13-14 февраля в Москве, в Литературном институте имени А.М. Горького состоялась ХIХ ежегодная научно-практическая конференция, посвященная изучению творческого наследия выдающегося поэта нашей эпохи Юрия Кузнецова «Любовь со мною говорит…» (Любовь и красота в творчестве Юрия Кузнецова). Публикуем доклад нашего автора, литературного критика и прозаика П.И. Ткаченко, прозвучавший на этой конференции.
***
«Храня священную любовь,/ Твердя старинные обеты…» – эти стихи Александра Блока, как мне кажется, определяют характер очередной, ежегодной конференции по творческому наследию Юрия Кузнецова. Или по крайней мере должны определять её характер, коль мы задались вопросом о «любви и красоте» в творчестве поэта, и в то же время – о его месте в русской литературной традиции. То есть, хранить «священную любовь» можно только «твердя старинные обеты», находясь в литературной традиции.
Это строчки из стихотворения А. Блока:
О, как смеялись вы над нами,
Как ненавидели вы нас.
За то, что тихими стихами
Мы громко обличали вас!
Но мы всё те же. Мы, поэты,
За вас, о вас тоскуем вновь,
Храня священную любовь,
Твердя старинные обеты…
Кроме того, здесь обнаруживается то, какую именно любовь мы должны иметь ввиду – «священную любовь», где «Бог есть любовь». Но не в обыденном её понимании, где так легко уйти в биографизм поэта, до которого нам нет дела, ибо перед нами главное – его творения. Они расскажут нам о его духе, а не только о перипетиях его человеческой судьбы.
Каждый истинный поэт, тем более такого масштаба как Юрий Кузнецов, постигал своё время, свою эпоху, человека в ней, не иначе как в общем течении человеческого бытия – изначально и до сего дня. И в то же время – в неразрывном единстве личного и общего, общественного, так как человек по самой природе своей – триедин. Он – явление природное (физиологическое), социальное и духовное. Но это нерасторжимое единство в последующем стали легко разрывать, а то и преднамеренно противопоставлять альтернативно, что неизбежно оборачивается такими явлениями в реальной жизни, которым трудно найти объяснения.
Именно потому, что Юрий Кузнецов воспринимал человеческое бытие в его непрерывности и в то же время не отделял личного от общественного, социального, любовь в его стихах может показаться какой-то жёсткой и даже жестокой. Прежде всего для него самого, как, скажем, в стихотворении «Жена». В самом деле, разве эти строчки о любви:
Вот лист, а вот перо, а дальше ветер,
А дальше серый пепел и зола.
Я за словами так и не заметил,
Как жизнь прошла… И надо же! Прошла.
А далее – собственно о любви. Но довольно необычной и даже странной:
А ведь она сияла самоцветно,
Девицы-птицы пили молоко.
И не одну любил я беззаветно,
Хотя и на лету, но глубоко.
…Дух на излёте, а в душе смущенье,
И в ноздри бьёт стыда сернистый пар.
От женщины осталось отвращенье –
Вот Божья кара или Божий дар.
Порой он даже как бы отказывался от любви, от которой остались лишь «сердечные руины». Как в стихотворении «Воспоминание в горах»:
Мне хотелось удержать покой,
А не только горы и долины.
Не судьба! И я махнул рукой
На свои сердечные руины.
Как видим, это совсем не то, что мы привыкли встречать в русской поэзии: «Я встретил вас – и всё былое…». И не то, что в иронических стихах С. Есенина: «Ты моя ходячая берёзка создана для многих и меня». Ведь он-то и о любви говорит не иначе как с высоты всего мироздания, глядя «в кривое зеркало Вселенной»:
Глядел в кривое зеркало Вселенной
И наблюдал за нашей жизнью бренной.
Где шла ко мне из бездны бытия
Единственная женщина моя.
Навстречу шла. Она была прекрасна,
Как образ, предназначенный судьбой.
Но робот стронул на волос пространство,
Она прошла – я встретился с другой.
Но это уже – из области идеала, который всегда остаётся недостижимым. И всё же он возвращается к извечному представлению, хотя и трагическому:
Проходя мимо лжи и неверья
И свистящих камней бытия,
Я упал перед запертой дверью,
За которой – огонь и семья.
Можно было бы посчитать, что «сердечные руины» в мире поэта возникают от общего неблагополучия земного мироустройства. Отсюда якобы происходит это противоборство и даже конфликт. Есть это противоборство и в стихах Юрия Кузнецова, в стихотворении, ставшем песней:
Ветер пустую коробочку гонит
Мимо открытых ворот.
Сокол идёт и головушку клонит,
Мимо меня не пройдёт.
Любимая на часок варит «любовное зелье», острыми гвоздями прибивает его тень, то есть душу, к полу, чтобы «никуда уже сокол залётный не улетел от меня». Но «он одолел твои тайные козни, встал и тебя разлюбил». Это могло бы показаться лишь неким магическим действом, ворожбой, если бы такое противоборство мужчины и женщины не было присуще самой природе человеческой. Вспомним, что в книге Бытия Ветхого завета змий говорит, соблазнив женщину тем, что сказал: «вы не умрёте» и «будете как боги»: И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем её (3:15).
Признаться, я был в своё время озадачен, записывая кубанские народные песни, в том числе и свадебные, встречая это противоборство в их текстах. Когда сваты уничижительно называются мазурами, то есть людьми лёгкого поведения (от – мазурки), это хоть как-то понятно, но они называются ещё и «врагами». А на второй день свадьбы, когда в шутовской форме разыгрывалась драма жизни первого дня, использовалась даже некая самодеятельная пушка. Это я ещё застал в 1960-е годы в родной станице.
В связи со всем этим надо хотя бы в самых общих чертах коснуться местоположения мужчины и женщины в мире, в том виде, в каком люди осмысливали его изначально. И что оказалось со временем заслонённым многими мыслительными напластованиями, по сути, искажённым. Между тем, как это изначальное положение имеет самое прямое отношение к нашей нынешней жизни и оборачивается такими явлениями, которые действительно невозможно объяснить без него.
Разумеется, здесь необходимо обратиться к книге Бытия Ветхого завета, с надеждой на то, что современные читатели понимают Библию не только в смысле историческом, когда-то бывшем, но как содержащей в себе архетипы поведения людей, сопровождающие человеческое сообщество во всю его историю, вплоть до сегодняшнего дня.
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (1:27). «И вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (2;7). Заметим, что Господь наделяет человека живой душой. Но ничего не говорит о его разуме. Более того, Он не надеется на разум человека. Иначе, зачем Он так подробно объясняет Ною, как надо строить Ковчег для своего спасения. Для нас же главное в данном случае состоит в том, что Господь творит единовременно и равноправных мужчину и женщину.
Потом он сотворит зверей и птиц, и только тогда обнаружит, что нехорошо человеку быть одному и начнёт творить жену. Не женщину, так как он её уже сотворил, но жену, «помощника по нему».
По синодальной Библии как дореволюционного так и нынешнего времени издания это выглядит так:
«И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию» (2:21).
И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку (2:22).
И сказал человек: вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа» (2:23).
По такому переводу Библии можно понять так, что Господь, усыпив человека, совершил некую операцию по сотворению жены из ребра мужа, словно под наркозом. Совсем иначе выглядит творение жены в неисправленной, дораскольнической Библии (Собор 1666-1667 гг.). Я сравниваю тексты по Библии 1663 года:
«Адаму же не обретеся помощник подобный ему. И наложил Бог исступление на Адама, и успе, и взял одно из ребер его, и исполни плотию место его». То есть, Господь не просто усыпил человека, но наложил на него некое исступление.
«И созда Господь Бог ребро, еже взя от Адама, в жену и приведе ю ко Адаму». И главное: после этого человек «прилепится к жене своей: и будета два в плоть едину». Сравним: если в синодальном тексте говорится «будет одна плоть», то в неправленном тексте говорится «два в плоть едину». Иными словами, если древний текст предполагает, что муж и жена, соединившись, не теряют своего личностного начала, их по-прежнему остаётся «два», двое, то синодальный текст индивидуальность мужа и жены опускает: «будет одна плоть». Различие, как видим, не то что существенное, но радикальное. Тем самым создаётся положение, предполагающее борьбу полов, а то и отказ от своего пола. Хотя первоначально такой борьбы не предполагалось: «два в плоть едину». Здесь, как мне представляется, находится та смысловая лазейка, которая во временном развитии и приводит к тем гендерным безумствам, которые периодически охватывают человеческое сообщество.
Итак, прежде чем усыпить человека, Господь накладывает на него некое исступление, неистовство и даже безумие, что опускается в синодальном тексте Библии. Это исступление имеет не только библейское объяснение, но и литературное. В частности, в стихотворении «Аттис» Валерия Катулла, родившегося до явления Христа. Прекрасный юноша Аттис, отвергнутый Венерой, впал в неистовство, покинул родину, вступив в священную рощу богини Кибелы во Фригии. Не справившись с этим неистовством, он оскопляет себя, меняет свой пол. Но когда неистовство прошло, стал горько раскаиваться в том, что он с собой сделал.
Это стихотворение Катулла переводил Афанасий Фет: «То безумством подстрекаем со смятенною душой/ Острым он кремнем отторгнул признак пола у себя». Но А. Фет оставил нам и примечательные комментарии к своему переводу: «Если безумие присуще человеческой природе и кому-нибудь необходимо безумствовать, то дай Бог, чтобы этим безумцем не был я». Тем самым поэт признавал неизбежность этого исступления и неистовства в человеке. И весь вопрос состоит в том, справляется ли он с этим безумием или падает под его бременем.
Далее А. Фет пишет, пытаясь прояснить природу этого явления: «Выдумывать природу вообще нелепо, а тем более в искусстве. Если нельзя её понять, то отрадно заглянуть в её лабораторию. Здесь в человеческой области мы постоянно натыкаемся на двойственность животной души и человеческого духа, вечная борьба между которыми по-уличному называется свободной волей» (Перевод А. Фета в книге: Александр Блок, «Катилина», М., «Прогресс-плеяда», 2006). То есть, речь идёт об извечной борьбе за сохранение человеком своей духовной природы, о стремлении человека остаться на той духовной высоте, на которой он находится изначально. Это – брань духовная, как называют её люди духовного звания и призвания.
К стихотворению Катулла «Аттис» обращался и Александр Блок в очерке «Катилина». Об эпохе древнего Рима, отличавшейся «повсеместным падением нравов и ростом самого ужасного разврата». Он соотносил ту эпоху со своим революционным временем, находя их аналогичными: «Глаза Рима, как и наши глаза, не видели этого: а если кто и видел, то не умел предупредить страшной болезни, которая есть лучший показатель дряхлости цивилизации: болезни вырождения. За этим опошленным словом стоит довольно жуткое содержание».
Примечательно, что очерк о древнем Риме «Катилина» А. Блок пишет в 1918 году, когда, казалось бы, он уже осмыслил свою революционную эпоху, создав поэму «Двенадцать», стихотворение «Скифы» и написав статью «Интеллигенция и революция». И вдруг, словно спохватившись, что без этой физиологической составляющей постижение эпохи будет неполным, с увлечением пишет очерк «Катилина», о нравах и древнего Рима, и современного ему общества. И даже приходит к довольно резкому и обидному для нас, филологов выводу: «Право иногда может показаться, что учёных филологов преследует одна забота: скрыть сущность истории мира». А я, с учётом уже последующего опыта добавлю: скрыть духовную природу человека… А эта «сущность мира», устройства человеческого общества заключается в том, что с разложением «элиты», то есть руководящей и правящей части общества неизбежно следуют социальные катастрофы, вплоть до крушения государственности. Как в древнем Риме, так и в последующие времена.
Об этом же думал и писал Юрий Кузнецов: «Я в будущем увидел человека с печатью вырожденья на челе». И что очень важно: причины этой страшной болезни вырождения он видел в утрате цельного восприятия мира со времён библейских, в утрате веры и в утрате человеком своей духовной природы.
От вечной книги дым валит,
В ней выгорают строки.
Мир покосился, но стоит…
Ещё не вышли сроки.
Как видим, Священное Писание, первоначальный текст Библии не дают никаких метафизических оснований для тех гендерных заморочек, носящих все признаки вырождения человека, которые периодически охватывают человеческое сообщество, а ныне приобрели угрожающие масштабы. Эти гендерные заморочки не есть явление только нашего времени, а присущи человеку изначально. И весь вопрос состоит в том, в какой мере, в каких масштабах они охватывают общество. И находит ли человек в себе силы для их преодоления. При абсолютном преобладании они могут привести и к гибели человеческой цивилизации. А потому без возвращения к их первоначальному смыслу, их невозможно понять, невозможно противостоять этой болезни вырождения.
В заключение хотел бы отметить очень важную особенность постижения наследия Юрия Кузнецова. Чем больше проходит времени, тем его творчество открывается всё новыми смыслами и значениями, о которых мы раньше и не думали. В связи с этим надо отметить исследования последнего времени. Это – статья Андрея Воронцова «Не все мы умрём…». Тайна апостола Павла в поэзии Юрия Кузнецова», («Наш современник», № 11, 2023). И исследование Вячеслава Лютого «В складках земли. Метафизика стихотворения «Поэт и монах», («Наш современник, № 11, 2024). А ведь это – последние стихи Юрия Кузнецова, по сути, его завещание всем нам. Говоря о соединении метафизики родового начала с Православием в его творчестве, Вячеслав Лютый не без оснований отмечает: «И внезапно выяснилось, что литературное сообщество не готово воспринять нравственную определённость столь высокой концентрации».
Что же касается соотношения в творчестве Юрия Кузнецова традиционного и новаторского, то мы должны со всей определённостью отметить, что у него нет формальных признаков новаторства на уровне поэтики. Как в начале его творческого пути, так и в последующем. Его новаторство заключается в том, что он настойчиво и последовательно возвращал нас, читателей к тем духовным основам нашего бытия, которые в силу нашей истории и судьбы оказались заслонёнными иными, далеко не основными представлениями о жизни человеческой, а то и просто оказались искажёнными.
Это говорит о том, что наследие Юрия Кузнецова, как выдающегося поэта нашей эпохи, второй половины ХХ века, теперь нам так необходимое, будет и в дальнейшем открываться всё новыми смыслами, помогая нам разобраться в нашем пока ещё невнятном времени.
