Они пришли вчетвером...

Да, они пришли вчетвером – три мальчика и одна девочка. Катя возилась в огороде на даче, ее руки были в земле. Она откинула прядь волос с вспотевшего лба, стараясь не запачкаться, и недоуменно вгляделась в странных гостей. Они чинно уселись на ступеньки давно не крашенного крыльца и выжидательно поглядывали на нее. Три мальчика и одна девочка...

Катя подошла, неторопливо вымыла руки, брякая носиком старенького уличного умывальника, тщательно вытерла полотенцем и, наконец, сама присела на верхнюю ступеньку, рядом со старшим мальчиком.

Ему было лет тринадцать; крепко сбитый, довольно высокий для своего возраста, он глядел на нее со спокойной задумчивостью.

– Здравствуй, мама, – сказал он, и Катя почувствовала, как у нее закружилась голова.

– Здравствуй... сынок... Как ты? – задала она нелепый вопрос, чтобы хоть что-то сказать.

Он не обиделся. Чуть улыбнувшись, так же задумчиво произнес:

– Помнишь учительницу математики из твоей школы? Если бы я там учился, она бы в этом году отправила меня на математическую олимпиаду, и я бы занял первое место. У меня были врожденные математические способности. Впрочем, у отца – ты же помнишь? – тоже были способности к математике, он любые задачки решал запросто. И в шахматы хорошо играл. Но я бы его обыгрывал, и он бы сердился на меня, а сам потом рассказывал друзьям, что сын его обыграл...

Катя проглотила вдруг возникший в горле комок, судорожно кивнула и перевела взгляд на второго мальчика.

Тот был совсем другой – худенький, узкоплечий. На вид ему было лет восемь. Да, восемь... В мае бы исполнилось... У него были серо-зеленые глаза с коричневыми пятнышками, опушенные длинными ресницами (ЕГО глаза...).

Заметив ее взгляд, он застенчиво улыбнулся и тихо сказал:

– А я бы природу любил... И собак, и кошек, и вообще всякую живность. Домой нельзя было их приносить, так я во дворе бы их кормил.

А помнишь, в прошлом году у дерева, которое растет перед нашим домом, ветром верхушку отломило? Там гнездо было, сорочье, и оно упало на землю. В нем три птенчика было. Если бы я тогда был, я бы подобрал это гнездо и положил в коробку на балконе, ну, в ту, от папиных ботинок. А потом бы выкармливал сорочат. И сорока бы прилетала к нам на балкон, к ним в гости. А так они погибли... – он опустил голову.

Чувствуя, что ей становится трудно дышать, Катя с ужасом взглянула на младшего мальчика. Ему было шесть лет, она это хорошо помнила. Он был похож на бычка – такой же крутолобый, насупленный. Он сидел, крепко сжав в кулачки маленькие, но мускулистые руки.

– А я – горе твое луковое! – выпалил он. – Знаешь, сколько во мне энергии было! И силы! Если бы ты меня в спортивную секцию отдала, то я бы...

Старший брат протянул руку и успокаивающе положил ему на плечо. Он затих и отвернулся.

От старшего... сына... веяло спокойствием и какой-то мужской надежностью. Катя подумала: «Я была бы за ним, как за каменной стеной...» Она почувствовала, как в горле растет и растет комок, и проглотить его нельзя, потому что это были не слезы – это было что-то, горше слез.

Все это время самая маленькая девчушка молча сидела на ступеньке и беззаботно болтала ножками. Как Катя ни старалась, она не могла рассмотреть ее лица. Вдруг малышка спрыгнула со ступеньки, вскарабкалась ей на колени и доверчиво прижалась к груди.

– ...Петрова! Сколько можно звать! Ты заснула, что ли?

Катя подскочила на кровати – возле нее стояла медсестра.

– Ну, давай, собирайся быстрей, пойдем! – нетерпеливо сказала она.

– Куда?

– Как куда? На аборт, конечно! Ты что, забыла, зачем сюда пришла?

Девочка, прижавшаяся к груди, лица которой она так и не успела рассмотреть...

Катя растерянно оглянулась на других женщин, осуждающе смотревших на нее – она же задерживает очередь! – и вдруг увидела... Возле каждой из них стояли дети – те самые, их не родившиеся дети. Они тоже с любопытством выжидательно смотрели на нее.

Катя нашарила босыми ногами тапочки и выпрямилась...