Какое весёлое словечко - Тарадей! Я сразу же разложила его на части и подумала, сколько же тары произвели в селе с таким названием. Легкомысленное моё веселье исчезло, лишь только я узнала его историю.
Село Тарадей - древнее-древнее, пятьсот лет ему исполнилось, и не имеет оно никакого отношения к таре. Это мещерское название переводится, как речка в кустах. От него недалеко до уездной столицы - славного города Шацка. Вольный, свободолюбивый город, не могли его взять ни крымчаки, ни Разин. И всё благодаря стрельцам, которые верны были присяге, данной царям и, в частности, правительнице Софье Алексеевне. Но вот Пётр 1 подрос и задумал взять власть в свои руки, и пошёл он со своими обученными войсками в поход против Софьи. Когда Пётр взял в свои жёсткие, даже жестокие руки, власть, он расправился со стрельцами и свёл их в податное сословие на положение крестьян. Вот из этого-то крестьянского сословия, спустя столетия, и вышел Александр Николаевич, чем он гордится, ибо крестьяне, убеждён он, - становая жила русского этноса, на которой держится наше государство.Год его рождения - 1934-й. Село разорено до нитки. Голод страшенный. Семья долго сопротивлялись вхождению в колхоз, но, в конце концов, загнали. От тотальной безжалостной коллективизации страдали люди, страдали и животные. Александр Николаевич до сих пор помнит: маленький Саша сидит у окна и смотрит, как в стекло тычется мордой худющий мерин Серко, и оба они плачут: прежние-то хозяева погоняли коня овсом, а новые - колом На смену одной беде пришла другая, ещё страшнее - война. Смятение в первые дни повсеместное, из Москвы убежала вся власть, банки, магазины брошены. Докатилась паника и до Тарадеевской глушинки. Местная власть велела всем зарывать пожитки, чтобы немцам нечем было поживиться. А чего и зарывать-то?! Сундук на семерых, и тот наполовину пуст, если не запихнуть в него облезлые полушубки, дедкин зипун, да зимние онучи. Ещё были две холстины, прибережённые на конец жизни. На таких холстинах несли гроб на кладбище. Они-то и есть самые заветные из всего добра. Сундук с пожитками зарыли на скотном дворе, а сверху набросали кучу навоза - не будет же немец в нём рыться. Кадку с кое- какими продуктами спрятали в бане. Дед разобрал каменку, вырыл под ней яму, спустил туда сокровище - кадочку ржи - и снова сложил над ней печь. Но немец так и не дошёл до села Тарадей, и пришлось Стрижёвым всё раскрывать.
Война войной, а первое сентября 1941 года никто не отменял, хотя некоторые родители не пустили своих чад в школу, мол, какая учёба, когда немец вот-вот войдёт в село. Саша же Стрижёв очень хотел учиться, но вот ведь какая загвоздка - ему не исполнилось семи, а в школу принимали с восьми. Да к тому же до неё не меньше трёх вёрст, одного ребёнка не пустишь.
- Я его на санках возить буду, - старший (всего-то на два года) брат пришёл на подмогу.На том и порешили. Привезёт он мальца в школу, посадит под парту, чтоб учительница не прогнала. Но она, конечно же, всё замечала. Видя тягу ребёнка к знаниям, Сашу, в конце концов, приняли в школу.
Ни о чернилах, ни о тетрадях, ни о ручках тогда и говорить не приходилось. Дети сами доставали сажу из печной трубы, разводили её - вот и чернила, а вместо ручки подойдёт и гусиное перо.Тетрадь заменяли библиотечные книги. Первоклашка ухватил книгу потолще, начал было на ней писать, как в дом ворвалась учительница: «Саша. - она была очень взволнована, - ты же взял труды Ленина, верни немедленно! - взамен она протянула ребёнку книгу по свиноводству, вот на ней и пиши»...О своём детстве Александр Николаевич рассказал в книге «Хроника одной души». Рассказал поэтично и пронзительно.
- А знаешь, Наташа, как создавалась эта повесть? - спросил он меня. - Я знаком с Солженицыным ещё в ту пору, когда писатель не был Нобелевским лауреатом, то-бишь, в 1965 году. Он написал тогда письмо съезду Союза писателей, в котором предложил вернуть в литературу имена несправедливо обвинённых, расстрелянных и забытых литераторов. В том списке упоминался и Евгений Иванович Замятин, которым я в то время уже во всю занимался: собрал внушительную библиографию, познакомился с его родственниками, которые даже доверили мне его архив.Я написал Солженицыну письмо с благодарностью за память о забытых литераторах. Александр Исаевич откликнулся, и вскоре мы с ним встретились. Я подарил ему небольшой словарик «Говоры моей сторонки», сам его составил. Как же он радовался подарку! Не поверишь, даже подпрыгнул от радости. Почему так эмоционально? А потому, что обдумывал тогда свою знаменитую эпопею «Красное колесо». Для словесной характеристики тамбовцев нужны были местные словечки, которые писатель не знал. Вот он и попросил меня составить лексемы, - отрывки разговора местных жителей. У меня лингвистических навыков не было, так что выполнить его просьбу не мог. А вот написать повесть о своём деревенском детстве с характерным местным колоритом, мне захотелось. Сочинил я свою «Хронику» за две недели и подарил Александру Исаевичу. Он отозвался о ней, не сочтите за нескромность, очень хорошо...
Окончив в деревне семь классов, освоив многообразное деревенское ремесло, Саша Стрижёв переехал в Москву, где к тому времени жили его родители. Куда идти дальше? Какой мальчишка не мечтает о небе! Вот и он решил поступать в лётное училище, да сразу же получил отворот-поворот: на одно место претендовало четырнадцать человек, а деревенское образование, конечно же, уступало столичному, так что нечего и тягаться. И пошёл пятнадцатилетний Саша с таким же подростком работать на пилораму, а вечером - в школу рабочей молодёжи, учиться дальше. Ну и тяжёлая же работа досталась ему. Надо было оттаскивать доски от распиленных шестиметровых кряжей толщины непомерной. С этим он как-то справлялся, а вот перетащить толстенную сырую доску к штабелю, - сил у ребят не хватало, на помощь приходили взрослые.И вот после такой тяжёлой, можно даже сказать непосильной, работы юноша отправлялся на занятия в школу. С пилорамой через год распрощался, поступил в престижный проектный институт чертёжником. Разумеется, перед этим пришлось кончать специальные курсы. До учреждения надо было ехать через весь город, но он время зря не терял, школьные уроки учил прямо в трамвае. А другого времени-то и не было: домой возвращался в двенадцать ночи, чтобы в шесть утра снова уйти на работу...
Позже окончил Стрижев институты - Плехановский и редакторское отделение Полиграфического, который был уже гораздо ближе к его интересам: он ещё отроком писал стихи, бегал на поэтические вечера, в театры, на выставки, в консерваторию. Как же повезло ему с преподавателями! Особенно с Галиной Андреевной Белой. Она не только известный учёный филолог, но и просто добрый, хороший человек. Студенты для неё были, как родные. Она привила им любовь к творческому поиску. Каждому помогла выбрать себе яркого, талантливого писателя, имя которого в те годы и произнести страшно - Ахматова, Пастернак, Гумилев... Саша остановил своё внимание на Замятине. Галина Андреевна снабжала любознательных необходимыми книгами , которые приносила из библиотеки Института мировой литературы, только читай-читай-читай...В трудовой книжке Стрижёва одна единственная запись длиною в сорок лет. Именно столько он проработал в Сельхозгизе, который за долгие годы не раз меняло название. Его звали в разные престижные издательства, но все они были партийные. Сельхозгиз тоже был таким, но с неадиозной тематикой. Молодой редактор быстро нашёл свою нишу - робко начинает публиковать фенологические заметки. Для него это была единственная тема, о которой он мог открыто говорить. Но писать можно по-разному. Сухо, научно излагать наблюдения над природой, фиксировать различные проявления её, приводить научные рекомендации учёных.
А можно и по-другому. Фенология художественная, впечатления конкретного человека от встреч с природой во все времена года, излагались им не банально, а выразительно и достоверно, делался как бы художественный слепок с природы. Именно этим путем пошёл Александр Николаевич, к тому же собирая народный опыт наблюдений, обогащая свою память во время многочисленных поездок по стране. От крестьян, которые своими пальцами перещупали землю, узнал многое о том, как «творить» урожай. Позже он подробно расскажет об этом в семидесяти очерках, посвящённых огородным культурам. Да ещё как поэтично расскажет, ярко, безо всяких безликих проходных фраз.Сказы Стрижёва как будто благоухают, тонким лиризмом дышат его пейзажи. В каждой травинке-былинке, в каждом личинке цветка говорит Премудрость Творца. Ну, как тут не вспомнить завет Иоанна Кронштадтского: «Рассматривайте, братие, премудрое устройство растений и познавайте в них Бога». Об этом Стрижевские фенологические заметки.
Три книги его пятитомного собрания сочинений («Народный календарь», «Русское разнотравье», «Русские грядки») целиком посвящены нашей природе, писать о которой Стрижев начал именно в Сельхозгизе.Сорокалетний фенологический урожай писателя выглядит очень даже внушительно: пятитомное собрание, две тысячи газетных и журнальных публикаций, двадцать книг о русской природе, о жизни благочестивых людей, о народном опыте, собранном по крупицам во время многочисленных поездок по всей стране.
Рассказать о чужом опыте - это, конечно же, хорошо, но не плохо бы поделиться и своим личным опытом.Неподалёку от дачи писателя развалился колхоз. Двадцать гектаров земли роздали поселковому люду, на каждую семью по две сотки. Казалось бы, прекрасный выход из положения: подсобные участки затемнены настолько, что на огородах ничего не растёт. А тут вольная волюшка - сажай, что хочешь, на открытом пространстве! Гомону было, шуму - не передать: народ делил землю. Прошло два года, все успокоились, копать землю надоело, и вскоре из пятисот участков люди забросили четыреста семьдесят.
Пожилые супруги Стрижёвы не только не забросили свои две сотки, а начали обрабатывать ещё соседскую землю. И посеяли они на ней рожь, чтобы показать детям, как растёт хлеб. Обработали делянку так, что любо-дорого, рожь уродилась на загляденье, ни один озорник не посмел её помять.Как только созрела рожь, Александр Николаевич собрал местных ребятишек, перекинул серп через плечо и отправился с ними на делянку. Дети, открыв рот, смотрели, как он жнёт, потом вяжет снопы, а у двора расчищает ток и молотит цепом, сделанным им самим. Поджарив зёрна, истолчив её пестом в ступе, - тоже его рукоделье, - сварил кашу, сдобрил маслицем и раздал детям. Закормленные сникерсами, йогуртами и тому подобной ерундой, ребята ели её с таким аппетитом, что только за ушами трещало.
Этот педагогический эксперимент имел продолжение. Захотелось ему показать, как лён растёт, как из него рубашки шьют. Но до конца замысел этот прекрасный довести не удалось: не нашлось подходящего материала для ткацкого стана. Но как бы там ни было, лён заколоколился небесной лазурью, и полюбоваться этой красотой прибежали чуть ли не со всего посёлка. Из убранного льна получил волокно и свил из него декоративную верёвку для сделанной им же тележки, на которой катал маленьких внучек.Так ли далёк был от истины Константин Аксаков, сказавший, что русский крестьянин - самый образованный и умелый на свете. Возможно ли такое? Возможно, и очень. Как же ему не быть самым образованным, когда после крещальной купели он окунался в купель научения народным опытом. И пребывал он в этой купели с молочного возраста до старости. Навыки, заложенные в крестьянском детстве Стрижёва, никуда не исчезли. Он не только не закопал в землю талант, но и с блеском развил его.
Однажды сосед по даче спилил огромный вяз, ну, ладно бы для какого-то полезного дела, да ещё бы и окультурил освободившееся пространство, так нет же, на месте вяза уже несколько лет крапива растёт. Такую бесхозяйственность Стрижёв не потерпел. Он распилил поваленный кряж, перетащил на свой участок и вырезал из него много полезных вещей: скамейки, ступу и пест для каши, коня-качалку на полозках. А какие изумительные игрушки для внучек вырезал! Вот бы моим внучкам такие...- Чаще всего, - просвещает меня Стрижёв, - в работе использую ёлку, вяз, да клён. Уж очень красивая у них текстура. А вот липу не люблю, нет у неё красивой текстуры, и материал лёгкий, но не прочный. А в народе говорят: красиво только то, что прочно.
Моё внимание привлекли несколько образков святых в красивых киотах в форме церковного купола. У каждого из них своя история. Киот для преподобного Серафима Саровского Стрижёв вырезал из дубовой доски, получилось немного примитивно, грубовато, но в этой простоте есть своё очарование. Медаль Преподобного Сергия Радонежского Александру Николаевичу подарил «Радонеж». Не держать же её в столе. И вот, когда он был в Сарове, увидел поваленную бурей четырёхсотлетнюю сосну. Стрижев попросил знакомого отпилить на память кусок мощного корня, из которого и сделал потом киот. А ещё образок-медаль Владимира-красное солнышко, крестителя нашего, из красной меди, - дореволюционная и выпущена она к 900-летию Крещения Руси...В творчестве Стрижёва две темы - природа и труды православных святых, выдающихся духовных писателей. Я спросила Александра Николаевича, начни он свою творческую жизнь снова, чему бы отдал предпочтение.
- Так ставить вопрос нельзя, - ответил он, не или-или, а и. Это только кажется, что два этих направления далеки друг от друга. На самом деле они об одном - о величии Божием...Собирать литературу о святых Стрижёв начал задолго до перестройки, когда широкая публика ничегошеньки о них не знала. Первый поиск связан с именем Преподобного Серафима Саровского. Литература о нём находилась в спецхране. С огромным трудом добился он доступа туда, переписал рукой многие тексты, ксерокса-то тогда не было. Да ладно бы текст представлял собой единое целое, сиди и переписывай всё подряд. Так нет же, приходилось раздобывать тексты, что называется, по крохам. Вот, например, поэма Максимилиана Волошина о Преподобном. Опубликована она была только за рубежом, да не полностью, а в отрывках. После кропотливого поиска в архиве Стрижёв составил из них единое целое, получилась поэма в том самом виде, как написал Волошин. Тщательно разыскивал тексты о святом и не только для двухтомника «Угодник Божий Серафим», но и для внушительной антологии стихотворений и поэм, посвящённых батюшке Серафиму. В книге триста стихотворений и шесть поэм о Преподобном Собрать материал о Святом Праведном Иоанне Кронштадтском было ещё труднее. Подолгу приходилось жить в Питере, где в тогдашнем Музее атеизма было обширное собрание необходимых текстов. А чему ж и удивляться! Именно сюда свозили книги из монастырей, попали туда и рукописи самого Кронштадтского пастыря. Таким образом удалось завершить полную библиографию, исчерпывающий перечень работ о Божием Подвижнике, а так же воспоминаний современников о жизни Чудотворца.
Собрание творений Игнатия Бренчанинова и вообще сделано на уровне академическом, оно включило в себя и -все ненапечатанные тексты. Одному составителю такую огромную работу не поднять. Надо было найти сподвижников. Александр Николаевич обратился прежде всего к духовным лицам , но у них просто не хватало времени на кропотливую собирательскую работу, да и опыта не было. Тогда Стрижёв подключил к изданию архивистов Пушкинского Дома, специалистов крупнейших библиотек страны, краеведов. И дело пошло споро. Итог - восемь томов писаний великого духовного Владыки.Вот я сказала, что уровень этого труда академический. Что это значит? Собрание сочинений состоит не только из текстов Святителя. К каждому тексту даётся история документа, атрибутированы мельком упомянутые лица. Например, Святитель написал письмо некоей особе. Нет ни адреса, ни фамилии. Кто это? Биографические, текстологические разыскания помогли установить, что адресатом была вдова Державина Дарья Алексеевна.А ещё в собрании творений впервые напечатано триста новых текстов духовных наставлений Святителя. Среди них сорок писем графу Дмитрию Николаевичу Шереметеву. Его отец Николай петрович отстроил Останкино и Шереметевский странноприимный дом, ныне известный как больница Скли- фосовского...
Но не только святые отцы были в поле зрения Стрижёва. У меня на книжной полке на видном месте стоит его сборник «Духовная трагедия Толстого». Я сама прочла его не раз, да давала его читать и многим своим знакомым. Главный редактор журнала, где я проработала двадцать три года, возмущался: как это Церковь отторгла от себя Льва Николаевича? Мои аргументы его не убеждали, и тогда я дала ему почитать эту книгу, составленную Стрижёвым. Прочитав её, он сказал: «Теперь у меня вопросов нет, я всё понял».Вроде бы пора поставить точку на рассказе о просветительской миссии писателя, но не могу. Как не сказать о составленном и прокомментированном им трёхтомнике об иконах. Один из томов «Икона в музейном фонде» вбирает труды Юрия Александровича Олсуфьева, который вместе с Павлом Александровичем Флоренским защищал от большевиков лаврские сокровища. Если бы не они, всё было бы растащено в погромные годы.
До Олсуфьева икону рассматривали только, как предмет искусства: какая доска, какой красочный слой, какова фабула. Олсуфьев же даёт истолкование богословское. Стрижёв разыскал все публикации о Юрии Александровиче, прокомментировал их и привёл большой шлейф материалов о современниках, с которыми Олсуфьев общался.Писатель всегда в поиске тем не известных, не обкатанных. Вот, к примеру, редкая Богородичная икона «Неувядаемый Цвет». О многих образах написаны серьёзные труды, об этой же ни-че-го-шень-ки. А между тем, эта намоленная икона находилась в Алексеевском монастыре, который когда-то находился на месте храма Христа Спасителя. Батюшка Иоанн Кронштадтский говорил, что цветы - это остатки Рая на земле. Посвящена икона красоте Божьего мира. Сейчас под Москвой одно богатое декоративное хозяйство построило храм в честь иконы «Неувядаемый Цвет». О б этом образе и рассказывает книга Стрижёва.
А на письменном столе писателя уже новая работа о явленной в 17 веке иконе «Звезда Пресветлая». Признаться, я даже не слышала о ней. Находится она в музее Андрея Рублёва. Это большая икона с двенадцатью клеймами, в которых расписана и очень продуманно изображена вселенская похвала образа Божией Матери, о чём писали Владимир Соловьёв, Сергий Булгаков, Павел Флоренский...Открытие новых имён не всегда безопасно. В начале перестройки, тогда ещё молодой человек Евгений Константинович Никифоров, председатель общества «Радонеж», предложил Стрижёву провести в «Меридиане» вечер, посвящённый Сергею Нилусу. Почему именно ему? Да потому, что творчеством Сергея Нилуса он занимался с начала 1980-х годов. Можно даже сказать, что поистине он был открывателем его имени. Архивным и библиотечным разысканиям предшествовали самые настоящие поисковые экспедиции: исследователь не раз посещал места жизни Нилуса, нашёл могилу его в селе Крутец, близ города Александров.
Личность Нилуса вызывала крайне негативную реакцию у многих. В каталоге библиотеки Конгресса США, например, опубликовано четыреста книг с резкой критикой Нилуса. Взяться в те годы за исследование творчества такого «сакраментального» автора, - требовалось немалое мужество. И тому подтверждение такая история.-Полторы тысяч человек пришло в тот вечер в «Меридиан», - вспоминает Александр Николаевич, - у меня ещё не было опыта выступлений перед такой огромной аудиторией, а потому я смущался и даже побаивался: вдруг провалюсь. Вышел на эстраду, глянул в зал, сердце так и зашлось. Слева сидели люди из общества «Память», справа - баркашовцы, а в середине - родной православный народ. Три часа рассказывал о мало известном тогда Нилусе. Вечер прошёл успешно. Пора расходиться. Я вышел за сцену в узкий, тёмный проход, чтобы снять портрет писателя. И, о, ужас! На меня шёл человек с ножом. Я обмер: вот она, моя смертушка. И в ту же секунду передо мной появился мой ангел-хранитель в облике, кого бы вы думали? Владимира Махнача. Мой «чёрный человек» исчез Нечто похожее было тогда же с Игорем Тальковым.. Почему он хотел меня уничтожить, - не знаю. Может быть, потому, что моё выступление было не угодно неким силам, которые боялись всех, кто оказывал чуждое им влияние на общественное мнение.
В книге жизни Александра Николаевича есть ещё одна впечатляющая страница - сотрудничество с радио «Радонеж». Тридцать передач подготовил он, и все они о православной жизни выдающихся людей России, этакий культурный ландшафт нашей Отчизны. Уверена, многие читатели запомнили те его задушевные радийные материалы о подвижниках Божиих, о благочестивых писателях.Помню его рассказ о Леониде Фёдоровиче Зурове, раньше я о нём даже и не слыхала. А между тем, это была интереснейшая личность. Глубоко укоренённый в православии литератор. Достаточно сказать, что в своё время он учился в кондаковском семинаре в Праге, восстанавливал храм Николы Ратного в Псково-Печёрском монастыре. Автор исторической повести «Отчина» - об обороне Псково-Печёрского монастыря. Ему было всего двадцать шесть лет, когда он написал её и послал Бунину в Париж.Бунину так понравилась, что он пригласил Зурова к себе во Францию. И настолько они душевно сблизились, что Зуров в последствии стал литературным наследником Бунина. Архив писателя Леонид Фёдорович намеревался передать России, но в те времена на Родине им не интересовались. И тогда он передал его в Англию.
Стрижёв вернул России и творчество писателя Василия Никифорова-Волгина, составил полную библиографию его публикаций и не раз рассказывал о нём по радио. Родился писатель на берегах Волги, в сердцевинном месте России. А в три года его отец, сапожник, увёз мальчика в Нарву. Когда в Эстонию пришли большевики, писателя арестовали. Он предчувствовал, какие серьёзные испытания его ожидают. Так и случилось. В первые дни войны арестованного приговорили к расстрелу. Но какие гримасы преподносит жизнь: целых полгода везли его на расстрел в Вятку. Через зарешечённые окна столыпинского вагона он увидел подлинную Россию.Я спросила Александра Николаевича, смог бы он выполнить свою просветительскую миссию, не будь верующим.
- Конечно, нет, - ответ был мгновенный и категоричный, - Ключ к осознанию себя только православный, им и открываются все мои труды. Согретый религиозным сознанием, крестьянин в вере черпал нравственное здоровье. В этом сознании открывались ему истинные знания. Мудрейшие из мудрейших книг читали крестьянским детям годами и каждый день. Да, букв многие не разбирали, но кто же через казённую книжность постигал смысл, если ум заперт и душа защемлена. Неисчерпаемый источник научения - Православная церковь, фольклор, природная сметка, - вот сколько учителей на всю жизнь приобрел я с самого рождения.Вырос Саша Стрижёв, естественно, в православной семье: вся низовая Россия - державный слой русской земли, духовная толща народа, была православной. Но малограмотной. И слава Богу! Никаким лозунгам она не поддавалась, а втайне молилась, славила Христа, отмечала все православные праздники. Да ещё как отмечала!
- Славить Христа, - вспоминает Александр Николаевич, ходили только дети. Ирмоса учили со слов бабок. Бывало, соберёмся накануне праздника на спевку, устроимся на полу подле грубки, протопленной ввечеру, и поём с детьми «Рождество Твое, Христе Боже наш»... А в самый праздник бегаем втроём по дворам, славим Рождение Бога. Снег в лицо горстями шибает, проваливаемся в сугробах, а идти дальше всё равно охота. Сворачиваем к бабке Праскуне, у неё образа чистые, протёртые деревянным маслицем. И затейливые к тому ж. Вот седой дедок медведя прикармливает краюхой. Это Серафим Саровский жительствует в пустыне. На другой - коняшки ретивые пасутся, рядом глядятся добродушные лики святых Флора и Лавра. На дорогу бабка Праскуня каждому насовала пышек, за пазуху их спрятали, а они такие горячие, так греют, а в руки копеечки сунула. Бежим дальше метелистой ночью. Добро, что светать не скоро будет, обегаем ещё не один двор, не одну улицу.Дома Рождество встречают и подавно задушевно. Загодя благообразят избу, моют стены, потолок, окна. Потом скоблят пол, чтоб был, как желток. Окна и божницу убирают резным бумажным кружевом. На стол стелют чистую холщовую скатерть, ставят хлеб и солонку. Разговляются. А потом «обед сном золотят».
Ввечеру наканунепекли тончайшие блинчики, кравайцы называются. Пекли и ели помногу, я, например, съедал десять штук. Такая еда была только в великие церковные праздники, а в остальные дни голодали.Неотступный голод - самые ранние ощущения писателя. Сухая жамка да одна-две конфетки - подушечки считались пиршеством. Хлеб же скудно насыщал больших и малых. Мешаный с лебедой и картошкой, высился он тёмной буханкой на брусе - это такие широкие полки - и подавали его лишь, когда все садились за стол. Жуёшь его, чёрствый, над горсточкой, а крошки бережно ссыпаешь в рот. Хлеба нет, а разговоров о нём - не переговорить. Александр Николаевич вспоминает, как они с ребятишками на пекарню бегали посмотреть на настоящий хлеб. Месили там тесто не ладонями, а ногами. Засучит мужик штаны и лезет в здоровенное корыто перебивать замес. Месит, месит, еле ноги выдергивая, будто глину топчет. Бывало, мать ходила на пекарку воду таскать. Двадцать раз под бугор с коромыслом бегала, так пекарь, тайно, полбуханки всё же даст ей за труды. Вечером мать выдавала каждому по ломтю. Вот праздник-то был!
В ранние детские годы Саше очень нравилось читать жития святых. Дома книг не было: (родители не грамотные), кроме двух Евангелий - одно на русском языке, другое - на церковно-славянском - от деда, он учился в земской школе.. Чтение на русском считалось не очень благочестивым, скорее - ознакомительным. Под праздник опять стелили чистую холщовую скатёрку на стол, и дед Яков читал всей семье церковно-славянские строки. Тогда бесы унимались, дети не хныкали, все внимательно слушали.Вокруг богомольной семьи Стрижёвых ютились чернички, ходили они всегда во всём чёрном, иногда их просто называли монашки. Были они, как бы не от мира сего, их даже в колхоз не принуждали. Вся жизнь - в молитве, да в помощи людям по хозяйству, с детьми посидеть. Их считали блаженными, неполноценными. И построили им всем миром крошечные хатки. Маленький Саша очень любил у них бывать.
Тётка Варя, - бывало, просит он одну из черничек, - дай почитать Святую книгу.- Сейчас, сейчас, дитятко, - тётка достаёт Житие с золотым обрезом, бережно заворачивает в платок, а ну как уронит, или мухи засидят, и давала её отроку.
В начале очерка я упомянула, что на закрытии 14 Международного кинофестиваля «Радонеж» Александру Николаевичу вручили орден Святителя Иннокентия Московского за просветительские труды. Добавлю, и в честь 75-летнего юбилея писателя. Вечером вся семья Стрижёвых собралась отметить это знаменательное событие. На следующий день я позвонила ему в десять утра в полной уверенности, что застану дома. И ошиблась: юбиляр уже уехал в Историческую библиотеку трудиться над новой книгой, работа не должна останавливаться ни на один день. Ну, что ж, служение продолжается.
