются ли эти смертоносные мощности и эта советская нищета с хаосом, преступностью и жаждой демократии у русского и всех советских народов прочным наследием «эпохи социализма»? Не последует ли в результате стольких, сохраняющихся в памяти и нынешних, страданий людей кому-то возмездие за то, что уничтожен самый высокий за последние два тысячелетия идеал? Ибо если социализм – реальный или нереальный, сейчас все равно – смертен, как смертны все цивилизации, то разве не смертен и его победитель, если в истории существования человечества имеются победители? Если Советский Союз обессилили до состояния распада гонка вооружений и его империализм, разве не та же гонка вооружений при планетарной гегемонистской идеологии грозит и более мощной, однако на экономическую и экологическую нерациональность более чувствительной, Америке? Не «холодная война» ли обеспечила то, что побежденные во Второй мировой войне Германия и Япония выиграли войну в мирное время? И победит ли в веке грядущем Китай?
Мир, собственно, держится не на победителях; они всегда присваивают себе прав больше, чем заслуживают и делают мир несправедливым. Побежденные готовят возмездие и делают будущее неизвестным. Мир стабильнее всего тогда, когда победители и побежденные равноправны, когда устанавливается равновесие противоположностей, а это бывает лишь в отдельные исторические моменты. Нынешняя победительская надменность и идеологический триумфализм Запада являются незаслуженными и уже потому несправедливыми, так что, по космическому закону равновесия, они не могут быть длительными. Ведь это не только триумф свободы и разума над тиранией и неразумностью; это также триумф зла, имманентного человеку, уже настолько распространившегося, что грозит новой неизвестностью, новыми несправедливостями, новыми страданиями. Не является ли этот победительский триумфализм Запада признаком, что в его сердце обосновался вирус гибели, смерти? В истории современной эпохи ни одна победа демократии не несла идейной регрессии, насилия и ненависти больше, чем победа, обусловленная поражением горбачевской «перестройки» и падением России как второго по значимости фактора европейской и мировой политики. Разрушение Берлинской стены – это не только устранение следов некоей тирании, за которым последовало объединение Германии по ее этническому праву; это разрушение – не только результат стремления немецкого народа к свободе и прогрессу; это, одновременно, и устранение известной преграды для нового (в сущности, возобновленного) империалистического движения Германии, Америки и иных могущественных сил Европы – теперь при наличии «алиби» посредством евроутопии, прав человека и установления «нового мирового порядка», которые уже первыми своими шагами по отношению к меньшим и менее развитым народам возобновляет зло и несправедливость старых порядков… Политика Европейского сообщества и Америки – государств, которые образовали свой «Голубой интернационал», представляет собой «вечное возвращение того же самого», о котором говорил Ницше, а движение в будущее продолжается там, где оно никогда не останавливалось и где не остановится, пока люди обеспечивают движение истории, будучи и жертвами ее.
Результаты Истории, которые до девятого десятилетия ХХ века обеспечивались войнами и революциями с их мощным размахом и неудержимой энергией, теперь обеспечиваются мирным состоянием – тем, что разрушает созданное в итоге двух мировых войн и Октябрьской революции. По природе вещей, такие исторические дела должны были продолжиться межнациональными и религиозными войнами, которые стремительно разгораются на территориях бывших социалистических стран. И нет пророка, способного сейчас предвидеть их последствия. Духовный разброд в чем-то напоминает тот духовный разброд, который царил в Иудее, когда предполагался «судный день» и ожидался мессия – а им через Распятие стал Иисус из Назарета. Поэтому не случайно, что и «серьезные» газеты открыли постоянные рубрики для зарубежных и отечественных «пророкам», а также для гороскопов, теософских и астрологических толкований будущего…
