Сразу оговорюсь, что это не просто автобиографическая книга великого художника. Хотя в основе - это так. Но в принципе - это история страны - через личную историю. Судьба человека - в судьбах его страны.
Книги о художниках и художников о себе, в общем, всегда интересны, как любые книги о творческих личностях. Но книга-исповедь Ильи Глазунова, признанного в канун нынешнего столетия самым выдающимся художником ХХ века, которого издавна не только в нашей стране, но и за рубежом воспринимают как русского национального гения - явление особого рода. В ней автор предстает не только как художник широчайшего творческого диапазона, но и как глубокий мыслитель и историк, открывающий с новых сторон многие страницы мировой и отечественной истории и культуры. Многие из них широкой публике были неведомы и даже людей, принадлежащих к узкому кругу специалистов, приводят в изумление.
Кстати, не всякий историк может быть художником, даже в слове. Есть же историки глубокие по знанию и освоению огромного документального материала, но занудливые, скучные, легко утонуть в массе привлекаемых ими исторических сведений и потерять главную мысль, которую они проводят в трудах своих. А вот художник историком может стать, даже когда всего лишь пишет картину на исторический сюжет. Уже возникает необходимость изучить и нравы людей отображаемой эпохи, и всяческий антураж, начиная с одеяний тех времен, архитектуры тогдашних зданий и т.д. Вспомните знаменитую картину Карла Брюллова «Последний день Помпеи» или картины Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова»…
Но это, можно сказать, прикладная история. А вот создать такое огромное полотно, как «Вечная Россия» без глубочайшего знания самых разных пластов истории своей Родины - даже и помыслить нельзя. Нынешние школьники, которых по учебникам не к ночи будь помянутого Сороса пытаются практически лишить понимания своей великой истории, эту картину по-хорошему должны изучать - как яркий, говорящий учебник истории! Что, впрочем, и делается в некоторых высших учебных заведениях западных стран, где эта картина используется в качестве учебного пособия по изучению истории России, а также на научных конференциях.
Что же побудило Илью Глазунова к созданию этой книги? Ответ - на странице из пробного издания первых глав «России распятой» в «Роман-газете». Во-первых, личный мотив: самому, без искажений, рассказать о себе, начиная с детства, оставившего неизгладимые следы, наложившие отпечаток на всю дальнейшую жизнь. «Благодаря любовной заботе сестры моей матери, которая пережила блокаду, Агнессы Константиновны Монтеверде, - пишет Глазунгов, - у меня сохранилась заветная картонная коробка, набитая письмами, бумагами, юношескими дневниками, в которых я записывал впечатления о наиболее памятных событиях тех лет — несмотря на все невзгоды, блокаду Ленинграда, ставшую страшной вехой в моей судьбе и унесшую с собой жизни матери и отца, многочисленных родственников; синий снег Невы, осенние шумящие парки Царского Села и вовсе не похожую на сегодняшнюю ту жизнь.
Мои друзья много раз говорили мне о том, что я должен записывать все, что помню, — о людях, с которыми я встречался и многих из них рисовал, о лютых временах, которые пережил». Во-вторых, рассказать историю моего народа. «В своей книге-исповеди, дорогой читатель, я хотел бы вернугь моему народу многое из того, что оболгано и оклеветано. Я постараюсь ответить (и считаю это своим долгом русского художника и гражданина) на многие вопросы, которые настоятельно требуют ответа именно сегодня — в дни страшной русской смуты и крушения нашего когда-то великого государства… Отвечая на все «проклятые» вопросы, поставленные временем и историей, я выполняю свой долг перед Россией и нашими потомками, которые будут искать причины краха когда-то великой державы»…
В самом начале автор напоминает: «История славянства, как и русского племени, в большинстве своем писалась врагами. Я — маленькая частица нации. И горжусь тем, что более чем за тридцать лет своей творческой деятельности служил Богу, России и совести, и не отказываюсь ни от одного поступка, картины или напечатанного слова. Я не изменил России и себе, думая, как миллионы русских. И народное признание явилось надежным гарантом того, что меня не растоптали черные силы, несмотря на ненависть и клевету врагов. Я благодарен всем, кто помогал в моей, нашей общей борьбе за Россию. Моя исповедь — это и мои картины и эта книга, дорогой читатель. Упорное желание написать ее возникло у меня по велению гражданской совести, а не только из-за ненависти клеветников к России и ко мне лично как русскому художнику. Прочтя рукопись одной из книг обо мне, я понял, что должен написать о себе сам, выразить свой взгляд на добро и зло в мире, дать отпор фальсификаторам нашей истории и защитить ею себя — художника и солдата истерзанной и униженной России».
Размышления над историей России, ее прошлым и настоящим, выковали стержень убеждений Ильи Сергеевича. Он не скрывал и не скрывает, что признает вершиной политического строя монархию. Нравится это кому или не нравится. Потому что глубоко впитал в себя живительные соки православной духовности и русской культуры, проникся идеалами и образами ее великой литературы. Он и Пушкина воспринимал целостно - не как пылкого юнца, воспевавшего «вольность кровавую», а как государственного мужа, «умнейшего человека в России», по определению императора Николая I. И помнил размышления Гоголя о значении государя, опиравшегося на слова позднего Пушкина: «Государство без полномощного монарха - автомат; много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит». И далее: «Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуды не пойдет концерт. А кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и уж один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрыпка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласья! Как метко выражался Пушкин! Как понимал он значенье великих истин!» - заключает Гоголь.
Может ли быть таким верховным правителем президент, периодически сменяемый демократическим путем и, вполне вероятно, не подготовленный к державной тяжести правления? Такие мысли при чтении «России распятой» возникают сами собой, особенно, когда узнаешь, что один из дедов самого Ильи Сергеевича был директором Воронежского, а затем Первого Петербургского кадетского корпуса. Это его двоюродного деда генерал-лейтенанта Федора Алексеевича Григорьева так любили кадеты этого учебного заведения, державными шефами которого были российские государи, что с благодарностью вспоминали «дядю Федю» и после революции. Может, это и помогло ему закончить земную жизнь своей смертью, а не в застенках ЧК… Ну, а прадед Ильи Сергеевича со стороны матери - Константин Сергеевич Арсеньев, действительный тайный советник, статистик, историк, географ, академик Петербургской АН - и вовсе был, как и поэт В.А. Жуковский, наставником будущего царя-освободителя, государя-реформатора Александра II. Государей в России готовили к тому высшему призванию, о котором так метко говорил Пушкин, с «младых ногтей». И можно себе представить, читая главу в книге Глазунова о его прадеде Арсеньеве, какие люди и какие знания и чувства закладывали в души наследников престола…
Законы юридические, на основе «римского права» создаваемые (хотя бы и нынешним составом Госдумы), - и Закон с большой буквы, понимаемый как Благодать (вспомним первого митрополита из русских, Илариона, с его «Словом о Законе и Благодати» даже в церковном понимании). Закон может быть безжалостным - государь может подняться над законом и «милость к падшим» проявлять. Президент несет ответственность перед народом и законом (приносит присягу, возложив руку на Конституцию - основной закон). Государь как помазанник Божий ответственен перед народом и Высшим Судией, Его Законом…
А откуда на Руси брались государи? Призывают их в страну со стороны чужой, как недруги России обосновывали нам появление династии Рюриковичей? Яростно и убедительно восстает в своей книге Илья Глазунов против этой пресловутой «норманистской» теории. Он-то изучил немало документов о древнем славянстве, сам побывал на острове Рюгене, знает, кто такой посадник новгородский Гостомысл и почему призвали новгородцы на правление его внуков от дочери Умилы, а не просто каких-то заморских варягов. Как никто другой среди художников Илья Сергеевич понял вообще историческую роль князей. Они прежде всего защитники. Но - и правители, по мере того как росли и развивались роды, племена, «земли». Как же терзали Русь внутренние междоусобицы удельных князей! Именно они открывали дорогу на Русь степнякам, а потом и Западу. И поляки, и шведы, и немцы накидывались на Русь именно тогда, когда она была ослаблена внутренними разборками. И если даже Владимир Мономах, пока не осознал свою государственную ответственность, приводил себе в помощь половцев, то Святополк Окаянный привел и поляков, на долгие столетия указав им дорогу на Восток.
Русь спасала и объединяла только вера православная, собрав, по заветам владимиро-суздальских великих князей, особенно святого Александра Невского, воедино разрозненные уделы, пресекая внутреннюю вражду и междоусобицы во имя накопления сил и отпора внешним захватчикам. Вера, саму власть державную понимающая как служение народу и Всевышнему. Не потому ли и безуспешны нынешние широко рекламируемые поиски «русской идеи» в каких-либо иных направлениях. Великие святые Земли Русской - они ведь и великие державники, по сути своей. Потому что иначе не отстоять ни Отечества, ни веры…
Будить память народную… Мне приходит невольно в голову сравнение «России распятой» Ильи Глазунова с романом-эссе «Память» Владимира Чивилихина. Поначалу - много сходного. В «Памяти» - тоже различные пласты и глубины нашей истории через судьбу одного прослеженного в веках рода декабриста Модзалевского. И взгляд на декабристов - чисто сибирский: как на страдальцев, вершивших основной свой жизненный подвиг в ссылке и на каторге, показавших, как может влиять культурная элита России на рост культуры и самосознания народа.
У монархиста Глазунова отношение к декабристам иное. Он видит в них изменников присяге, данной государю. Он знает, какие ядовитые семена посеяли они, подхватив их на Западе, «разбудив Герцена». А потом и первых идейных террористов России - народовольцев, эсеров, а в конечном итоге тех, кто массово уничтожали без всякого разбора отмененные властью, но стойкие сословия России - священников и офицеров-дворян, самых крепких крестьян, у которых сплошные мозоли превращали ладони рук в кулаки. Это лишь потом понятие «кулаки» стало применяться идеологически окрашенным.
В картине «Мистерия ХХ века» ярчайшим образом отразил Илья Сергеевич этот страшный период истории России на фоне событий мировых войн и революций прошлого столетия. И, конечно, не мог он ни в этом полотне, ни в книге «Россия распятая» относиться к В.И. Ленину как великому гуманисту, когда много раньше других узнал и о его расстрельных секретных телеграммах относительно священников, и о заговоре именно верхушки партии и правительства по поводу бессудного расстрела царской семьи. Глазунов, который ярко отразил убийство царевича Дмитрия (я убежден, что он вслед гениальной интуиции Пушкина и А.К. Толстого не сомневался: это было именно убийство, а не какой-то несчастный случай), остро переживал и гибель другого мальчика. Отрока, вся вина которого перед палачами заключалась лишь в том, что он был рожден наследником трона. Этот мальчик, царевич Алексей, со свечей - и сам как свеча, не случайно изображен в самом центре картины «Вечная Россия»… Глазунов, который гениально иллюстрировал творчество высоко чтимого и глубоко понимаемого им Достоевского, острее многих других чувствовал, как тяжко весит на весах справедливости слезинка замученного ребенка.
В отличие от Чивилихина, прямо-таки с ненавистью упоминавшего императора Николая I, Глазунов и в картине «Вечная Россия» отвел ему достойное место, и в книге отзывается о нем как о «русском Царе-витязе». И приводит такие факты, которые иным нынешним псевдо-демократам хотелось бы всячески замолчать, скрыть, как это делали и предшественники их - большевики. Вся глава VII «России распятой», посвященная, прежде всего, Пушкину и его отношениям с государем, будущими декабристами, Чааадаевым, открывает читателю столько нового! Что я, например, знал о Пестеле, даже после университета и АОН при ЦК КПСС? Только официальную версию о жертве царского самодержавия. (Потом, из других источников, узнал, что прообраз Третьей тайной канцелярии при императоре, а затем и всесильного КГБ с полным идеологическим контролем за умонастроениями населения заимствован… именно у Пестеля). И когда Илья Сергеевич раскрывает историю появления этого саксонского рода в России и вскарабкивания в верхи самыми беспринципными способами - волосы дыбом встают. Отец декабриста Пестеля, будучи только назначенным генерал-губернатором Сибири и не проведя в ней ни дня, успел прославиться в ней своими поборами и лихоимством так, что наивный Пушкин невзначай осведомился у его сына при первом знакомстве - не родственник ли он сибирского злодея.
Павел Пестель, читаем у. Глазунова, «этот германский юноша, всеми силами стремящийся сделать карьеру в России, ненавидел ее. Безусловно, он был умен, способен, но хитер и двуличен. Анализируя нравственный облик будущего государственного преступника, автор исторического очерка о декабристах С.Д. Толь (урожденная Толстая) пишет, что «внутреннее его «я» могло привести лишь к двум исходам - к царскому венцу или к виселице. Он жил только для себя; выше его личного благополучия, его «я» он не мог понять ничего. Прибавим к этому его бешеное самолюбие, перед которым все должно было склониться, - вот весь Пестель»…
Двуличным предстает под пером Глазунова и другой кумир ненавистников России - Чаадаев. И это не просто субъективное мнение. Илья Сергеевич цитирует и записку Чаадаева Бенкендорфу, и записи его ответов на допросах, и то, что в личном письме царю он заговорил вдруг… о величии русского народа, который так унижал в своих «философических» письмах ранее. И указывает причину, из-за которой псевдо-философ вынужден был то снимать, то вновь надевать личину, - измена вере отцов, открытый переход в католическую веру. Веру, последователи которой захватили, разграбили и отдали на поругание туркам-османам православную Византию. Веру, которая со времен еще Александра Невского вела против православной Руси толпы захватчиков и проходимцев, среди которых и Лжедмитрий, и Пестель, и убийцы Пушкина Нессельроде и Дантес.
Глазунов и Чивилихин щедро вводили на своих страницах имена славных наших соотечественников, рассказывали об их научных трудах, их огромном и, к сожалению, пока очень мало известном вкладе в развитие мировой цивилизации. Рассказывали так, что хотелось и самому прочесть их труды, продолжить исследования по заданным ими ориентирам, вглядываться все далее вглубь родной истории.
У Глазунова это, в частности, замечательные страницы о Василии Марковиче Флоринском - великом русском ученом, медике, археологе, историке, слависте и основателе первого в Сибири Томского императорского университета. Именно его труды, как и исследования Черткова, Морошкина, Забелина, Гильфердинга, Винелина, Погодина, Нечволодова, Гедеонова, Егора Классена и Сергея Лесного (псевдоним умершего в Австралии профессора Парамонова) стали, как признается Глазунов, его университетами познания истории России, ведущей свое начало от седой арийской древности Ригведы и Авесты.
И как же много узнает читатель «России распятой» о славянской древности! О могуществе и величии того племени, которое называли руянами, ранами, руссами, ругами. На острове Руген, где побывал и Глазунов, родился великий вождь русинов, сокрушивших в 476 году Римскую империю. Их полководец Одоакр (или Одонацер) 14 лет правил Вечным городом. А «второй Рим - Византийская империя - была многим обязана, считает Глазунов, влиянию славян и стала великой деяниями славянского императора Юстиниана, названного родителями Управдой, родившегося в славянской деревне на Балканах. А великий полководец Византийской империи Велизарий был тоже славянского происхождения и носил имя Величар».
Вспоминаю, как во время одной из встреч с Ильей Сергеевичем в его мастерской он, остро взглянув на меня, выпускавшего тогда журнал «Славяне», вдруг спросил: «А как Вы считаете, само название славян - от «славы» или от «слова»? Я замялся: на обложке журнала мы воспроизводили его название на всех славянских языках. В том числе и «словене». Пытался обосновать общечеловечески: мол, мы-то владеем словом своим, а другие «немцы». Илья Сергеевич только рукой махнул. Я с гордостью показал ему в одном из первых же номеров славянскую, задолго до кириллицы, азбуку на 64 знака, где каждый имел символический смысл. И нарвался на вопрос: «А древнюю, на 128 знаков, славянскую азбуку знаете?» Откуда? Тогда еще многие из упоминаемых им исследователей славянства были известны лишь очень узкому кругу специалистов. Да и сейчас истина о древности славянской едва пробивается из-под глыб европейской учености, которой ну никак не выгодно осознавать, что ее цивилизация технократического и безудержно потребительского развития ведет человечество в тупик. Что были - и есть - цивилизации иные, в том числе и древнеславянская, в основе которых идеи справедливости, более человечного отношения и друг к другу, и к матери-Природе.
Трепетное отношение к истории пронизывает всю книгу Глазунова с первых и до последних ее страниц (впрочем, она еще не завершена, готовятся к изданию новые, не менее интересные главы ее). Читаешь «Россию распятую» - и убеждаешься, что именно эта опора и дала огромные внутренние силы художнику в его творчестве, в его борьбе за право оставаться самим собой в любых обстоятельствах - оставаться свободным.
Свобода… Свобода художника выразить то, что на душе, в чем убежден. Она во все времена обходилась дорого для творческой личности. Любой из нас даже по школьным учебникам помнит судьбу Джордано Бруно или Коперника. А в наши времена - судьбу таких разных поэтов как Сергей Есенин, Павел Васильев или Осип Мандельштам, судьбу, наконец, Александра Солженицына. Но только имена тех, кто свободу свою отстаивал до конца - яростно и убежденно - только их имена врастают в историю прочно и навеки.
Свобода Илье Сергеевичу доставалась ценой подчас житейских лишений, тяжелейших потерь (гибель любимой жены Нины Виноградовой-Бенуа) и всегда огромной борьбы. Борьбы, требующей немалой стойкости и вынужденных компромиссов - ради конечной неизбежной победы. Вспомним хотя бы эпизод, как ему срочно пришлось писать дипломную картину на идиллическую сельскохозяйственную тему вместо представленной композиции «Дороги войны». Потому что правда его детской памяти о дорогах Великой Отечественной войны кого-то слишком обжигала, напоминая о громадных трудностях и жертвах. А принято было отражать героику, писать «под фанфары»… Лишь годы спустя вернулось в общество понимание, какой огромной ценой достигнута наша Великая Победа. Война не только в грохоте взрывов и победных салютов, но как огромный труд всего народа шагнула со страниц горячо любимых мною писателей-фронтовиков Михаила Алексеева и Сергея Викулова, Евгения Носова и Виктора Астафьева, Ивана Акулова и Владимира Богомолова. И картина Глазунова «Дороги войны» все равно увидела свет.
Какой ценой доставалась Илье Глазунова его внутренняя свобода можно судить и по горьким страницам его воспоминаний, как обитал он в Москве и в общежитии университета на Ленинских горах, и у друзей, например, Томаса Колесниченко, и… в кладовке коммунальной квартиры скульптора Дионисия Гарсия, благодаря протекции знакомого киносценариста Артура Макарова, и наконец в однокомнатной квартире, «выбитой» с огромным трудом самим Сергеем Михалковым… Глазунов мог бы жить припеваючи, согласись он, коль уж не признавали «советским художником», работать в стиле авангарда. Сам печально знаменитый Георгий Костаки, занимавшийся продажей картин «авангардистов» за рубеж, «купился» на шутку Глазунова, намалевавшего несколько лихих картин в этом стиле. Закупил их за немалые тогда деньги. Но… не продал Илья Сергеевич душу и этому дьяволу, как противостоял и «социалистическому реализму». Так и били его с двух сторон. И даже выполнять заказ жены дуайена дипломатического корпуса Сульмана - создать портрет его супруги, урожденной русской княгини Оболенской - Глазунов вынужден был не в своей мастерской (ее не было) и тем более не в кладовушке же, а значит, явиться в шведское посольство. Явился - в костюме «с чужого плеча». Зато потом последовали заказы и от других послов, и даже предложения учить их жен рисованию…
О, сколько же страниц горестных, пусть и окрашенных юмором, рассказывают в книге о борьбе тяжелейшей, беспрерывной - с завистниками-собратьями по художественному творчеству, с чиновниками самого высокого ранга, с непониманием самых возвышенных идей в его великих картинах! Нет, не народ не понимал и не принимал его творчество. Народ опоясывал нескончаемыми очередями громадное здание Манежа с его персональными выставками. Народ оставлял в книге записей потрясающие, до глубины души волнующие слова признания в любви, благодарности за его художественный и человеческий подвиг. А из книги видно, на какие ухищрения приходилось идти художнику, чтобы его «Мистерия ХХ века» смогла увидеть свет. Потому что партийные чиновники от искусства - и выше - стремились замолчать эту выстраданную правду о России на огромной глубине ее истории. Еще бы! В ней же выразилось бескомпромиссное отношение Глазунова к революциям, февральской, октябрьской ли. Помню, поразило меня в «Вечной России» фигура Льва Толстого - с его девизом-лозунгом: «Непротивление злу насилием». Позднее, не только из «России распятой», но и других источников, узнал я, что «столыпинские галстуки», как подавали нам в учебниках истории (и как воспринимал их Лев Толстой) - может, очень запоздалая мера, принятая государством после уничтожения «р-р-революционерами» сотен и тысяч невинных людей - от государственных деятелей до рядовых полицейских, всего лишь выполняющих свой долг. Узнал и о десятках несчастных жертв покушения на Столыпина. Взрыв в его даче унес жизни и рядовых охранников, и случайных посетителей, искалечил дочь премьер-министра. А как оказалось, и в наши дни террористов отнюдь не смущает гибель мирных жителей. Достаточно вспомнить Буденновск, «Норд-Ост», «Беслан»… И - не героизировать надо террористов прошлого, а понимать корни их жестокости. Что им Достоевский с его «слезой ребенка»? Искалечена дочь Столыпина, расстрелян царевич Алексей и дочери царя-мученика…
Не раз рисковал Илья Сергеевич своей свободой, когда привозил из-за границы книги, которые позволяли дышать воздухом свободы десяткам окружающих его верных сподвижников. И когда создавал патриотический клуб «Родина», поднимал во всеуслышание вопросы об отношении к памятникам старины, требовал восстановить Храм Христа Спасителя, работал над интерьерами Большого Кремлевского Дворца. А сколько клеветы вылили на него (как и на вдохновленного Глазуновым поэта Владимира Солоухина) по поводу спасения старинных икон. Обвинения были весьма серьезными: обирают, де, темных бабок-крестьянок, за бесценок скупая иконы, которым нет цены. Но вот же они, иконы, иные из которых, громоздкие, тяжеленные, Илья Сергеевич на себе, по бездорожью, вытаскивал, чтобы реставрировать, дать им долгую жизнь. Иконы, подаренные им народу, любой желающий может увидеть в картинной галерее, где они занимают целый зал. А ведь собирал он их в стране, еще официально безбожной.
Но одно из главных - и весомых - свидетельств огромной личной свободы Ильи Сергеевича и «самостояния» его, говоря словами Пушкина, - это сама его книга. Так свободно, на широком дыхании, без оглядки на собственные ли ошибки и метания (а может ли без них вообще быть художник?), или на любые авторитеты, написана эта книга.
Какая счастливая судьба! - могут воскликнуть многие об Илье Сергеевиче. Какая немыслимо трудная борьба, которую выдержит не всякий, - могут честно признать многие, кто прочитают его книгу. Возможно, примерят и на себя - а я бы выдержал такие испытания, не сломался, не поддался искушениям?
Об этой книге еще много будут говорить и спорить. Далеко не все воспримут оценки и суждения автора. Но сколько же тайн прошлого и настоящего откроет она любознательному читателю, сколько светлых имен и страниц родной истории! Читать ее приходится долго и вдумчиво, как и рассматривать картины Глазунова. Она настраивает на размышления о великом и вечном…
http://www.voskres.ru/literature/critics/svinnikov.htm
