Мистическая раковина распространит тугое течение звука, несомого на волнах смысла – волнах, подобных тем, что воспеваются поэтом:
Волны бегут, белый песок лаская,
Клочья травы всюду с собой таская.
А в глубине тихо лежит морская
Странно большая, очень большая
Раковина.
Адриатика Матвеевой всеобъемлющая – и характеристики её столь цветные и яркие, что лучи, исходящие от оной, могут сердце согреть.
При этом сама Матвеева писала: И нет меня одней…
Как входит – болевым шоком – этот искажённый перл в сознание, как сочетается со всеобщностью (или почти таковой) ощущения: всем дастся познать тотальное одиночество на онтологическом ветру; всем, но только поэт найдёт слова, озвучивающие ощущение…
…есть нечто средневековое в мистике описаний, предлагаемых Матвеевой: нечто, заставляющее переоценивать гамму известного, погружаясь в новое мировосприятие:
Акула быстрая, с бездушной парой глаз -
Идея голода без мантий и прикрас!
С полуразинутым, как при вдыханье мухи,
Ртом-полумесяцем, прорезанным на брюхе,
Ртом, перевернутым тоской, концами вниз...
Здесь будто что-то от бестиариев – с их чудищами, нагромождением черт; нечто такое, отчего содрогаются детские сны (особенно, если учесть, что взрослые – просто выросшие дети…).
Порой казалось – реальность слишком узка для Матвеевой: ей требовалось расширить оную, хотя бы за счёт экзотики:
Вопили джунгли, пели не смолкая,
Звонили в колокольчики лиан,
Вниз головой - дразнили попугаи
Вниз головой висевших обезьян.
…вспыхивают скально-сияюшие «Альпинисты»:
Поскорей наполним нашу
Все равно какую чашу.
Чашу кратера вулкана
Или чашечку цветка.
Угли звонкие раздуем,
Как-нибудь переночуем.
Нам живется нелегко,
Мы уходим далеко,
Мы пришли из далека.
Прекрасная чаша занятия, подъемлемая людьми к небесам: и далёкость их – равно: пришли и уходят – особым фокусом расцветает в реальности…
Двойственность, извечная амбивалентность бытия проходит золотыми нитями сквозь тело стихотворения: и «Архивариус», построенный на контрастах, зажигается парадоксальными огнями:
Его стихия - старая бумага.
«За что страдает? В чем он виноват?
И ведь какой безропотный, бедняга!» -
Непосвященный скажет наугад.
И ты спроси, чего «бедняге» надо
И чем он только, «бедный», не богат!
Одна строка - и найден ключ от клада,
Строка другая - найден самый клад.
Мясная, мещанская жизнь противна поэту: нужен именно клад, открытие древней сути: а, приглядеться, так можно найти в сердцевине каждого дня – тогда, как сердцевина мещанствого существования подразумевает пустоту…
Своеобразие тембра Матвеевой!
Голос чаровал, вовлекая в собственные пределы, и в песни превращённые стихи летели лентами, очищая сознания, возвеличивая души.
Вновь проступает тема клада, но в данном случае ассоциируется он со счастьем: основной человеческой целью во все времена:
Счастья искать я ничуть не устала.
Да и не то чтобы слишком искала
Этот зарытый пиратами клад.
Обрела ли?
Очевидны депрессии, мучившие поэта…
Её шекспировские циклы высекались из мрамора, и множественность деталей, используемых Матвеевой, создавала колорит тех времён.
Атмосфера впускала в себя, факелы загорались, кареты тяжело грохотала по грубо мощёной улице…
Шекспир, связанный с аристократами тайной и текстом, который пишет - космос вращающихся чудес…
Волхвовал стих Матвеевой.
Он волхвовал ярко и сочно, своеобразно и раскатисто, напевно и плавно, представляя крупную фигуру поэта, точно настроившего свою метафизическую лиру на века.
