Эскиз первый.
Кто не раскиснет - тому воздасться
«А кони всё скачут и скачут, а избы горят и горят», - горько вздохнул поэт о судьбе русской женщины. На все времена, на всех правителей хватало уникальной самоотверженности и стойкости её.
В тамбуре вагона поезда Москва-Псков столпился народ: весь проход был уставлен огромными тюками-сумками, и протиснуться не было никакой возможности. Две пожилые челночницы спешили освободить место и ловко забрасывали свой громоздкий багаж на свободные третьи полки. Пассажиры роптали. Но женщины шуровали с таким весельем, с такими шутками-прибаутками, что рассерженные люди, смени в гнев на милость, терпеливо ждали, когда закончится погрузка.
-Давайте знакомиться, меня звать Галиной, - сказала челночница помоложе и побойчее, как только мы устроились. - а это Валентина, - кивнула она на свою напарницу. - Четверо суток добираемся домой из Таджикистана. Затоварились в этот раз хорошо, вот приедем домой, полдня отдохнём, да и поедем по району распродаваться. А выручку разделю. Дочке, она живёт в Красноярском крае, безработная, муж её шатко-валко работный, но без зарплаты. Мужниной матери, пенсионерке. Больная она насквозь, а лекарство купить не на что. Да сестре -инвалиду долю надо. И на церковь, конечно. Ну, и себе на хлеб с маслом останется.
Продолжая говорить, она набросила на столик чистую белую салфетку, и на ней, как на скатерти-самобранке, появились золотистые персики, чёрный виноград, духовитые дыни. Великолепный натюрморт, хоть картину пиши. И хотя у меня слюнки потекли от этого изобилия, я деликатно отказалась от приглашения к столу.
-Отказа не слышу, - рассмеялась Галина. _ Вот я расскажу вам сейчас одну байку. Ехал с нами хохол с Западной Украины, такой упитанный, культурный, преподавателем института представился. Соседка наша рассказывает о своей тяжёлой жизни. А он слушает да ест-ест-ест. Куда в него всё лезет, думаю, как бы не лопнул. Тогда соседка угощает его яблоком, намёк такой делает, мол, и ты меня угости. Не понял он намёка, есть и ест в одиночку. На смену арбузу дыня пришла. Но она-то уж в него не полезла. У соседки и глаза просящие-просящие. Тогда он предлагает ей дыню: кушайте, кушайте, а что не доедите, мне скоро выходить. Я с собой заберу. А дыня такая квёлая, неглядная. Но она всё равно угостилась - то ли голодная очень была, то ли уж отказаться постеснялась. Вот мы и не хотим походить на того культурного, да упитанного. Так что без вас, Наталья, есть не будем.
После такой присказки мне ничего не оставалось, как усмирить гордыню и присоединиться к общему застолью.
-А теперь расскажите-ка вы нам, - любопытствует Галина, - куда путь держите?
Я достаю письмо читательницы, у которой четверо детей и муж, как водится, пьяница. Жалуется: не может свести концы с концами, дети голодают.
-Ну-ка, дайте мне её письмо, - чтение Галина перемежает комментарием, - прямо «глас народа», иначе не скажешь. Ну и хлипкая мать, да ей не рожать надо было, а на печи сидеть, да чтоб мамки-бабки нос утирали , еду подавали. И чего разнюнилась? Боженька-то как нас учит? Работать в поте лица.
Я обиделась за читательницу:
-Вот если бы вы, Галя, побывали в её шкуре, заговорили бы по-другому.
- А у меня жизнь не легче, - ответи ла она просто, без малейшего драматизма в голосе. _ Родители мои умерли на моих руках. Я была старшая в семье. Остались шесть братьев и сестёр, да собственная мален ькая дочка Иришка. Проснулась я после похорон, на дворе темень - хоть глаз выколи, на сердце - мрак. Села на постели, ноги опустила на пол. На душе камень с гору, а думать всё равно надо. Что делать, как жить, как тащить мою ораву. Ведь кроме меня - некому. Куда бросаться, кого звать на помощь. Ну тут подставил мне совё плечо наш местный батюшка - и денежками помог, и разговорами-советами.
День бежал за днём вприпрыжку, не успею моргнуть, а он уж закатился. Меньшие братья и сёстры тоже не дремали - после школы мыли вагончики, в которых жили рабочие мехколонны, собирали бутылки , банки, сдавали их, а копеечку всю в дом несли. Девчонки ещё генералили каждую неделю дом. Полы хлопали тряпкой и того чаще. Молодцы они у меня...
Галина задумчиво помолчала, а потом снова вернулась к письму нашей читательницы.
Вот она жалуется, что её детей не взяли в какой-то лагерь. Да какой лагерь заменит сенокос! В нашей семье это самое любимое дело. Помирать буду, а сенокос вспомню. Солнце ещё на всходе, а мы - за ним. Сбросили рубашонки, встали рядком и гоним каждый свою полоску. Даже маленькая Любанка косит, батя сделал ей косу по возрасту. Смахнём шёлкову. травушку, ляжет она под ногами полукругом. А как зной навалится, так отдых, ляжем на травку и в небо смотрим. Потом снова за косу, отец идёт за мной, я наяриваю наразмашку, коса посвистывает, а он погоняет, грозит: «Шевелись, а то щас пятки подрежу». Пот градом, косу руки не держат, но не распускаюсь. Терплю...
А на покосы мы ездили минут сорок пять, а потом ещё пешком. Дак это ж одно удовольствие - полем пройти, если, конечно, в землю не смотреть, да мозги свои не застить бесконечными проблемами. Солнышко только встало, ласково-ласково глади т лицо, птички трелью разливаются, и так хорошо дышится. Вот те и отдых! А то как привыкли отдыхать - пузом в верх. Иль ещё лучше - выпивка. А потом с пьяных глаз начинают не весть что творить. Нет, по мне это не годится. Я ростила детей жёстко, круто держала, да с пользой, поближе к церкви. И хоть жизнь нас подубасила, нужда не давала передышки, но всё кончил ось пользой: выстояла, ребят сохранила. И дети на меня не жалуются, а наоборот - благодарят.
А всё потому, что жужжала, как муха, чтоб в жизни хотя бы ноготочком зацепиться. Отец мой перед смертью всё беспокоился: «Вот умру, а вы возьмёте холщовые сумки, да пойдёте кусочки собирать». Вот я их и напутствовала всю жизнь: «Докажите, что вы не пропали. Смотрите, нигде не пакостите, чтоб не тыкали люди пальцем - вот какая плохая, гулящая-курящая семья. Если захвачу кого за этими занятиями, на одну ногу встану, другую - вырву. Помню, сказала так, а потом, ох, мучилась, какая же я грубятина. И до того тошно стало, что пошла в церковь, опустилась на коленки и вымаливала прощение. А потом на могилку к маме. Легче стало, видно, меня простили.
Однажды брат старший решил пожалеть меня, хотя я его не просила, очень не люблю, когда жалеют. Забрал к себе младшую Любанку, не справился. И говорит мне: «Ты прости меня, Галя». А я ем у в ответ: «Ты передо мной не виноват. Я такая же грешная, как и ты. А вот пойди да попроси прощениие у мамы, да у Богородицы».
А знаете, какая работная мама у нас была! Память о ней для меня свята. Кое-кто даже считал её юродивой. Бывало, скажешь ей; «Мам, да перевези ты молоко на кобыле». А она в ответ: «Жалко кобылку, она и так досыта не есть, пусть отдыхает». И вот сама тащит на коромысле двадцать четыре литра молока...
Галина снова уткнулась в письмо и смягчила приговор его автору:
-Сейчас, конечно, труднее, чем мне двадцать лет назад. Тогда хоть работа была. За двадцать четыре часа в сутки можно было заработать. Сейчас этого нет. Это что ж такое! Все советские годы уходили от соломы и калош и снова к этом у же пришли. Жить одним своим подворьем нас отучили. Теперь снова приучают. По мне так: жить в селе и просить о помощи ниже достоинства. Надо самим огород садить, корову завести, а то и две. Корову не хочешь - козу заимей. Ко всем у надо ручки приложить, без этого никуда. Руки должны быть всё время в действии. А уж если они у кого не оттуда растут, - себя вини. Прошли времена, когда кулаком по столу стукнул, жалобу написал, и тебе что-то перепадёт. Сейчас кому писать-то? Разве что дедушке Ленину на мавзолей . Нет, нет и нет! Кто хлебнёт в жизни и не раскиснет -тому воздастся.
Встречали двух женщин четверо мужиков. Перетаскали тюки на самодельные тележки, отёрли пот, с трудом перевели дыхание. Работы хватило каждому.
Псковская обл.
Эскиз второй
Списанные люди
Однажды я получила письмо. В нём сообщалось, что «вот уже более трёх лет наше село считается бесперспективным. Но ведь мы пока ещё живые люди. Здесь родились, видимо, здесь и умрём. Мы - это восемь стариков в возрасте от семидесяти до восьмидесяти пяти лет. И с каждым годом нам становится всё труднее жить: магазин от нас находится в четырёх километрах, главная усадьба - около десяти километров, телефона, радио нет уже много лет. В колхозе мы проработали сорок-пятьдесят лет, а живём в нечеловеческих условиях, никто о нас не заботится. Самая большая наша боль - это дорога, точнее - её отсутствие. Мы умоляем проложить мостик над ручьём, через который нельзя пройти ни весной, ни осенью. И получается, что мы отрезаны от мира, живём как бы на необитаемом острове. Единственный человек, кто о нас помнит, - это отец Николай, но он служит в районной церкви. Когда он приезжает нас поисповедать, да причастить, - для нас это самый настоящий праздник. Вот и получилось, что он наш единственный помощник: хоть изредка продукты привезёт, пособит старушкам гвоздь прибить или ещё какую мелочёвку. Нам уж перед ним ой, как неудобно: священник всё же. Может вы, Наталья Алексеевна, приедете к нам, глядишь, после вашего приезда на нас и обратят внимание власти».
«Стой, приехали». - газик словно споткнулся около стоявшей на грязной обочине старушки. Это была Вера Петровна Ежова, жительница деревни Кишкино, куда я и направлялась. Дальше не проехать. И пешком не пройти - бабуля с состраданием смотрела на мою городскую обувку. Но недаром же я столько лет езжу в командировки по деревням. Через минуту уже в сапогах продолжаю свой путь...
Любая весть в деревне по беспроволочному телеграфу разносится мгновенно.
-Проходите, проходите, отогрейтесь чуток. - На пороге избы хозяева Прасковья Ивановна Михайлова и её муж Павел Тимофеевич. - Ну, как вам дорога наша показалась, пряником ли, плетью? Так что теперь вы, что называется, на собственной шкуре почувствовали, каково приходится нам, старикам-инвалидам.
-Вот я вам расскажу поподробнее, в чём закавыка, - продолжал хозяин дома. - Два года назад проложили асфальтовую дорогу Данилов -Ачкасово, а до нашей деревни довести - средств не хватило. Во всяком случае, так нам заявили во всех инстанциях, куда мы обращались. А вот у нашего начальства, иное мнение: дорога пенсионерам, вообще не нужна, так как нам некуда ездить. Ну а если наведаются родственники или дачники, так они и пешком могут пройти несколько километров. А что грузы на себе носим, так и хорошо, для здоровья полезно.
Пошутили, посмеялись старики, «растроганные» такой заботой об их здоровье, но вскоре опять заговорили о наболевшем. От них я узнала, что между сёлами Шуклино и Кишкино есть грунтовая дорога, её бы только подсыпать, выровнять и укатать. Есть, правда, там один сложный участок - у ручья. Вот он-то и мучает стариков больше всего. Через него, случись что, не проедет ни почтовая машина, ни пожарная, ни «скорая помощь».
-Вот недавно у Прасковьи случился приступ, - вспоминает Павел Тимофеевич. - Что делать? Телефона нет ни в одной ближайшей деревне. И пришлось мне, инвалиду, проковылять не один километр, прежде чем с трудом нашёл гусеничный трактор. Привёз Прасковью в больницу, а она уж еле дышит.
-Паш, - прервала рассказ мужа Прасковья Ивановна, - смотри, смотри.
Мы подскочили к окну и вот что увидели. Очень старая и очень худая женщина впряглась, как бурлак, в лямку и тащила за собой корыто с водой. (Все колодцы провалились и воду приходится таскать из родника). Поскользнувшись, она упала прямо в корыто. Втроём мы бросились ей на помощь. Ну, как тут не вспомнить знаменитую картину Перова «Тройка»! Так вот, её сюжет показался мне менее трагичным, чем участь *8О-летней Клавдии Алексеевны, выступающей в роли бурлака. А ведь она заслужила куда более благополучную старость: всю жизнь проработала в колхозе, за что имеет много медалей и почётных грамот...
Очнувшись, Клавдия Алексеевна удивлённо уставилась на меня, незнакомого ей человека.
-Это журналист из Москвы, - прокричала ей в самое ухо Прасковья Ивановна.
Но то ли старушка не расслышала из-за глухоты, то ли находясь во власти своей боли, она запричитала:
-Доктор, дайте мне таблеток, дайте таблеток. Голова гудит, как котёл, мочи нет.
И так жалобно она стонала, что Прасковья Ивановна заплакала:
-Она вас за доктора приняла. Сколько раз просили прийти врача. Даже отец Николай высказывал такую просьбу. А у них один ответ: «Дайте транспорт». Да где ж мы его возьмём? И лошади - то нет во всей округе ни одной. Вот я сорок лет доила коров, да не дойным аппаратом, как сейчас, а вот этими самыми руками (она протянула их - набрякшие ладони, как подушки, искорёженные, как сучья деревьев, пальцы) по три тысячи литров, а ничегошеньки не заработала за целую жизнь, кроме звания «Ударник коммунистического труда».
Я с трудом сдерживала слёзы.
-Если бы не подсобное хозяйство, - продолжала изливать свою боль Михайловна, нам бы не выжить, с голода давно бы умерли. А хозяйство-то с каждым годом всё труднее вести. Ну, ладно, к людям врача не дозовёшься, а с животиной-то как, нашей единственной кормилицей. В деревне у нас две коровушки, да козы, да овечки...Вот тут как-то заболели они, дак ветеринар ведь тоже отказался приехать. Опять та же пластинка: транспорт давай. За «новых русских» нас, что ли, принимают. Опять обратились к нашему батюшке, может, он посовестит хоть жестоких людей. Но часто-то беспокоить отца Николая тоже не хорошо.
За последний год число жителей деревни уменьшилось на одного. Умер ветеран Великой Отечественной Василий Фёдорович Свешников, о чём родные смогли узнать только через сутки. Тогда с трудом удалось найти трёхосный вездеход и отвезти его на кладбище.
...За разговором и не заметили, как стемнело. В сенцах загремели вёдра. Видно, в темноте кто-то наткнулся на них. Дверь в избу открылась, и на пороге появилась Клавдия Алексеевна Быстрова, ей стало получше. Увидев меня, она снова запричитала:
-Дайте, дайте, дайте таблеток, мочи нет, как звенит голова.
Её боль передалась мне, и я судорожно стала шарить по своим карманам, не сразу поняв бессмысленность этих поисков: лекарств-то у меня не было.
Вечером мы с хозяевами сели за скромную трапезу и включили телевизор. По двум программам передавали пышное чествование одного из руководителей телевидения. Лица юбиляра и приглашённых лоснились от удовольствия. Мои старики всматривались в эти картинки, как в нечто происходящее на другой планете. Поистине пир во время чумы, подумала я, да ещё с каким цинизмом демонстрируется...
На следующий день, как и водится, я обошла местных «сановных» людей, среди которых были заместитель главы Даниловской администрации, помощник депутата Госдумы и много ещё кого. Их оправдания и объяснения сводились к следующему: программа «Дороги Нечернозёмья» с перестройкой приказала долго жить. ДРСУ сократилось вдвое, ПМК сидит без работы: денег в бюджете нет ни копейки. Вот и приходится по одёжке протягивать ножки. Таких деревень, как Кишкино - море. Правда, в конце концов обещали помочь деревне хотя бы в простых вещах.
Я понимаю, отсутствие денег - это объективная причина. Но скажите, пожалуйста, разве нужны деньги руководству сельсовета, чтобы даже не специально, а, скажем, во время пахоты, сева, уборки, которые проходят прямо за деревней Кишкино, навестить местный люд, поговорить по душам, пожалеть и посочувствовать. Неужели только один отец Николай не забыл об этих обязательных человеческих качествах, без которых настоящий человек и жить не может.
Провожали меня все деревенские старики. И так горячо благодарили! Мне стало неловко - ведь пока что я только выслушала их, посочувствовала. Как же немного надо нашим обделённым судьбой старикам - всего лишь доброе слово.
Ярославская обл.
Эскиз третий
Сократ из Архангельского
Есть люди , судьба которых похожа на калейдоскоп: повернулось колёсико - и вот вам новый узор. Михаил Михайлович Радинский из их числа. Не буду рассказывать обо всех перипетиях жизни, лишь перечислю его многочисленные профессии: строитель, шофёр, фотограф, ветеринарный врач, директор совхоза, музыкант, литейщик, артист, режиссёр.
Театр «С Муравских высот» он создал тридцать лет назад. Ныне этот коллектив - дипломант Всесоюзного фестиваля народного творчества, лауреат Всероссийского смотра народных театров. А начиналось всё совсем непросто.
-Вызвали меня в райком партии - раскручивает сюжет своей жизни Радинский, - и сказали: будешь директором совхоза. Я отказался, меня приструнили: будешь упрямиться - ставь крест на своей карьере. Дали самое отстающее хозяйство.
-За спиной у него были Ветеринарная академия, аспирантура, заведование лабораторией гормональных препаратов. Но тут-то не лаборатория!
Молодой директор сразу же столкнулся с тихим саботажем. Отдалённое от центральной усадьбы отделение. Всю зиму трактористы возят туда силос, комбикорм, а привеса животных нет.
-И вот начинаю со скотниками перетягивать канат: кто кого, - вспоминает Радинский. - отказываю им в зарплате, они в прокуратуру. Прокурор требует заплатить им две трети ставки. Я не соглашаюсь: по договору зарплата зависит от привеса, а он - с минусом. Прокурор грозит: оштрафую! И оштрафовал-таки меня на оклад. Но я всё равно не заплатил за безобразную работу.
Жёсткая требовательность дала свои плоды. Совхоз занял в районе первые места за посевную кампанию, лучшую постановку техники на зиму, подготовку скота к зимним условиям.
Вроде всё шло хорошо, но так надоел Радинскому мелочный партийный контроль над всем и вся, что в очередной раз повернул он свою жизнь на 18О градусов: сменил престижное кресло директора совхоза на холодный стул директора сельского клуба с нищенской зарплатой.
-Как видите, с голоду не умер, - Радинский не жалеет, что он сделал тогда такой шаг. - Завёл корову, соорудил для неё сарай, увеличил огород. А что ещё надо? Трудись от зари до зари, и будешь сыт. Мы с женой и детей своих так воспитали: счастье не в деньгах, а в том, чтобы найти своё любимое дело, да жить по заповедям Христовым.
Радинский нашёл себя. Человеческая судьба мудра и своенравна. Она могла преподнести ему его голубую мечту - театр, когда он был ещё юнцом. Но она его как следует потёрла на своей жизненной тёрке, провела через многие ухабы и сделала личностью. Тогда и сказала: «А теперь претворяй твою любимую мечту и служи ей до конца дней своих». Михаилу Михайловичу было в той жизненной точке сорок три года.
Известное дело - театр начинается с вешалки. У Радинского он начался с названия.
-Ну и трудное это дело - дать имя своему детищу, - признаётся он. - Думал я, думал, мучился, мучился -ничего родить не мог. И вот однажды приехал в Москву, пошёл в театр «У Никитских ворот». Батюшки, я даже по лбу себя хлопнул! Да вот же название для моего театра - «С Муравских высот». Возвышенность, на которой стоит моё Архангельское, называется Муравской. Вот и спущусь с неё к своим зрителям.
Следом в голове Радинского родилась и сказка-спектакль «Как царь
Муравий сына женил». Вот коротко её сюжет. Заболел Ванька, сын царя, Францией, надоела ему нищая, безалаберная Россия. Он сказал батюшке: «Женюсь только на француженке». Да где ж её возьмёшь-то в селе Архангельском? Стал царь голову ломать. И придумал. Переодел местную девицу-красавицу во всё французское, научил французскому прононсу да манерам галантным. И вот во дворец въезжает гонец и объявляет: «В наше тридесятое царство пожаловала француженка Жоржетта». Ванька бегом в поле за васильками, влез в карету и галантно тычет ей букет. Прошло время. Ванька приводит к царю свою невесту: «Благослови, батюшка, венчаться» Когда Ванька очухался, у него уже двойня родилась.
Роль царя Радинский, конечно, взял себе. Да и могло ли быть иначе? Такого колоритного царя-батюшку, скажу я вам, поискать надо.
А где взять актёров? Отправился Радинский в школу, попросил учителей собрать старшеклассников. Сказал: открываю театральную студию в Доме культуры. Ребята его обступили, с детской непосредственностью требовали прямо сейчас сказать, из кого получится артист.
-Я указал, - вспоминает Михаил Михайлович, - на худенькую черненькую девочку, забившуюся в угол. Это была Зоя Постникова. Сегодня она считается лучшей самодеятельной артисткой Тульской области. Впрочем, почему самодеятельной? Зоя окончила Тульское училище культуры, а потом и Московский институт культуры. Сейчас делает первые шаги в режиссуре. Надо же потихоньку и себе смену готовить.
А потом на Муравскую высоту, то бишь сцену, поднялись Светлана Бурмистрова ( впоследствии победитель многих областных смотров, лучшая актриса самодеятельных театров России и Марина Козлова (она же сельский библиотекарь, как я Зоя, окончила Московский институт культуры). За двадцать лет восемьдесят актёров, жителей Архангельского и близлежащих деревень, получили звание лауреата Всероссийских смотров самодеятельных театров.
Но всё это было потом. А пока вернёмся к истокам театральной эпопеи.
Итак, коллектив сложился из односельчан Радинского, которые прежде никогда в жизни не играли на сцене, не имели даже отдалённого понятия, что такое актёрское мастерство. Режиссёр рассказывал им о сценической речи. О мизансцене и, конечно, об истории театра - для общего развития.
Уму-разуму набирались не только начинающие артисты. В сорок пять лет за студенческую парту Тульского культпросветучилища вместе с двадцатилетними ребятами садится и сам Радинский. Вначале студенты почтительно здоровались с ним, принимая за преподавателя. Когда узнали, что у них со «стариком» один статус, что он к тому же лауреат многих всероссийских театральных конкурсов, были буквально ошарашены.
Ниточка, связавшая режиссёра с училищем, не оборвалась. Теперь уже училище «вербует» у сельского режиссёра наиболее одарённых сельчан в свои студенты.
Репертуар театра - особая забота режиссёра. Он не подыгрывает современным вкусам, а служит культуре в её подлинном смысле. Этим и диктуется выбор пьес.
Михаил Михайлович пригласил меня посмотреть на его детище - помещение театра, и был явно доволен произведённым эффектом.
-Раньше здесь был так называемый конференц-зал - поломанные стулья и столы, стены обшарпаны, потолки прогнившие. Одним словом, мерзость запустения. Пришлось потрудиться. Прежде всего сделали сцену, соорудили амфитеатр. Получился настоящий зрительный зал. В храме искусств должно быть и достойное фойе. Обустраиваем и его. На стенах - литьё, выполненное выпускниками Строгановки: театр от скоморохов до Шекспира. Двери украшаем резными декоративными узорами.
В спектаклях театра много музыки. Подбор её - процесс длительный и нелегкий. Предпочтение отдаю классике. Ищу её на областном радио, в районной и областной музыкальной школах. Возвращаюсь домой после такого многочасового прослушивания выжатый, как лимон.
А тёща зудит: «Отчего ты, Мишенька, такой усталый?! Я понимаю, когда сосед Вася устаёт, так он целый день пашет». А я в сердцах: «Ничего ты, мать, не понимаешь. Пластинки часами слушать тяжелее, чем пахать».
Настало время, когда «мёртвой» музыки - на кассетах - стало не хватать, захотелось Радинскому при театре свой собственный хор создать, петь-то в деревне всегда любили. Бросил клич, народ и набежал. Сам, как умел, распевал их по голосам. Так появился ансамбль с красивым названием «Руссель», что значит «русское село». (Радинский любит придумывать красивые названия).
Скоро и этого оказалось мало. Создал ансамбль русских народных инструментов. На чём только не играют тринадцать сельчан! Баян и балалайка, гудок и жалейка, пилы и грабли, пастушьи свирели. Что-то покупали, а что-то сами сделали. Оба ансамбля - участники многих его спектаклей.
-Михаил Михайлович, - любопытствую, - неужели всё у вас в жизни и работе так безоблачно?
-Ну, до такой благости ещё далеко. А больше всего меня тревожит вот что: если раньше народ стремился участвовать в жизни театра, то нынче больше озабочен выживанием. Видели, как забита пятичасовая электричка? Люди едут в Москву, Серпухов на заработки. Возвращаются домой в восемь-десять вечера. Тут уж не до театра...
Есть и другие причины для душевного беспокойства. Свободу-то и веру мы получили, но, увы, вместе с обретением безбрежной свободы почти перестали различать добро и зло. При такой напряжённой бытовой жизни в храм в районный город, не говорю уж об областном не поедешь, а потребность в нём ой как велика! Люди говорят, вот бы хорошо батюшка к нам приехал, дак у них-то у самих служб столько, что они прямо разрываются. А с возрастом потребность в вере, в церковной службе только увеличивается. Да и молодёжь хочется не упустить, как упустили её в советское время.
Мы уж сами проявили инициативу и небольшой колокол в фойе повесили. Колокол зазвонил и Радинский перекрестился.
Тульская обл.
