К вопросу о статусе Михаила Александровича Романова

 

Введение

Вопрос «отречений» Николая II и «Великого Князя» Михаила Александровича многократно обсуждался исследователями событий 100-летней давности. Особое значение он приобретает в проблеме определения объекта преступления в ходе многолетнего расследования убийства Членов Дома Романовых в 1918-м году.

Те или иные публикаторы в своих исследованиях обычно опираются на суждения тех или иных свидетелей «отречений», которые описывают происходившее по прошествии значительного времени и в соответствии со своими текущими (на момент написания воспоминаний) представлениями о делах давно минувших дней, умаляя или преувеличивая роль и действия участников. Таким образом в основу возникновения, зачастую противоположных исторических «штампов» ложатся личностные суждения и политические предпочтения.

В качестве добросовестных противоречивых свидетельских описаний можно привести, например, рассказы о роли в принятии Михаилом Александровичем Романовым судьбоносного решения 3 марта 1917 года одной из ключевых фигур «февральского переворота» – Председателя Государственной Думы М.В. Родзянко.

Так, в воспоминаниях хозяйки квартиры на ул. Миллионной, где разыгралась историческая драма, Н.П. Путятиной будто бы со слов самого Михаила Александровича сказано[1]: «Родзянко прибыл первым. Он прибыл на час раньше других и использовал это время для разговора с Великим Князем. Видя неопределенное состояние последнего, он убеждал его принести великую жертву тем, чтобы сразу взять на себя бразды правления, и не обращать внимания на различные мнения, которые будут выдвигать министры. Он добавил, что в Таврическом дворце положение становится все более угрожающим и что Временное Правительство «висит на ниточке». Всех нас, сказал он, могут арестовать в любой момент или предать самосуду разъяренной толпы, подстрекаемой ультралевыми лидерами. Поэтому необходимо сохранить Империю от натиска анархии».

Совершенно в противоположном смысле свидетельствует, также бывшая в квартире на ул. Миллионной 3 марта 1917-го, подруга семьи Великого Князя – Л.Н. Воронцова-Дашкова[2]: «Я до сих пор уверена, что нерешительность Михаила Александровича выявилась только потому, что ни в ком из окружавших его он не видел железной решимости идти до конца. Одни молчанием подтверждали правильность его отрицательного решения, другие открыто это поддерживали. Думаю, что момент физического страдания играл тоже роль в принятии отрицательного решения. Боли по временам были настолько сильны, что Михаилу Александровичу было трудно говорить. (…) Н.Н. Джонсон рассказал, что в последние минуты перед отречением Михаил Александрович все еще колебавшийся, спросил с глазу на глаз председателя государственной думы М.В. Родзянко: может ли он надеяться на петербургский гарнизон, поддержит ли он вступающего на престол императора? Родзянко ответил отрицательно и добавил, что если великий князь не отречется от престола, то, по его мнению, начнется немедленная резня офицеров петербургского гарнизона и всех членов императорской фамилии».

Между тем любой вопрос следует рассматривать в его последовательном развитии. Свидетель утренних событий того же дня (3 марта 1917-го) генерал П.А. Половцов, сопровождавший перед отъездом на ул. Миллионную Председателя Государственной Думы Родзянко в Главный Штаб, рассказывает следующее[3]: «Через полчаса текст готов (речь идет о расшифровке телеграммы из Ставки – прим. авт.). Насколько помню: «Государь согласен отречься в пользу Михаила Александровича с назначением Николая Николаевича Главнокомандующим. Манифест заготовляется». Бужу Родзянко. Он, прочтя телеграмму, заявляет: «Это неприемлемо», а затем спрашивает, где прямой провод со Ставкой и Северным фронтом; говорю, что в другом конце здания, в Главном Штабе (речь идет о переговорах Родзянко с командующим Северным фронтом генералом Рузским – прим. авт.) (…) Через некоторое время появляется Потапов и сообщает мне, что Родзянко поехал к Михаилу Александровичу уговаривать его отречься. Вдруг кто-то влетает с известием, что Гучков арестован толпой на Варшавском вокзале[4]…».

Стоит обратится и к архивному документу, который называется «Разговор по прямому проводу генерала Н.В. Рузского с М.В. Родзянко и князем Г.Е. Львовым 3 марта 1917 г. 8 ч. 45 м.»[5]:

« — У аппарата генерал Рузский.

—Здравствуйте, Ваше Высокопревосходительство. Чрезвычайно важно, чтобы манифест об отречении [и] передаче власти великому князю Михаилу Александровичу не был бы опубликован до тех пор, пока я не сообщу вам об этом. Дело в том, что с великим трудом удалось удержать [в] более или менее приличных рамках революционное движение, но положение еще не пришло в себя, и весьма возможна гражданская война. С регентством великого князя и воцарением наследника-цесаревича помирились бы, может быть, но воцарение его как императора абсолютно неприемлемо. Прошу вас принять все зависящие от вас меры, чтобы достигнуть отсрочки.

—Родзянко отошел. У аппарата стоит князь Львов.

—[Рузский]. Хорошо, а распоряжение будет сделано, но насколько удастся приостановить распространение, сказать не берусь ввиду того, что прошло слишком много времени. Очень сожалею, что депутаты, присланные вчера, не были в достаточной степени освоены с той ролью и вообще с тем, для чего они приехали; во всяком случае, будет сделано все, что в человеческих силах. В данную минуту прошу вполне ясно осветить мне теперь же все дело, которое вчера произошло, и последствия, могущие от этого быть в Петрограде».

Таким образом, каков бы ни был мотив действий Комитета Государственной думы, мы видим, что «второе по должности» на тот момент лицо в государстве проводит четкую линию противодействия свободным волеизъявлениям и Николая II, и Михаила Александровича.

Тот же М.В. Родзянко запускает в исторический оборот и версию о том, что Михаил Александрович не мог быть императором «априори». Вот, что он пишет[6]: «Таким образом, Верховная власть перешла, якобы, к Великому Князю Михаилу Александровичу, но тогда же возник для нас вопрос, какие последствия может вызвать такая совершенно неожиданная постановка вопроса и возможно ли воцарение Михаила Александровича. Тем более, что об отказе за сына от престола в акте отречения не сказано ни слова. Прежде всего, по действующему закону о престолонаследии царствующий Император не может отказаться в чью-либо пользу, а может этот отказ произвести лишь для себя. Представляя уже воцарение тому лицу, которое имеет на то законное право, согласно акта о престолонаследии.

Таким образом, при несомненно возрастающем революционном настроении масс и их руководителей, мы, на первых же порах, получили бы обоснованный юридический спор о том, возможно ли признать воцарение Михаила Александровича законным. В результате получилась бы сугубая вспышка со стороны тех лиц, которые стремились опрокинуть окончательно монархию и сразу установить в России республиканский строй. По крайней мере, член Государственной Думы Керенский, входивший в состав Временного Комитета Государственной Думы, без всяких обиняков заявил, что, если воцарение Михаила Александровича состоится. То рабочие города Петрограда и вся революционная демократия этого не допустят. Идти на такое положение вновь воцаряемому Царю, очевидно, в смутное, тревожное время было совершенно невозможно. Но что всего существенней – это то, что, принимая в соображение настроения революционных элементов, указанные членом Государственной Думы Керенским, для нас было совершенно ясно, что Великий Князь процарствовал бы всего несколько часов, и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало общегражданской войне.

Для нас было ясно, что Великий Князь был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении он не имел и поэтому на вооруженную силу опереться бы не мог. Великий Князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо, повторяю, твердой вооруженной силы не имел за собой».

Между тем в воспоминаниях генерала П.А. Половцова хозяйское и совершенно недвусмысленное поведение в Главном Штабе Родзянко, будто бы не имеющего «твердой вооруженной силы за собой», описано следующими словами: «Родзянко сначала подходит к телефону поговорить с «коллегами», а я внушаю шифровальщикам держать язык за зубами. Затем шествуем на прямой провод. Пять часов утра. Родзянко требует Ставку и Северный фронт. Где-то заминка, кто-то не хочет соединять. Родзянко кричит: «Скажите им, что я Председатель Государственной Думы и, что я им покажу, - под арест посажу»[7].

Вот так!..

Так можно ли при исследовании такого сложнейшего вопроса, как определение истинного статуса Михаила Александровича, опираться только на суждения политических участников процесса?! …

Полагаем, что эти исторические свидетельства можно рассматривать только, как объяснения мотивации их поведения.

Из этого малого примера также видно, что реакция армии находилась под контролем организаторов переворота, а сами Романовы – под изощренным психологическим прессом. Воспитанные в доверии к своим высшим должностным лицам, присягнувшим на верность, они ощущали подвох, но не могли поверить в прямое предательство ближнего круга.

Кроме того, постоянно озвучаемая угроза немедленного убийства для них носила вполне реальный характер. Однако опасались они совсем не бунтующей толпы, а вполне реальных эсеровских боевиков, напрямую связанных с некоторыми членами Временного комитета Государственной Думы.

Между тем решения, принятые в условиях психологического давления и колоссального нервно-психического напряжения, впоследствии были представлены их личностным эмоциональным желанием, может быть ошибочным, но будто бы «свободным и добровольным». Драма руководителей великого государства свелась к «бытовому» уровню отношений: «захотел – не захотел».

Подобная оценка, скорее всего, формировалась целенаправленно, в угоду заинтересованным политическим силам, желавшим скрыть свою ответственность за последующие трагические события в стране, и одновременно переложить ее на других.

Одновременно с этим была произведена подмена основного объекта совершенного преступления: «покушение на порядок государственного управления», на да другой объект покушения – «жизнь членов Дома Романовых». Как следствие этого в обществе произошло смещение внимания с преступных деяний организаторов «февральской революции» 1917 года, повлекших особо значимые последствия для всего русского общества, на более узкие деяния Советской власти, связанные только с гибелью членов Дома Романовых. Так в общественном сознании стали формировать мысль о вине именно большевиков в возникновении русской государственной драмы 1917-го и последующих годов.

Между тем, если руководствоваться категориями «научности» и «историчности», то достаточно сказать, что порицаемые многими большевики не имели к «февральской революции» никакого отношения: численность РСДРП(б) была более, чем в 20 раз меньше числа социалистов-революционеров, либералов, кадетов и прочих официально действовавших на территории России партий; основные большевистские руководители находились за границей и не имели реальной возможности вернуться в страну до апреля 1917-го; а Петроградский Совет, «радикально» влиявший на ситуацию переворота в столице, руководился и манипулировался либеральными масонами: меньшевиком Н.С. Чхеидзе, эсером А.Ф. Керенским, социал-демократом Н.Д. Соколовым и пр.

Продолжая придерживаться выше названным принципам исследования, чтобы не оказаться на чьей-то политической стороне, оценку событий 100-летней давности будем вести с единственной объективной позиции – позиции Закона.

К нему и обратимся…

Действовавший Закон

На февраль-март 1917 года в России действовал «Свод Законов Российской Империи» (в дальнейшем – СЗ РИ)[8], высочайше одобренный 23 апреля 1906 года, который можно найти, например, на официальном сайте https://civil.consultant.ru/ reprint/books/181/2.html.

В Главе первой «О существе верховной самодержавной власти» было утверждено[9]: «4. Императору Всероссійскому принадлежитъ Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его, не только за страхъ, но и за совѣсть, Самъ Богъ повелѣваетъ. …

5. Особа Государя Императора священна и неприкосновенна. …

6. Та же Верховная Самодержавная власть принадлежитъ Государынѣ Императрицѣ, когда наслѣдство Престола въ порядкѣ, для сего установленномъ, дойдетъ до лица женскаго; но супругъ Ея не почитается Государемъ: онъ пользуется почестями и преимуществами, наравнѣ съ супругами Государей, кромѣ титула. …

7. Государь Императоръ осуществляетъ законодательную власть въ единеніи съ Государственнымъ Совѣтомъ и Государственною Думою. …

8. Государю Императору принадлежитъ починъ по всѣмъ предметамъ законодательства. Единственно по Его почину Основные Государственные Законы могутъ подлежать пересмотру въ Государственномъ Совѣтѣ и Государственной Думѣ. ...»[10].

Порядок престолонаследования и вступления на Престол определялся Главой второй «О порядке наследия Престола» Раздела первого СЗ РИ: «28. Посему, наслѣдіе Престола принадлежитъ прежде всѣхъ старшему сыну царствующаго Императора, а по немъ всему его мужескому поколѣнію. ...

29. По пресѣченіи сего мужескаго поколѣнія, наслѣдство переходитъ въ родъ втораго сына Императора и въ его мужеское поколѣніе; по пресѣченіи же втораго мужескаго поколѣнія, наслѣдство переходитъ въ родъ третьяго сына, и такъ далѣе. ...

30. Когда пресѣчется послѣднее мужеское поколѣніе сыновей Императора, наслѣдство остается въ семъ же родѣ, но въ женскомъ поколѣніи послѣдне-царствовавшаго, какъ въ ближайшемъ къ Престолу, и въ ономъ слѣдуетъ тому же порядку, предпочитая лице мужеское женскому; но при семъ не теряетъ /с. 3/ никогда права то женское лице, отъ котораго право безпосредственно пришло. …

31. По пресѣченіи сего рода, наслѣдство переходитъ въ родъ родъ старшаго сына Императора-Родоначальника, въ женское поколѣніе, въ которомъ наслѣдуетъ ближняя родственница послѣдне-царствовавшаго рода сего сына, по нисходящей отъ него или сына его старшей, или же, за неимѣніемъ нисходяшихъ, по боковой линіи, а въ недостаткѣ сей родственницы, то лице мужеское или женское, которое заступаетъ ея мѣсто, съ предпочтеніемъ, какъ и выше, мужескаго пола женскому... (…)

36. Дѣти, происшедшія отъ брачнаго союза лица Императорской Фамиліи съ лицемъ, не имѣюшимъ соотвѣтственнаго достоинства, то есть не принадлежашимъ ни къ какому царствующему или владѣтельному дому, на наслѣдованіе Престола права не имѣютъ. …

37. При дѣйствіи правилъ, выше изображенныхъ о порядкѣ наслѣдія Престола, лицу, имѣющему на оный право, предоставляется свобода отрещись отъ сего права въ такихъ обстоятельствахъ, когда за симъ не предстоитъ никакого затрудненія въ дальнѣйшемъ наслѣдованіи Престола…

38. Отреченіе таковое, когда оно будетъ обнародовано и обращено въ законъ, признается потомъ уже невозвратнымъ...»[11].

Таким образом представленные положения на конец февраля 1917 года определяли следующий порядок в списке наследников Престола: №1 – Цесаревич Алексей Николаевич Романов, №2 – Великий Князь Михаил Александрович Романов и т.д.

Несколько слов об Акте отречения Николая II

Не будем останавливаться на антигосударственном заговоре, организованном под эгидой надпартийной либеральной масонской ложи «Великий Восток Народов России», объединившей политических деятелей разных партий (о чем, например, пишет А.И. Серков[12]). Это тема отдельного обсуждения.

Начнем с того момента, когда 2 марта 1917 года, дезинформированный генеральским окружением, а также мнением Великого князя Николая Николаевича, Император Николай II под давлением главнокомандующего Северным фронтом генерала В.Н. Рузского принимает решение об отречении в пользу своего брата Великого Князя Михаила Александровича. На свет появляется Акт об отречении^[13].

В это время, как будто, речи об изменении формы государственного правления не было. Так, в протоколе переговоров делегатов Госдумы с Императором^[14] записано о том, что «депутаты попросили вставить фразу о присяге конституции нового императора, что тут же было сделано Его Величеством. Одновременно были собственноручно написаны Его Величеством Указы Правительствующему Сенату о назначении Председателем Совета министров князя Львова и Верховным главнокомандующим Великого Князя Николая Николаевича».

Стоит обратить внимание читателя на ту часть Акта^[15] Николая II об отречении от 2 марта 1917-го, где говорится об организации работы с законодательными учреждениями, на тех основаниях, «кои будут ими установлены». То есть в своем важнейшем историческом акте Николай II уже изменил форму монархии, определив принципиальную возможность смены начал государственности, минуя решение самого Императора, то есть отказался от принципа самодержавия, закрепленного ст. 4 Основных государственных законов (СЗ РИ) и исполнил политические требования кадетов. Обладал ли он такими полномочиями?..

Да, обладал! Статьи 8–11 СЗ РИ позволяли ему это:

«8. Государю Императору принадлежитъ починъ по всѣмъ предметамъ законодательства. Единственно по Его почину Основные Государственные Законы могутъ подлежать пересмотру въ Государственномъ Совѣтѣ и Государственной Думѣ. …

9. Государь Императоръ утверждаетъ законы и безъ Его утвержденія никакой законъ не можетъ имѣть своего совершенія. ...

10. Власть управленія во всемъ ея объемѣ принадлежитъ Государю Императору въ предѣлахъ всего Государства Россійскаго. Въ управленіи верховномъ власть Его дѣйствуетъ непосредственно; въ дѣлахъ же управленія подчиненнаго опредѣленная степень власти ввѣряется отъ Него, согласно закону, подлежащимъ мѣстамъ и лицамъ, дѣйствующимъ Его Именемъ и по Его повелѣніямъ. ...

11. Государь Императоръ, въ порядкѣ верховнаго управленія, издаетъ, въ соотвѣтствіи съ законами, указы для устройства и приведенія въ дѣйствіе различныхъ частей государственнаго управленія, а равно повелѣнія, необходимыя для исполненія законовъ. …»[16].

Вопрос об отречении от Престола за своего сына Цесаревича Алексея носит относительно спорный характер, т.к. при этом формально нарушались требования ст.28 Главы второй Раздела первого «О порядке наследия Престола» СЗ РИ (см. выше).

Однако здесь не все просто…

Ведь в документе нет слов о личном отречении Цесаревича Алексея!

Буквально написано следующее: «В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу НАШЕМУ тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали МЫ за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с СЕБЯ верховную власть»[17]. Предложение заканчивается «точкой». Местоимения во множественном числе предполагают только самого Императора Николая II.

Дале написано: «Не желая расстаться с любимым Сыном НАШИМ, МЫ передаем наследие НАШЕ Брату НАШЕМУ Великому Князю МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского»[18].

Некоторые забывают, что в соответствии с Главой третьей Раздела первого СЗ РИ «О совершеннолетии Государя Императора, о правительстве и опеке»: «40. Совершеннолѣтіе Государямъ обоего пола и Наслѣднику Императорского Престола полагается въ шестнадцать лѣтъ…

41. При вступленіи на престолъ Императора прежде сего возраста, до совершеннолѣтія Его, учреждается правительство и опека. …

42. Правительство и опека учреждаются или въ одномъ лицѣ совокупно, или же раздѣльно, такъ, что одному поручается правительство, а другому опека. …

43. Назначеніе Правителя и Опекуна, какъ въ одномъ лицѣ совокупно, такъ и въ двухъ лицахъ раздѣльно, зависитъ отъ воли и усмотрѣнія царствующаго Императора, которому, для лучшей безопасности, слѣдуетъ учинить выборъ сей на случай Его кончины. …

44. Когда при жизни Императора таковаго назначенія не послѣдовало, то, по кончинѣ Его, правительство государства и опека надъ лицемъ Императора въ малолѣтствѣ принадлежатъ отцу или матери; вотчимъ же и мачиха исключаются. …

45. Когда нѣтъ отца и матери, то правительство и опека принадлежатъ ближнему къ наслѣдію престола изъ совершеннолѣтнихъ обоего пола родственниковъ малолѣтнаго Императоров. …»[19].

Таким образом, с одной стороны, решение Николая II на основании ст. 8-11 СЗ РИ – было легитимно, а с другой – его можно было оспорить при достижении Цесаревичем шестнадцатилетнего возраста, т.к. не состоялось формального отречения последнего в соответствии со ст. 37, 38 СЗ РИ. Однако, даже без подобного спора Цесаревич Алексей не терял своего статуса первейшего претендента на Престол.

Кроме того, ст.125 Раздела второго «Учреждение о Императорской фамилии» СЗ РИ сообщает о принципиальной возможности того, что «Учреждение о Императорской фамилии» «можетъ быть измѣняемо и дополняемо только Лично Государемъ Императоромъ въ предуказываемомъ Имъ порядкѣ, если измѣненія и дополненія сего Учрежденія не касаются законовъ общих и не вызываютъ новаго изъ казны расхода …»[20].

Одновременно в незаурядной статье «Российское императорское престолонаследие в реалиях XХI века» В.В. Хутарев-Гарнишевский[21] отмечает, что «согласно статье 87 Основных законов, в чрезвычайных обстоятельствах во время прекращения занятий Государственной думы император мог издавать законы собственной самодержавной волей. Действие подобных актов или мер продолжалось до возобновления заседаний думы, которая должна была либо одобрить их, либо отклонить. Как известно, занятия IV Государственной думы были прекращены императорским указом от 25 февраля 1917 г. Более дума не собиралась. Таким образом, акт об отречении Николая II от престола являлся действующим, хоть и составленным под давлением революционных событий в столице и участвовавших в государственном перевороте лиц».

Действительно ст.87 Главы девятой «О законах» Раздела первого СЗ РИ предполагает правомерное действие подобные решений в срок до двух месяцев после «возобновления занятий Думы» и прекращает свое действие, если такой законопроект не будет внесен.

Кроме того, В.В. Хутарев-Гарнишевский в вышеназванной статье приводит еще один довод: «Действительно, член Императорской фамилии не мог быть лишен прав престолонаследия произвольно, без нарушения им ряда своих обязанностей и требований, установленных законом, о которых пойдет речь ниже. Очевидно, великий князь Алексей ничего подобного не совершал. На момент отречения отца ему было полных 12 лет, в то время как династическое совершеннолетие наступало, согласно статьям 40 и 197 ОЗ, в возрасте 16 лет. До сего момента попечение о малолетнем члене династии принадлежало его родителям (ст. 199 ОЗ). То есть как опекун над несовершеннолетним и больным сыном-наследником, а равно и как глава, попечитель и покровитель всей Императорской фамилии, царь имел право отречься за него. Иная трактовка ставила бы под сомнение статус императора как самодержца. Интересно, что само по себе отречение за наследника было предусмотрено статьей 35 ОЗ в исключительных случаях. Когда престолонаследие переходило в иностранные династии, имеющий право на российский Престол для принятия его него должен был отречься от Престола иностранного за себя и за своего наследника, также находящегося в очереди российского наследия. То есть сам принцип отречения за наследника в Основных законах присутствует»[22].

Объединяя выше написанное, можно сделать вывод о том, что Николай II, зная, что младший брат Михаил состоит в морганатическом браке с Н.С. Брасовой, и его потомки на основании ст.36 не имеют прав престолонаследия, в соответствии с совокупным действием статей 8-11, 40-45, 87, 125, 197, 199 СЗ РИ принимает решение не о назначении его «Правителем и Опекуном», а о «передаче ему Престола».

«Де-факто» отречение Императора Николая II состоялось именно в 15 часов 2 марта 1917-го. Своими действиями он добровольно и правомерно:

– передал Престол и власть в стране своему брату Михаилу Александровичу;

– одновременно принял решение об ограничении монархии и предоставлении новых полномочий законодательным учреждениям.

То есть юридически произошла буржуазно-демократическая революция, приведшая к ограничению самодержавия, как формы правления.

О праве Михаила Александровича на Престол

О том, что бывший император Николай II не сомневался в выбранном варианте решения, свидетельствует его телеграмма брату, отправленная 3 марта 1917 года в 14 ч. 56 мин. со станции Сиротино, что находится в 45 км западнее Витебска: «Его Императорскому Величеству Михаилу. Петроград.

События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. Ники»[23].

Вероятно, закономерно, что эта телеграмма не была доставлена адресату и не фигурирует в широко известных, официально представленных архивных документах. О достоверности ее существования сообщает непосредственно отправитель – дворцовый комендант, генерал В.Н. Воейков, находившийся в поезде с Николаем II.

Как бы М.В. Родзянко и прочие господа ранее и в настоящее время, руководствующиеся принципом «что хочу, то и горожу», не оценивали право Михаила Александровича занять Престол, истинный ответ на этот вопрос дает только содержание Главы четвертой «О вступлении на Престол и о присяге подданства» Раздела первого СЗ РИ[24]:

«53. По кончинѣ Императора, Наслѣдникъ Его вступаетъ на Престолъ силою самаго закона о наслѣдіи, присвояющаго Ему сіе право. Вступленіе на Престолъ Императоров считается со дня кончины Его предшественника. …

54. Въ манифестѣ о восшествіи на Престолъ возвѣщается вмѣстѣ и законный Наслѣдникъ Престола, если лице, коему по закону принадлежитъ наслѣдіе, существуетъ. …

55. Вѣрность подданства воцарившемуся Императору и законному Его Наслѣднику, хотя бы онъ и не былъ наименованъ въ манифестѣ утверждается всенародною присягою…».

Из представленного следует, что на основании ст. 53 СЗ РИ Великий Князь Михаил Александрович Романов с 15 часов 2 марта 1917 года имел полное право получить соответствующий государственный статус и именоваться «Михаилом II, Императором и Самодержцем Всероссийским, Царем Польским, Великим Князем Финляндским и прочая, и прочая, и прочая».^[25]

Стоит заметить, что Закон вступление на Престол по времени никак не увязывает с процедурой «коронации и миропомазания», о чем сообщает Глава пятая «О священном короновании и миропомазании» Раздела первого СЗ РИ[26]: «57. По вступленіи на Престолъ, совершается священное коронованіе и мѵропомазаніе по чину Православной Греко-Россійской Церкви. Время для торжественнаго сего обряда назначается по Высочайшему благоусмотрѣнію и возвѣщается предварительно во всенародное извѣстіе. … (…) Примѣчаніе 1. Священный обрядъ коронованія и мѵропомазанія совершается въ Московскомъ Успенскомъ Соборѣ, въ присутствіи высшихъ государственныхъ правительствъ и сословій, по Высочайшему назначенію къ сему призываемыхъ (а). — Коронованіе Императоровъ Всероссійскихъ, какъ царей Польскихъ, заключается въ одномъ и томъ же священномъ обрядѣ; депутаты Царства Польскаго призываются къ участвованію въ семъ торжествѣ вмѣстѣ съ депутатами прочихъ частей Имперіи (б)».

То есть процедура проведения «коронации» и «помазания на Царство» к вступлению «в должность» никакого отношения не имеет.

Исторически это действие всегда было перенесено на более поздний срок. Так: Император Александр II «вступил на престол» 18 февраля 1855 года, а коронация и помазание прошли через полтора года – 26 августа 1956-го; Александр III стал главой Империи 1 марта 1881 года в день гибели Александра II, а коронационные мероприятия состоялись в Успенском соборе Кремля только по прошествии двух лет (!) – 15 мая 1883-го; Император Николай II стал руководить государством с 20 октября 1894 года (день смерти отца), а короновался только 14 мая 1896-го.

3 марта 1917-го. Петроград, ул. Миллионная, дом 12

С марта 1917-го либеральные и демократические круги стали распространять сведения об «отречении Великого Князя Михаила Александровича», и позднее, даже близкие ему люди, о которых было написано в начале статьи – Л.Н. Воронцова-Дашкова и Н.П. Путятина в своих воспоминаниях используют этот термин. Откуда возникло подобное «понимание» и «толкование» действий Михаила Александровича?!.

Обратимся к воспоминаниям о том, как возник исследуемый документ. Независимое повествование В.В. Шульгина[27], изданное в Ленинграде в 1925 году, объективно и подробно описывают происходившее (извлечение):

«Не помню, как и почем, когда мы приехали в Петроград, на вокзале (…) мне выпало на долю объявить о происшедшем «войскам и народу». (…) Здесь действительно стоял полк, или большой батальон, выстроившись на три стороны – «покоем». Четвертую сторону составляла толпа.

Я вошел в это карэ, и в ту же минуту раздалась команда. Роты взяли на караул, и стало совершенно тихо… (…) Я читал им «отречение»…

(…) Я поднял глаза от бумаги. И увидел как дрогнули штыки, как будто ветер дохнул по колосьям… Прямо против меня молодой солдат плакал. Слезы двумя струйками бежали по румяным щекам… Тогда я стал говорить…

(…) Только один путь… Всем собраться вокруг… нового царя… Всем оказать ему повиновение… Он поведет нас… Государю-императору… Михаилу… второму… провозглашаю – «ура!».

И оно взмыло – горячее, искреннее, растроганное…

(…) Кто-то из железнодорожных служащих твердил мне что-то, и, наконец, я понял, что Милюков уже много раз добивается меня по телефону…

(…) – Да, это я, Милюков… Не объявляйте манифеста… Произошли серьезные изменения…

– Но как же? ... Я уже объявил…

– Да всем, кто здесь есть… какому-то полку, народу. Я провозгласил императором Михаила…

– Этого не надо было делать… Настроение сильно ухудшилось с того времени, как Вы уехали… Нам передали текст… Этот текст совершенно не удовлетворяет… совершенно… необходимо упоминание об Учредительном Собрании… Не делайте никаких дальнейших шагов…

(…) – Найдите его и немедленно приезжайте оба на Миллионную, 12. В квартиру князя Путятина… (…)

Вот Миллионная… (…) Вот двенадцатый номер. Вошли. (…) Поднялись… Квартира Путятина… (…) Посредине между ними в большом кресле сидел офицер – моложавый с длинным худым лицом… Это был великий князь Михаил Александрович, которого я никогда раньше не видел. Вправо и влево от него на диванах и креслах – полукругом, как два крыла только что провозглашенного мною монарха, были все, кто должны быть его окружением: вправо – Родзянко, Милюков и другие, влево – князь Львов, Керенский, Некрасов и другие. Эти другие были: Ефремов, Ржевский, Бубликов, Шидловский, Владимир Львов, Терещенко, кто еще, не помню. Гучков и я сидели напротив, потому, что пришли последними…

Это было вроде как заседание… Великий князь как бы давал слово, обращаясь то к тому, то к другому:

– Вы, кажется, хотели сказать?

Тот, к кому он обращался, – говорил.

Говорили о том: следует ли великому князю принять престол или нет…

Я не помню всех речей. Но я помню, что только двое высказались за принятие престола. Эти двое были: Милюков и Гучков… (…)

Я, кажется, говорил последним. Я сказал:

– Обращаю внимание вашего высочества на то, что те, кто должны были быть вашей опорой в случае принятия престола, то-есть почти все члены нового правительства, этой опоры вам не оказали… Можно ли опереться на других? Если нет, то у меня не хватит мужества при этих условиях советовать вашему высочеству принять престол…

Великий князь встал… Тут стало еще виднее, какой он высокий, тонкий и хрупкий… Все поднялись.

– Я хочу подумать пол часа…

(…) Великий князь позвал к себе Родзянко. Против этого почему-то Керенский не протестовал. Родзянко пошел.

(…) Великий князь вышел… Это было около двенадцати часов дня… Мы поняли, что настала минута. Он дошел до середины комнаты. Мы столпились вокруг него. Он сказал:

– При этих условиях я не могу принять престола, потому что…

Он не договорил, потому что… потому что заплакал…

(…) Великий князь ушел к себе. Стали говорить о том, как написать отречение. Некрасов показал мне набросок, им составленный. Он был очень плох. Кажется, поручили Некрасову, Керенскому и мне его улучшить. Милюков объяснил мне, что накануне Комитет Государственной Думы признал необходимым под давлением слева в той или иной форме упомянуть об Учредительном Собрании.

(…) После завтрака мы, т.-е. те, кто должен был редактировать акт, перешли в другую комнату. Это была детская. Стояли кроватки, игрушки и маленькие парты… Скоро вызвали Набокова и Нольде. Они, собственно, и обработали более или менее записку Некрасова, потому что Некрасов и Керенский то уходили, то приходили. Керенский все торопил, утверждая, что положение очень трудное. Однако он же и затевал споры. Особенно долго спорили о том, кто поставил Временное Правительство: Государственная ли Дума или «воля народа»? Керенский потребовал от имени Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, чтобы была включена воля народа. Ему указывали, что это неверно, потому что правительство образовалось по почину Комитета Государственной Думы. Я при этом удобном случае заявил, что князь Львов назначен государем императором Николаем II, приказом Правительствующему Сенату, помеченным двумя часами раньше отречения. Мне объяснили, что они это знают, но что это надо тщательнейшим образом скрывать, чтобы не подорвать положение князя Львова, которого левые и так еле-еле выносят.

(…) Наконец, составили и передали великому князю. В это время в детской оставались Набоков, Нольде и я. Через некоторое время секретарь великого князя, не помню его фамилии, высокий, плотный блондин, молодой, в зем-гусарской форме, принес текст обратно. Он передал, что великий князь всюду просит употреблять от его лица местоимение «я», а не «мы» (у нас всюду было «мы»), потому что великий князь считает, что он престола не принял, императором не был, а потому не должен говорить – «мы». Во-вторых, по этой же причине, вместо слова «повелеваем», как мы написали, – употребить слово «прошу». И, наконец, великий князь обратил внимание на то, что нигде в тексте нет слова «бог», а таких актов без упоминания имени божия не бывает.

Все эти указания были выполнены и текст переделан. Снова передали великому князю, и на это раз он его одобрил. Набоков сел на детскую парту переписывать набело.

(…) К сожалению, от меня совершенно ускользает самая минута подписания отречения… Я не помню, как это было. Помню только почему-то, что Набоков взял себе на память перо, которым подписал Михаил Александрович. И помню, что появившийся к этому времени Керенский умчался стремглав в типографию (кто-то еще раз сказал, что могут каждую минуту «ворваться»).

Через полчаса по всему городу клеили плакаты: «Николай отрекся в пользу Михаила, Михаил отрекся в пользу народа».

Воспоминания барона Б.Э. Нольде, который в квартире князя Путятина на ул. Миллионной непосредственно участвовал в подготовке Акта от 3 марта 1917 года, полностью подтверждают рассказ В.В. Шульгина[28]:

«3 марта после завтрака я сидел в своем служебном кабинете на Дворцовой Площади. Позвонил телефон, и я услышал, как всегда ровный и неторопливый голос Набокова, сказавшего: – «бросьте все, возьмите первый том свода законов и сейчас же идите на Миллионную, в такой-то номер, в квартиру князя Путятина. (…) Набоков добавил, что надо составить об этом манифест для Великого Князя и что набросок имеется, составленный Некрасовым. Набросок был чрезвычайно несовершенен и явным образом не годился. Мы тотчас же стали писать его заново. Первый составленный нами проект – мы втроем взвешивали каждое слово – так же, как и Некрасовский набросок – был изложен как манифест, и начинался словами – Мы Божией милостью Михаил I, Император и Самодержец Всероссийский…

В проекте Некрасова было сказано только, что Великий Князь отказывается принять престол и передает решение о форме правления Учредительному Собранию. Что будет происходить до того, как Учредительное Собрание будет созвано, кто напишет закон о выборах, и т.д. – обо всем этом он не подумал.

Набокову было совершенно ясно, что при таких условиях единственная имевшаяся на лицо власть – Временное Правительство – повиснет в воздухе. По общему соглашению мы внесли в наш проект слова о полноте власти Временного правительства. Набоков своим превосходным почерком, сидя за маленьким учебным столом, переписал проект и отнес его в соседнюю комнату Великому Князю. Через некоторый промежуток времени Великий Князь пришел к нам, чтобы сказать свои замечания и возражения. Он не хотел, чтобы акт говорил о нем, как о вступившем на престол монархе, и просил, чтобы мы вставили фразу о том, что он признает благословение Божие и просит – в нашем проекте было написано «повелеваем» – русских граждан повиноваться власти Временного Правительства. Поправки были внесены, акт еще раз переписан Набоковым и одобрен – кажется с маленькими поправками – Великим Князем. К этому времени подъехали князь Г.Е. Львов, Родзянко и Керенский. Великий Князь сел за тот же маленький стол, подписал манифест, встал и обнял князя Львова, пожелав ему всякого счастья».

Так, что же: произошло отречение или нет?!.

Акт от 3 марта 1917-го

Великий и могучий русский язык сыграл с замыслом заговорщиков злую шутку: разговорное понимание слова «отречение» не соответствует юридическому содержанию понятия «отречение от Престола»!

Вновь обратимся к содержанию Закона.

Статья 37 СЗ РИ сообщает, что лицу, имеющему право на Престол, «предоставляется свобода отрещись отъ сего права въ такихъ обстоятельствахъ, когда за симъ не предстоитъ никакого затрудненія въ дальнѣйшемъ наслѣдованіи Престола». При этом ст. 38 СЗ РИ определяет форму реализации этого права: отречение должно быть «обнародовано и обращено въ законъ».

Между тем Акт от 3 марта 1917 года[29], подписанный Михаилом Александровичем, не содержит никаких слов об отречении от Престола и передаче его кому бы то ни было!

Его первый тезис: «Тяжелое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных» – говорит о предмете «Императорский Всероссийский Престол», не содержит вербального отказа от Престола, наоборот, экстралингвистически предполагает принятие этого «тяжелого бремени».

Второй тезис: «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского» – вербально указывает на другой предмет: «верховную власть». При этом речь не идет об отказе от этого предмета, а о только временном приостановлении лично «воспринять верховную власть» до выполнения указанного условия, т.е. положительного решения «всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном собрании».

Еще в 2018 году в г. Перми в докладе на международной конференции, посвященной 100-летию со дня гибели Михаила Александровича, одним из авторов[30] было обращено внимание на детали воспоминаний участников событий.

Так, лидер кадетов П.Н. Милюков в своих воспоминаниях особо выделил, что «отказ Михаила был мотивирован условно: «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего», выраженная Учредительным Собранием. Таким образом, форма правления, все же, оставалась открытым вопросом»[31].

Имеется интересный момент в дневниковой записи французского посланника М. Палеолога о содержании событий 3 марта в квартире на ул. Миллионной: «После этого Некрасов, Набоков и барон Нольде средактировали акт временного и условного отречения. Михаил Александрович несколько раз вмешивался в их работу и каждый раз для того, чтобы лучше подчеркнуть, что его отказ от императорской короны находится в зависимости от позднейшего решения русского народа, предоставленного Учредительным Собранием»[32].

Еще один момент, на который обратила внимание Л.А. Лыкова касался связи законодательного акта Николая II о своем отречении и подготавливаемого документа. Приглашенный конституционный демократ, юрист В.Д. Набоков, руководивший написанием, впоследствии сообщал: «Для того, чтобы найти правильную форму для акта об отречении, надо было предварительно решить ряд преюдициальных вопросов. Из них первым являлся вопрос, связанный с внешней формой акта. Надо ли было считать, что в момент его написания Михаил Александрович уже был Императором и что акт является таким же актом отречения, как и документ, подписанный Николаем II?

Но, во-первых, в случае решения вопроса в положительном смысле отречение Михаила могло вызвать такие же сомнения относительно прав других членов императорской фамилии, какие, в сущности, вытекали и из отречения Николая II. С другой стороны, этим санкционировалось бы неверное предположение Николая II, будто он вправе был сделать Михаила Императором.

Таким образом, мы пришли к выводу, что создавшееся положение должно быть трактуемо так: Михаил отказывается от принятия верховной власти. К этому, собственно, должно было свестись юридически ценное содержание акта. Но по условиям момента, казалось необходимым, не ограничиваясь его отрицательной стороной, воспользоваться этим актом для того, чтобы — в глазах той части населения, для которой он мог иметь серьезное нравственное значение, — торжественно подкрепить полноту власти Вр. Правительства и преемственную связь его с Госуд. Думой. Это и было сделано в словах ”Вр. Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти”. Первая часть формулы дана Шульгиным, другая мною. Опять-таки с юридической точки зрения можно возразить, что Михаил Александрович, не принимая верховной власти, не мог давать никаких обязательных и связывающих указаний насчет пределов и существа власти Вр. Правительства. Но, повторяю, мы в данном случае не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в ее нравственнополитическом значении.

И нельзя не отметить, что акт об отказе от престола, подписанный Михаилом, был единственным актом, определившим объем власти Вр. Правительства и вместе с тем разрешившим вопрос о формах его функционирования, — в частности (и главным образом) вопрос о дальнейшей деятельности законодательных учреждений.

Как известно, в первой декларации Вр. Правительства оно говорило о себе как о «кабинете» и образование этого кабинета рассматривалось как «более прочное устройство исполнительной власти». Очевидно, при составлении этой декларации было еще неясно, какие очертания примет временный государственный строй.

С момента акта отказа считалось установленным, что Вр. Правительству принадлежит в полном объеме и законодательная власть. Между тем еще накануне в составе Временного Правительства поднимался (по словам Б. Э. Нольде) вопрос об издании законов и принятии финансовых мер в порядке ст. 87 основного закона.

Может показаться странным, что я так подробно останавливаюсь на содержании акта об отказе. Могут сказать, что акт этот не произвел большого впечатления на население, что он был скоро забыт, заслонен событиями. Может быть, это и так. Но все же несомненно, что с более общей исторической точки зрения акт 3 марта имел очень большое значение, что он является именно историческим актом и что значение его, может быть, еще скажется в будущем».

Пространнейшее заявление для юриста: «мы в данном случае не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в ее нравственнополитическом значении»?!. Т.е. юристы, конституционные демократы, и иностранные послы прекрасно понимали, что речь идет не о юридическом отречении от Престола, а о временном и условном действии, кроме того имеющем какое-то «нравственнополитическое значение».

Наконец, важнейший момент, на который тогда было указано – расшифровка юридического понимания ситуации с «отречением» Михаила Александровича. О ней пишет еще один деятельный участник переворота – социал-демократ Ю.Д. Ломоносов, вместе с А.А. Бубликовым обеспечивший остановку Царского поезда 28 февраля 1917 года, доверенный хранитель подлинников двух «отречений». В своих воспоминаниях[33] он написал о споре, возникшем на первом же заседании легитимного Временного Правительства вечером 3 марта 1917-го: «Около половины одиннадцатого появился князь Львов, испуганный, растерянный. Привез отречение Михаила. Подождали еще немного Керенского и затем уселись. Чтобы отпустить нас с Сидельниковым, начали с вопроса об опубликовании актов.

– Как назвать эти документы?

– По существу это суть манифесты двух Императоров, – заявил Милюков.

– Но Николай, – возразил Набоков, – придал своему отречению иную форму – форму телеграммы на имя Начальника Штаба. Мы не можем менять эту форму…

– Пожалуй. Но решающее значение имеет отречение Михаила Александровича. Оно написано Вашей рукой, Владимир Дмитриевич и мы можем поставить его в любую рамку. Пишите: «Мы милостию Божией, Михаил II, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая и прочая… объявляем всем верным подданным нашим: Тяжелое бремя…

– Позвольте, позвольте… да ведь он не царствовал.

Начался горячий спор.

– С момента отречения Николая, Михаил являлся действительно законным Императором … Михаилом II, – докторально поучал Набоков. Он почти сутки был Императором… Он только отказался восприять верховную власть.

– Раз не было власти, не было царствования.

– А малолетние и слабоумные монархи.

Спор ушел в дебри государственного права. Милюков и Набоков с пеной у рта доказывали, что отречение Михаила только тогда имеет смысл, если признать, что он был Императором».

Таким образом уже тогда (3 марта 1917-го), даже заинтересованные лица, обладавшие юридическими знаниями, понимали ситуацию передачи престола, как двух элементную: «принятие Престола» и «восприятие власти».

В современных публикациях об этом же пишет В.В. Хутарев-Гарнишевский[34], который делает следующий справедливый вывод: «Очевидно, что царское наследие в формулировке Николая состояло из двух отдельных категорий: Престола и верховной власти. Отказ от каждой из них предполагал разные процедуры. Отказ от Престола оформлялся в виде отречения, а отказ от власти — в форме неприятия или сложения полномочий. Из этого логично следует, что Михаил имел возможность частичного принятия этого наследия лишь в виде престолонаследия, что он и сделал, отложив вопрос о власти. Подтверждается это и тем, что Михаил начинает свой акт с констатации того, что брат передал ему Престол, а уже во втором абзаце говорит о власти».

Третий тезис Акта от 3 марта: «Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа» – фактически определяет агента управления, которому временно передана «полнота власти» до Учредительного собрания, которое должно быть созвано «в возможно кратчайший срок».

Получается, что «Акт от 3 марта 1917 года» фактически является «распорядительным» документом, правомерность и «сила» которого может действовать только: в определенных временных рамках – «до решения Учредительного собрания» и при условии легитимности лица, его подписавшего.

Обратимся к Закону. В соответствии с действовавшим законодательством таким должностным лицом «де-юре» мог быть только «Император Всероссийский», обладавший подобным правом в соответствии с Главой первой «О существе верховной самодержавной власти» СЗ РИ.

Если бы Михаил Александрович воспользовался возможностью личного отречения по ст.37 СЗ РИ, то он бы и не смог подписать Акт, который ему подсунули. Возникла коллизия по основанию юридической силы.

То есть Акт стал правомерен только при условии вступления на Престол подписавшего его. Заговорщики, ослепленные «легкой победой», своими действия сами юридически возвели на Престол Императора Михаила II!

Таким образом, подписав Акт об отказе восприятия верховной власти до решения Учредительного собрания, Михаил Второй СОХРАНЯЛ ПРАВО НА РОССИЙСКИЙ ПРЕСТОЛ! Манифест Михаила II – это не только УСЛОВНАЯ отсрочка принятия верховной власти, но и УСЛОВНОЕ наделение этой властью Временного правительства[35].

Что же стало «де-факто»?!

Обратимся к истории. Именно только на основании Акта от 3 марта 1917 года в последующее время состоялась деятельность:

– Временного правительства Российской Империи, законно существовавшего с 3 марта по 31 августа 1917 года, и ликвидированного волюнтаристским актом – «Постановлением о провозглашении России республикой» от 1 (14) сентября 1917-го (Акты Конституционного права), подписанного А.Ф. Керенским и А.С. Зарудным. При этом Временным правительством Российской Империи было выпущено Постановление от 20 июля 1917 г. «Об утверждении раздела I положения о выборах в Учредительное собрание» (Акты Конституционного права);

– Совета Народных Комиссаров Российской республики, законно действовавшего с 26 октября (8 ноября) 1917-го по 6 (19) января 1918 года, когда вышел Декрет Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета «О роспуске Учредительного Собрания» (Акты Конституционного права). Чтобы у читающих не возникло сомнений в правильности написанного – дословно: «Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного Собрания, временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров. Заведование отдельными отраслями государственной жизни поручается комиссиям, состав которых должен обеспечить проведение в жизнь провозглашенной Съездом программы, в тесном единении с массовыми организациями рабочих, работниц, матросов, солдат, крестьян и служащих. Правительственная власть принадлежит коллегии председателей этих комиссий, т.е. Совету Народных Комиссаров. Контроль над деятельностью Народных Комиссаров и право смещения их принадлежит Всероссийскому Съезду Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов и его Центральному Исполнительному Комитету...» (Об учреждении Совета Народных Комиссаров [Декрет II Всероссийского съезда Советов] [Извлечение]);

– Советской власти Российской республики по выборам во Всероссийское учредительное собрание в период с 12 (25) по 14 (27) ноября 1917 года. Тогда было выбрано 766 депутатов из 808 запланированных. По данным президентской библиотеки[36], в голосовании по 67 округам приняло участие 44.433.309 человек, где от 39.5% до 45.5% мест получали эсеры; от 22.5% до 25% большевики; от 1.8% до 3.2% меньшевики; от 4.5% до 5.6% кадеты; от 13% до 17% правые силы;

– Советской власти Российской республики по созыву и организации работы Всероссийского Учредительного собрание, работавшего с 5 (18) по 6 (19) января 1918 год, а затем распущенного по Декрету ВЦИК;

– Временного Всероссийского правительства, созданного на основе Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания (сокр. КОМУЧ), позднее Съезда членов Всероссийского Учредительного собрания и Временных правительств Сибири, Урала и Поволжья — законно существовавшего с 23 сентября по 18 ноября 1918 года, когда А.В. Колчак и его сподвижники совершили военный переворот.

То есть всеми последующими государственными исполнительными органами Акт от 3 марта 1917 года был признан правомочным и реализовался при управлении государством.

Признавая законность этого Акта, следует сделать однозначный вывод о законности государственных прав и статусе лица, его подписавшего, т.е. о том, что после 15 часов 2 марта 1917 года Михаил Александрович Романов оказался «де-факто» руководителем Российской Империи – Императором Михаилом II.

Следовательно, с этого момента, не зависимо от трактовки вопроса участниками переворота и их последователями, политического и общественного признания или непризнания «де-юре» и «де-факто», мнения тех или иных лиц в России возник субъект государственных отношений, однозначно определяемый по статусу и имени, как «Император Михаил II».

Заключение

Подобное понимание вопроса сегодня разделяется многими исследователями проблемы, среди которых можно назвать д.и.н. Л.А. Лыкову[37], д.и.н. В.Г. Краснова (США)[38], публициста Д. Кроуфорда (Великобритания)[39], к.и.н. В.В. Хутарева-Гарнишевского[40], к.филол.н. и к.богосл. В.В. Серафимова[41], к. филол.н. Н.Д. Чернышеву-Мельник[42], графа А.Н. Каменского[43], архивиста и издателя Н.А. Зенкову[44], теледокументалиста С.А. Тупицина[45], профайлера и аналитика спецслужб А.Б. Мощанского[46] и других исследователей.

13 июня 2018 года в г. Перми Международная научно-практическая конференция «Пермская ссылка Великого Князя Михаила Александровича и его убийство в ночь с 12 на 13 июня 1918 г.» закончилась тем, что по инициативе ведущих было предложено подписать обращение к научному сообществу о признании того, что «Михаил Александрович Романов является последним русским Царем». В числе подписавших его были: внучатый племянник Николая II и Михаила II – П.Э. Куликовский (Пол Эдвард Ларсен) (Дания); представители семьи Н.Н. Джонсона (Жонсона) – Варонг Сонгсчароен, Ворасулиси Сонгсчароен, Дживин Канджанасакул, ПараДон Нитайя (Таиланд), В. Быстров (Чехия), А.А. Жонсон (Россия); внучатая племянница фрейлины А.В. Гендриковой – Е.Н. Остелецкая (Швейцария), Архиепископ Медонский Михаил (РПЦЗ), К.В. Рюшти (Франция); сын писателя Д. Кроуфорда – А. Кроуфорд (Великобритания), присутствовавшие российские и пермские историки, краеведы и исследователи.

В том же году тиражом 1000 экземпляров вышел и наиболее полный 2-хтомный сборник документов «Пермская Голгофа Михаила II. Сборник документов о последнем периоде жизни и убийстве в г. Перми Великого Князя Михаила Александровича».

Однако в дальнейшем тема констатации факта признания Михаила II не получила ни обсуждения, ни своего развития.

Между тем вопрос статуса Михаила Александровича Романова совершенно не потерял своей актуальности, имеет большое практическое юридическое и историческое значение как для оценки исторической ответственности тех или иных политических групп и движений, так и для понимания состава преступлений, совершенных против членов Дома Романовых на Урале в 1918-м года. Основную роль при этом играет определение объекта преступления и его длительность.

С точки зрения уголовного права признание статуса Императора Михаила II может иметь возможные следующие последствия:

– признание действий ряда должностных лиц Российской Империи в «феврале 1917-го» «покушением на порядок государственного управления»;

– признания легитимности права Императора Михаила II на управление страной с момента ничтожества Акта от 3 марта 1917 года, наступившего в периоды с 1 сентября по 26 октября 1917-го и после 6 января 1918-го;

– признание объективного мотива убийства Михаила II и его секретаря Н.Н. Джонсона в г. Перми в ночь с 12 на 13 июня 1918 г. «политическим», а не «общеуголовным»;

– признание Цесаревича Алексея Николаевича Романова с 13 июня 1918 г. в соответствии со ст.53 СЗ РИ «де-юре» Императором Алексеем II;

– признание объективного мотива политической ликвидации легитимного претендента на власть – «де-юре» Императора Алексея II причиной убийства всей семьи бывшего Императора Николая II в г. Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918-го, соответственно «политическим», а не «общеуголовным» преступлением.

Сегодня есть шанс вернуть России имя Императора Михаила II в рамках продолжающегося следствия по делу об убийстве на Урале в 1918 г. членов Императорского Дома и членов Царской Семьи.

В 2021 году группой пермских членов Межведомственной рабочей группы по реализации научно-исследовательского проекта по поиску и анализу историко-архивных документов в связи с расследованием СК России уголовного дела о гибели членов Российского Императорского дома на Урале и в Петрограде в 1918–1919 годах, членов экспертной комиссии в адрес Следственного Комитета Российской Федерации было направлено ходатайство «о выделении в отдельное производство материалов уголовного дела в части рассмотрения эпизода об убийстве в ночь с 12 на 13 июня 1918 года в г. Перми граждан Михаила Александровича Романова и Николая Николаевича Джонсона (Жонсона)».

На это был получен ответ о том, что «доводы, изложенные в обращении, будут проверены в ходе предварительного следствия по указанному уголовному делу»…

Людмила Анатольевна Лыкова, доктор исторических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории, г. Москва

Александр Борисович Мощанский, полковник полиции в отставке, член Межведомственной рабочей группы по поискам при Агентстве по делам архивов Пермского края (2016-2019)