Осознавал долю поэтическую: крест и соль этой доли, как вариант пророческой миссии: что слишком опровергает современный мир, в основном равнодушной к поэзии:
О Лира… из сердца — людского…
Тростник — страж — легенды чудесной!..
Пророка могучее слово,
Для жаждущих — ливень небесный…
Царь Славы, сей вопль покаянный
Услышь! Замерзаю! Раздроблен
Мой слух на стерне окаянной…
Ищу Светослов! страхом сломлен.
(пер. И. Числова)
Ранко Радович слышал пространство: казалось – слышал и запредельность, определяющую пульсации оного, зримого, привычного…
В его поэзии была приподнятость, и та неумолимая твёрдость, что противостоит напору любых времён.
Слово – очищенное до предельной выразительности, выстоит; слова, объединённые в созвездия созвучий, не позволят мху времён тронуть суть свою.
Сияющую.
Ядущие мед — да восстанем:
Листва ярым вспыхнет пожаром,
Как молнией — Духовым даром
Предел озарит, затуманен.
У смерти иного призванья
Нет, кроме как смерть, но недаром
Сверкает, слепя ложным жаром,
Блестящий клинок мудрованья.
(пер. И. Числова)
Его стихи полыхали многоцветностью старинных знамён и хоругвей, трепеща на живом, экзистенциальном ветру действительности, не слишком склонной к сантиментам.
Ленты веры перевивали соцветья слов: чувствовался пламень, порождавший эти ленты, которых не может быть прочнее…
Образы ветхозаветные интересно вплетались в ткань сегодняшнего дня, давая ощущения ни с чем не сходные…
И родное, сербское богато расцветало пригоршнями истовых и истинных звучаний:
Прежде Саввы и царя Душана,
С первого пришествия Христова
Гусли славят сербство вновь и снова
И до века будут неустанно.
(пер. И Числова)
Неистовый вообще: пламенный поэт – словно и испепелил себя в огне слова: щедро раздарив дар людям…
.jpg)
