Славянофильство и «Третий Рим»

«Национальное самосознание есть великое дело; но когда самосознание народа переходит в самодовольство, а самодовольство доходит до самообожения, тогда естественный конец для него есть самоуничтожение: басня о Нарциссе поучительна не только для отдельных только лиц, но и для целых народов» (В.С. Соловьев)[1]

I. Что является главной целью деятельности всякого государства и общества? Ответ очевиден – обеспечение свободного развития человека, формирование в нем личности. По крайней мере, для религиозного сознания это – бесспорная истина. Всякая человеческая личность существует для Бога, а не возникает случайно или самопроизвольно. Человек, желающий уподобиться Христу, обязан воспитать в себе личность. А признание Христа не только Богом, но и совершенным человеком, обязывает уважать всякого человека[2].

Неважно, как устроено государственное управление, какую форму правления имеет власть, и какой политический режим в государстве. Важно только одно – позволяют они человеку свободно развиваться и стать личностью, или нет? Другое дело, как показывает историческая практика, что есть режимы, способствующие достижению этой цели, а есть и другие, убивающие личность.

Человек не может развиваться свободно, если у него нет никаких «прав», т.е. политической, социальной свободы. Не станет он личностью и при отсутствии свободы совести. Вера в Бога должна родиться свободно, а не под принуждением или в силу бытовой привычки. Без Бога нет личности, это прекрасно понимали римляне еще в языческий период, создавая государственный пантеон богов. Позднее, в эпоху христианства, многовековое сотрудничество Церкви и государства, преследуя ту же цель, приняло форму блистательной «симфонии властей».

Казалось бы, здесь присутствует противоречие. Церковь раскрывает в личности вселенские черты. Вне зависимости от национальности и расы, эпохи и места жительства все мы ценны потому, что каждый из нас – образ и подобие Божие. Но государство всегда и повсюду создавалось определенной нацией путем обособления ее от остального человечества. В том числе и на духовном поприще, где господствует национальная культура и «своя», национальная религия. Тем ценнее для нас беспрецедентный пример великой Империи, просуществовавшей более 2 тысяч лет под лозунгом: «Рим есть весь мир!».

Эта идея родилась далеко не сразу. Тем не менее еще Вергилий (70-19 до Р.Х.) в «Энеиде» писал о том, что Риму нет пределов ни во времени, ни в пространстве, его власть – вечная. «His ergo nec rerum, nes tempora pono, Imperium sine fine dedi» (Aeneid. I. 278, 279). Цицерон (106-43 до Р.Х.), но уже не как поэт, а философ, утверждал, что Римское государство может быть только всемирным. И оно должно объединять не народ Рима, а все человечество, соединенное общими интересами и единым «естественным законом», всех уравнивающим. Автором, Источником «естественного закона» является Бог. Нет и не может одного «естественного закона» в Риме, другого в Афинах, одного сейчас, а другого в будущем[3].

Еще более рельефно описывал в V в. портрет всемирного и вечного «Града Божьего» великий христианский апологет и Отец Церкви блаженный Августин (память 15 июня), для которого «Рим» — принцип мирового единства и основа устройства всего человечества. «Рим» не связан с каким-то определенным обществом и местом. Он в духе пророчества Даниила есть «Странствующее Царство» (Дан.2:36-45; 7:14), универсален и всенароден. Его прообразом является убитый братом Авель, и странствующий «Град Божий» («странник на этой земле») будет гоним, терпеть несправедливости со стороны нечестивых, приверженных к земному граду, прародителем которого был Каин[4].

«Рим» - не свершившийся факт, а идеал, нравственный императив, который внутренне проникает в каждого человека и направляет его, как духовный порыв, к высшей цели; связывает всех в единое целое[5]. «Град Божий» пользуется земным миром, поскольку это совместимо с верой, но настоящая его цель – вечный мир с Богом в будущей жизни. К этому относятся и все его земные действия[6].

Эта идеалистическая на первый взгляд конструкция на самом деле оказалась весьма практичной. Именно она соединила сотни, тысячи народов в единое политическое целое - Римскую империю, раскинувшуюся от Шотландии до Палестины и от Одера до Северной Африки. «Одна власть, один закон, один народ, одна вера» - главная идея вечного Рима. Римлянин – не национальность, это – свидетельство принадлежности к вселенскому политическому, культурному и религиозному целому. Что в свою очередь предполагает наличие у человека не только политических прав, но и духовной свободы, которые Империя ему обеспечивает.

Обаяние «Вечного Рима» таково, что даже после падения Константинополя 29 мая 1453 г. человечество не утратило веры в него. Для германцев он трансформировался в Священную Римскую империю германской нации (XV в.). А в России в это же время принял образ «Москвы – Третьего Рима», описанный в посланиях старца Филофея. Как известно, судьба этого учения была неоднозначна: от официального утверждения на Московском соборе 1589 г. до многовекового забвения спустя короткое время и неожиданного ренессанса в конце XIX столетия.

Пожалуй, это вполне объяснимо, поскольку, даже несмотря на возродившуюся популярность, едва ли кто-нибудь может назвать «Третий Рим» доктриной с конкретным и общепризнанным содержанием, которой руководствовались на практике. Письма старца Филофея, скорее, пророчества, нередко эсхатологические по содержанию, о судьбах России и мира, а не политический трактат[7].

Отсюда появление множества толкований и интерпретаций, зачастую кардинально противоречащих друг другу. Вместе с тем безусловно, что если старец говорил именно о «Риме», а не о «Вавилоне», к примеру, то его понимание великого политического идеала не могло не основываться на главных принципах построения «Вечного царства», на котором держались предыдущих два. Поэтому аутентичность любой интерпретации «Третьего Рима» должна быть удостоверена ее соответствием главное идее - «Рим как весь мир!», которую озвучивал не только Цицерон или Августин Иппонийский, но и старец Филофей Псковский.

Вопрос оценки интерпретаций тем более актуален, что сегодня, очевидно, наибольшую популярность приобретают толкования «Третьего Рима» в духе панегирической теории политического хилиазма, столь любимой многими славянофилами как прошлых веков, так и нынешнего времени[8].

На наших глазах формируется идеология, преследующая своей целью соединить славянофильство с идеями старца Филофея, получающими вследствие этого симбиоза принципиально новое толкование. Такая попытка вызывает тем больший интерес, что никто из основоположников славянофильства никогда напрямую не отождествлял старинные московские порядки с «Третьим Римом». Попытка предлагаемого «идеологического кровосмешения», равно как и оценка ее результатов, осложняется еще и тем, что славянофильство также никогда не являло собой законченного, единого и цельного политико-философского учения[9]. Хотя, разумеется, всем его разветвлениям присущи некие общие ценности. С учетом этих обстоятельств попытаемся понять, можно ли полученный в результате синтеза славянофильских идей и текстов старца политический идеал назвать «Римом»?

II. Начнем с базовой идеи, присущей славянофильству в целом и положенной в основу «славянофильского Рима», - об исключительности русского народа и вообще славянства, как главной движущей силы истории. Почему? Потому, повторяют нам сегодня лозунги полуторавековой давности, что все без исключения христианские народы отпали от Бога, ведут скрытую братоубийственную войну. И лишь славянство сохранило в себе здоровую нравственную основу, только оно способно разбудить спящее и запутавшееся в своих ошибках человечество. Однако без русского народа, единственного, кто может объединить вокруг себя все остальные ветви славянского племени, данная великая миссия невыполнима.

Эта связь неразрывная и двусторонняя: для русского народа необходимость возглавить славянство не прихоть, а историческая задача, которую перед ним поставило Провидение. Без осознания своего славянского призвания невозможно духовное развитие России. Она должна понять и принять его. Как Россия немыслима вне славянского мира, потому что она является его идеальным выражением, так и славянский мир не в состоянии существовать без России по той же причине. Или, как говорят, «вся сила России – в ее славянстве»[10].

Только у нас, по мнению славянофилов, сохранились правда, истина, любовь. На Западе же довлеет рационализм, ложь, насильственная борьба и т.п. В основаниях западных государств торжествуют насилие, вражда и рабство. В России же – добровольность, свобода и мир[11]. Мы – единственный народ, «носящий Христа в душе своей, только один, для которого не порвалась нить, связывающая земное с небесным»[12].

Как известно, идея об особой исторической миссии русского народа стала лейтмотивом знаменитой «Пушкинской речи» Ф.М. Достоевского (1821-1881) в 1880 г., имевшей грандиозный успех в патриотическом обществе. Великий писатель убеждал, что стать настоящим русским можно лишь при наличии внутреннего стремления примирить все европейские противоречия в нашей всечеловеческой душе, вместить в нее с братской любовью всех людей, провозгласить великую, общую гармонию всех племен на основе Евангельского закона.

Но какие любовь и братство возможны на этом пути, спрашивается, если идея богоизбранности любого народа уже изначально предполагает неравенство (духовное, политическое, племенное и т.п.) между ним и остальными этносами? Очевидно, что для вселенского «Рима» (языческого и византийского) такое утверждение - nonsense. Как гражданин Империи и член Церкви, этнический латинянин ничем не отличался от грека, испанца, германца, болгарина, сирийца или галла. Все они были римлянами и христианами. Родство по крови не имело для них никакого принципиального значения.

Да и возможно ли избранничество по крови? Действительно, до вочеловечения Христа Бог прямо определил избранный народ, которому Он доверил истинную веру. Но после этого великого события избранничество еврейского народа, описанное в Библии, закончилось. Сама потребность в нем исчезла, поскольку с этого момента все народы избраны, все человечество стало Христовым. Национальное начало, конечно, сохранилось в каждом этносе. Но позитивно, творчески, оно может реализовываться лишь во вселенском обрамлении[13]. Ни один народ не может жить в себе и для себя, но жизнь каждого представляет определенное участие в общей жизни всего человечества[14].

Перечень противоречий на этом далеко не завершается. Вполне последовательно для своей теории вожди славянофильства вкладывали в культурное содержание будущего всемирного единства исключительно русские элементы, причем принадлежащие определенной исторической эпохе. По их убеждению, то, чем жила Россия с XV по XVII столетия, следует восстановить и сделать основанием новой культуры, которую наш народ вместе со славянством понесет по всему миру. Но разве не очевидно, что предлагаемый общечеловеческий идеал приобретает откровенно «местные» черты: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»?

Впрочем, еще большая неожиданность нас ждет впереди: скрытое неравенство, без которого нет избранничества, касается не только тех, кого мы должны в будущем облагодетельствовать и спасти (весь западный мир), но даже братьев-славян. Некогда попавшие под влияние католиков или протестантов, растратившие свою славянскую самость за время турецкого пленения, они, по теории славянофилов, утратили единственно правильные формы общественной и духовной жизни. А потому должны, как Евангельский блудный сын, прийти с покаянием под кров отчий, т.е. к нам, у которых, единственных, национальная идентичность сохранилась в полном объеме и обрамлена истинной верой в Бога. Славянофилы позапрошлого века (как, впрочем, и нынешнего) искренне были убеждены в том, что «панруссизм» является наиболее ценной стороной их теории[15].

В результате вместо заявленных Достоевским любви и единства следует констатировать грубый национализм и неисторическое воззрение на судьбы человечества[16]. Что в практическом отношении нередко приводило не к созиданию, для которого русские, как утверждают, монопольно предназначены Богом, а к разрушению[17].

Согласимся, таков результат вполне закономерен для любого народа, который сознательно самоизолируется (культурно, религиозно, политически) от остального человечества, забыв, что личность есть дух по образу Христову, обращен к Нему и потому в духовном отношении человек вне- или сверхнационален[18]. И мы не составляем счастливого исключения.

Можно по-разному относиться к гипостазируемой избранности русского народа. Данный тезис, как и всякая другая аксиома, не подлежит оценке, кому-то он нравится, кому-то – нет. Для нас, однако, важна констатация того факта, что он не имеет ничего общего ни с главной римской политической традицией, ни с христианской ортодоксией, ни с посланием старца Филофея.

Его послания, как уже говорилось, носят пророческий характер, а не вид философской или политической доктрины. Сам Филофей неоднократно оговаривался, что не учился в Афинах и не беседовал с философами, а обретал мудрость из священных книг и молитв. И именно ее он излагает своим корреспондентам.

При сравнении его посланий с другими пророческими книгами сразу бросается в глаза тот факт, что они, в отличие, например, от ветхозаветных, обращены не к народу (в данном случае русскому), как у пророков Исаии и Иеремии, а лично к Великому князю, боярину или Московскому царю. Духоносные ветхозаветные лица взывают к «дому Иакова», называющему себя «именем Израиля» (Ис.48:1), «восстань, восстань, облекись в силу твою, Сион! Облекись в одежды величия твоего, Иерусалим, город святый!» (Ис.52:1), «ибо так говорит Господь к мужам Иуды и Иерусалима» (Иер.4:1) и т.п. Напротив, понятие «русский народ» вообще не входит в лексику старца.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что в его понимании не русский народ и не славянство «вберет» в себя другие народы, а все христианские царства сами сойдутся в назначенный Богом час «в едином царстве нашего государя». Старец очень точно выдерживает в духе блаженного Августина линию различения конкретных государств, несших ранее звание «Рима», и самого идеала, причем ссылается в подтверждение своих слов о «Странствующем Царстве» на апостола Павла, который-де часто упоминал «Рим» в своих посланиях[19].

В своем послании к боярину Михаилу Григорьевичу Мисюре он разъясняет, о каких первых двух «Римах» ведет речь. «Первый» — это Латинский Рим, стены которого по-прежнему крепки, но сам он духовно погиб, впав в ересь и предав душу диаволу. «Второй» — это уже физически павшее Греческое царство. Теперь же Москва стала «Третьим Римом», «Ромейским царством», которое нерушимо, поскольку «Христос в римскую власть вписался». Иными словами, «странствуя» по миру, «Рим» перешел от первых двух своих носителей в Москву. Но почему?

Потому только, что в Москве храмы по всей Вселенной паче Солнца светятся и есть благоверный царь. «Един ты во всеи поднебесныи христианом царь». Филофей обращается к царю с увещеваниями молиться Богу, дабы его царство не пало, как остальные христианские государства. «Да веси, государь, яко вся христианския царства преидоша к конец, снидошася в твое царство, по пророческим книгам, то есть в Римское царство. Ибо два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть»[20].

Менее всего старец пытается придать русскому народу особое значение. Вообще понятие «русский» выражено у него через понятие «римский», понимаемое как синоним «вселенский», как свидетельство единства христианского мира и христианской Церкви. В его сознании «национальное» и «вселенское» еще не превратилось в оппозиционную пару. Лишь единожды старец упоминает не царя, а «Русскую землю», да и то в том контексте, что ныне «плач Рахилин и глас и возопивши к Богу о чадех своих» (Мф.2:18) слышится не в Раме Палестинской, а в «Рустеи земли».

Очевидно, не мессианизм вдохновлял старца Филофея, а мысль об ответственности Московского царя, оставшегося после падения всех других ранее существовавших православных царств единственным внешним гарантом и политическим защитником Православия[21].

Впрочем, и объективно Московское царство не могло претендовать в то время на мессианство, поскольку далеко не все «русское» его население являлось христианами. Как известно, за неполный XVI в. оно выросло с 2,8 до 5,4 млн кв км. В его состав вошло население разгромленных Казанского и Астраханского царств, захваченных Сибири, Урала, Пермского края, Вятки и т.д. В целом численность населения увеличилась на 30-50% и составила около 12 млн человек, в массе своей не принадлежащих к христианской вере.

Как видим, наличие особого народа-мессии не представлялось старцу Филофею Псковскому обязательным условием существования «Третьего Рима» …

III. Возникает и другой напрашивающийся вопрос: кому и какому – избраннику Своему или пророку Господь открыл, что Он вверяет именно русскому народу истину и дает ему миссию воплотить ее в человечестве?[22] И если эта миссия действительно была предопределена на Предвечном Совете, то, очевидно, наше «избранничество» предполагает наличие в русском человеке по его природе уникальных качеств и талантов. В противном случае, конечно, это предположение утрачивает всякий смысл.

Увы, при многих очевидных достоинствах наше племя имеет и то, что едва ли составит предмета гордости для нормального человека. В этом отношении характеристики, которые давали нам лица, чей авторитет в науке и публицистике является общепризнанным, далеко не лицеприятны. Достаточно привести несколько типичных оценочных суждений о русском народе, чтобы пробудить вполне обоснованные сомнения в нашей способности приютить все человечество в своей душе.

Например, такое: «…сопливая, сонная, без работы усталая – наша Русь»[23]. «Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежит к тем из них, которые не входят составной часть в человечество, а существуют лишь для того, чтобы преподать миру великий урок»[24]. Или: «Большинство русских не любят ни долга, ни обязанностей! А любят увлекаться зря движениями сердца, как добрыми и высокими, так подлыми и жестокими. Я не вижу пользы в национальном ослеплении»[25].

Следует весьма скептически отнестись и к нашим организаторским способностям, без которых, очевидно, идеал Ф.М. Достоевского должен воплощать в жизнь кто-то другой, но не мы: «Русский «мечтатель» и существует для разговоров. Для чего же он еще существует. Не для дела же?»[26]. И это еще не самые жесткие оценки, есть и горшие.

«Одно чувство господствует и одолевает: чувство пустоты, чувство ненужности. У всех на языке одна фраза: «Надо дело делать!», и у всех же в голове одна мысль: «Ах, как бы меня Бог помиловал!»»[27]. Или такое: «Вечно мечтает и всегда одна мысль: как бы уклониться от работы»[28]. Заметим, что указанные суждения принадлежат лицам, патриотический образ мыслей которых не вызывает никаких сомнений. И тем не менее…

Наперекор сказанному славянофилы горячо убеждали (и убеждают) себя и всех остальных, что лишь у русского человека имеется особая духовная способность истинно верить. А потому только у нас-де сохранилась «настоящая» Церковь, и мы имеем монополию веры[29].

Чем это обосновывается? Тем, как нас уверяют, что только русский народ организовал свой быт под влиянием христианства. Как Русская церковь органична и едина, так и формы социальной жизни, исторически образовавшиеся у нас, отличаются органичностью и единством. В них нет ничего искусственного и фальшивого[30].

Но логичный вывод из этого лишь тот, что Кафолическая Церковь способна сохранить себя в чистоте и порядке только при условии, если она живет культурой одного народа. Для чего должна решительно отказаться от своей вселенской, кафолической природы, ограничиваясь рамками национальной веры; перестать быть Церковью Христа.

Таким образом, из Церкви, сотворенной Спасителем для всего человечества, где есть место всем - эллину, скифу и иудею (Кол.3:11), она становится Церковью избранного народа-посредника, который, как считают, должен вслед за собой привести к Христу все остальное человечество. Это и есть Евангельский закон, о котором говорил Достоевский?! Но Церковь национальная уже по факту не может дать воспитываемому ей народу подлинную христианскую веру. Бог выше нации, единение в Боге выше национального единства, и Вселенская Церковь состоит из разных национальных Церквей[31].

В конце концов, данная гипотеза могла иметь хоть какое-то право на существование, если бы состояние нашего религиозного сознания действительно находилось на недосягаемой для других народов высоте. Однако и это нам не далось. В действительности, наше понимание христианства не идет дальше «обычаев» и «традиций». А богословие является роскошью для небольшого количества «умников», которые не только не признаются «элитой», но относятся повсеместно к группе праздных мечтателей «со странностями». «Священство и миряне не знают, зачем вообще нужна «христианская культура». Разве не являются «русский мужик» и старая няня истинными «хранителями веры»»[32].

Наша беда - вековой отказ от религиозного воспитания и просвещения, возведенный славянофилами на высшую ступень пьедестала, восторженно названный «интуитивным доверием» к христианскому вероучению, на самом деле неизбежно ведет к сохранению в народе множества языческих атавизмов, искажающих русский быт. Что характерно не только для минувших веков, но и сегодняшнего времени. Вот уж поистине ничто так не вредит Церкви, как слияние христианства с национализмом[33]…

IV. Что же мы имеем в результате этого синтеза? Национальную, а не Кафолическую Церковь, «богоизбранность», словно цемент, закрепляющую превосходство одного народа над всем человечеством. Единые для всех племен формы социальной жизни, которые устарели даже для России XIX в., не говоря уже о сегодняшнем дне. Отсутствие социального развития и прямой запрет на многогранность человеческих культур. Незавидный итог.

Печально, но предъявляя множество претензий в адрес «националистической Европы», заявляя, что западноевропейский национализм – только одно из воплощений принципа индивидуализма, форма поклонения себе, безбожие, которым следует противопоставить наши: народность – дитя Православия, и личность, как наилучшее средство служения Богу[34]; славянофилы не замечали, что в действительности выносили смертный приговор собственному учению. А предлагаемые ими «рецепты счастья» не выдерживают практической проверки.

Проповедь любви – единственное декларируемое орудие нашей миссионерской деятельности, основа всеславянского, а затем и всемирного общества, не может не уступить места насилию в текущей деятельности, что вполне объяснимо. Даже если наши формы социальной и духовной жизни времен XV и XVI вв. единственно правильные и нравственные, то каким иным способом можно добиться от остальных народов приобщения к ним, если те сами по себе этого не хотят?

Конфедерация (или Славянский Союз), противопоставляемый славянофилами «загнивающей Европе», в который по их идее должны войти миллионы либеральных и католических мадьяр, хорватов, чехов, поляков, словаков, словенцев и т.д., как справедливо утверждал К.Н. Леонтьев (1831-1891), – это гибель России! «В чем будет тут духовное единство? Не в однородности же славянских языков? Не в численном же перевесе славянского племени видеть силу и спасение?»[35].

Более того, по одному справедливому замечанию, если у славянофилов отобрать все то, что принадлежит идеям европейского просвещения, то «на долю славянской самобытности с ее «лучшими началами» останутся только хотя и чрезвычайно великие, но совершенно пустые и ничем неоправданные претензии»[36].

Перечень вопросов и претензий можно продолжить. Приняв «славянофильский Рим», мы должны вслед за Фаустом воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Поскольку описанные славянофилами выдающие качества русского народа могли возникнуть, по их мнению, лишь в строго определенной социально-политической действительности, то образ «Святой Руси» следует беречь со всей тщательностью и в будущем времени. Он неприкасаем! И никакие дебаты по поводу его содержания неуместны. Ничего нового в политический идеал, списанный со старых веков, внести нельзя без опасения того, что нововведения повредят русской душе.

За неимением, неразвитостью и принципиальным отрицанием тех естественных способов социального и духовного развития, которыми обладают выдающиеся народы, славянофилы считали государственную власть единственной силой, способной железной рукой вести русских к счастливому будущему, не давая росткам сомнений вырасти в душах людей. В самопроизвольное желание русского человека преобразить окружающий его мир они, надо полагать, не верили. Более того, по их убеждению, верховная власть должна быть абсолютной и единоличной[37].

Разумеется, сильная единоличная власть часто является благом для народа. Но только в случае, если рядом есть Церковь, закон и личность. В славянофильской же идеальной конструкции гармонизация общественных отношений создается молчаливым подчинением всех и каждого некоей высшей общей цели. При этом подчинение должно проявляться не в большинстве голосов, а в единогласии[38]. Где здесь есть свобода?! Это сродни выражению: «Свободомыслящие церковные старосты»[39]…

Как следствие, сторонники «славянофильского Рима» скептически относятся к закону и «правам», видя в них лишь признаки тлетворного «западного» влияния. Да и зачем они, если есть праведная власть? В итоге «славянофильский Рим» может существовать лишь при полном и сознательном отрицании личности. В одной из известных работ кумир патриотических кругов XIX в. так прямо и заявлял: «Личность в русской истории играет вовсе небольшую роль; принадлежность личности – гордость, а гордости у нас и нет»[40].

В трудах и остальных вождей славянофильства также почти не встречается понятие «личность», твердо ассоциируемое с ненавистным «западничеством», что крайне негативно проявляется в практической сфере. Чего-чего, а грубости и пренебрежения к человеку у нас всегда было в избытке...

Да и откуда было взяться уважению к человеческой личности, если значение имеет не она, а национальный политический идеал, частью которого человек является?! Но при этом, как утверждают, все лучшее – только у нас, включая веру. Все должны верить в Бога именно так, как учит Русская церковь. Не случайно, не только Римо-католическая церковь и протестантские конгрегации категорично отрицаются, как еретические. Но даже Греческая церковь, от которой мы приняли христианскую веру, совершенно недвусмысленно оценивается нашими патриотами, как отпавшая от Бога за связь с католиками. Хотя общеизвестно, что на самом деле греки так и не приняли Ферраро-Флорентийскую унию 1438-39 гг. Очевидно, нынешнее противостояние между Московской и Константинопольской кафедрами имеет своим истоком именно эти сомнительные утверждения.

Конечно, было бы замечательно, если бы наша национальная Церковь действительно выделялась на фоне всех других высшими достижениями. Но, к сожалению, нарушение внутренней гармонии, пренебрежительное отношение к личности и т.п. уже издавна привели к весьма негативным последствиям. В первую очередь к тому, что даже во времена «Святой Руси» и вплоть до трагичной по последствиям революции Церковь сделалась «государством веры, вероисповедальным государством, вероисповедною государственностью»[44].

* * *

Но есть ли альтернатива «славянофильскому Риму»? Какова задача русского народа и славянства? Для ответа на эти актуальные вопросы следует принять другую гипотезу - что каждый народ, каким бы он не был, имеет свое историософическое предназначение. Но их миссия невозможна без активного служения высшим ценностям в свободном подвиге мысли, веры и дела. Лишь таким путем формируется подлинная национальная культура, а истинным является только тот национализм, который основывается принципиально на личности[45].

И в зависимости от содержания и высоты национального идеала и культуры каждый этнос и человек получает то дело, которое именно ему под стать. На путях служения Богу каждому найдется применение его талантам и призваниям. Как показывает история, в одну эпоху подвиг первопроходства даруется одной нации, в другой – иному народу. Познавший в своих молитвах Бога человек не сомневается в том, что и он наряду с другими имеет от Спасителя дары, которыми спасается (1 Кор.12:4, 5). И, как Божий слуга, всегда готов следовать тем подвигом веры и дела, который ему указывает Господь. Но ведь и другие люди суть орудия Божьего Промысла и предназначены для своего подвига и трудов[46].

Все – и люди, и народы разные. Как и «звезда от звезды разнствует во славе» (1 Кор. 15:41), но все мы – Божьи. Потому дарами Божьими нельзя гордиться и надмеваться, они – не наши, они нам – даны. А наша задача – познать их, возблагодарить Создателя, Который нам их дал, и со всей прилежностью и благодарностью к Нему исполнить свое предназначение.

Напротив, «открытие» в себе качеств, которыми хотелось бы обладать, но которых на самом деле не имеется, самоопределение своего пути спасения, поиск доказательств собственной исключительности и т.п. – не просто неумно, оно по сути безбожно. С тем же успехом можно говорить о том, что: либо эти таланты составляют результат нашего племенного развития, выработались согласно «социальным законам», и Бог здесь ни при чем; либо – еще проще – не озадачиваться отысканием причин своего превосходства, а констатировать его.

Но великому народу, одному из главных лиц на геополитической арене в течение ряда веков, не нужны мифы о его «сверхспособностях», основанные на крови и неуемном тщеславии. Достаточно помнить и раскрыть те, которыми Господь и так нас щедро наделил.

Если же, несмотря на все указанные обстоятельства, кто-либо все равно считает «славянофильский Рим» единственно возможным политическим идеалом, это - его личное дело. Мы не вольны навязывать свои оценки и суждения. Но с той же твердостью должны в таком случае заявить, что христианский тезис старца Филофея «Рим есть весь мир» не имеет ничего общего с языческой формулой обратного содержания: «Рим – это мы», «где мы – там и Рим».

Величко Алексей Михайлович, доктор юридических наук