В 1996 году Россия присоединилась к конвенции "О создании Совета Европы" и взяла при этом на себя обязательство отменить смертную казнь как вид уголовного наказания. По решению Конституционного Суда от 2 февраля 1999 года применение смертной казни в России приостановлено до тех пор, пока во всех субъектах Российской Федерации не будет введен суд присяжных. Девять лет Россия живет в условиях этого моратория, всегда вызывавшего разногласия. Согласно проведенному в сентябре 2004 года ВЦИОМ исследованию 84 % граждан России высказались за отмену моратория на применение смертной казни [1]. Более поздними данными мы не располагаем, но вряд ли общественное мнение сильно изменилось в этом вопросе. Желание большинства населения не может быть решающим последним доводом в решении юридических, а тем более нравственных проблем, но поводом для их постановки, безусловно, является. Необходимо также не забывать, что, при всем уважении к международным организациям, принцип государственного суверенитета должен рассматриваться как фундаментальная предпосылка решения любых правовых и политических проблем. Россия, как и всякое иное государство, имеет право самостоятельно решать вопросы о формах своего государственного устройства и принципах своей правовой системы. Как при принятии решения о моратории, так и, тем более, в более ранние годы - при присоединении к Совету Европы, при подписании и ратификации Протокола № 6 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод - Россия по многим причинам фактически была лишена возможности проявлять реально свой государственный суверенитет. Едва ли не главной причиной было нежелание этот суверенитет проявлять. С тех пор многое изменилось, сегодня уже такая возможность у России есть, и это ставит перед нами задачу выработать собственную позицию по вопросу применимости смертной казни, не довольствуясь воспроизведением зарубежных веяний.
Приступая к теме смертной казни, важно, прежде всего, проанализировать нравственный аспект этой темы, - именно он должен стать принципиальной основой для решения вопроса о возможности и границах применения смертной казни. В свое время мы уже обращались к этой проблематике [2], и в той подробной статье были рассмотрены различные варианты обоснования смертной казни и доводы против нее, исходя из того или иного понимания цели и смысла наказания как такового. В качестве вывода было сказано о принципиальной допустимости смертной казни с точки зрения последовательного атеистического и материалистического сознания: пожизненное заключение, как альтернатива, совершенно бессмысленно с этой точки зрения. И вообще: ""Если Бога нет, то все позволено", и дело лишь за разумным, взвешенным определением степени общественной целесообразности тех или иных мер" [2, C. 52]. Напротив, было отмечено, что "с точки зрения последовательного христианско-религиозного подхода смертная казнь должна быть признана абсолютно недопустимой, поскольку представляет собой предельное насилие над личностью и дерзость окончательного приговора человеку в его метафизическом плане" [2, C. 53]. Эти тогдашние выводы нуждаются в корректировке.
Если кратко сформулировать мою теперешнюю позицию, то она состоит в том, что смертная казнь должна быть предусмотрена законодательством и должна реально применяться. Решение вопросов о конкретном перечне составов преступлений, за которые смертная казнь должна быть предусмотрена, о порядке вынесения смертных приговоров, обжалования, помилования, приведения приговора в исполнение не входит в задачи этой статьи. Задачей мы ставим принципиальное обоснование необходимости реального присутствия смертной казни в арсенале средств государственного обеспечения правопорядка. Нас при этом интересует наиболее фундаментальный, духовно-нравственный, философский уровень постановки и решения этой проблемы.
Прежде всего, необходимо признать тот ясный факт, что государство имеет право на применение смертной казни, как и на распоряжение жизнью своих граждан в иных формах (призыв на военную службу с последующим участием в боевых действиях). Другое дело, что государство должно при этом мыслиться не как безответственная и чуждая для граждан сила, а как высшее выражение воли и жизни народа, как политически-правовая реализация Родины. Признание принципиального права государства на применение смертной казни означает ее допустимость, однако ничего еще не говорит в пользу ее необходимости. Возможна позиция, согласно которой государство, имея принципиальное право на смертную казнь, должно все-таки по возможности воздерживаться от ее применения, по крайней мере, в мирное время: смертная казнь, согласно этой точке зрения, допустима, но лучше обходиться без нее. Аргументы в пользу такого отказа достаточно известны: неустранимый риск судебных ошибок, необходимость палачей, сомнительная профилактическая эффективность смертной казни, гуманистические соображения. При этом первые три аргумента, имеющие рациональный смысл и внятное обоснование, как правило, выдвигаются на первый план, а "гуманистические соображения" играют, на первый взгляд, роль некоторого эмоционального подкрепления. На самом деле, если разобраться, именно они являются определяющими в отказе "цивилизованного мира" от смертной казни. (Заметим, кстати: при принятии резолюции ООН от 15 ноября 2007 года с призывом ко всем нациям ввести мораторий на смертную казнь 99 стран высказалось "за", а те 52 страны, которые "против", - это "развивающиеся" страны, прежде всего, мусульманские, и США. Именно они-то, очевидно и не принадлежат к "цивилизованному миру".)
Риск судебных ошибок, действительно, всегда был, есть и будет, уродливость "работы" палача, действительно, вне всяких сомнений, смертные казни, действительно, никогда не могли радикально сократить преступность, однако никогда во всю историю человечества эти доводы не рассматривались как возможная причина отказа от смертной казни. Если она и отменялась когда-либо, то только по порыву нравственного чувства отдельных правителей. Глядя на историю надо признать законодательное закрепление смертной казни правилом, из которого крайне редки были исключения. Отчего же современный "цивилизованный мир" столь упорно добивается запрета смертной казни? Может быть, снизилась преступность и смягчились общественные нравы? - Ничего подобного, и скорее, наоборот. И даже в том случае, если бы это было так, - незачем было бы законодательно отменять смертную казнь: ведь в обществе законопослушных людей с высоким правосознанием, - кому бы мешало то, что смертная казнь предусмотрена законом за те преступления, которые никто не совершает?
Настоящая причина движения современного "цивилизованного мира" к отмене смертной казни заключается в его обмирщении и утрате духовного измерения, в материализме и культе телесной жизни, которые стали и массовой, и государственной идеологией. С одной стороны, действительно, материализм означает, что "Бога нет и всё позволено", то есть, - поскольку человек есть не более, чем отражающий посредством мозговых импульсов другие материальные объекты материальный объект, состоящий из биомассы на каркасе из костей и обтянутый снаружи натуральной кожей, постольку нет и не может быть у других материальных объектов сходного устройства никаких разумных оснований протестовать против прекращения в этой биосистеме некоторых специфических физиологических процессов, тем более, что это не означает никакого "уничтожения", ничто при этом не уничтожается (души тоже нет и никакой "мир" не "умирает" вместе с человеком), а просто материя переходит в другие формы своего вечного движения. Но с другой стороны, - поскольку этим комплексом специфических физиологических процессов в биомассе, составляющей тело, исчерпывается для материалиста жизнь, постольку физиологическое благополучие и целостность тела становится для него фундаментальной ценностью. В вопросе жизни и смерти материализм демонстрирует весьма дурную "диалектику". Именно материализм, не способный даже поставить (не то, что решить) вопрос о смысле жизни, материализм, не способный даже отличить жизнь от смерти на концептуальном уровне (и то, и другое - "движенья материи"), именно он цепляется судорожно за жизнь, и панически боится думать о смерти, хоть нет для него смысла ни в жизни, ни в смерти. Гуманистический и добросердечный материалист распространяет эти свои инстинкты и за пределы своего индивидуального физиологического процесса, - по чувству солидарности его радует чья-то успешная физиология и ужасает чей-то переход в другие формы движения материи. От смертной казни отвращает его вовсе не христианская любовь к ближнему, а иррациональный страх от самого прикосновения к теме смерти, - страх, угрожающий спокойствию его собственного физиологического процесса. Материалист, становящийся гуманным и сочувствующим, делается совершенно бессилен решать что-либо в вопросах жизни и смерти. И чем больше цепляется он за жизнь, - сведенную к физиологии своей биомассы, - тем вернее он свою жизнь, - взятую во всей полноте этого слова, - теряет: "Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее" (Мк. 8: 35. "Душой" Христос называет здесь жизнь).
Для религиозно-философского взгляда открыта перспектива вечности, и только в этой перспективе могут получить свое положительное решение фундаментальные вопросы человеческого бытия. Проблема смертной казни также должна быть осмыслена, прежде всего, в этих предельных своих основаниях. Среди верующих людей нет единства в отношении этой проблемы. Комментируя инициативы Государственной Думы по ужесточению наказания для педофилов [3], православные священники высказали различные мнения (мусульмане были более единодушны в одобрении смертной казни) [4]. Наряду с безусловной поддержкой смертной казни педофилов вплоть до судов Линча (игум. Сергий (Рыбко)), высказываются справедливые указания на то, что главное внимание должно быть обращено не на следствия, а на причины, - на пропаганду разврата в СМИ (прот. Александр Ильяшенко), а также звучит "скорее отрицательное" отношение к предложениям об отмене моратория (иером. Димитрий Першин). Последний ссылается в частности "на мнение известного священника и ученого протоиерея Глеба Каледы, не один год исповедовавшего смертников в Бутырках. Он считал, что люди, находящиеся в заключении, часто радикально меняют свои взгляды, каясь в совершенных злодеяниях. И получается, что к смертной казни мы приговариваем одного человека, а расстреливаем совершенно другого". Однако именно это обстоятельство служит, на наш взгляд, доводом не против, а в пользу наличия в законе смертной казни и реального применения этой нормы закона на практике.
Разве целью наказания является покарать человека именно в том его духовно-нравственном и физическом состоянии, в каком он совершил преступление? Разве не является смыслом и сверхзадачей наказания (не всегда, конечно, достижимой сверхзадачей) покаяние преступника, его духовно-нравственное преображение? Что же делать, если для многих людей, закореневших во грехе, покаяние невозможно без того, чтобы встать лицом к лицу перед неотвратимой смертью? Свидетельство прот. Глеба Каледы о распространенности покаяния среди смертников, - такого глубокого, что "к смертной казни мы приговариваем одного человека, а расстреливаем совершенно другого", - является, на наш взгляд, свидетельством достижения самой главной задачи (сверхзадачи!) уголовного наказания. Если бы столь же успешно, как смертная казнь (точнее, - ожидание ее), способствовали духовно-нравственному преображению преступника другие виды наказания, то преступность сократилась бы не только в разы, а на порядки. При этом, конечно, нельзя забывать, что гарантии покаяния даже смертная казнь не дает.
Недостаток только в том, что преображенные ожиданием смертной казни люди не возвращаются в общество... Ах, как бы хотелось, чтобы исправившийся человек принес разнообразную пользу обществу!.. Да и сам бы он с пользой пожил!.. На эти благостные пожелания надо ответить: вся та польза, о которой сожалеют в данном случае, рассыплется в ничто вместе со смертью, а та единственная польза, которая смертью не уничтожается, состоит в покаянии, открывающем врата вечной жизни. Если, действительно, мы казним "совершенно другого" человека, если он покаялся и изменился, став другим, то в вечность отходит уже не преступник, а праведник, - первым человеком, вошедшим в рай, был покаявшийся разбойник. Если же даже предстояние неотвратимой смерти не способно было изменить души преступника, то его невозвращение в общество вряд ли может кого-то огорчить.
Еще раз вернемся к этой мысли: было бы вовсе сказочно прекрасно, если бы приговоренный, пройдя через ужас неотвратимой смерти и переродившись в покаянии, получил бы помилование и уже другим человеком вернулся бы все-таки к людям, но такое не может быть правилом. Для того, чтобы преображающий потенциал смертной казни был действенен, приговор должен быть не шуточным, и смерть не просто вероятной, а именно неотвратимой. И даже в этом случае, помиловав смертника, мы не можем знать наверняка, кого помиловали, - преобразившегося в покаянии другого человека, или человека просто испугавшегося, способного, переведя дух, на новые преступления, или даже озлобившегося еще больше, утратившего последние нравственные ограничители.
Надо сказать и о неизбежном риске судебных ошибок, который всегда приводится как серьезнейший довод против применения смертной казни. Действительно, гарантии от таких ошибок нет, однако, как уже было сказано, этот довод никогда, во всей истории человечества не рассматривался как причина отказа от смертной казни. Необходимость не семь даже раз, а семьдесят раз по семь отмерить, прежде чем вынести человеку смертный приговор, очевидна. Но столь же очевидно и то, что физическая смерть не является тем абсолютным злом, которое в ней видит гуманистический материализм. Если с физической смертью кончается всё, то ничто вообще не имеет смысла: ни жизнь, ни смерть, ни правда, ни страдания, ни любовь, ни наказание. Если же смерть есть переход в вечность, если воля Божья держит мир и Его любовь не оставляет никого, даже тех, кто от нее отрекся, - тогда нет причин впадать в каталепсию от соприкосновения с темой страданий и смерти невиновных. Мы далеки при этом от той безответственной позиции, которую приписывает верующему сознанию атеизм: дескать, спишем всё на Бога, - и никаких проблем. Тема невинного страдания и смерти - это огромная, глубочайшая тема религиозной мысли, начиная с "Книги Иова" (и вовсе не заканчивая Иваном Карамазовым у Ф.М. Достоевского!), - для религиозной мысли эта тема - не тупик, а вызов, в ответе на который ею открывается новая духовная высота.
Наличие в законе высшей меры наказания в виде смертной казни является нормальным для нравственно здорового общества. В то же время в нравственно здоровом обществе почти никогда не возникнет необходимость ее реального применения. Отказ от законодательного закрепления смертной казни, даже по отношению к преступлениям явно возмущающим общественное мнение и совесть, нельзя расценивать иначе как позорную нравственную слабость законодателя, признак нездорового духовного состояния общества и фактор усугубления этого нездоровья. Если преступления, возмущающие, как сказано выше, общественное мнение и совесть, не получают достойного - по мнению общества - воздаяния, то это сильно отравляет общественную атмосферу. Сказанное вовсе не значит, что нужно идти на поводу у массовых настроений, но...
В этом требовании адекватного воздаяния есть глубокая правда, которую очень непросто (если вообще возможно) выразить словами. Не ради мести, не как дурно понятое "око за око", а по более глубоким причинам некоторые преступления требуют смертной казни. Всякое преступление - нравственная катастрофа в некотором роде как для преступника, так и для окружающих. И наказание, которое оно влечет (которое требуется нравственным чувством), тоже катастрофично, оно есть отступление от нравственного совершенства всеобщей любви. Даже просто словом одернуть человека, не говоря уже о применении физической силы, лишении этого человека свободы и т.п., - это значит пережить некоторое нравственное потрясение. Но это потрясение необходимо и как естественное проявление нравственного здоровья, и как единственный способ восстановления порушенной нравственной гармонии. Переживая совершающееся на твоих глазах зло, "терпя, чего терпеть без подлости не можно", человек лишается своего нравственного достоинства. Со стороны человеческой личности могут быть самые разные формы переживания этого нравственного потрясения злом (и пресечение зла внешним образом, и молитва за обидимого и за обидчика, и движение к личному покаянию). Со стороны общества нравственное потрясение преступлением может быть выражено только во внешних санкциях. При этом существует некая мера, которую невозможно определить формально, но которая ясно ощущается людьми, переходя за которую преступление своей катастрофичностью требует предельно катастрофического ответа, - смертной казни преступника. Того, что совершил преступник, не поправишь, сделанного не вернешь, но нам-то надо жить дальше! И если мы на это преступление, покушающееся все основы нашей нравственной жизни, ответим "в рабочем порядке", не выходя за рамки обычных мер, как если бы ничего вопиющего не произошло, то основы нашей нравственной жизни действительно будут разрушаться. Не поставив это преступление вне ряда "обычных" преступлений, невозможно сохранить живую совесть и духовное здоровье. Только катастрофа приводимой в исполнение смертной казни может быть адекватным выражением общественного потрясения некоторыми преступлениями.
А вот человека жалко всегда. Даже если он совершил ужасающие преступления и не раскаивается в этом, даже если он одержим злом и близость неотвратимой смерти не вразумила его. Жалко. Но только тогда его и можно пожалеть, когда его казнят.
Общий принцип выстраивания здорового правосознания прекрасно выразил Ф.М. Достоевский: "Законы должны быть возможно более суровыми, а общественная атмосфера - возможно более мягкой". Пока, в свете моратория на смертную казнь и требований ее отмены все выглядит "с точностью до наоборот"...
1. ВЦИОМ: 84% россиян поддерживают отмену моратория на смертную казнь [Электрон. ресурс] / ИА Regnum, 24 сентября 2004 г. ; Правая.ru: Православно-аналитический сайт, 5 мая 2004 г., Новости. - Режим доступа: http://www.pravaya.ru/news/1073
2. Анисин, А. Л. Смерть по закону (аналитика основоположений) / А. Л. Анисин // Проблемы философии права и государства : сборник научных статей / отв. ред. Н. В. Блажевич. - Тюмень : Тюменский юридический институт МВД РФ, 2000. - Вып. 1. - С. 50-54. (доступно также по адресу: Русская неделя: Культурный центр (интернет-журнал), Философия. - Режим доступа: http://russned.ru/stats/197)
3. "Педофилов надо расстреливать": Российские парламентарии настаивают на ужесточении наказаний за совершение сексуальных преступлений [Электорн. ресурс] / Русская линия: Православное информационное агентство, Новости, 4.04.2008. - Режим доступа: /st.php?idar=176287
4. Наказание в отношении педофилов должно быть неотвратимым: Православные священнослужители и муфтии прокомментировали предложение ввести смертную казнь для насильников-педофилов [Электорн. ресурс] / Русская линия: Православное информационное агентство, Новости, 9.04.2008. - Режим доступа: /fsvod.php?date=2008-04-09
А.Л. Анисин, кандидат филос. наук, доцент
http://www.ioannp.ru/publications/138675
Приступая к теме смертной казни, важно, прежде всего, проанализировать нравственный аспект этой темы, - именно он должен стать принципиальной основой для решения вопроса о возможности и границах применения смертной казни. В свое время мы уже обращались к этой проблематике [2], и в той подробной статье были рассмотрены различные варианты обоснования смертной казни и доводы против нее, исходя из того или иного понимания цели и смысла наказания как такового. В качестве вывода было сказано о принципиальной допустимости смертной казни с точки зрения последовательного атеистического и материалистического сознания: пожизненное заключение, как альтернатива, совершенно бессмысленно с этой точки зрения. И вообще: ""Если Бога нет, то все позволено", и дело лишь за разумным, взвешенным определением степени общественной целесообразности тех или иных мер" [2, C. 52]. Напротив, было отмечено, что "с точки зрения последовательного христианско-религиозного подхода смертная казнь должна быть признана абсолютно недопустимой, поскольку представляет собой предельное насилие над личностью и дерзость окончательного приговора человеку в его метафизическом плане" [2, C. 53]. Эти тогдашние выводы нуждаются в корректировке.
Если кратко сформулировать мою теперешнюю позицию, то она состоит в том, что смертная казнь должна быть предусмотрена законодательством и должна реально применяться. Решение вопросов о конкретном перечне составов преступлений, за которые смертная казнь должна быть предусмотрена, о порядке вынесения смертных приговоров, обжалования, помилования, приведения приговора в исполнение не входит в задачи этой статьи. Задачей мы ставим принципиальное обоснование необходимости реального присутствия смертной казни в арсенале средств государственного обеспечения правопорядка. Нас при этом интересует наиболее фундаментальный, духовно-нравственный, философский уровень постановки и решения этой проблемы.
Прежде всего, необходимо признать тот ясный факт, что государство имеет право на применение смертной казни, как и на распоряжение жизнью своих граждан в иных формах (призыв на военную службу с последующим участием в боевых действиях). Другое дело, что государство должно при этом мыслиться не как безответственная и чуждая для граждан сила, а как высшее выражение воли и жизни народа, как политически-правовая реализация Родины. Признание принципиального права государства на применение смертной казни означает ее допустимость, однако ничего еще не говорит в пользу ее необходимости. Возможна позиция, согласно которой государство, имея принципиальное право на смертную казнь, должно все-таки по возможности воздерживаться от ее применения, по крайней мере, в мирное время: смертная казнь, согласно этой точке зрения, допустима, но лучше обходиться без нее. Аргументы в пользу такого отказа достаточно известны: неустранимый риск судебных ошибок, необходимость палачей, сомнительная профилактическая эффективность смертной казни, гуманистические соображения. При этом первые три аргумента, имеющие рациональный смысл и внятное обоснование, как правило, выдвигаются на первый план, а "гуманистические соображения" играют, на первый взгляд, роль некоторого эмоционального подкрепления. На самом деле, если разобраться, именно они являются определяющими в отказе "цивилизованного мира" от смертной казни. (Заметим, кстати: при принятии резолюции ООН от 15 ноября 2007 года с призывом ко всем нациям ввести мораторий на смертную казнь 99 стран высказалось "за", а те 52 страны, которые "против", - это "развивающиеся" страны, прежде всего, мусульманские, и США. Именно они-то, очевидно и не принадлежат к "цивилизованному миру".)
Риск судебных ошибок, действительно, всегда был, есть и будет, уродливость "работы" палача, действительно, вне всяких сомнений, смертные казни, действительно, никогда не могли радикально сократить преступность, однако никогда во всю историю человечества эти доводы не рассматривались как возможная причина отказа от смертной казни. Если она и отменялась когда-либо, то только по порыву нравственного чувства отдельных правителей. Глядя на историю надо признать законодательное закрепление смертной казни правилом, из которого крайне редки были исключения. Отчего же современный "цивилизованный мир" столь упорно добивается запрета смертной казни? Может быть, снизилась преступность и смягчились общественные нравы? - Ничего подобного, и скорее, наоборот. И даже в том случае, если бы это было так, - незачем было бы законодательно отменять смертную казнь: ведь в обществе законопослушных людей с высоким правосознанием, - кому бы мешало то, что смертная казнь предусмотрена законом за те преступления, которые никто не совершает?
Настоящая причина движения современного "цивилизованного мира" к отмене смертной казни заключается в его обмирщении и утрате духовного измерения, в материализме и культе телесной жизни, которые стали и массовой, и государственной идеологией. С одной стороны, действительно, материализм означает, что "Бога нет и всё позволено", то есть, - поскольку человек есть не более, чем отражающий посредством мозговых импульсов другие материальные объекты материальный объект, состоящий из биомассы на каркасе из костей и обтянутый снаружи натуральной кожей, постольку нет и не может быть у других материальных объектов сходного устройства никаких разумных оснований протестовать против прекращения в этой биосистеме некоторых специфических физиологических процессов, тем более, что это не означает никакого "уничтожения", ничто при этом не уничтожается (души тоже нет и никакой "мир" не "умирает" вместе с человеком), а просто материя переходит в другие формы своего вечного движения. Но с другой стороны, - поскольку этим комплексом специфических физиологических процессов в биомассе, составляющей тело, исчерпывается для материалиста жизнь, постольку физиологическое благополучие и целостность тела становится для него фундаментальной ценностью. В вопросе жизни и смерти материализм демонстрирует весьма дурную "диалектику". Именно материализм, не способный даже поставить (не то, что решить) вопрос о смысле жизни, материализм, не способный даже отличить жизнь от смерти на концептуальном уровне (и то, и другое - "движенья материи"), именно он цепляется судорожно за жизнь, и панически боится думать о смерти, хоть нет для него смысла ни в жизни, ни в смерти. Гуманистический и добросердечный материалист распространяет эти свои инстинкты и за пределы своего индивидуального физиологического процесса, - по чувству солидарности его радует чья-то успешная физиология и ужасает чей-то переход в другие формы движения материи. От смертной казни отвращает его вовсе не христианская любовь к ближнему, а иррациональный страх от самого прикосновения к теме смерти, - страх, угрожающий спокойствию его собственного физиологического процесса. Материалист, становящийся гуманным и сочувствующим, делается совершенно бессилен решать что-либо в вопросах жизни и смерти. И чем больше цепляется он за жизнь, - сведенную к физиологии своей биомассы, - тем вернее он свою жизнь, - взятую во всей полноте этого слова, - теряет: "Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее" (Мк. 8: 35. "Душой" Христос называет здесь жизнь).
Для религиозно-философского взгляда открыта перспектива вечности, и только в этой перспективе могут получить свое положительное решение фундаментальные вопросы человеческого бытия. Проблема смертной казни также должна быть осмыслена, прежде всего, в этих предельных своих основаниях. Среди верующих людей нет единства в отношении этой проблемы. Комментируя инициативы Государственной Думы по ужесточению наказания для педофилов [3], православные священники высказали различные мнения (мусульмане были более единодушны в одобрении смертной казни) [4]. Наряду с безусловной поддержкой смертной казни педофилов вплоть до судов Линча (игум. Сергий (Рыбко)), высказываются справедливые указания на то, что главное внимание должно быть обращено не на следствия, а на причины, - на пропаганду разврата в СМИ (прот. Александр Ильяшенко), а также звучит "скорее отрицательное" отношение к предложениям об отмене моратория (иером. Димитрий Першин). Последний ссылается в частности "на мнение известного священника и ученого протоиерея Глеба Каледы, не один год исповедовавшего смертников в Бутырках. Он считал, что люди, находящиеся в заключении, часто радикально меняют свои взгляды, каясь в совершенных злодеяниях. И получается, что к смертной казни мы приговариваем одного человека, а расстреливаем совершенно другого". Однако именно это обстоятельство служит, на наш взгляд, доводом не против, а в пользу наличия в законе смертной казни и реального применения этой нормы закона на практике.
Разве целью наказания является покарать человека именно в том его духовно-нравственном и физическом состоянии, в каком он совершил преступление? Разве не является смыслом и сверхзадачей наказания (не всегда, конечно, достижимой сверхзадачей) покаяние преступника, его духовно-нравственное преображение? Что же делать, если для многих людей, закореневших во грехе, покаяние невозможно без того, чтобы встать лицом к лицу перед неотвратимой смертью? Свидетельство прот. Глеба Каледы о распространенности покаяния среди смертников, - такого глубокого, что "к смертной казни мы приговариваем одного человека, а расстреливаем совершенно другого", - является, на наш взгляд, свидетельством достижения самой главной задачи (сверхзадачи!) уголовного наказания. Если бы столь же успешно, как смертная казнь (точнее, - ожидание ее), способствовали духовно-нравственному преображению преступника другие виды наказания, то преступность сократилась бы не только в разы, а на порядки. При этом, конечно, нельзя забывать, что гарантии покаяния даже смертная казнь не дает.
Недостаток только в том, что преображенные ожиданием смертной казни люди не возвращаются в общество... Ах, как бы хотелось, чтобы исправившийся человек принес разнообразную пользу обществу!.. Да и сам бы он с пользой пожил!.. На эти благостные пожелания надо ответить: вся та польза, о которой сожалеют в данном случае, рассыплется в ничто вместе со смертью, а та единственная польза, которая смертью не уничтожается, состоит в покаянии, открывающем врата вечной жизни. Если, действительно, мы казним "совершенно другого" человека, если он покаялся и изменился, став другим, то в вечность отходит уже не преступник, а праведник, - первым человеком, вошедшим в рай, был покаявшийся разбойник. Если же даже предстояние неотвратимой смерти не способно было изменить души преступника, то его невозвращение в общество вряд ли может кого-то огорчить.
Еще раз вернемся к этой мысли: было бы вовсе сказочно прекрасно, если бы приговоренный, пройдя через ужас неотвратимой смерти и переродившись в покаянии, получил бы помилование и уже другим человеком вернулся бы все-таки к людям, но такое не может быть правилом. Для того, чтобы преображающий потенциал смертной казни был действенен, приговор должен быть не шуточным, и смерть не просто вероятной, а именно неотвратимой. И даже в этом случае, помиловав смертника, мы не можем знать наверняка, кого помиловали, - преобразившегося в покаянии другого человека, или человека просто испугавшегося, способного, переведя дух, на новые преступления, или даже озлобившегося еще больше, утратившего последние нравственные ограничители.
Надо сказать и о неизбежном риске судебных ошибок, который всегда приводится как серьезнейший довод против применения смертной казни. Действительно, гарантии от таких ошибок нет, однако, как уже было сказано, этот довод никогда, во всей истории человечества не рассматривался как причина отказа от смертной казни. Необходимость не семь даже раз, а семьдесят раз по семь отмерить, прежде чем вынести человеку смертный приговор, очевидна. Но столь же очевидно и то, что физическая смерть не является тем абсолютным злом, которое в ней видит гуманистический материализм. Если с физической смертью кончается всё, то ничто вообще не имеет смысла: ни жизнь, ни смерть, ни правда, ни страдания, ни любовь, ни наказание. Если же смерть есть переход в вечность, если воля Божья держит мир и Его любовь не оставляет никого, даже тех, кто от нее отрекся, - тогда нет причин впадать в каталепсию от соприкосновения с темой страданий и смерти невиновных. Мы далеки при этом от той безответственной позиции, которую приписывает верующему сознанию атеизм: дескать, спишем всё на Бога, - и никаких проблем. Тема невинного страдания и смерти - это огромная, глубочайшая тема религиозной мысли, начиная с "Книги Иова" (и вовсе не заканчивая Иваном Карамазовым у Ф.М. Достоевского!), - для религиозной мысли эта тема - не тупик, а вызов, в ответе на который ею открывается новая духовная высота.
Наличие в законе высшей меры наказания в виде смертной казни является нормальным для нравственно здорового общества. В то же время в нравственно здоровом обществе почти никогда не возникнет необходимость ее реального применения. Отказ от законодательного закрепления смертной казни, даже по отношению к преступлениям явно возмущающим общественное мнение и совесть, нельзя расценивать иначе как позорную нравственную слабость законодателя, признак нездорового духовного состояния общества и фактор усугубления этого нездоровья. Если преступления, возмущающие, как сказано выше, общественное мнение и совесть, не получают достойного - по мнению общества - воздаяния, то это сильно отравляет общественную атмосферу. Сказанное вовсе не значит, что нужно идти на поводу у массовых настроений, но...
В этом требовании адекватного воздаяния есть глубокая правда, которую очень непросто (если вообще возможно) выразить словами. Не ради мести, не как дурно понятое "око за око", а по более глубоким причинам некоторые преступления требуют смертной казни. Всякое преступление - нравственная катастрофа в некотором роде как для преступника, так и для окружающих. И наказание, которое оно влечет (которое требуется нравственным чувством), тоже катастрофично, оно есть отступление от нравственного совершенства всеобщей любви. Даже просто словом одернуть человека, не говоря уже о применении физической силы, лишении этого человека свободы и т.п., - это значит пережить некоторое нравственное потрясение. Но это потрясение необходимо и как естественное проявление нравственного здоровья, и как единственный способ восстановления порушенной нравственной гармонии. Переживая совершающееся на твоих глазах зло, "терпя, чего терпеть без подлости не можно", человек лишается своего нравственного достоинства. Со стороны человеческой личности могут быть самые разные формы переживания этого нравственного потрясения злом (и пресечение зла внешним образом, и молитва за обидимого и за обидчика, и движение к личному покаянию). Со стороны общества нравственное потрясение преступлением может быть выражено только во внешних санкциях. При этом существует некая мера, которую невозможно определить формально, но которая ясно ощущается людьми, переходя за которую преступление своей катастрофичностью требует предельно катастрофического ответа, - смертной казни преступника. Того, что совершил преступник, не поправишь, сделанного не вернешь, но нам-то надо жить дальше! И если мы на это преступление, покушающееся все основы нашей нравственной жизни, ответим "в рабочем порядке", не выходя за рамки обычных мер, как если бы ничего вопиющего не произошло, то основы нашей нравственной жизни действительно будут разрушаться. Не поставив это преступление вне ряда "обычных" преступлений, невозможно сохранить живую совесть и духовное здоровье. Только катастрофа приводимой в исполнение смертной казни может быть адекватным выражением общественного потрясения некоторыми преступлениями.
А вот человека жалко всегда. Даже если он совершил ужасающие преступления и не раскаивается в этом, даже если он одержим злом и близость неотвратимой смерти не вразумила его. Жалко. Но только тогда его и можно пожалеть, когда его казнят.
Общий принцип выстраивания здорового правосознания прекрасно выразил Ф.М. Достоевский: "Законы должны быть возможно более суровыми, а общественная атмосфера - возможно более мягкой". Пока, в свете моратория на смертную казнь и требований ее отмены все выглядит "с точностью до наоборот"...
1. ВЦИОМ: 84% россиян поддерживают отмену моратория на смертную казнь [Электрон. ресурс] / ИА Regnum, 24 сентября 2004 г. ; Правая.ru: Православно-аналитический сайт, 5 мая 2004 г., Новости. - Режим доступа: http://www.pravaya.ru/news/1073
2. Анисин, А. Л. Смерть по закону (аналитика основоположений) / А. Л. Анисин // Проблемы философии права и государства : сборник научных статей / отв. ред. Н. В. Блажевич. - Тюмень : Тюменский юридический институт МВД РФ, 2000. - Вып. 1. - С. 50-54. (доступно также по адресу: Русская неделя: Культурный центр (интернет-журнал), Философия. - Режим доступа: http://russned.ru/stats/197)
3. "Педофилов надо расстреливать": Российские парламентарии настаивают на ужесточении наказаний за совершение сексуальных преступлений [Электорн. ресурс] / Русская линия: Православное информационное агентство, Новости, 4.04.2008. - Режим доступа: /st.php?idar=176287
4. Наказание в отношении педофилов должно быть неотвратимым: Православные священнослужители и муфтии прокомментировали предложение ввести смертную казнь для насильников-педофилов [Электорн. ресурс] / Русская линия: Православное информационное агентство, Новости, 9.04.2008. - Режим доступа: /fsvod.php?date=2008-04-09
А.Л. Анисин, кандидат филос. наук, доцент
http://www.ioannp.ru/publications/138675
